В разделе материалов: 402
Показано материалов: 386-390 |
Страницы: « 1 2 ... 76 77 78 79 80 81 » |
|
- Друг мой! Парижская дорога - та, по которой едем мы, - отвечал он - Я и сам ее знаю не очень хорошо, потому что был в Париже только дважды, однако я уверен что мы едем правильно.
Себастьен отступил на шаг и поблагодарил. Лошадям необходимо было передохнуть; всадник, производивший впечатление хозяина, поскакал дальше, однако не так скоро, как прежде.
Лакей последовал за ним.
- Господин виконт, вы узнали мальчика? - спросил он.
- Нет; впрочем, мне показалось, что...
- Как!? Неужели господин виконт не узнал юного Себастьена Жильбера, проживающего в пансионе у аббата Фортье?
- Себастьен Жильбер?
- Ну да! Он иногда приходил на ферму к мадмуазель Катрин вместе с Питу.
- Да, ты прав.
Он осадил коня и обернулся.
- Это вы, Себастьен? - крикнул он.
- Да, господин Изидор, - отвечал мальчик, который сразу узнал всадника.
- Так подойдите же поскорее, дружок, и расскажите, как случилось, что вы оказались в такое время один на этой дороге.
- Как я вам уже сказал, господин Изидор, - я иду в Париж узнать, жив ли мой отец.
- Ах, бедный мальчик! - печально вздохнул Изидор. - Я еду в Париж с той же целью; вот только сомнений у меня нет!
- Да, я знаю.., ваш брат?..
- Один из моих братьев... Жорж.., был убит вчера утром в Версале!
- Ах, господин де Шарни!..
Себастьен подался вперед, протягивая руки к Изидору.
Изидор взял его руки в свои и пожал.
- Ну что ж, милый мальчик, раз судьбы наши похожи, - продолжал Изидор, - мы не должны разлучаться. Вы, верно, как и я, торопитесь?
- О да, сударь!
- Не можете же вы идти в Париж пешком!
- Я готов идти пешком, правда, это заняло бы слишком много времени; завтра я собираюсь сесть в первый же фиакр, который встречу на пути, и как можно дальше проехать на нем в сторону Парижа.
- А если вам не встретится фиакр?..
- Пойду пешком.
- Знаете что, дитя мое, садитесь-ка на коня позади лакея.
Себастьен вырвал свои руки у Изидора.
- Благодарю вас, господин виконт, - отвечал он. Он проговорил эти слова с таким выражением, что Изидор понял, что обидел мальчика, предложив ему сесть На одного коня с лакеем.
- Впрочем, вы можете сесть на его коня, - поспешил он оговориться, - а он нагонит нас в Париже.
- Еще раз благодарю вас, сударь, - смягчившись, отвечал Себастьен, оценив чуткость Изидора, проявившуюся в новом его предложении. - Благодарю вас; мне не хотелось бы лишать вас его услуг.
Оставалось только договориться: предварительные переговоры о мире закончились ко взаимному удовольствию.
- Давайте поступим еще лучше, Себастьен: садитесь позади меня. Вон уже занимается заря, в десять часов утра мы будем в Даммартене, то есть на полпути к Парижу; там мы оставим выдохшихся коней под присмотром Батиста, возьмем почтовую карету и в ней поедем в Париж; я так и рассчитывал поступить, вы ничего не измените в моих планах.
- Это правда, господин Изидор?
- Слово чести!
- Ну, тогда... - неуверенно молвил юноша, сгорая от желания принять предложение.
- Слезай, Батист, и подсади господина Себастьена.
- Благодарю вас, но это лишнее, господин Изидор, - возразил Себастьен, ловко прыгнув, вернее, вскарабкавшись на круп лошади.
И три человека на двух конях поскакали галопом и вскоре исчезли за Гондревильским холмом.
Глава 8
ВИДЕНИЕ
Трое всадников проскакали, как они и предполагали, весь путь до Даммартена верхом.
Было около десяти часов, когда они прибыли в Даммартен.
Все они были голодны; кроме того, необходимо было похлопотать о карете и почтовых лошадях.
Пока Изидору и Себастьену подавали завтрак, они не обменялись ни единым словом: Себастьен был крайне озабочен судьбой отца, Изидор - печален. В это время Батист распряг хозяйских коней и отправился добывать повозку и свежих лошадей.
В полдень трапеза была окончена, а у дверей путешественников ждал экипаж.
