В разделе материалов: 341
Показано материалов: 211-215 |
Страницы: « 1 2 ... 41 42 43 44 45 ... 68 69 » |
|
"Святой Иаков" и "Карл III" - испанские корабли, проданные за шестьсот тысяч ливров.
"Аргос" - русское судно в шестьсот тонн.
"Геракл" - английский бриг в шестьсот тонн.
"Гордец" - английский парусник и так далее.
К этому списку, опубликованному в официальных газетах того времени, мы могли бы прибавить еще тридцать или сорок наименований, однако в наши намерения отнюдь не входило давать полную биографию капитана Эрбеля, мы лишь хотим дать читателям представление о его характере.
Вернувшись в Сен-Мало зимой 1800 года вместе с верным Пьером Берто, он получил от своих земляков все возможные свидетельства симпатии. Кроме того, его ожидало письмо от первого консула, приглашавшего его немедленно прибыть в Париж.
Бонапарт прежде всего поздравил храброго бретонца с его необычайными походами, а затем предложил ему чин капитана и командование фрегатом республиканского флота.
Однако Пьер Эрбель в ответ покачал головой.
- Чего же вы хотите? - удивился первый консул.
- Мне неловко вам в этом признаться, - отвечал Эрбель.
- Вы, значит, честолюбивы?
- Напротив, я считаю, что ваше предложение слишком лестно для меня.
- Вы не хотите служить Республике?
- Отчего же не послужить? Однако я хочу это делать по-своему.
- Как же?
- Оставаясь корсаром... Вы позволите говорить с вами откровенно?
- Пожалуйста - Пока приказываю я, все прекрасно; как только мне придется исполнять чью-то волю, я не буду стоить и последнего из своих матросов.
- Но ведь всегда приходится кому-то повиноваться.
- До сих пор, гражданин консул, я исполнял лишь Божью волю, да и то только когда он мне приказывал через своего первого адъютанта, как мы зовем его высочество ветер, убрать или поднять паруса; мне не раз доводилось, когда меня обуревал демон непокорности, подчинять себе море с опущенными парусами, кливером и бизанью. Это означает, что, если бы я был капитаном фрегата, я бы должен был повиноваться не только Богу, но и вице-адмиралу, адмиралу, морскому министру, да откуда мне знать? На одного слугу будет слишком много хозяев.
- Ну, я вижу, вы не забыли, что принадлежите к роду Куртенеев, - заметил первый консул, - и что ваши предки правили в Константинополе.
- Вы правы, гражданин первый консул, - я этого не забыл.
- Однако я не в силах назначить вас императором Константинопольским, хотя постарался избежать всего того, что сделал Бодуэн, то есть возвращаться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
- Нет, гражданин консул, но вы можете сделать другое.
- Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите прикоснуться к славе, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
- Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
- Вы женитесь на какой-нибудь знатной принцессе или дочери немецкого маркграфа?
- Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
- Дьявольщина! - вскричал Бонапарт. - Не везет же мне:
там - Сен-Жан-д'Акр, а здесь - вы!.. Что же вы намерены делать, капитан?
- А вот что, гражданин консул: для начала женюсь, так как мне не терпится это сделать, и, если бы не вы, даю слово, я не двинулся бы до свадьбы из Сен-Мало.
- Ну а что потом?
- Буду наслаждаться мирной жизнью, проедая три миллиона и приговаривая, как пастух Вергилия:
О Melibce! deus nobis hcec otia fecit!<О Мелибей! Этот покой нам даровал Бог (латин.) (Вергилий "Буколики")>
- Гражданин капитан! Я не силен в латыни.
- Да, особенно когда речь о мирной жизни, верно? Да я не прошу у вас тридцатилетнего мира. Нет, год-другой насладиться семейным счастьем, и хватит. А потом с первым же пушечным выстрелом я... что ж, моя "Прекрасная Тереза" еще целехонька!
- Значит, я ничего не могу для вас сделать?
- Да вот я думаю...
- И никак ничего не придумаете?
- Нет, но если мне что-нибудь придет в голову, я вам напишу, слово Эрбеля!
- Неужели я даже не смогу быть крестным вашего первого сына?
- Вам не повезло, гражданин консул: я уже дал слово другому.
- Кому же?
- Пьеру Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, нашему боцману.
- А он не может уступить мне свою очередь, капитан?
- Да что вы! Он не уступил бы даже китайскому императору. Да и нечего сказать: он завоевал это право шпагой.
- Каким образом?
- Он был вторым на палубе "Калипсо" и, между нами, храбрецами, говоря, генерал, даже первым, если уж быть точным... Словом, я просто закрыл на это глаза.
- Ну, капитан, раз уж мне с вами так не везет, вы, может быть, позволите мне о вас иногда справляться?
- Стоит вам начать войну, гражданин первый консул, и вы обо мне услышите, за это я вам ручаюсь.
