В разделе материалов: 341
Показано материалов: 166-170 |
Страницы: « 1 2 ... 32 33 34 35 36 ... 68 69 » |
|
- Слушаю вас. Вы необыкновенный человек, крестный, от вас всего можно ожидать.
- Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.
- Как, простите?!
- Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?
- Увы! - смиренно проговорил Петрус. - Вернее не скажешь.
- Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.
Петрус серьезно посмотрел на моряка.
- Что вы хотите этим сказать, сударь? - вскинулся он.
- Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, - проворчал Пьер Берто. - Прошу прощения, ваше сиятельство граф де Куртеней, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.
- Да, да, да, - поспешил загладить свою резкость Петрус. - Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи - еще не все, даже если берешь в долг у крестного; надобно знать, чем будешь отдавать.
- Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще:
напишешь мне картину вот по этому эскизу.
И он указал Петрусу на сражение "Прекрасной Терезы"
с "Калипсо".
- Картина должна быть тридцати трех футов в -длину и шестнадцати с половиной футов в высоту <Примерно 11 х 5,5 метра>, - продолжал он. - Ты изобразишь меня на палубе рядом с твоим отцом в ту минуту, когда я ему говорю: "Я буду крестным твоего первенца, Эрбель, и мы будем квиты".
- Да куда же вы повесите этакую громадину?
- У себя в гостиной.
- Да вы ни за что не найдете дом с гостиной шириной в тридцать три фута.
- Я прикажу выстроить такой дом специально для твоей картины.
- Вы случаем не миллионер, крестный?
- Если бы я был только миллионером, мальчик мой, - снисходительно отвечал Пьер Берто, - я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы от сорока до пятидесяти тысяч ливров ренты и с трудом перебивался бы с хлеба на воду.
- Ох, ох, ох! - бросил Петрус.
- Дорогой друг! - продолжал капитан. - Разреши мне в двух словах рассказать о себе.
- Разумеется!
- Когда я расстался с твоим славным отцом в Рошфоре, я сказал себе: "Ну, Пьер Берто, честным пиратам во Франции больше делать нечего, займемся торговлей!" Я превратил пушки в балласт и стал торговать черным деревом.
- Иными словами, вы торговали черным товаром, дорогой крестный.
- Это называется "черным товаром"? - наивно спросил капитан.
- Думаю, да, - отвечал Петрус.
- Эта торговля кормила меня три или четыре года, и кроме того, я завязал отношения с Южной Америкой. Когда вспыхнуло восстание, губительное для Испании и ее трухлявой и дряхлой нации, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.
- Так вы, значит, один из освободителей Венесуэлы и Новой Гренады, а также основателей Колумбии? - изумился Петрус.
- И горжусь этим, крестник! Но после уничтожения рабства я решил разбогатеть другим способом. Мне показалось, что в окрестностях Квито я видел участок, богатый золотыми самородками. Я тщательно изучил местность, напал на жилу и попросил концессию. Учитывая мои заслуги перед Республикой, мне предоставили упомянутую концессию. Через шесть лет я заработал четыре миллиона и уступил эту разработку за сто тысяч пиастров - иначе говоря, она приносит мне по сто тысяч ливров ежегодно. После этого я вернулся во Францию, где намерен недурно устроиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч ливров ренты. Ты одобряешь мой план, крестник?
- Еще бы!
- Детей у меня нет, родственников - тоже... нет даже внучатых племянников. Жениться я не намерен; что же, по-твоему, мне делать с таким состоянием? А тебе оно принадлежит по праву...
- Капитан!
- Ну вот, опять ты за свое! Тебе оно принадлежит по праву, а ты с самого начала отказываешься от тридцати трех тысяч франков?
- Надеюсь, вы понимаете мои чувства, дорогой крестный.
- Нет, признаться, не понимаю, что тебе не нравится. Я холостяк, я сказочно богат, я твой крестный отец и предлагаю тебе сущую безделицу, а ты отказываешься! Знаешь ли ты, мой мальчик, что впервые за время нашей встречи ты проявил ко мне чудовищную несправедливость?!
- Я не хотел вас обидеть, крестный.
- Хотел ты или нет, - прочувствованно выговорил капитан, - ты глубоко меня огорчил! Ранил в самое сердце!