Изидор, который до сих пор ездил только в собственной карете, понятия не имел о том, что, когда путешествуешь в наемном экипаже, положено менять его на каждой станции вместе с лошадьми.
Смотрители, строго следившие за исполнением своих требований, однако и не думавшие придерживаться их сами, далеко не всегда могли предоставить путешественникам новую карету и свежих лошадей.
Итак, путешественники, выехавшие из Даммартена в полдень, к городским воротам подъехали лишь в половине пятого и только в пять часов вечера были у ворот Тюильри.
Там пришлось еще ждать, когда их пропустят: господин де Лафайет повсюду расставил посты, потому что, отвечая перед Национальным собранием за безопасность короля в столь неспокойное время, он взялся за его охрану со всею добросовестностью.
Однако когда Шарни назвал свое имя, когда он сослался на своего брата, все препятствия были устранены: Изидора и Себастьена пропустили в Швейцарский двор, а оттуда они прошли во внутренний двор.
Себастьен хотел незамедлительно отправиться на улицу Сент-Оноре, где проживал его отец. Однако Изидор на это заметил, что о судьбе доктора Жильбера, личном королевском лекаре, должно быть лучше, чем где бы то ни было, известно у короля.
Себастьен, обладавший недетской рассудительностью, согласился с этим доводом.
Итак, он последовал за Изидором.
Несмотря на то, что двор прибыл накануне, во дворце Тюильри уже успел установиться некоторый этикет. Изидора проводили по парадной лестнице в зеленую гостиную, едва освещенную двумя канделябрами, и дворецкий попросил его подождать.
Весь дворец был погружен в полумрак. Так как во дворце жили до сих пор только частные лица, там никогда не было в достаточном количестве светильников, необходимых для парадного освещения, что было поистине королевской роскошью.
Дворецкому поручено было узнать и о графе де Шарни, и о докторе Жильбере.
Мальчик сел на Диван, Изидор принялся расхаживать взад и вперед.
Спустя десять минут дворецкий вернулся. Его сиятельство граф де Шарни был у королевы. Доктор Жильбер был жив и здоров; предполагали, что он в настоящую минуту находился у короля, но никто не мог за это поручиться: дежурный камердинер отвечал, что король заперся у себя со своим доктором.
Однако так как у короля было четыре придворных лекаря и один личный, то никто в точности не знал, с кем из докторов разговаривал король и был ли у него сейчас именно Жильбер.
Если он там, ему передадут, что его кто-то ожидает в приемных королевы.
Себастьен вздохнул с облегчением: ему нечего было опасаться, его отец был жив и здоров.
Он подошел к Изидору поблагодарить его за то, что тот привез его с собой.
Изидор обнял его со слезами на глазах. Мысль о том, что Себастьен только что вновь обрел отца, заставляла его еще сильнее оплакивать своего брата, которого он потерял и уже никогда не увидит.
В эту минуту дверь распахнулась; лакей громко спросил:
- Господин виконт де Шарни?
- Это я! - выступая вперед, отвечал Изидор.
- Господина виконта просят пожаловать к королеве, - объявил лакей, пропуская виконта вперед. |
|
Питу жил чрезвычайно просто и считав что ему нет необходимости запирать дом Впрочем, даже если бы до этого времени он взял в привычку тщательно запирать дверь, в тот вечер голова его до такой степени была занята другим, что он не вспомнил бы об этой мере предосторожности Себастьен знал жилище Питу, как свое собственное: он поискам трут и кремень, нашел нож, служивший Питу кресалом, поджег жгут, от него - свечи и стал ждать Однако Себастьен был слишком возбужден, чтобы ждать спокойно, а в особенности - долго Он метался от печки к двери, от двери - до перекрестка; потом, как сестрица Анна <Персонаж сказки Перро «Синяя борода»>, видя, что никто не идет, вернулся в дом, чтобы посмотреть, не возвратился ли Питу в его отсутствие Видя, что время идет, а Питу все нет, он подошел к хромому столу, где стояла чернильница, лежали перья и стопка бумаги.
На первой странице в этой стопке были записаны имена, фамилии и возраст тридцати трех человек, составлявших численный состав Национальной гвардии Арамона и находившихся в подчинении Питу.
Себастьен аккуратно приподнял верхний листок, образец каллиграфии командира, не стеснявшегося ради блага общего дела опуститься иногда до ремесла писаря.
На другом листе Себастьен написал:
«Дорогой Питу!
Я пришел рассказать тебе о том, что слышал неделю тому назад разговор между аббатом Фортье и викарием из Виллер-Котре Кажется, аббат Фортье вступил в сговор с парижской аристократией; он говорил с викарием о готовящейся в Версале контрреволюции.
