В разделе материалов: 341
Показано материалов: 6-10 |
Страницы: « 1 2 3 4 ... 68 69 » |
|
Читатели помнят, что до замужества Розочка должна была поступить в пансион. Когда Сальватор сообщил эту новость Броканте, колдунья разразилась слезами. Потом она встала и бросила на Сальватора угрожающий взгляд - Никогда! - молвила она.
- Броканта, - ласково проговорил Сальватор, взволнованный в душе добрыми чувствами, заставлявшими Броканту отвечать ему так. - Девочка должна многое узнать о жизни, в которую ей суждено скоро вступить. Ей недостаточно знать язык ворон и собак: общество требует всесторонних знаний. В тот день, когда эта девочка войдет в самую скромную гостиную, она будет чувствовать себя дикарем, попавшим из девственных лесов в Тюильрийский дворец.
- Это моя дочь! - с горечью проговорила Броканта.
- Разумеется, - без улыбки отвечал Сальватор. - И что дальше?
- Она моя, - продолжала Броканта, видя, что Сальватор не покушается на ее материнские чувства.
- Нет, - возразил Сальватор. - Она принадлежит миру, а раньше всего и прежде всего человеку, который вернул ее к жизни. Он ее приемный отец и врач (этб и есть отец!), как ты - ее мать! Надо воспитать ее для мира, в котором она будет жить, и не тебе, Броканта, заниматься ее образованием. В общем, я ее забираю.
- Никогда! - пронзительным голосом повторила Броканта.
- Так надо, Броканта, - строго заметил Сальватор.
- Господин Сальватор! - взмолилась колдунья. - Оставьте мне ее еще хоть на годик, на один год!
- Это невозможно!
- Единственный годочек, умоляю! Я хорошо о ней заботилась, уверяю вас, я еще лучше буду за ней ухаживать! Она у меня станет ходить в шелку и бархате, краше ее никого не будет.
Умоляю вас, господин Сальватор, оставьте мне ее на год, только на год!
Несчастная колдунья со слезами произносила эти слова.
Сальватор, тронутый до глубины души, не хотел показать своего волнения. Напротив, он сделал вид, что сердится. Нахмурившись, он коротко сказал:
- Это вопрос решенный!
- Нет! Нет! Нет! - повторяла Броканта. - Нет, господин Сальватор, вы этого не сделаете. Она еще очень слабенькая.
Позавчера у нее был ужасный приступ. Господин Людовик только что от нее ушел. Четверть часа спустя после его ухода она крикнула: "Задыхаюсь!" Кровь ударила ей в голову. Бедная моя Розочка! В эту минуту, господи Сальватор, я даже подумает, что она умирает. За малым дело стало. Она упала на стул, закрыла глаза и стала кричать!.. Как она кричала, Боже мой! Истошно, господин Сальватор! Я взяла ее на руки, уложила на пол, как учил господин Людовик, и сказала: "Розочка! Милая! Розочка моя!" - словом, все, что я смогла сказать. Но она громко кричала и ничего не слышала. Видели бы вы, как она, бедняжка, задыхалась, словно ее зажали в тисках, а вены у нее на шее набухли и покраснели и казалось, вот-вот лопнут!.. Ах, господин Сальватор! Видала я виды за свою жизнь, но такого печального зрелища видеть не доводилось! Наконец она заплакала. Ее слезы меня освежили, как летний дождь. Она открыла свои красивые глазки и улыбнулась, и на сей раз все обошлось! Да вы меня не слушаете, господин Сальватор!
Этот незатейливый рассказ так взволновал нашего друга Сальватора, что он отвернулся, скрывая свои чувства.
- Знаю, Броканта, - как можно тверже произнес наконец Сальватор. - Людовик мне рассказал обо всем этом нынче утром, именно поэтому я и хочу увести Розочку. Девочка нуждается в тщательном уходе.
- Куда же вы ее забираете? - спросила Броканта.
- Я же тебе сказал: в пансион.
- Что вы такое надумали господин Сальватор! Ведь Мину тоже тогда отдавали в пансион, верно?
- Да.