- Простите меня, дорогой крестный, - не на шутку встревожился Петрус. - Я совсем не ожидал от вас такого предложения и растерялся, когда услышал его, а потому не проявил должной признательности. Приношу вам свои извинения.
- Так ты принимаешь мое предложение?
- Этого я не сказал.
- Если ты откажешься, знаешь что я сделаю?
- Нет.
- Сейчас узнаешь.
Петрус ждал, что будет дальше.
Капитан вынул из внутреннего кармана туго набитый бумажник и раскрыл его.
В бумажнике лежали банковские билеты.
- Я возьму отсюда тридцать три билета - а здесь их две сотни, - скомкаю их, отворю окно и вышвырну на улицу.
- Зачем? - спросил Петрус.
- Чтобы показать тебе, что я делаю с этими бумажками.
И капитан выхватил из бумажника дюжину билетов и скомкал их, словно это не были деньги.
После этого он решительнейшим образом направился к окну.
Петрус его остановил.
- Не надо глупостей, давайте попробуем найти общий язык.
- Тридцать три тысячи или смерть! - пригрозил капитан.
- Не тридцать три, учитывая, что все деньги мне не нужны.
- Тридцать три тысячи франков или...
- Да выслушайте же, черт побери, или я стану ругаться, как матрос. Я вам докажу, что я - сын корсара, тысяча чертей и преисподняя!
- Мальчик сказал "папа"! - вскричал Пьер Берто. - Господь велик! Послушаем твои предложения.
- Да, послушайте. Я испытываю смущение, потому что, как вы сами сказали, дорогой крестный, я наделал долгов.
- На то она и молодость!
- Однако мне не было бы так стыдно, если бы, делая эти безумные траты, я вместе с тем не бездельничал.
- Нельзя же все время работать!
- И я решил снова взяться за дело.
- А как же любовь?
Петрус покраснел.
- Любовь и работа могут идти рука об руку. Словом, я решил усердно потрудиться, как принято говорить.
- Хорошо, давай потрудимся. Но англичанам, или, иначе говоря, кредиторам, надо что-нибудь залить в глотку на то время, пока мы извлечем прибыль из нашей кисти.
- Вот именно!
- Пожалуйста, - молвил капитан, подавая Петрусу свой бумажник. - Вот тебе лейка, мальчик мой. Я тебя не принуждаю, бери сколько хочешь. |
|
Петрус подчеркнул последнее слово.
- Я готов, но при одном условии.
- Каком?
- Ты должен меня, выслушать.
- С благоговением!
- И ответить на мои вопросы.
- С твердостью.
- В таком случае я начинаю.
- А я слушаю.
Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился слушать во все уши.
- Итак, - начал капитан, - у твоего отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а его преданность императору помогла ему лишиться состояния быстрее, чем рулетка.
- Да, верно, именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.
- А последняя, шестая часть?
- Почти полностью ушла на мое образование.
- А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но мечтая жить барином, наделал долгов... Так? Отвечай!
- Увы!..
- Прибавим к этому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?
- Невероятно, крестный, какой у вас острый взгляд моряка!
- Чтобы стать моряком, друг мой, необходимо еще быть великодушным.
Мы поистине несчастны:
Мы рабы своей любви!
- Как, крестный?! Вы знаете наизусть стихи Шенье?
- Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма. Мне сказали: "Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье "Карл Девятый".
Я сказал: "Посмотрим "Карла Девятого". Во время представления происходит стычка, появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что ошиблись, и выставляют за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма: "Умер!.." Я полюбопытствовал, где теперь идет "Карл Девятый": "Запрещен начальством!.." "Ах, дьявольщина! - сказал я. - А мне бы так хотелось досмотреть конец "Карла Девятого", ведь я успел увидеть только первый акт". "Невозможно, - отвечают мне. - Однако, если желаете прочесть, нет ничего проще". - "Что для этого необходимо?" - "Купите книгу!" И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу. "У вас есть Шенье?" - "Да, сударь, пожалуйста". - "Ладно, - думаю я, - прочту это у себя на корабле". Возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии!
Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал - вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть "Карла Девятого", а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!
- Бедный крестный! - рассмеялся Петрус. - Торговцы ни при чем.
- Как это - ни при чем?
- Это ваша ошибка.
- Моя?
- Да.
- Что ты хочешь сказать?