Это то, что мы узнали недавно в отношении королевы, поправшей трехцветную кокарду и вместо нее надевшей черную.
Об угрозе контрреволюции нам стало известно после событий, последовавших за банкетом и очень меня обеспокоивших по поводу отца, ведь он, как ты знаешь, - враг аристократов; однако нынче вечером, дорогой Питу, я испугался еще больше.
Викарий опять пришел к священнику, а так как я был обеспокоен судьбой отца, я решил, что могу себе позволить нарочно послушать продолжение того, о чем накануне я услышал случайно.
Похоже на то, дорогой Питу, что народ отправился в Версаль; было много убитых и среди прочих - господин Жорж де Шарни.
Аббат Фортье прибавил следующее:
«Давайте говорить тише, чтобы не взволновать юного Жильбера: его отец тоже ходил в Версаль и, возможно, погиб»
Как ты понимаешь, дорогой Питу, дальше я слушать не стал Я тихонько выскользнул из своего укрытия, так что никто ничего не заметил; я пробрался через сад, оказался на площади и прибежал к тебе. Я хотел попросить тебя, чтобы ты проводил меня в Париж, что ты непременно бы сделал, и притом от чистого сердца, если бы был здесь.
Но так как тебя нет и неизвестно, когда вернешься (ты, верно, отправился в лес Виллер-Котре ставить силки на зайцев и в таком случае придешь только завтра), а я сгораю от нетерпения и беспокойства, то не могу так долго ждать Я ухожу один; будь покоен, я знаю дорогу. Кстати, из тех денег, что мне дал отец, у меня осталось еще два луидора, и я смогу сесть в первый же фиакр, который встречу на дороге.
Р.S. Я написал такое длинное письмо, во-первых, чтобы объяснить тебе, зачем я еду, а во-вторых, потому что я надеялся, что пока я его пишу, ты вернешься.
Письмо написано, ты не вернулся, я уезжаю! Прощай или, вернее, до свидания. Если с отцом ничего не случилось и ему ничто не угрожает, я скоро вернусь Если же мое присутствие там будет необходимо, я твердо решил уговорить отца оставить меня при себе.
Успокой аббата Фортье относительно моего отъезда, но сделай это не раньше завтрашнего дня, когда уже будет поздно посылать за мной погоню.
Ну, раз тебя до сих пор нет, придется отправляться. Прощай, или, вернее, до свидания».
Засим Себастьен Жильбер, зная бережливость своего друга Питу, задул свечу, распахнул дверь и вышел Мы погрешили бы против истины, утверждая, что Себастьен Жильбер был совершенно спокоен, пускаясь в долгий путь ночью; однако испытываемое им чувство не было страхом, как можно было бы предположить, будь на его месте другой мальчик. Он волновался, понимая, что поступает вопреки приказаниям отца, но в то же время чувствовал, что тем самым он доказывает свою любовь к отцу, а такое неповиновение любой отец не может не простить.
Кстати сказать, с тех пор, как мы не видели Себастьена, он заметно возмужал. Для своего возраста он был несколько бледен, хрупок и нервозен. Ему скоро должно было исполниться пятнадцать лет. В этом возрасте, имея темперамент Жильбера, будучи сыном Жильбера и Андре, он стал уже почти мужчиной.
Итак, молодой человек, не испытывая ничего, кроме волнения, вполне естественного при совершении того, что он задумал, побежал в направлении деревушки Ларни и вскоре различил ее очертания «в бледном сиянии звезд», как сказал старик Корнель Он пошел вдоль деревни, достиг огромного оврага, разделявшего две деревни, Ларни и Восьен, и вбиравшего в себя пруды Валю; в Восьене он вышел на главную дорогу и успокоился, когда увидел, что он на верном пути Себастьен был сообразительным малым: возвращаясь из Парижа в Виллер-Котре, он говорил в дороге только по-латыни; теперь он положил себе три дня на возвращение из Парижа, прекрасно понимая, что за один день ему не обернуться; кроме того, на сей раз он решил не терять время на разговоры.
Итак, он не спеша спустился с первой и поднялся на вторую гору Восьен; выйдя на плоскогорье, он прибавил шагу.
Себастьен пошел скорее, возможно, потому, что приближался довольно трудный переход, считавшийся в те времена чем-то вроде ловушки на дороге, которой в наши дни уже не существует Этот трудный переход зовется Фонтен-о-Клер; он представляет собой чистейший источник, вода которого течет шагах в двадцати от двух каменоломен, напоминающих адские пещеры, зияющие чернотой.