- Оттуда ее и похитили, так?
- Из этого пансиона Розочку никто не похитит, Броканта.
- Кто же за ней будет приглядывать?
- Ты все узнаешь в свое время. А теперь скажи, где она.
- Где? - затравленно озираясь на Сальватора, переспросила цыганка.
Она поняла, что час разлуки близок, и трепетала всем телом.
- Да где же она?
- Ее здесь нет, - пролепетала старуха. - Нет ее сейчас!
Она...
- Лжешь, Броканта! - перебил ее Сальватор.
- Клянусь вам, господин Сальватор...
- Лжешь, говорю тебе! - строго повторил молодой человек.
- Смилуйтесь, господин Сальватор! - вскричала несчастная старуха.
Она повалилась на колени и схватила Сальватора за руки.
- Смилуйтесь, не забирайте ее! Вы меня убьете! Это моя смерть!
- Ну-ка вставай! - приходя во все большее волнение, проговорил Сальватор. - Если ты в самом деле ее любишь, ты должна желать ей добра! Пусть она выучится, а видеться ты с ней сможешь когда захочешь.
- Вы мне обещаете это, господин Сальватор?
- Клянусь! - торжественно проговорил молодой человек. - Зови ее!
- Спасибо, спасибо! - осыпая руки Сальватора поцелуями и омывая их слезами, воскликнула старуха.
Она вскочила с проворством, которое невозможно было от нее ожидать, и крикнула:
- Роза! Розочка! Дорогая!
На зов явилась девушка.
Собаки радостно залаяли, ворон захлопал крыльями.
Теперь это уже была не та девочка, которую мы видели в начале нашей истории на одном из чердаков по улице Трипре:
это уже была не девушка, одетая в костюм Миньон нашего достойного сожаления Ари Шеффера; она не поражала болезненным видом, свойственным детишкам наших пригородов. Это была высокая стройная девица, смотревшая из-под черных густых бровей немного затравленно, может быть, но глаза ее так и искрились счастьем.
Когда она вошла в гостиную Броканты, ее розовые щечки густо покраснели при виде Сальватора.
Она подошла к нему, бросилась ему на шею, обвила его руками и нежно поцеловала.
- А меня? - ревниво наблюдая за происходившим, грустно проговорила Броканта.
Розочка подбежала к Броканте и сжала ее в объятиях:
- Мамочка, дорогая! - воскликнула она и поцеловала цыганку.
В эту минуту вошел или, точнее, влетел пулей новый персонаж.
- Эй, Броканта! - пройдясь колесом, чтобы, очевидно, поскорее добраться до той, к которой он обращался, продолжал этот вновь прибывший персонаж. - У вас сейчас будут гости, да какие важные! Четыре великосветские дамочки! Они хотят узнать свою судьбу. Взгляните сами!
Заметив Сальватора, он спохватился, снова встал на ноги и, опустив глаза сказал:
- Простите, господин Сальватор, я вас не сразу узнал. |
|
- Разумеется.
- Что я должна сделать?
- Уйти, маркиза.
Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что маркиза де Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого генерала взгляд, полный яда, характерного для святош.
- Будь по-вашему! - прошипела она. - Черт бы побрал вашу душу!
- Ах, маркиза, - сказал старый дворянин с печальным вздохом, - я вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.
Петрус вошел в спальню в то мгновение, когда маркиза приотворила дверь.
Не обращая внимания на г-жу де Латурнель, он бросился к дядюшке, когда увидел искаженное болью лицо графа. Петрус обхватил генерала руками и воскликнул:
- Дядюшка! Дорогой мой!
Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:
- Ушла?
В это время маркиза закрывала дверь.
- Да, дядя, - ответил Петрус.
- Несчастная! - вздохнул генерал. - Она меня доконала!
- Очнитесь, дядюшка! - вскричал молодой человек; бледность, залившая дядины щеки, не на шутку его напугала. - Я привел с собой доктора Людовика. Позвольте я приглашу его войти.
- Хорошо, мальчик мой, - отвечал граф, - хотя доктор уже не нужен... Слишком поздно.