- Итак, с должника нужно брать хотя бы то, что он может отдать: до встречи в случае войны!
- До свидания, гражданин первый консул!
Пьер Эрбель пошел было к двери, но снова вернулся.
- Нет, я не могу вам обещать и свидания, - поправился он.
- Это еще почему?
- Потому что вы сухопутный генерал, а я моряк. Значит, маловероятно, что мы встретимся, если вы будете воевать в Италии или Германии, а я - в Атлантическом или Индийском океане; итак, удачи вам в ваших кампаниях, гражданин первый консул.
- А вам удачных плаваний, гражданин капитан.
На том капитан и первый консул расстались, а встретились вновь лишь пятнадцать лет спустя в Рошфоре.
Через три дня после того, как Пьер Эрбель покинул Тюильрийский дворец, он с распростертыми объятиями вошел в скромный дом Терезы Бреа, находившийся в деревушке Планкоэ, что на Аркеноне, в пяти лье от Сен-Мало.
Тереза радостно вскрикнула и бросилась Пьеру в объятия.
Она не видела его три года. Она слышала, что он вернулся в Сен-Мало и в тот же день уехал в Париж.
Другая впала бы в отчаяние и стала гадать, какое неотложное дело могло заставить ее возлюбленного отказаться от встречи с ней. Но Тереза твердо верила в слово Пьера; она преклонила колени перед Планкоэской Божьей Матерью, даже не думая о причине его неожиданного отъезда.
И, как мы видели, Пьер приехал в Париж за час до назначенной аудиенции, а покинул столицу час спустя: его отсутствие длилось всего шесть дней. Правда, Терезе они показались шестью столетиями.
Увидев своего любимого, она метнулась ему навстречу, а с ее губ или, вернее, из самого сердца вырвался радостный крик.
Пьер расцеловал ее в мокрые от слез щеки и спросил:
- Когда свадьба, Тереза?
- Когда хочешь, - отвечала та. - Я уже семь лет как готова, а о нашей помолвке объявлено уже три года назад.
- Значит, нам осталось только предупредить мэра и кюре?
- Ну конечно!
- Идем предупредим их, Тереза! Я не согласен с теми, кто говорит: "Он ждал шесть лет, подождет еще". Нет, я, наоборот, считаю так: "Я ждал шесть лет и полагаю, что этого вполне достаточно: больше ждать я не хочу!"
Тереза придерживалась, разумеется, того же мнения. Не успел он договорить, как она накинула на плечи шаль и приготовилась выйти.
Пьер Эрбель взял ее за руку.
Как бы ни торопились мэр и кюре, необходимо было подождать три дня. За это время капитан едва не лишился рассудка.
На третий день, когда мэр ему сказал: "Именем закона объявляю вас мужем и женой", Пьер Эрбель заметил:
- Какое счастье! Если бы пришлось еще ждать, я бы свихнулся. |
|
Все приказания были исполнены с безупречной точностью.
Пьер Берто послал два шрапнельных снаряда почти в одно время с тем, как в "Прекрасную Терезу" англичане выстрелили из пушек своего левого борта. Потом прогрохотали в ответ и пушки "Терезы". И не успела "Калипсо" развернуться правым бортом и перезарядить пушки, как бушприт "Прекрасной Терезы", облепленный людьми, словно виноградная гроздь - ягодами, врезался в ванты грот-мачты, а капитан, стараясь перекричать скрип снастей, приказал:
- Огонь, дети мои! Последний залп! Врежьте ему как следует, а потом мы возьмем его, слово крепость, приступом!
Двенадцать заряженных шрапнелью пушек будто взвыли от радости в ответ на это приказание.
Зловещая вспышка осветила "Калипсо", густое облако дыма опустилось на его палубу, послышались треск, крики, потом снова раздался голос Эрбеля, будто повелевавшего грозой:
- На абордаж, ребятки!
Первым на вражескую палубу прыгнул, как всегда, капитан Эрбель.
Но не успел он еще как следует встать на ноги, как у него над ухом кто-то сказал:
- А все-таки крестником вашего первенца буду я, капитан.
Эти слова принадлежали Пьеру Берто.
В ту же минуту с бушприта посыпались, как зерна из колоса, французы, к ним присоединялись их товарищи, и все они очутились на палубе "Калипсо": в течение нескольких минут люди падали туда, словно град в летнюю бурю.
Невозможно передать, что потом происходило на палубе "Калипсо": все смешалось, началась рукопашная схватка, все кричали, будто на шабаше демонов, но, к величайшему изумлению многих, капитана Эрбеля было не видать и не слыхать.
Однако спустя несколько минут он выбрался из люка. Он держал в руке факел, и в его свете стало видно, что лицо капитана испачкано порохом и кровью.
- Все на борт "Прекрасной Терезы", ребятки! - крикнул он. - Англичанин сейчас взлетит на воздух!