Мы не можем с точностью утверждать, испытывал ли Себастьен страх, проходя это место; он не прибавил шагу и не сошел с дороги, хотя мог бы обойти опасное место стороной; он немного замедлил шаг только чуть дальше, но это произошло, видимо, потому, что начинался едва заметный подъем, и, наконец, юноша вышел на развилку двух дорог: на Париж и на Креспи.
Там он внезапно остановился. Идя из Парижа, он не приметил, по какой дороге шагал; возвращаясь в Париж, он не знал, какую из двух дорог должен избрать, левую или правую.
Вдоль обеих дорог росли одинаковые деревья, обе они были одинаково вымощены.
Поблизости не было никого, кто мог бы ответить на его вопрос.
Беря начало из одной точки, дороги заметно и довольно скоро разбегались в разные стороны; значит, если бы Себастьен, вместо того, чтобы пойти по верной дороге, избрал неправильный путь, он был бы на следующий день весьма далеко от парижской дороги. Себастьен в нерешительности остановился.
Он пытался обнаружить что-нибудь, что указало бы ему, по какой из двух дорог он должен следовать; однако он вряд ли мог бы это определить и при свете дня, а уж в ночной темноте - тем более.
В отчаянии он сел на перекрестке, чтобы отдохнуть и в то же время поразмыслить, как вдруг ему почудилось, будто издалека, со стороны Виллер-Котре, донесся стук копыт.
Он привстал и прислушался.
Он не ошибся: цокот лошадиных подков о мостовую становился все более отчетливым.
Себастьен мог узнать о том, что его интересовало.
Он приготовился остановить всадников и спросить у них Дорогу.
Вскоре он увидел, как вдалеке замаячили их тени; из-под лошадиных копыт вылетали снопы искр.
Тогда он совсем поднялся, перепрыгнул через ров и стал ждать.
Всадников было двое; один из них скакал чуть впереди другого.
Себастьен не без основания решил, что первый всадник - хозяин, а второй - слуга.
Он сделал несколько шагов по направлению к первому всаднику.
Видя, что из глубины рва выпрыгнул какой-то человек, тот решил, что это засада, и схватился за седельную кобуру.
Себастьен заметил его движение.
- Сударь! - молвил он. - Я не грабитель; последние события в Версале вынуждают меня отправиться в Париж на поиски отца; я не знаю, по какой из этих двух дорог мне следует отправиться; вы окажете мне огромную услугу, если укажете, какая дорога ведет в Париж.
Изысканные выражения Себастьена, звонкий юношеский голос, показавшийся всаднику знакомым, заставили его остановиться, несмотря на то, что он очень спешил - Дитя мое! - доброжелательно проговорил он, обращаясь к мальчику. - Кто вы такой и как вы отважились пуститься в путь в столь поздний час?
- Я же не спрашиваю вашего имени, сударь... - возразил тот. - Я прошу вас указать мне дорогу, в конце которой я узнаю, жив ли мой отец В еще детском голоске послышались поразившие всадника твердые нотки. |
|
Королеве в самом деле показалось, что вокруг нее потемнело; она подняла глаза к канделябру и заметила, что одна свеча угасла без всякой причины.
Она вздрогнула; свеча еще дымила, хотя не было видимых причин, чтобы она погасла.
В то время, как она с удивлением смотрела на канделябр, ей показалось, что пламя свечи, стоявшей рядом с той, что угасла, стало медленно бледнеть, потом оно мало-помалу превратилось из белого в красное, а из красного - в голубоватое; затем огонек утончился и вытянулся, потом словно оторвался от фитиля и полетел; он затрепетал в воздухе, будто кто-то на него дунул, и, наконец, совсем погас.
Королева растерянно следила за агонией свечки; грудь ее бурно вздымалась; она протягивала руки к канделябру по мере того, как угасала свеча. Когда, наконец, она погасла, королева закрыла глаза, откинулась в кресле и провела руками по лицу, почувствовав, что обливается потом.
Она посидела минут десять с закрытыми глазами, а когда вновь их открыла, то в ужасе заметила, что пламя третьей свечи точно так же начинает таять.