- Дядя! Дядя! - вскричал молодой человек. - Не говорите так!
- Мужайся, мальчик мой! Раз уж я прожил жизнь как благородный человек, не заставляй меня умереть как буржуа, который умиляется собственной смерти. Ступай за своим другом!
Вошел Людовик.
Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика смертный приговор графу Эрбелю.
Генерал поблагодарил молодого доктора, потом порывисто схватил руку племянника.
- Мальчик мой, - проникновенно сказал он. - Маркиза де Латурнель меня просила в преддверии близкой кончины исповедаться ей в грехах. Я совершил, насколько мне известно, только одну ошибку, правда непоправимую: пренебрегал знакомством с благороднейшим человеком, какого я только встречал за всю свою жизнь. Я имею в виду твоего разбойника-отца. Скажи этому старому якобинцу, что перед смертью я жалею только об одном: что не могу пожать ему руку.
Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.
- Ты что же, Петрус, не мужчина? - продолжал граф Эрбель, заметив это движение и поняв его смысл. - Разве угасающая лампа - настолько необычное зрелище, что в последнюю минуту ты прячешь от меня свое честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз вы его друг.
Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни.
Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному выводу: за исключением одного-двух добрых чувств, как то, которое внушаете мне ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни - это когда с ней расстаешься.
- Дядя! Дядя! - разрыдался Петрус. - Умоляю вас, не отнимайте у меня надежду еще не один день пофилософствовать о жизни и смерти.
- Мальчик! - проговорил граф Эрбель, глядя на племянника с сожалением, насмешливостью, смирением. - Ну-ка посмотри на меня!
Приподнявшись, словно его окликнул старший по званию, он, как старый могиканин из "Прерии", отозвался:
- Здесь!
Так умер потомок Куртенеев, генерал граф Эрбель!
XXXIII
Все хорошо, что хорошо кончается
У колдуний есть сердце, как почти у всех "природных натур", и это сердце переполняется при случае чувствами, и тем больше, чем глубже оно спрятано.
Читатель, который помнит, как отталкивающе безобразна Броканта, немало, видимо, удивится, когда мы скажем, что дважды за нее необычную жизнь Броканту сочли красавицей двое мужчин, разбирающихся в красоте: Жан Робер и Петрус - и оба увековечили это воспоминание, один - на бумаге, другой - на полотне.
Но, будучи добросовестным рассказчиком, я, несмотря на удивление и недоверие читателей, считаю необходимым сказать правду.
Броканта была красивой в двух случаях: в первый раз - в день исчезновения Розочки, во второй - в день возвращения девушки домой на Ульмскую улицу.
Известно, что, когда Сальватор хотел добиться чего-нибудь от Броканты, ему довольно было произнести всего три слова (это был его "Сезам, откройся!"); он говорил: "Я увожу Розочку", и Броканта была готова на все.
Старуха обожала своего найденыша.
Любого злодея, любого эгоиста рано или поздно ребенок непременно тронет до глубины души, заставив зазвенеть самые скрытые ее струны.
Старуха, отвратительное и себялюбивое создание, боготворила Розочку, как мы уже сказали в начале этого рассказа.
Вы помните восхитительное pianto Трибуле в романе "Король развлекается" нашего дорогого Гюго? Вот так же оглушительно завопила от ужаса Броканта, когда узнала, что Розочка исчезла.
Разумеется, этот шутовской папаша Трибуле выглядел величественно, узнав о похищении дочери. Вот так и Броканта производила внушительное впечатление, когда убедилась в том, что Розочка пропала.
Если бы я не боялся показаться парадоксальным, я попытался бы показать, что потеря ребенка не менее ужасна для приемной матери, чем для родной. Родная мать кричит от физической боли: похитители вырвали у нее кусок ее плоти; для приемной матери это, скорее, душевная боль: с приемышем уходит жизнь.
Я знавал старика, двадцать пять лет растившего мальчика:
он упал замертво, когда узнал, что его сын смошенничал в игре.
Родной отец пожурил бы его и отправил в Бельгию или Америку дожидаться отмены наказания за давностью лет.