Его слова произвели магическое действие: крики стихли, драка прекратилась.
Вдруг из глубины вражеского судна донесся истошный крик:
- Огонь!
Матросы "Прекрасной Терезы" бросились вон с неприятельского брига с тем же проворством, с каким совсем недавно его осаждали; французы цеплялись за снасти, прыгали с борта одного судна на другое, в то время как капитан, Пьер Берто и еще несколько силачей, описанных нами в самом начале сражения и вооруженных невиданным дотоле оружием, прикрывали отступление.
Оно произошло так скоро, что англичане еще не успели прийти в себя; пока два человека с топорами в руках высвобождали бушприт от снастей, в которых он запутался, раздался крик:
- Брасопьте левый борт вперед! Ставьте стаксели! Убирайте грот и бизань! Руль право на борт!
Эти приказания, отдававшиеся властным голосом, которому невозможно было не подчиниться, были исполнены с такой стремительностью, что, вопреки воле английского капитана, сцепить два корабля было уже невозможно, и "Прекрасная Тереза", словно догадываясь о надвигавшейся на нее опасности, отделилась от вант неприятельского судна, обрубая крючья, отсекая тросы и мечтая об одном: как можно скорее убежать от огня.
Тем не менее капитан Эрбель не смог помешать тому, что вражеский бриг, из последних сил развернувшись левым бортом, грохнул из пушек в порыве гнева или из жажды мести. Но матросы были так рады вырваться из опасного положения, в котором оставили своего врага, что почти не обратили внимания на смерть трех или четырех товарищей и крики нескольких раненых.
- А теперь, дети мои, - сказал капитан, - вот и обещанный фейерверк. Внимание!
Из всех люков английского брига повалил густой дым, в то время как над портами и жерлами пушек поднимался дымок совсем другого рода.
До слуха французов донесся голос английского капитана, усиленный рупором:
- Шлюпки на воду!
Приказание было немедленно исполнено, и вокруг фрегата закачались на волнах четыре шлюпки.
- Кормовую и шкафутную шлюпки - солдатам морской пехоты! - крикнул капитан. - Две бортовые шлюпки - матросам. Грузите сначала раненых!
Солдаты и офицеры "Прекрасной Терезы" переглядывались.
Они были потрясены дисциплиной англичан. Маневр, проводившийся на борту "Калипсо" с такой четкостью, словно судно проводило учения в Портсмутской гавани или Сальвейском проливе, на борту французского корабля был бы попросту невозможен.
Сначала в шлюпки спустили раненых - их было довольно много, и было решено разместить их в каждую шлюпку поровну, - потом солдаты морской пехоты в безупречном порядке заняли отведенные им шлюпки. Наконец настала очередь матросов.
Капитан стоял на мостике и невозмутимо отдавал приказания, словно позабыв, что у него под ногами мина.
С этой минуты французы перестали видеть происходящее.
Дым повалил изо всех щелей и окутал вражеский корабль покрывалом, сквозь которое невозможно было что-либо разглядеть.
Время от времени языки пламени взвивались вдоль мачт; потом несколько пушек, оставшиеся заряженными, выстрелили сами по себе; затем стало видно, как из огня вышла одна шлюпка, другая, третья; вдруг раздался оглушительный взрыв, судно изрыгнуло пламя, словно кратер вулкана, в воздух взметнулись горящие обломки, прочертив в ночном небе светящиеся полосы, похожие на гигантские ракеты.
Это и был финал фейерверка, обещанного капитаном Эрбелем.
Обломки корабля рухнули в море, все погасло, и снова наступила темнота. Ничего не осталось от великана, еще недавно крутившегося в огне; лишь три шлюпки бороздили море, удаляясь от места крушения их судна, насколько позволяли весла.
Капитан Эрбель не стал их преследовать. А когда одна из шлюпок оказалась на расстоянии пушечного выстрела от "Прекрасной Терезы", матросы и капитан приподняли шляпы, приветствуя храбрецов, которые, избегнув смертельной опасности от пожара, отправлялись навстречу другой, менее заметной и еще не очень близкой, но все-таки неотвратимой: непогоде и голоду.
Четвертая шлюпка, в которой сидели капитан и четвертая часть экипажа, взлетела на воздух вместе с бригом.
Эрбель и его люди провожали взглядами три шлюпки до тех пор, пока они окончательно не исчезли в кромешной темноте.
Капитан достал из кармана часы и сказал: - Итак, дети мои, уже полночь. Впрочем, в дни праздников разрешается ложиться позднее обычного.
Теперь, если нас спросят, почему капитан Эрбель не захватил три четверти экипажа "Калипсо" в плен, а дал им уйти, мы ответим, что "Прекрасная Тереза", имевшая сто двадцать человек на борту, не могла взять еще сотню.
Если же наш ответ не удовлетворит кого-нибудь из наших читателей и они захотят узнать, почему капитан Эрбель не потопил шлюпки неприятеля тремя пушечными выстрелами, мы ответим...