- Трагедию "Карл Девятый" написал Мари-Жозеф Шенье, член Конвента. А вы купили книгу поэта Андре Шенье.
- Ага! Ага! Ага! - воскликнул капитан на все лады.
Вдруг он глубоко задумался, потом продолжал:
- Вот все и разъяснилось, но книготорговцы все равно флибустьеры!
Видя, что крестного не переубедить, и не имея оснований защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней занимавшей его теме разговора.
- Итак, мы остановились на том, - сказал моряк, - что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?
- Мы действительно остановились на этом, - подтвердил молодой человек.
II
Крестный-американец
На мгновение воцарилась тишина. Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь. - И какие у нас долги... хотя бы приблизительно?
- Приблизительно? - усмехнулся Петрус.
- Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, - назидательно произнес капитан, - никогда не знаешь точной цифры.
- Я тем не менее знаю, сколько задолжал, - возразил Петрус.
- Знаешь?
- Да.
- Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник.
Ну и сколько?
Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.
- Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, - объявил Петрус.
- Тридцать три тысячи! - вскричал капитан.
- Ага! - хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. - Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?
- Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. Да это сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!
- Ни вы, ни я - не Цезарь, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.
- Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, а я в живописи разбираюсь: я видел и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты - художник, у тебя отличная школа.
- Не надо громких слов, крестный! - заскромничал Петрус.
- А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, - продолжал настаивать моряк. - А когда человек имеет честь быть великим художником, он не станет писать хуже из-за долга в тридцать три тысячи франков. Это точная цифра. А сам талант представляет собой миллионный капитал, какого черта! Кроме того, по закону, введенному господином де Виллелем, тридцать три тысячи франков составили бы как раз ренту с миллиона.
- Ну, крестный, я должен вам сказать нечто очень важное, - перебил его Петрус.
- Говори, крестник!
- Вы чертовски остроумны!
- Пфф! - только и сказал Пьер Берто.
- Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.
- Писаки?
- Ого? Опять недурно!
- Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.
- Вы настаиваете?
- Да, потому что хочу сделать тебе предложение.
- Касательно моих долгов?
- Совершенно верно. |
|
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Абордаж
Оставшись один, капитан Берто по прозвищу Монтобанн, или Верхолаз, опустился на козетку, пригладил волосы, взбил бакенбарды. Потом положил ногу на ногу, облокотился о колено и, глубоко задумавшись, сидел до тех пор, пока Петрус, приподняв портьеру, не появился на пороге.
Очевидно, бесшумное появление Петруса осталось не замеченным капитаном, так как тот по-прежнему сидел неподвижно, думая о своем.
Петрус с минуту смотрел на него, потом кашлянул, желая привлечь к себе внимание.
Капитан вздрогнул, поднял голову, широко раскрыл глаза, будто со сна, и посмотрел на Петруса, продолжая сидеть на козетке.
- Вы желаете со мной поговорить, сударь? - спросил Петрус.
- Голос! Голос точь-в-точь отцовский! - вскричал капитан, поднявшись и двинувшись молодому человеку навстречу.
- Вы знали моего отца, сударь? - шагнув к нему, спросил Петрус.
- И походка отцовская! - снова закричал капитан. - Знал ли я твоего отца... вашего отца? - прибавил он. - Еще бы, черт побери!
Капитан скрестил на груди руки.
- Ну-ка, посмотри на меня! - приказал он.
- Я и так на вас смотрю, сударь! - удивился Петрус.
- Вылитый отец в молодости, - продолжал капитан, с любовью разглядывая молодого человека, буквально поедая его глазами. - Да, да, и если кто-нибудь вздумает уверять меня в обратном, я скажу, что он лжец. Ты как две капли воды похож на отца. Обними же меня, мой мальчик!
- С кем имею честь говорить? - спросил Петрус, все больше изумляясь виду, тону и фамильярным манерам незнакомца.
- С кем ты говоришь, Петрус? - продолжал капитан, распахнув объятия. - Ты на меня смотрел и так и не узнал? Правда, - печально прибавил он, - когда мы виделись в последний раз, ты был вот такой!
И капитан показал, каким должен был быть Петрус лет в пять или шесть.
- Признаюсь вам, сударь, что понимаю не больше прежнего, несмотря на новые сведения, которые вы только что сообщили... нет... я вас не узнаю...