Броканта проявила поистине величие души, узнав эту весть.
Она подняла на ноги всех парижских цыган, призвала на помощь весь городской сброд, предложила отдать при необходимости за этот драгоценный камень по имени "приемное дитя" главную гордость короны первого цыганского короля, завоеванной в памятной битве с самим сатаной. Страдание толкало ее на крайность, как не было ей равных в радости, когда она снова обрела девочку.
В тот же день Жан Робер, Петрус, Людовик и сам Сальватор превозносили красоту торжествовавшей колдуньи. Вот что позволило нам утверждать: эта уродливая старуха была поистине прекрасной дважды за свою жизнь.
Однако продолжалось это недолго. |
|
- Я не желаю смерти грешника, генерал! - слащаво пропела святоша.
- Теперь, когда ваш сын граф Рапт...
- Наш сын, - поспешила поправить маркиза де Латурнель.
- Теперь, когда ваш сын граф Рапт предстал перед Высшим судом, - не сдавался генерал, - вы не станете просить меня оставить ему наследство.
- Речь не идет о вашем наследстве, генерал.
- Теперь, - продолжал граф Эрбель, не обращая ни малейшего внимания на слова маркизы, - теперь, когда ваш прославленный брат, маршал де Ламот-Гудан, умер, вы, не станете меня просить поддержать его, как во время вашего последнего визита, чтобы протащить один из чудовищных законов, которыми пользуются народы, когда хотят бросить королей в тюрьму или отправить в изгнание, королевские венцы развеять по ветру, а троны сбросить в реку. Итак, если вы пришли поговорить не о графе Рапте и не о маршале де Ламот-Гудане, то чему же я обязан вашим визитом?
- Генерал! - жалобно проговорила маркиза. - Я много выстрадала, состарилась, изменилась с тех пор, как на меня обрушились несчастья! Я пришла не для того, чтобы говорить о своем брате или нашем сыне...
- Вашем сыне! - нетерпеливо перебил ее граф Эрбель.
- Я пришла поговорить о себе, генерал.
- О вас, маркиза? - недоверчиво взглянув на маркизу, спросил генерал.
- О себе и о вас, генерал.
- Ну, держись! - пробормотал граф Эрбель. - Какую же приятную тему мы можем с вами обсудить, маркиза? - продолжал он громче. - Какой вопрос вас интересует?
- Друг мой! - медовым голосом заговорила маркиза де Латурнель, окинув генерала взглядом, полным любви. - Друг мой, мы уже немолоды!
- Кому вы это рассказываете, маркиза! - вздохнул генерал.
- Не настало ли для вас время исправить ошибки нашей юности, - слащавым тоном продолжала г-жа де Латурнель. - Для меня этот час пробил давно.
- Что вы называете часом исправления ошибок, маркиза? - недоверчиво спросил граф Эрбель и насупился. - На часах какой церкви вы услышали, что он пробил?
- Не пора ли, генерал, вспомнить, что в молодости мы были нежными друзьями?
- Откровенно говоря, маркиза, я не считаю, что об этом нужно вспоминать.
- Вы отрицаете, что любили меня?
- Я не отрицаю, маркиза, я забыл.
- Вы оспариваете у меня права, которые я имею на вашу память?
- Категорически, маркиза, за давностью.
- Вы стали очень злым человеком, друг мой.
- Как вам известно, когда старость придет, так и черт в монастырь пойдет, а старики со временем как раз обращаются в чертей. Раз уж вы так хотите, я вам сейчас покажу свое раздвоенное копыто.
- Значит, вы ни в чем себя не упрекаете?
- Простите, маркиза, я знаю за собой один грех.
- Какой же?
- Отнимаю у вас драгоценное время.
- Вы таким образом хотите от меня избавиться, - рассердилась маркиза.
- Избавиться от вас, маркиза! - с добродушным видом повторил граф Эрбель. - Избавиться!.. Слово-то какое отвратительное! И как вы могли такое сказать!.. Да кто, черт возьми, собирается от вас избавляться?
- Вы! - заметила г-жа де Латурнель. - С той самой минуты, как я сюда вошла, вы только и думаете, как бы наговорить мне дерзостей.