Нет, мы промолчим.
XXVI
Женитьба Корсара
В течение десяти лет, последовавших за событиями, о которых мы рассказали, желая, по своему обыкновению, дать представление о характере наших героев, капитан Эрбель, уже знакомый нашим читателям, шел, не сворачивая с раз избранного пути.
Нам будет довольно сделать краткий обзор его побед, знакомый нам из газет того времени.
"Святой Себастьян" - португальское судно, направлявшееся из Суматры в Иль-де-Франс с трехмиллионным грузом. Доля Эрбеля составила четыреста тысяч ливров.
"Шарлотта" - голландский корабль водоизмещением триста шестьдесят тонн, имевший на борту двенадцать пушек и семьдесят человек экипажа. "Шарлотта" была продана за шестьсот тысяч ливров.
"Орел" - английская шхуна водоизмещением сто шестьдесят тонн, проданная за сто пятьдесят тысяч ливров. |
|
Целься в рангоут, переломай ему ноги, перебей крылья: дерево и холст ему сейчас дороже, чем плоть.
Во время их разговора "Калипсо" по-прежнему приближался к "Прекрасной Терезе"; она полыхнула из двух своих носовых пушек: одно из ядер упало на расстоянии пистолетного выстрела от кормы брига, другое же рикошетом ударило "Терезе" в борт, но не сильно и плюхнулось в воду.
- Знаете, капитан, - заговорил Пьер Берто, растянувшись на одной из двух пушек, - по-моему, мы на приличном расстоянии от англичан - хорошо бы не подпускать их ближе, уж вы мне поверьте.
- А что для этого необходимо?
- Поднять на "Прекрасной Терезе" все паруса. Ах, если бы я мог стоять у руля и в то же время стрелять из пушек, я бы, капитан, так повел судно, что, будь между двумя кораблями натянута паутинка, она осталась бы цела.
- Разверните грот и бизань и переложите бом-кливер! - крикнул капитан Эрбель, в то время как Пьер Берто взялся за запал и выстрелил.
На сей раз ядро угодило в рею.
- Вот это настоящий удар! - похвалил капитан Эрбель. - Ну, Пьер, получишь десять луидоров на то, чтобы прогулять их в первой же гавани, если попадешь в фок-мачту или в грот-мачту между верхним и нижним марселем.
- Да здравствует капитан! - закричали матросы.
- А можно стрелять книпелями? - уточнил Пьер.
- Да стреляй чем хочешь, черт подери! - махнул рукой капитан.
Пьер Берто потребовал у боцмана необходимые снаряды; тот приказал поднести стопку зарядных картузов, состоявших из двух ядер, связанных между собой цепью.
Зарядив обе пушки, Пьер Берто прицелился и выстрелил.
Ядро прошло сквозь фок и грот в полу футе от мачты.
- Ну-ну, намерение похвальное, - пошутил капитан Эрбель.
Весь экипаж побежал в конец палубы, к юту.
Часть матросов, чтобы лучше видеть происходящее, вскарабкалась на ванты. Марсовые, сидя на марсах, сидели неподвижно, словно в ложе на благотворительном спектакле.
Пьер Берто зарядил обе пушки новыми картузами.
- Э-гей, капитан! - крикнул Парижанин.
- Что там нового, гражданин Муфтар?
- Они, капитан, перетаскивают одну пушку с кормы на нос, а две - с носа на корму.
- И что ты сам об этом думаешь, Парижанин?
- Наверное, им надоело получать от нас по лбу, а самим в ответ щекотать нам пятки, и потому они решили угостить нас тридцатишестифунтовой пушкой.
- Слышишь, Пьер?
- Да, капитан
- Пьер, десять луидоров!
- Капитан, я и без того постарался бы изо всех сил. Судите сами: огонь!
И, приказав себе стрелять, Пьер поднес фитиль к пороху; прогремел выстрел: в парусах зияла огромная дыра.
Почти в тот же миг "Калипсо" ответило таким же грохотом, и ядро, отломив кусок реи большого марселя, разорвало висевшего на вантах матроса пополам.
- Слушай, Пьер, - закричал Парижанин, - неужели ты позволишь, чтобы нас всех вот так перебили?
- Тысяча чертей! - выругался Пьер. - Похоже, у них тоже есть тридцатишестифунтовая пушка. Погоди, погоди, Парижанин, сейчас ты кое-что увидишь!
На этот раз Пьер Берто прицелился особенно старательно, потом торопливо поднялся, поднес фитиль, и все это заняло считанные секунды.
Послышался оглушительный треск. Грот-стеньга покачнулась, словно не зная, куда упасть - вперед или назад, наконец накренилась вперед и, надломившись над марсом, рухнула на палубу, накрыв ее парусом: цепь ядра ее подрубила.