Мария-Антуанетта подумала было, что это сон, что она находится под действием какой-нибудь роковой галлюцинации. Она попыталась подняться, однако ей казалось, что она прикована к креслу. Она хотела было кликнуть наследную принцессу, которую еще десять минут назад она не стала бы будить и за вторую корону, - голос ее не слушался; она попыталась повернуть голову - голова оставалась неподвижной, как будто эта третья, умиравшая свеча полностью завладела ее волей. Точно так же, как вторая, эта третья свеча сначала изменила свой цвет, потом пламя побледнело, вытянулось, качнулось справа налево, затем - слева направо и угасло.
Ужас словно придал королеве сил; она почувствовала, как к ней возвращается дар речи, тогда она решила, что звук собственного голоса придаст ей силы.
- Я спокойна! - проговорила она вслух. - Я не боюсь того, что произошло с этими тремя свечками; но если и четвертая потухнет, как первые три, - тогда горе, горе мне!
В эту самую минуту четвертая свеча без всяких предварительных превращений, не меняя цвета пламени, не вытягиваясь, не колеблясь, будто овеянная крылом смерти, походя коснувшимся ее, взяла да и погасла.
Королева пронзительно вскрикнула, вскочила, дважды повернулась вокруг себя, размахивая в темноте руками, и упала без чувств.
На шум явилась Андре, одетая в белый пеньюар. Она Отворила внутреннюю дверь и замерла на пороге, белая и молчаливая, похожая на тень.
Она не двигалась: ей почудилось, будто в темноте что-то мелькнуло; она прислушалась, и ей показалось, что совсем рядом прошуршал складками саван.
Опустив глаза долу, она, наконец, заметила королеву, недвижно лежавшую на полу.
Она отступила: первым ее движением было бежать прочь; однако она сейчас же взяла себя в руки и, не говоря ни слова, ни о чем не спрашивая, - что, впрочем, было бы совершенно ни к чему, - она приподняла королеву на руки и, сама не ведая, откуда взялись силы, перенесла ее на постель, во все время пути освещаемая лишь горевшими в ее комнате двумя свечами, свет от которых падал через дверь, соединявшую ее комнату с комнатой королевы.
Достав из кармана флакон с солью, она поднесла его к лицу Марии-Антуанетты.
Несмотря на то, что обыкновенно это средство действовало безотказно, на сей раз обморок Марии-Антуанетты оказался столь глубоким, что лишь спустя десять минут она едва слышно вздохнула.
Услыхав вздох, свидетельствовавший о том, что государыня вернулась к жизни, Андре снова испытала искушение удалиться; но, как и в первый раз, чувство долга, столь сильно в ней развитое, удержало ее.
Она только убрала руку из-под головы Марии-Антуанетты, которую до того держала приподнятой, чтобы не капнуть едкой жидкостью, в которой были растворены соли, на лицо или на грудь королевы. Из тех же соображений она убрала руку, в которой был зажат флакон.
Но тогда голова королевы снова упала на подушку; едва Андре убрала флакон, как королева, казалось, снова упала в обморок, еще более глубокий, чем тот, после которого она почти оправилась.
По-прежнему холодная и почти неподвижная, Андре снова приподняла ее голову и в другой раз поднесла флакон с солью, и это возымело свое действие.
Едва заметная дрожь пробежала по всему телу королевы: она вздохнула, открыла глаза, попыталась припомнить, что с ней произошло; вспомнила страшное предзнаменование и, чувствуя, что рядом с ней находится женщина, обвила ее шею руками и закричала:
- Защитите меня! Спасите меня!
- Вашему величеству не требуется никакая защита, потому что вы находитесь среди друзей, - отвечала Андре. - Кроме того, мне кажется, вы, ваше величество, уже пришли в себя после обморока, в котором вы только что были.
- Графиня де Шарни! - вскрикнула королева, выпуская Андре, к которой она до той минуты крепко прижималась и которую теперь почти оттолкнула.
Ни это движение, ни чувство, внушаемое ею королеве, не ускользнули от Андре.
Однако в первую минуту она оставалась неподвижной, почти бесстрастной.
Потом, отступив на шаг, она спросила:
- Угодно ли будет королеве, чтобы я помогла ей раздеться?
- Нет, графиня, благодарю вас, - отвечала королева дрогнувшим голосом, - я разденусь сама... Возвращайтесь к себе; вы, должно быть, хотите спать.
- Я вернусь к себе, но не для того, чтобы спать, ваше величество, - отвечала Андре, - а для того, чтобы охранять ваш сон.
Почтительно поклонившись королеве, она удалилась к себе медленно, торжественно, словно ожившая статуя.