- Признайтесь, маркиза: вы до смерти хотите их от меня услышать.
- Не понимаю вас! - перебила его маркиза де Латурнель.
- Это лишний раз доказывает, маркиза, что мы оба миновали тот возраст, когда делают глупости, а не говорят их.
- Повторяю, что вы очень злой человек и мои молитвы вас не спасут.
- Так я в самом деле в опасности, маркиза?
- Обречены!
- Неужели?
- Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.
- Вы говорите о преисподней, маркиза?
- Да уж не о райских кущах!
- Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если вы решили устроить мне его прямо сейчас, то сверху я получу отпущение сразу всех грехов.
- Да, если вы исправитесь.
- Каким образом?
- Вы должны признать свои ошибки и исправить их.
- Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? - галантно произнес граф Эрбель. - Признайтесь, что с моей стороны было бы неприлично в этом раскаиваться!
- Вполне справедливо было бы это исправить.
- Понимаю, маркиза. Вы хотите меня исповедать и наложить на меня епитимью. Если она окажется мне по силам, даю честное благородное слово: я все исполню.
- Вы шутите, даже когда смерть близка! - с досадой проговорила маркиза.
- И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.
- Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?
- Скажите, как я должен это сделать?
- Женитесь на мне.
- Одну ошибку другой не исправить, дорогая.
- Вы недостойный человек!
- Недостойный вашей руки, разумеется.
- Вы отказываетесь?
- Решительно. Если это награда, я нахожу ее слишком незначительной, если наказание - то чересчур суровым.
В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли, и маркиза де Латурнель непроизвольно вздрогнула.
- Что с вами, генерал? - вскричала она.
- Предвкушаю преисподнюю, маркиза, - невесело усмехнулся граф Эрбель.
- Вам очень плохо?
- Ужасно, маркиза.
- Позвать кого-нибудь?
- Ни к чему.
- Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной? |
|
- Ах так! - насупилась она.
Окинув любовника презрительным взглядом и смертельно побледнев, она прибавила:
- Я больше не прошу, я так хочу, я приказываю!
Она протянула в его сторону руку и властно проговорила:
- Скоро рассвет, Камилл. Закрой этот чемодан и следуй за мной!
- Никогда! - возразил американец. - Никогда!
- Хорошо, я уйду одна, - решительно продолжала Сюзанна. - Но, выходя из гостиницы, я всем скажу, что ты убил жену.
Камилл в ужасе закричал.
- Я скажу это и в суде, и перед эшафотом!
- Ты не сделаешь этого, Сюзанна! - испугался Камилл.
- Как я любила тебя пять минут назад, так теперь ненавижу, - хладнокровно вымолвила мадемуазель де Вальженез. - Я это сделаю, и немедленно.
Девушка с угрожающим видом направилась к двери.
- Ты отсюда не выйдешь! - крикнул Камилл, схватил ее за руку и снова подвел к камину.
- Я позову на помощь, - пригрозила Сюзанна, вырываясь из рук Камилла и подбегая к окну.
Камилл схватил ее за волосы, растрепавшиеся во время любовных ласк.
Но Сюзанна успела ухватиться за оконную задвижку и изо всех сил в нее вцепилась. Камиллу никак не удавалось оттащить ее от окна.
Во время борьбы Сюзанна задела рукой стекло и порезалась.
При виде собственной крови она пришла в такое неистовство, что без умысла, не сознавая что делает, что было сил закричала:
- На помощь! Убивают!
- Молчи! - приказал Камилл, зажимая ей рот рукой.
- Убивают! На помощь! - впиваясь зубами в его руку, продолжала она кричать.
- Да замолчишь ты, змея!.. - прорычал Камилл, одной рукой сдавив ей горло, а другой отрывая ее от окна.
- Убивают! Убив... - прохрипела мадемуазель де Вальженез.
Не зная, как еще заставить ее замолчать, он опрокинул ее на себя, все сильнее сдавливая ей горло.