- Пьер! - радостно прокричал капитан. - Я слышал, есть такая книга "Опасные связи" <Принадлежит перу Шадерло де Лакло>. Ты ее случаем не читал? Ты выиграл десять луидоров, мальчик мой!
- Стало быть, выпьем за здоровье капитана! - обрадованно зашумели матросы.
- А теперь, - продолжал капитан, - "Калипсо" наша, и досталась она нам почти даром, но надо дождаться появления луны, верно, Парижанин?
- Я думаю, осторожность не помешает, - отвечал тот. - Уже смеркается, а в той работе, которая нам еще предстоит, не мешало бы видеть, куда ставишь ногу.
- Раз уж вы вели себя примерно, - прибавил капитан, - обещаю вам фейерверк.
Сумерки сгустились, темнело с невероятной быстротой, что характерно для тропических широт.
Капитан Эрбель приказал поднять фонари на брам-стеньге, чтобы англичане не подумали, будто их противник решил скрыться в темноте.
Приказание было исполнено.
Англичанин в знак того, что он тоже не считает эту партию завершенной, водрузил сигнальные огни.
Похоже, обе стороны с одинаковым нетерпением ждали появления луны.
Оба судна вышли из ветра, словно потерпели аварию; в темноте они напоминали две грозовые тучи, плывущие по волнам, в недрах которых кроются гром и молния.
В одиннадцать часов появилась луна.
В то же мгновение нежный свет осветил все вокруг и посеребрил море.
Капитан Эрбель вынул часы.
- Дети мои! - сказал он. - Как я вам сказал, в четверть двенадцатого мы должны захватить "Калипсо", а в половине двенадцатого - уже лежать в своих койках. Времени у нас мало.
Не будем обращать внимания на неприятеля, он волен поступать как знает. Нам же предстоит следующее... Пьер Берто перетащил свою упряжку вперед?
- Так точно, капитан, - доложил Пьер Берто.
- Заряжено шрапнелью?
- Да, капитан.
- Мы пойдем прямо на англичанина. Пьер Берто отсалютует из обеих своих красавиц; мы пошлем привет из всех пушек левого борта, потом быстро развернемся, подойдем вплотную, забросим наши крюки и выстрелим из пушек правого борта: превосходно! Так как англичане лишились своей стеньги и проворны теперь не больше, чем человек с переломанной ногой, они в нас успеют выстрелить лишь из пушек правого борта; восемнадцать двадцатичетырехфунтовых орудий против двадцати четырех восемнадцатифунтовых и двух тридцатишестифунтовых: считайте сами, и вы увидите, что у нас чистый перевес в восемь выстрелов. А теперь вперед - остальное за мной. Вперед, братцы! Да здравствует Франция!
Громкие крики: "Да здравствует Франция!" - вырвались, казалось, из самой глубины моря и возвестили англичанам, что бой сейчас вспыхнет с новой силой.
В ту же минуту "Прекрасная Тереза" развернулась, чтобы воспользоваться попутным ветром.
Сначала даже могло показаться, что она удаляется от "Калипсо", но как только она почувствовала, что ветер дует ей в корму, направилась на неприятеля и налетела на него, будто морская хищница на свою жертву.
Надобно отметить, что матросы капитана Эрбеля слепо повиновались любому его приказанию.
Если бы он повелел идти прямо на "Мальстрем" - эту легендарную бездну из скандинавских сказок, заглатывающую трехпалубные корабли не хуже Сатурна, пожиравшего детей, - штурман направил бы корабль прямо на "Мальстрем". |
|
Марсовые матросы бросились на марсы с карабинами в руках; те, что были вооружены мушкетами, выстроились на баке и шкафуте; мушкетоны были устроены на подставках, а пушки выкатили. Запасы гранат были приготовлены на каждом шагу, откуда только можно было вести огонь по палубе неприятельского судна. Наконец главный старшина приказал подобрать все шкоты и приготовить запалы и абордажные крючья.
Вот что происходило на палубе.
Но под палубой, или, иначе говоря, в утробе судна, поднялась ничуть не меньшая суета.
Пороховые склады были вскрыты, сигнальные огни зажжены, а перегородки разобраны.
Образовалась группа шутников: это были самые высокие и мускулистые матросы "Прекрасной Терезы". Каждый выбрал оружие по себе: один - топорик, другой - гарпун, третий - копье.
Они напоминали великанов, вооруженных давно уже исчезнувшим из обихода оружием, бывшим в употреблении в дни титанов, но незнакомым со славных времен Антея, Анкелада и Жериона.
Капитан Эрбель, сунув руки в карманы бархатной куртки, в которой он сильно смахивал на мирного буржуа из Сен-Мало, гуляющего на молу в воскресный денек, обошел судно, удовлетворенно подмигивая то тому, то другому; при этом он щедро раздавал табак, отламывая от скрученных в трубку табачных листьев, торчавших у него из кармана, будто голова любопытного ужа.