- Это простительно, - добродушно промолвил капитан. - Однако я бы предпочел, чтобы ты меня узнал, - прибавил он с грустью, - второго отца обычно не забывают.
- Что вы имеете в виду? - пристально глядя на моряка и начиная догадываться, с кем имеет дело, сказал Петрус.
- Я имею в виду, неблагодарный, - отвечал капитан, - что война и тропическое солнце, должно быть, сделали свое дело, раз ты не узнаешь крестного отца.
- Вы - друг моего отца, Берто по прозвищу Верхолаз, которого он потерял из виду в Рошфоре и с тех пор никогда не видел?
- Ну да, черт возьми! Наконец-то догадались, тысяча чертей и преисподняя! Не сразу вы сообразили! Обними же меня, Пьер, мальчик мой! Тебя, как и меня, зовут Пьер, потому что имя тебе дал я.
Эта истина была неоспорима, хотя имя, полученное молодым человеком при крещении, со временем несколько видоизменилось.
- С удовольствием, крестный! - улыбнулся Петрус.
Капитан распахнул объятия, и Петрус с юношеским пылом бросился ему на грудь.
Капитан обнял его так крепко, что едва не задушил.
- Ах, черт побери, до чего хорошо! - воскликнул капитан.
Он отстранился, не выпуская, однако, Петруса из рук.
- Вылитый отец! - повторил он, с восхищением разглядывая молодого человека. - Твоему отцу было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда мы познакомились... Нет, нет, я напрасно пытаюсь относиться к тебе с предубеждением, нет, черт побери, он не был так красив, как ты. Твоя мать тоже внесла свою лепту, милый Пьер, и этим ничуть тебе не напортила. Глядя на твое юное лицо, я и сам чувствую себя лет на двадцать пять моложе, мальчик мой. Ну садись, дай на тебя наглядеться.
Вытерев глаза рукавом, он усадил Петруса на канапе.
- Надеюсь, я тебя не стесняю, - сказал он, прежде чем сесть самому, - ты сможешь уделить мне несколько минут?
- Да хоть весь день, сударь, а если бы я даже был занят, я отложил бы все свои дела.
- "Сударь"!.. Что значит "сударь"? Да, культура, город, столица. В деревне ты звал бы меня просто крестным Берто.
Вы - caballero <кавалер (итал.)>, и называете меня "сударем".
Капитан вздохнул.
- Ах, если бы твой отец, мой бедный старый Эрбель, знал, что его сын говорит мне "сударь"...
- Обещайте, что не расскажете ему об этом, и я буду называть вас просто крестным Берто.
- Вот это разговор! Ты должен меня понять, я же старый моряк. И потом, я должен говорить тебе "ты": так я обращался даже к твоему отцу, своему капитану. Посуди сам: что будет, если такой мальчишка, как ты, - а ведь ты еще совсем мальчишка! - заставит меня говорить ему "вы".
- Да я вас и не заставляю! - рассмеялся Петрус.
- И правильно делаешь. Кстати, если бы мне пришлось обращаться к тебе на "вы", я не знаю, как бы я мог тебе сказать то, что должен сказать.
- А вы должны мне что-то сказать?
- Разумеется, дражайший крестник!
- Ну, крестный, я вас слушаю.
Пьер Берто с минуту смотрел на Петруса в упор.
Сделав над собой видимое усилие, он выдавил из себя:
- Что, мальчик, у нас авария?
Петрус вздрогнул и залился краской.
- Авария? Что вы имеете в виду? - спросил он. Вопрос застал его врасплох.
- Ну да, авария, - повторил капитан. - Иными словами, англичане набросили абордажный крюк на нашу мебель?
- Увы, дорогой крестный, - приходя в себя и пытаясь улыбнуться, отозвался Петрус. - Сухопутные англичане еще пострашнее морских!
- Я слышал обратное, - проговорил с притворным добродушием капитан, - похоже, меня обманули.
- Тем не менее, - выпалил Петрус, - вы должны все знать:
я отнюдь не из нужды продаю все свои вещи.
Пьер Берто отрицательно помотал головой.
- Почему нет? - спросил Петрус.
- Нет, - повторил капитан.
- Уверяю вас...
- Послушай, крестник! Не пытайся заставить меня поверить в то, что если молодой человек твоих лет собрал такую коллекцию, как у тебя, эти японские вазы, голландские сундуки, севрский фарфор, саксонские статуэтки - я тоже любитель антиквариата, - то он продает все это по доброй воле и от нечего делать!