Отвратительная схватка продолжалась. Сюзанна в предсмертной агонии кусалась, пытаясь вырваться, Камилл, понимая, что, если она выйдет из комнаты первой, то он пропал, сжимал ее горло все сильнее. Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, он поставил колено ей на грудь и сказал:
- Сюзанна! Мы играем жизнью и смертью. Поклянись молчать или, клянусь своей душой, вместо одного трупа здесь будут лежать два.
Сюзанна прохрипела нечто нечленораздельное. Ее хрип был похож на угрозу.
- Ну, будь по-твоему, гадина! - проговорил молодой человек, надавив ей коленом на грудь и изо всех сил сжав ее горло.
Так прошло несколько секунд.
Вдруг Камиллу показалось, что он слышит шаги. Он обернулся.
Через комнату Долорес, обе двери которой оставались открытыми, хозяин гостиницы, вооруженный двустволкой, вошел в сопровождении нескольких человек: постояльцев и слуг, сбежавшихся на крики.
Камилл непроизвольно отпрянул от Сюзанны де Вальженез.
Но она была неподвижна, как и г-жа де Розан. Камилл задушил ее в схватке.
Она была мертва.
Несколько лет спустя после этого происшествия, то есть около 1833 года, когда мы посетили Рошфорскую каторгу, где навещали св. Венсана де Поля XIX века, то есть аббата Доминика Сарранти, тот показал нам возлюбленного прачки Шант-Лила, убийцу Коломбана и Сюзанны. Его когда-то черные как смоль волосы побелели, а лицо носило теперь отпечаток мрачного отчаяния.
Жибасье, все такой же свежий, молодцеватый и смешливый, утверждал, что Камилл де Розан старше его лет на сто.
XXXII
Глава, в которой святоша убивает вольтерьянца
Мы оставили нашего друга Петруса сиделкой у графа Эрбеля, его дяди. Оттуда он написал Регине, что приступ подагры у дяди миновал, что он сам снова свободен и скоро увидит свою прекрасную подругу.
Но подагра, увы, похожа на кредиторов: она отпускает вас только перед смертью, то есть когда ничего другого уже не остается.
Итак, приступ подагры у графа Эрбеля отнюдь не собирался проходить так скоро, как о том мечтал его племянник; напротив, он возобновлялся все чаще, и генерал в иные минуты подумывал о том, чтобы сыграть с подагрой шутку, пустив себе пулю в лоб.
Петрус нежно любил дядюшку. Он угадал, о чем тот думает, и несколькими добрыми словами, сказанными от души, а также невольно выкатившейся слезой смягчил сердце генерала до такой степени, что тот отказался от своего ужасного плана.
На том они и порешили, как вдруг в комнату, где лежал граф, влетела, словно ураган, маркиза де Латурнель, одетая в черное с головы до пят.
- О! - вскричал граф Эрбель. - Неужели смерть близка, если посылает мне самое большое испытание?
- Дорогой генерал! - начала маркиза де Латурнель, попытавшись изобразить волнение.
- В чем дело? - оборвал ее граф. - Не могли бы вы дать мне умереть спокойно, маркиза?
- Генерал, вы знаете о несчастьях, постигших дом ЛамотГуданов!..
- Понимаю, - нахмурился граф Эрбель и закусил губу. - Вы прознали, что мы с племянником искали наикратчайший путь к смерти, и пришли сократить мои дни.
- Что-то вы нынче не в духе, генерал.
- Согласитесь, есть от чего, - отвечал генерал, переводя взгляд с маркизы на свою ногу, - подагра и...
Он чуть было не сказал "и вы", но спохватился и продолжал:
- Что вам угодно?
- Вы согласны меня выслушать? - обрадовалась маркиза.
- А разве у меня есть выбор? - пожал плечами граф.
Он повернулся к племяннику и продолжал:
- Петрус! Ты уже три дня не выходил на воздух. Освобождаю тебя на два часа, дорогой. Я знаю, как любит поговорить маркиза, и не сомневаюсь, что она доставит мне удовольствие сегодняшней беседой вплоть до твоего возвращения. Но не больше двух часов, слышишь? Иначе я за себя не отвечаю.