Окончив осмотр, он сказал:
- Дети мои! Вы, вероятно, знаете, что на днях я женюсь.
- Нет, капитан, - возразили матросы, - нам об этом ничего не известно.
- Ну, будем считать, что я поставил вас в известность.
- Спасибо, капитан, - поблагодарили матросы. - А когда свадьба?
- Пока не знаю точно. Зато одно я знаю твердо.
- Что, капитан?
- Если уж я женюсь, то подарю госпоже Эрбель мальчика.
- Надеемся, что так и будет, - засмеялись матросы.
- Обещаю вам, братцы: кто спрыгнет на палубу "Калипсо"
вторым, станет крестным отцом моего сына.
- А первый что получит? - не утерпел Парижанин.
- Первому я раскрою топором череп, - пригрозил капитан. - Пока я здесь, я не потерплю, чтобы кто-то лез вперед меня!
Итак, договорились, ребятки: подтягивайте на гитовы грот и бизань, убирайте бом-кливер, иначе англичанин никогда нас не догонит и мы так и не поговорим.
- Отлично! - обрадовался Парижанин. - Я вижу, капитан не прочь сыграть в кегли. Займи свое место, Пьер Берто!
Тот взглянул на капитана, желая понять, следует ли ему исполнить предложение Парижанина.
Эрбель кивнул.
- Скажите, капитан... - начал Пьер Берто.
- В чем дело, Пьер? - спросил капитан.
- Вы ничего не имеете против Луизы, правда ведь?
- Нет, мальчик мой, а почему ты об этом спрашиваешь?
- Я надеюсь, что, когда мы вернемся, она станет не только моей женой, но и крестной матерью вашего сына.
- Хвастун! - хмыкнул капитан.
В мгновение ока указанные капитаном паруса были подтянуты, а Пьер Берто, стоя на своем посту, любовно поглаживал свои тридцатишестифунтовые пушки, словно паша - своих султанов.
XXV
Сражение
Так как с этой минуты французский бриг замедлил ход, а англичане двигались с прежней скоростью, расстояние между преследуемым и преследовавшим кораблями постепенно стало сокращаться.
Капитан стоял на возвышении и проверял расстояние по компасу.
Однако как ни торопился он начать, по выражению Пьера Берто, свою игру в кегли, огонь все же открыл не он.
Несомненно, капитан неприятельского брига видел отделявшее его от "Прекрасной Терезы" расстояние иначе: он приказал убрать некоторые паруса, так что "Калипсо" повернулась боком.
В то же мгновение над ее портами показались белые дымки, и прежде чем раздались звуки выстрелов, ядра зашлепали по воде в нескольких кабельтовых от "Прекрасной Терезы".
- Похоже, у наших английских друзей лишние ядра и порох и они просто не знают, куда их девать, - заметил капитан Эрбель. - Мы будем более экономными, чем они, правда, Пьер?
- Вы же знаете, капитан, - отозвался наводчик, - как вы скажете, так и будет. Прикажите только начать, а уж мы им покажем!
- Подпустите его еще на несколько саженей, нам торопиться некуда.
- Да, - мечтательно произнес Парижанин. - Нынче ночь будет лунная... Скажите, капитан, должно быть, красивое зрелище - сражение при луне! Вы бы угостили нас им, а?
- Прекрасная мысль! - обрадовался капитан. - Скажи, Парижанин, тебе этого в самом деле хочется?
- Слово чести, я был бы вам весьма признателен.
- Ну что же, никогда не следует забывать о своих друзьях.
Он вынул часы.
- Пять часов вечера, дети мои, - сказал он. - Мы поиграем с "Калипсо" до одиннадцати, а в пять минут двенадцатого возьмем его на абордаж. Думаю, за полчаса мы управимся и в половине двенадцатого каждый из вас уже будет лежать в подвесной койке: "Прекрасная Тереза" - девушка воспитанная и ложится не поздно даже в те дни, когда у нее бал.
- Тем более, - заметил Парижанин, - что к половине двенадцатого у всех танцоров ноги будут отваливаться.
- Капитан, - обратился к Эрбелю Пьер Берто, - у меня руки чешутся.
- Ну что ж, пальни по ним пару раз, - отозвался тот, - но предупреждаю: эти два ядра запишешь на свой счет, а не на мой.
- Будь что будет, - махнул рукой Пьер Берто.
- Погоди немного, Пьер, пусть Парижанин нам расскажет, что они там делают.
- Сейчас доложу, - пообещал Парижанин, вскарабкавшись на самый маленький марс: на сей раз суда находились друг от друга так близко, что ему не нужно было подниматься на рею брамселя.
- Видишь ли ты кого-нибудь, сестрица Анна?
- Вижу лишь, как зеленеет море, - подхватил Парижанин, - да реет флаг ее английского величества.