- Я и не говорю, капитан, - возразил Петрус, избегая слова "крестный", казавшегося ему нелепым, - что продаю все по доброй воле или от нечего делать, но никто меня не вынуждает, не заставляет, не обязывает это делать, во всяком случае сейчас.
- Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи вынужденной: меня не проведешь. Крестник Петрус - честный человек, который готов скорее переплатить своим кредиторам, нежели облагодетельствовать судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты потерпел аварию.
- Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, - произнес Петрус.
- В таком случае, - заметил Пьер Берто, - счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня сама Пресвятая Дева Избавления.
- Не понимаю вас, сударь, - молвил Петрус.
- "Сударь"! Ну на что это похоже?! - вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. - Где тут "сударь" и кто его зовет?
- Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguoe <обмолвка, оговорка (латин )>.
- Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также на нижнебретонском, и я тебе отвечу, но только не на этой абракадабре, я не знаю, что это значит.
- Я вас всего-навсего попросил сесть, крестный. |
- Шесть раз, сударь, - просто ответил моряк.
Любитель отпрянул.
- Да это же больше Лаперуза! - заметил он.
- Господин де Лаперуз совершил два кругосветных путешествия, - все так же просто проговорил моряк.
- Я, может быть, имею честь беседовать с прославленным моряком? - поспешил задать вопрос любитель.
- Пф! - только ичвымолвил скромный незнакомец.
- Могу ли я узнать, как вас зовут, сударь?
- Зовут меня Лазар-Пьер Берто по прозвищу МонтобаннВерхолаз.
- Не родственник ли вы знаменитого Берто де Монтобанана, племянника Карла Великого?
- Вы хотели сказать - Рено де Монтобана?
- Да, верно: Рено... Берто...
- Ну да, обычно их часто путают Думаю, я не имею этой чести; если только по материнской линии... Кроме того, в нашем имени есть непроизносимая буква, которую представители семейства Рено де Монтобанов никогда не имели честь носить.
Любитель, не понимавший, в каком месте своего имени капитан Монтобанн вставляет непроизносимую букву, тщетно примерял ее мысленно со всех сторон.
Наконец он отказался от этой затеи и убедил себя, что просто-напросто не расслышал и неправильно понял: видимо, моряк говорил о различии в гербах, а не в именах.
Он вынул из кармана визитную карточку и передал ее капитану со словами:
- Капитан! Я бываю дома по понедельникам, средам и пятницам от трех до пяти часов пополудни. В пять я обедаю, и если вы пожелаете иногда оказать мне честь, разделив со мной скромную трапезу, я буду счастлив: моя жена без ума от морских сражений, и вы нас обоих порадуете, рассказав что-нибудь из своего прошлого.
- С удовольствием, сударь, - кивнул капитан, опуская карточку в карман. - Сражения, на мой взгляд, и существуют для того, чтобы о них рассказывать.
- Совершенно справедливо, сударь, совершенно справедливо! - с поклоном ответил любитель и удалился.
После этой своей победы капитан пуще прежнего стал расхваливать каждую картину и завоевал сердца двух-трех других любителей, пораженных, как и первый, справедливостью его суждений и его пылкой любовью с простой живописи.
Через два часа он завоевал всеобщее восхищение.
За ним ходили по пятам по мастерской и слушали его со вниманием и сосредоточенностью прилежных учеников, внимающих прославленному профессору.
Это представление - в полном смысле этого слова - продолжалось до пяти часов, то есть до того времени, когда, как мы уже упоминали, посетители расходились.
В тот момент, как слуга Петруса отворил дверь, чтобы напомнить об окончании осмотра, капитан повернул картину, прислоненную лицом к стене и словно не предназначавшуюся для продажи.
Это был эскиз битвы "Прекрасной Терезы" с "Калипсо", который Петрус набросал однажды после оживленного рассказа отца.
Едва взглянув на картину, Пьер Берто восхищенно вскрикнул, заставив остановиться тех, что уже потянулись к выходу.
- Клянусь морским богом, я не думал, что такое возможно! - вскричал он.
Несмотря на просьбу лакея, присутствовавшие столпились вокруг капитана - Что вы хотите сказать, сударь? - в один голос спросили человек двадцать.