- Я буду здесь через час, дядя! - воскликнул Петрус, сердечно пожимая генералу руки. - Я только зайду к себе.
- Ба! - вскричал тот. - Если тебе надо с кем-нибудь повидаться, не стесняйся.
- Спасибо, добрый дядюшка! - поблагодарил молодой человек, поклонился маркизе и вышел.
- Теперь мы остались вдвоем, маркиза! - наполовину всерьез, наполовину насмешливо промолвил граф Эрбель, когда племянник удалился. - Ну, скажите откровенно, раз мы одни: вы ведь хотите сократить мои дни, не так ли? |
|
- Ах, негодяй! - прошептала Сюзанна.
Камилл чуть заметно пожал плечами.
- Я действительно думаю, что это был крик души! - серьезно проговорила Долорес. - Ты меня любил, вспоминал обо мне, даже в присутствии той, ради которой меня предавал.
- Да, да, клянусь, я любил тебя! - выкрикнул Камилл.
- На сей раз можешь не клясться, - с горькой усмешкой разрешила креолка. - Ты говоришь правду, я знаю. И именно на твоей любви ко мне, которую ты так и не смог задушить, я и построю свою месть.
- Что ты хочешь сказать? - спросил Камилл, снова почувствовав беспокойство, хотя он был далек от того, чтобы угадать истинные намерения жены.
- Твоя смерть, Камилл, явилась бы краткой и глупой местью. Нет, нет, я хочу, чтобы ты остался жив, но влачил остатки дней в мучениях, столь же ужасных, как твое преступление, и, чтобы моя месть неизгладимо и навсегда отпечаталась в твоей душе.
В это мгновение мадемуазель де Вальженез, поняв, какую месть замышляет г-жа де Розан, подняла голову, и в ее глазах, на губах, в лице мелькнула злорадная усмешка.
Но ни Камилл, ни его жена этого не заметили.
- Я хочу, - продолжала Долорес, все более оживляясь и приходя в восторженное состояние мученицы, - я хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в долгую, томительную смерть. Я хочу, чтобы ты был наказан на столько лет, сколько я выстрадала дней. Я хочу, чтобы ты видел меня каждый час, каждую минуту рядом, перед собой, позади себя, у своего изголовья, за столом.
Я хочу стать твоей вечной тенью, твоим страшным призраком.
Я хочу, чтобы ты плакал до последней своей минуты. Чтобы остаться в твоих мыслях на всю твою жизнь, я ухожу в небытие.
Раз тебе мало Коломбана-призрака, я хочу, чтобы к тебе являлся еще и призрак Долорес.
С этими словами креолка, уже несколько минут нащупывавшая левой рукой место, где бьется ее сердце, приставила туда острие кинжала и, как показалось, без усилий, без крика, вонзила клинок по самую рукоятку.
Кровь брызнула Камиллу в лицо; почувствовав на себе ее мертвящее тепло, он поднес руки, а когда оторвал их от своего лица, они были красными и липкими.
Сюзанна пристально следила за каждым движением Долорес с той самой минуты, как угадала ее намерения.
Оба, и Сюзанна, и Камилл, вскрикнули, но по-разному.
Камилл был изумлен, напуган, растерян. Сюзанна испытала злорадство.
Госпожа де Розан так быстро упала на ковер, что Камилл, бросившись к ней, не успел ее подхватить.
- Долорес! Долорес! - жалобно выкрикивал он.
- Прощай! - едва слышно прошелестел в ответ ее голосок.
- Очнись! - взмолился Камилл, склоняясь над ней. Похоже, она умерла без боли.
Камилл осыпал поцелуями шею, плечи жены, и хлеставшая из раны кровь делала их гладкими и блестящими, словно мрамор.
- Прощай! - выдохнула креолка так тихо, что Камилл с трудом разобрал, что она сказала.
Сделав над собой невероятное усилие, она совершенно отчетливо прибавила:
- Будь ты проклят!
Госпожа де Розан была мертва. Веки ее сомкнулись, будто лепестки цветка с наступлением ночи.