- А что между морем и флагом? - уточнил капитан.
- Каждый стоит на своем боевом посту: пушкари - у батареи, матросы - на шкафутах и юте, а капитан подносит рупор к губам.
- Как жаль, Парижанин, что слух у тебя не такой же тонкий, как зрение! - посетовал Пьер Эрбель. - Не то ты бы пересказал нам слова капитана.
- Да вы прислушайтесь, - предложил Парижанин, - и сами все узнаете.
Не успел Парижанин договорить, как из носовой части вражеского судна полыхнули две вспышки, раздался оглушительный грохот и два ядра упали в фарватерную струю "Прекрасной Терезы".
- Ага! - бросил капитан Эрбель. - Похоже на кадриль для четверых. А ну, Пьер, давай! Пускай кавалер подаст даме ручку.
Стреляй сразу из двух!
Как только капитан выговорил эти слова, Пьер Берто на мгновение склонился над орудием, потом снова поднялся и тоже поднес запал.
Раздался выстрел.
Капитан пристально всматривался в даль, словно пытаясь разглядеть летящее ядро.
Ядро ударило в носовую часть.
Почти тотчас послышался второй выстрел, и второе ядро полетело вслед за первым, будто пытаясь его догнать.
- Так-то лучше! - обрадовался Пьер Берто, видя, как у англичан оторвался огромный кусок надводного борта. - Что вы на это скажете, капитан?
- Ты понапрасну теряешь время, дружище Пьер - Почему?
- Да попади ты ему в корпус хоть двадцать раз, ты задашь работу плотнику, и только. Врежь ему как следует, черт возьми! |
|
Для пущей правдивости прибавим, что, как бы восторженно ни принимал экипаж в целом, а Парижанин в частности, его необычайное пение, все испытывали такое нетерпение и так расшумелись, что капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к тишине, чтобы виртуоз смог допеть восьмой куплет.
Как помнят читатели, Пьер Берто был любимцем капитана, и тот не хотел, чтобы его грубо перебивали.
Благодаря вмешательству капитана Пьер Берто допел не только восьмой, но и девятый, а за ним и десятый куплет.
На этом песня кончалась.
- Это все, капитан, - доложил певец.
- Точно все? - спросил Пьер Эрбель.
- Абсолютно все!
- Да ты не стесняйся: если есть еще куплеты - валяй, у нас есть время! - предложил капитан.
- Нет, это вся песня.
Капитан огляделся по сторонам.
- А где Парижанин? - громко спросил он. - Эй, Парижанин!
- Я здесь, капитан, на своем посту: сижу на перекладине брам-стеньги И действительно, как только песня кончилась, Парижанин с обезьяньей проворностью снова занял место, которое называл своим постом.
- На чем мы остановились перед обедом, Парижанин? - спросил капитан - Как я имел честь вам докладывать, капитан, бриг очень похож на военное судно, от него за милю разит goddam'oм <Здесь "Чертовым англичанином" (англ )>.
- Что ты еще видишь?
- Ничего. Он от нас на прежнем расстоянии. Но если бы у меня была подзорная труба...
Капитан вложил собственную трубу юнге в руки и, дав ему пинка для скорости, напутствовал такими словами:
- Отнеси-ка это Парижанину, Щелкунчик!
Тот бросился вверх по вантам.
Если Парижанин поднимался с проворностью обезьяны, то Щелкунчик, надо отдать ему должное, взлетел вверх, как белка. Он добрался до наблюдателя и передал ему требуемый инструмент.
- Вы мне позволите побыть рядом с вами, сударь? - спросил юнга.
- А разве капитан запретил? - поинтересовался Парижанин.
- Нет, - сказал мальчик.
- Что не запрещено, то разрешено: оставайся.
Мальчик сел на рее, как грум - на крупе позади наездника.
- Ну что, теперь лучше видно? - спросил капитан.
- Да, теперь будто смотрю на него сверху.
- У него один или два ряда зубов?
- Один, но до чего ж сильна челюсть, черт возьми!
- И сколько зубов?
- Дьявол! На десяток больше, чем у нас.
Как помнят читатели, у "Прекрасной Терезы" имелось на вооружении двадцать четыре пушки да еще две на корме, итого - двадцать шесть штук. Но те, что располагались на корме, капитан называл своим сюрпризом, учитывая, что они были вдвое большего калибра, чем остальные орудия.
И котда с брига, вооруженного двадцатичетырехфунтовыми орудиями, внимательно осматривали "Прекрасную Терезу"
с левого и с правого борта и видели, что у нее лишь восемнадцатифунтовые пушки, бриг доверчиво пускался за ней в погоню. "Прекрасная Тереза" уходила от преследования, и так как капитан был опытным артиллеристом, он подпускал неприятельский бриг на расстояние выстрела своих носовых пушек, а потом затевал так называемую игру в кегли.