- Ах, господа, - не унимался капитан, вытирая глаза, - простите мое волнение. Но когда я увидел, как точно передано одно из первых сражений, в которых мне довелось принять участие и прославиться, должен сказать, что слезы сами собой хлынули у меня из глаз.
- Плачьте, капитан, плачьте! - загомонили посетители.
- Только один человек, - прибавил капитан, - мог бы с такой невероятной точностью передать бой "Калипсо" и "Прекрасной Терезы", но этот человек никогда не держал в руке кисти.
- Кто же этот человек? - спросили присутствовавшие; их внимание было возбуждено до последней степени этим драматическим эпизодом.
- Я имею в виду капитана "Прекрасной Терезы".
- А этим капитаном были вы, сударь, верно? - проговорили сразу несколько голосов.
- Нет, не я, - величаво взмахнув рукой, возразил Монтобанн-Верхолаз, - капитаном был мой верный друг Пьер Эрбель.
Что с ним сталось с тех пор, как мы расстались в Рошфоре после безуспешной попытки спасти императора... я хотел сказать Бонапарта.
- Говорите "император"! - подхватили некоторые особенно отчаянные из посетителей.
- Да, император! - вскричал капитан. - Сколько бы у него ни оспаривали этот титул, он носил его с честью. Простите его старому слуге этот, возможно, неразумный пыл.
- Да, да, - проговорили сразу несколько человек. - Однако вернемся к капитану Эрбелю!..
- Бог знает, где он теперь, несчастный старик, - продолжал капитан, подняв глаза и простерев руку к небу.
- Сударь! - молвил лакей, которому эта трогательная сцена мешала выпроводить посетителей. - Не знаю, где находится капитан Эрбель ныне, но неделю назад он был здесь.
- Капитан Эрбель? - громовым голосом пророкотал посетитель.
- Он самый, - подтвердил лакей.
- И вы говорите, что не знаете, где он сейчас?
- Ну, я просто не так выразился: должно быть, он в СенМало.
- Я лечу к нему! - вскричал капитан, устремляясь к двери и увлекая за собой других посетителей.
Вдруг он остановился, так что следовавшим за ним любопытным пришлось отхлынуть назад.
- А вы не ошибаетесь? - спросил он слугу. - Точно ли вы видели капитана?
- Да, вот на этом самом месте.
- В этой мастерской?
- Да.
- Вы уверены в том, что говорите?
- Еще бы! Я сам провел его наверх, или, если быть точным, он сам спустил меня вниз.
- За что?
- Я не хотел его сначала пропустить.
- А зачем бы моему старому другу приходить в мастерскую художника? - спросил капитан.
- Да ведь этот художник - его сын, - пояснил лакей.
- Как?! - вскричал капитан, делая два шага вперед. - Известный художник Петрус - сын прославленного капитана Эрбеля?
- Да, сударь, его родной сын, - отвечал слуга, - а также племянник генерала де Куртенея.
- Я - моряк и не знаю сухопутных генералов, особенно если они стали генералами в армии Конде.
Он сейчас же спохватился и поправился:
- Простите, господа, простите! Возможно, моя резкая откровенность для кого-то обидна. Однако, уверяю вас, я никого не хотел задеть.
- Нет, капитан, нет, не беспокойтесь, - проговорили несколько голосов.
- Значит, если этот юный Петрус... сын моего друга Эрбеля?.. - начал капитан, и его лицо расплылось в улыбке.
- Что же? - подхватили заинтересованные посетители.
- Приведите ко мне этого молодца! - отрывисто бросил капитан.
- Прошу прощения, - отвечал лакей, - но хозяин никого не принимает.
Лицо капитана исказилось, словно вздыбившееся море.
- Ты за кого меня принимаешь? - проревел капитан и двинулся с кулаками на несчастного малого, собираясь, по-видимому, схватить его за шиворот.
Лакей вспомнил, как в мастерскую вошел недавно капитан Эрбель, и, не имея оснований полагать, что капитан МонтобаннВерхолаз сговорчивее своего собрата, вежливо попросил посетителей выйти, чтобы капитан мог встретиться с глазу на глаз с тем, кого он так жаждал увидеть.
К большому сожалению посетителей, им пришлось очистить комнату.
Они бы с удовольствием посмотрели на то, как храбрый капитан обнимет сына своего старого друга.