- Долорес, любимая! - вскричал молодой человек, потрясенный внезапной, неожиданной, мгновенной, наконец, мужественной кончиной жены. - Долорес, я люблю тебя! Я только тебя люблю, Долорес! Долорес!
Он позабыл о Сюзанне, а та сидела на краю постели и холодно наблюдала за этой ужасной сценой; внезапно мадемуазель де Вальженез напомнила о себе кощунственным хохотом, и Камилл обернулся в ее сторону:
- Приказываю тебе молчать! - крикнул он. - Слышишь?
Приказываю!
Сюзанна пожала плечами, промолвив:
- Ах, Камилл, до чего ты жалок!
- Сюзанна, Сюзанна. . - отозвался он. - Правду мне говорили! Какое же ты, должно быть, ничтожное создание, если можешь смеяться над еще теплым трупом!
- Ну, допустим, что так, - равнодушно промолвила Сюзанна. - А ты хочешь, чтобы я помолилась за упокой ее души?
- Ты же видела, что здесь произошло, - ужаснулся он ее жестокосердию. - Неужели у тебя нет ни жалости, ни угрызений совести?
- Тебе очень хочется, чтобы я пожалела твою любимую Долорес? - спросила Сюзанна - Ну, так и быть: мне ее жалко.
Доволен?
- Сюзанна! Ты негодяйка! - вскричал Камилл. - Отнесись с уважением хотя бы к телу той, которую мы погубили - Ах, уже мы убили? - язвительно произнесла Сюзанна.
- Несчастное дитя! - прошептал американец, целуя покойную в уже остывший лоб. - Бедная девочка! Я вырвал тебя из родной семьи, отнял у матери, сестер, кормилицы, родины и позволил тебе покончить с жизнью, где некому тебя пожалеть, о тебе помолиться, тебя оплакать. И все-таки я тебя люблю, ты была последним цветком моей юности, самым нежным, свежим, душистым! Рядом с тобой я становился лучше, я мог исправиться О, Долорес, Долорес!
И вот легкомысленный, холодный, бесчувственный, каким мы видели его в начале книги, когда он казался беззаботным, эгоистичным, смешливым, вдруг разразился слезами, едва взглянув на бездыханное тело жены.
Он поднял ее голову и, с воодушевлением целуя, словно живую, воскликнул:
- О, Долорес! Долорес! До чего ты хороша!
Невозможно передать, какое выражение презрения, бешенства, злобы было написано в эту минуту на лице Сюзанны. Она побагровела, ее глаза налились кровью и засверкали. Она задыхалась и смогла только выговорить:
- Должно быть, мне все это снится!
- Это я жил как во сне, в роковом сне, с того дня, как впервые увидел тебя! - рассердился Камилл - Это я жил как во сне в тот день, когда решил, что люблю тебя. Да, я так думал... Разве достойна любви та, чьи губы раскрываются для поцелуев в доме, где течет кровь ее брата? В тот день, Сюзанна, каким бы бесчувственным и пропащим я ни был, я содрогнулся всем телом. Все во мне восставало, когда я говорил тебе: "Люблю", потому что сердце подсказывало мне: "Лжешь: ты ее не любишь!"
- Камилл! Камилл! Ты, несомненно, бредишь, - сказала мадемуазель де Вальженез. - Возможно, ты меня разлюбил, однако я люблю тебя по-прежнему. Но если не любовь, - продолжала она, указывая на труп г-жи де Розан, - то смерть не менее сильная, чем любовь, свяжет нас навсегда.
- Нет! Нет! Нет - задрожал Камилл.
Сюзанна одним прыжком преодолела разделявшее их с Камиллом расстояние и обвила его руками.
- Я люблю тебя! - с обожанием глядя на него, страстно прошептала она.
- Пусти, пусти меня! - пытаясь освободиться, проговорил Камилл.
Но Сюзанна тесно прижималась к нему, висла у него на шее, притягивала к себе, душила в объятиях, словно змея.
- Перестань, говорят тебе! - вскричал Камилл, отталкивая ее так, что она опрокинулась бы навзничь, если бы не налетела на угол камина, благодаря чему удержалась на ногах. |
|