Пьер Берто был отменным наводчиком, только ему поручалось наводить две тридцатишестифунтовые пушки. Пока он наводил одну, другую в это время заряжали, и капитан Эрбель находил особенное удовольствие, наблюдая за тем, как из ютовых орудий ядра беспрерывно летели одно за другим в паруса или борт вражеского судна в зависимости от его собственного приказания: "Выше, Пьер!" или "Давай-ка пониже!"
- Вы слышите? - спросил капитан матросов.
- Что, капитан?
- Что сказал Парижанин.
- А что он сказал?
- У англичанина на десять зубов больше, чем у нас.
- А два наших клыка, капитан? По-вашему, они ничего не стоят? - возразил Пьер Берто.
- Значит, вы полагаете, ребята, что нам нечего бояться?
- Нет, - подтвердил Пьер Берто. - Мы их прихлопнем вот так.
Он прищелкнул большим и средним пальцами.
- Давайте сначала узнаем, с кем имеем дело, - предложил капитан.
Он снова обратился к Парижанину.
- Эй, наверху! Ты знаешь все посудины этих еретиков, словно сам их крестил. Можешь мне сказать, что это за бриг?
Парижанин поднес трубу к глазам, осмотрел бриг со вниманием, свидетельствовавшим о том, как горячо ему хотелось оправдать доверие капитана, и, сложив наконец трубу, словно ему нечего больше высматривать, произнес:
- Капитан! Это "Калипсо".
- Браво! - сказал Пьер Эрбель. - Ну что ж, ребятки, пойдемте утешим ее после отъезда "Улисса".
Экипаж понял эти слова буквально, так как матросы не знали, что хотел сказать капитан, однако смекнули, что это одна из обычных странных шуток Пьера Эрбеля, какие он любит отпускать перед стычкой.
Слова капитана были встречены таким громким криком "ура!", что, прозвучи он на римском форуме, пролетающий над ним ворон упал бы замертво от страха.
Другой капитан долго бы думал, прежде чем напасть на корабль, в полтора раза превышающий по вооружению его самого; однако капитан Эрбель испытывал удовлетворение, знакомое каждому смельчаку, встречающему достойного противника.
Как только отзвучали крики одобрения, капитан с довольным видом посмотрел на загорелые лица матросов, не сводивших с него горящих глаз и показывавших в улыбке белоснежные зубы.
- Спрашиваю в последний раз: вы твердо решили? - громко произнес он.
- Да, да, - единодушно отозвались матросы.
- Вы готовы биться до последнего?
- Да! - донеслось со всех сторон.
- И даже больше! - прибавил Парижанин со своей выбленки.
- В таком случае, братцы, вперед! Поднимите трехцветный флаг и внимательно следите за тем? как поведет себя "Калипсо".
Приказание капитана было исполнено. Война разгоралась, подобно радуге, и все взгляды были направлены в сторону неприятельского брига.
Едва французский флаг был водружен, как, словно приняв вызов, англичане подняли и свой флаг, да еще сопроводили это пушечным выстрелом.
"Прекрасная Тереза" пока не трогала чехол, скрывавший батарею, сохраняя скромный и безобидный вид, более подобавший простому торговому судну.
- Мы посмотрели, теперь давайте послушаем, - предложил Пьер Эрбель.
Матросы "Прекрасной Терезы" стали прислушиваться, и, хотя их еще отделяло от "Калипсо" приличное расстояние, ветер донес до их слуха барабанный бой.
- Отлично! Их нельзя обвинить в том, что они скрывают свои намерения, - молвил Пьер Эрбель. - Ну, дети мои, покажем, на что мы способны, мэтру Джону Булю; пусть знает, что если зубов у нас и не полон рот, как у него, то кусаться мы все-таки умеем.
Едва он успел отдать этот приказ, как чехол, скрывавший батарею "Прекрасной Терезы", исчез как по волшебству, и с борта "Калипсо" могли теперь, в свою очередь, насчитать с каждой стороны "Прекрасной Терезы" по дюжине портов, а в каждом из них - по восемнадцатифунтовой пушке.
Затем Щелкунчик, бывший на судне не только юнгой, но еще и флейтистом, соскользнул с марса на палубу в одно время с барабанщиком; тот поднял палочки, приготовившись по знаку капитана извлечь первый звук из своего певучего инструмента.
Капитан подал долгожданный знак.
На "Прекрасной Терезе" заиграли "По местам стоять, к бою готовиться!": барабанная дробь прокатилась по палубе, проникла в задний люк и снова вырвалась через передний на свободу под аккомпанемент Щелкунчика, умудрявшегося играть к бою в виде вариации на тему народной песни: "Счастливого пути, мсье Моле!"
Первые же звуки обоих инструментов произвели поистине магическое действие.
В одно мгновение каждый матрос занял положенное ему в подобных обстоятельствах место, вооружившись тем, что ему полагалось. |
|