- Как прикажете о вас доложить, сударь? - спросил лакей, когда они с капитаном остались одни.
- Доложи, что пришел один из героев "Прекрасной Терезы", - приказал капитан и выпятил грудь.
Слуга вышел к Петрусу.
Интернет магазин авто техники - www.Allzapchasti.ru: mmtd 9109bs Самые лучшие игры. Компьютерные игры для девочек. |
При втором приближении ему хотелось подать руку, настолько веселое выражение его лица внушало симпатию.
Мы уже упоминали о его возрасте.
Этот возраст как бы подтверждала довольно глубокая двойная морщинка на переносице.
Что же касается его рода занятий, определить его было нетрудно сразу по нескольким признакам.
Прежде всего, его раскачивающаяся походка выдавала в нем моряка, долгое время проведшего на море; даже когда моряки оказываются на суше, они и здесь ходят, широко расставляя ноги; так сыновья Нептуна, как сказал бы член Французской академии, борются обычно с бортовой и килевой качкой.
Но даже если бы не походка, любопытные могли догадаться о том, что перед ними моряк, по не менее заметному признаку.
У незнакомца были продеты в уши два золотых якорька.
Одет он был довольно изысканно, хотя даже людям непритязательным его наряд мог показаться отчасти двусмысленным.
Он состоял из синего редингота с металлическими пуговицами, довольно открытого, так что был виден жилет с толстой золотой цепью.
На незнакомце были широкие панталоны со складками, обуженные в голенищах и известные в те времена как "казачки".
Сапоги же, широкие в отличие от панталонов, повторяли очертания ноги, которую природа в своей материнской прозорливости создала, видимо, такой, чтобы она могла поддерживать своего владельца в равновесии среди самых неожиданных всплесков разбушевавшегося океана.
Его красное лицо выделялось на фоне белого галстука, повязанного под широким воротничком, напоминая букет маков в белой обертке.
Косынка в красную и зеленую клетку, повязанная вокруг шеи морским узлом, и черная фетровая шляпа с широкими полями и длинным ворсом дополняли его костюм.
Прибавим, что он держал в руке огромную трость, приобретенную им, несомненно, в восточной или западной Индии, где растет удивительный тростник. Очевидно, в память о какомто событии, с которым была связана и эта трость, моряк приказал приделать к ней золотой набалдашник, пропорциональный ее гигантским размерам.
Что могло привлечь на распродажу картин этого необыкновенного господина?
Если бы Петрус был художником-маринистом, посещение какого-нибудь богатого моряка в отставке, желающего иметь коллекцию марин, не вызвало бы удивления.
Но моряк в мастерской исторического, даже, скорее, жанрового художника не мог не вызвать удивления у истинных любителей.
Вот почему появление моряка в мастерской привлекло к себе внимание присутствовавших, до тех пор занятых исключительно картинами.
Он же не смущаясь остановился посреди лестницы, бросил вокруг испытующий взгляд, вынул из кармана чехол, из чехла - очки с золотыми дужками, водрузил их на нос и пошел прямиком к картине Шардена, привлекшего, казалось, его особое внимание, как только он ее заметил.
На картине была изображена хозяйка, чистившая овощи, которые она сейчас опустит в котелок.
Огонь, котелок, овощи были написаны так правдоподобно, что моряк при виде котелка, крышка которого лежала на печи, громко воскликнул, поднеся нос к полотну и шумно вдохнув воздух:
- Гм! Гм!
Он прищелкнул языком и продолжал:
- Бульон так и просится в рот.
Потом поднял левую руку и восхищенно произнес:
- Превосходно! Просто прекрасно!
Говорил он все так же громко, словно находился в мастерской один.
Несколько посетителей, разделявшие мнение вновь прибывшего о полотне Шардена, подошли поближе, а те, кто думали иначе, напротив, отдалились.
После долгого и тщательного осмотра картины, во время которого моряк то поднимал, то опускал очки, он наконец отошел с видимым сожалением и, заметив одну из первых марин Гудена, произнес:
- Ну и ну! Вода как настоящая! Подойдем поближе!
Он в самом деле приблизился к картине, почти касаясь носом полотна.
- Да, тысяча чертей и преисподняя! - выкрикнул он. - Это вода, и не простая, а соленая... Чья же это картина?
- Одного молодого человека, сударь, - сообщил пожилой господин, с наслаждением нюхавший табак перед мариной, которой любовался моряк.
- Гуден, - подхватил он, прочтя на картине подпись - Я, кажется, слыхал это имя в Америке, но впервые вижу работу этого мастера. Хоть вы и говорите, что он еще молод на мой взгляд, тот, кто написал эту шлюпку и эту волну, - настоящий мастер. Мне, правда, не очень нравятся матросы, которые в нее садятся, но нельзя же все делать в совершенстве! Ну-ка посмотрим, посмотрим...
И моряк стал разглядывать картину вблизи.
- А что вы скажете об этом бриге, что виден вон там на заднем плане?
- Сударь, не в обиду будь вам сказано, но это корвет а не бриг... Корвет, который идет против ветра с левыми галсами под гротом, фоком и двумя марселями; хотя это весьма скромно с его стороны. При таком бризе он мог бы поставить свои брамсели и даже лисели. Я в такую погоду обычно приказывал- "Поставить все паруса!"
Моряк по старой привычке выкрикнул эту команду в полный голос.
Все обернулись. Лишь несколько любителей продолжали осмотр мастерской, однако большая их часть сгрудилась вокруг моряка; пользуясь термином, позаимствованным у поэтов скажем, что толпа пошла с ним сообща.
Незнакомец, как видят читатели, был услышан.
Так, пожилой господин успел обменяться с ним несколькими словами, подхватывая его ответы на лету.
- Ах, сударь, - заметил он, - вы, верно, командовали судном?
- Я имел эту честь, сударь, - отвечал незнакомец.
- Трехмачтовым судном, бригом, корветом?
- Корветом.
Словно не желая продолжать разговор на морскую тему моряк оставил волны, лодку и корвет Гудена и перешел к картине Буше.
Однако старый любитель, желавший, без сомнения знать что такой большой знаток искусства думает о придворном художнике графини Дюбарри, следовал за моряком по пятам Как звезда привлекает к себе спутники, так моряк завладел вниманием всех, кто его слышал, и те не отпускали его от себя ни на шаг.
- Хотя это полотно не подписано, - изрек наш незнакомец глядя на работу последователя Карле Ванлоо, нет нужды спрашивать имя его автора: это "Туалет Венеры" кисти Буше Художник из лести придал своей Венере черты несчастной куртизанки, которая в те времена бесчестила французскую монархию... Плохая живопись! Плохой художник! Не люблю Буше!
А вы, господа?
Не ожидая ответа тех, к кому он обращался, незнакомец продолжал по-прежнему в полный голос:
- Это прекрасный колорист, знаю! Но художник он претенциозный и манерный, под стать персонажам его эпохи... Отвратительная эпоха! Жалкое подражание эпохе Возрождения! Ни плоти, как у Тициана, ни мяса, как у Рубенса!
Он повернулся к слушателям:
- Именно поэтому, господа, я люблю Шардена: это единственный поистине сильный художник, потому что он подлинно прост среди аффектации и условностей своего времени... О, простота, господа, простота! Что бы вы ни говорили, к ней всегда нужно возвращаться...
Никто не собирался оспаривать его мнение.
Более того, любитель, уже обменявшийся с моряком несколькими репликами, огляделся по сторонам, будто прося слова, и, видя, что никто не возражает, заметил:
- Вы абсолютно правы, сударь, абсолютно правы!
Любителя постепенно стал увлекать этот моряк, резкий, но искренний, грубоватый, но философ.
- Если бы я мог дожить до того времени, как осуществится моя мечта, - продолжал капитан задумчиво, - я умер бы счастливейшим из смертных, потому что мое имя было бы связано с одним из величайших человеческих деяний.
- Не будет ли нескромностью спросить, сударь, о чем вы мечтаете? - спросил старый любитель.
- Отчего же сударь, отнюдь нет! - отвечал капитан. - Я хочу основать бесплатную школу рисования, где перед учителями будет стоять одна задача: учить простоте в искусстве.
- Великая идея, сударь!
- Правда?
- Величайшая и филантропическая. Вы, сударь, живете в столице?
- Нет, но я намерен здесь поселиться. Что-то мне надоело мотаться по свету.
- Неужели вы объездили весь свет? - в восхищении вскричал его собеседник.
Я Играю лабиринты с горками, детский мир франчайзинг франшиза, оборудование |
|