Глава 7
ДОРОГА В ПАРИЖ
В тот самый вечер, когда происходили описанные нами события, не менее важное происшествие привело в волнение весь коллеж аббата Фортье.
Себастьен Жильбер исчез около шести часов вечера, и до двенадцати часов ночи, несмотря на тщательные поиски, проведенные в доме аббатом Фортье и его сестрой, мадмуазель Александриной Фортье, его так и не обнаружили.
Они опросили всех, кто был в доме, но никто не знал, что стало с мальчиком.
Лишь тетушка Анжелика, выходившая около восьми часов вечера из церкви, куда она ходила расставлять стулья, видела, как он бежал по проходящей между церковью и тюрьмой улочке в сторону Партера.
Вопреки ожиданиям, этот доклад не успокоил, а еще сильнее взволновал аббата Фортье. Он знал о том, что у Себастьена бывали необычайные галлюцинации; во время этих галлюцинаций ему являлась женщина, которую он называл своей матерью; на прогулках аббат, предупрежденный о возможных странностях, не упускал мальчика из виду, и когда замечал, что тот зашел слишком далеко в лес, аббат, опасаясь, как бы он не потерялся, посылал за ним лучших бегунов коллежа.
Те рассказывали, что когда находили мальчика, он задыхался, почти без чувств привалившись к дереву или лежа на зеленом мшистом ковре у подножия высоких сосен.
Однако никогда с Себастьеном не случалось приступов по вечерам; еще ни разу не приходилось разыскивать его ночью.
Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, однако аббат Фортье напрасно ломал голову: он не мог догадаться об истинной причине побега.
Чтобы достичь более удачного результата, нежели аббат Фортье, мы последуем за Себастьеном Жильбером, - ведь мы знаем, куда он отправился.
Тетушка Анжелика не ошиблась - она точно видела Себастьена Жильбера, когда тот выскользнул в темноте и со всех ног бросился в ту часть парка, которую называли Партером.
Из Партера он пробрался на Фазаний двор, а оттуда узкой просекой отправился в Арамон. Меньше чем через час он был в деревне С той минуты, как мы узнали, что целью побега Себастьена была деревня Арамон, совсем нетрудно догадаться, кого из жителей этой деревни он разыскивал Себастьену нужен был Питу.
К несчастью, Питу выходил из деревни с одной стороны, когда с другой в нее входил Себастьен Жильбер Питу, как мы помним, во время пиршества, устроенного Национальной гвардией Арамона в собственную честь, остался один, словно античный борец среди поверженных врагов, он бросился на поиски Катрин и нашел ее на дороге, ведшей из Виллер-Котре в Писле: она лежала без чувств, а на ее губах еще не остыл прощальный поцелуй Изидора.
Жильбер ничего этого не знал, он пошел прямо к хижине Питу; дверь оказалась не заперта.
|
|
- Надеюсь, что с постелью для графини де Шарни не будет такого недоразумения, как с ее прибором. Ей не забыли приготовить комнату?
- Государь! - воскликнула Андре. - Как могу я допустить, чтобы вы помнили обо мне в такой суматохе? С меня будет довольно и кресла.
- Ну нет, - возразил король, - вы и так почти без сна провели прошлую ночь; вам необходимо выспаться; королеве нужны не только собственные силы, но и силы своих друзей.
Тем временем вернулся выездной лакей, которого посылали с поручением - Господин Вебер, зная о великой милости, которую королева оказывает ее сиятельству, решил, идя навстречу пожеланиям ее величества, предоставить ее сиятельству комнату, смежную с комнатой королевы, - доложил он.
Королева вздрогнула, подумав, что если для графини нашлась только одна комната, значит, для графа де Шарни вряд ли найдется другое место, кроме как в комнате его супруги.
Андре заметила, как вздрогнула королева.
Ни одно из ощущений этих двух женщин не могло ускользнуть от внимания соперницы.
- На одну ночь, я соглашусь только на одну ночь, ваше величество, - поспешила она успокоить королеву. - Апартаменты вашего величества слишком невелики, чтобы я могла занимать комнату в ущерб королеве; думаю, в дворцовых службах для меня найдется какой-нибудь уголок Королева пролепетала нечто невразумительное.
- Вы правы, графиня, - отвечал король. - Все это мы обсудим завтра и распорядимся, чтобы вас разместили как можно удобнее Графиня присела в почтительном реверансе и, простившись с королем, королевой и принцессой Елизаветой, вышла вслед за лакеем.
Провожая ее взглядом, король на минуту замер, поднеся вилку к губам.
- До чего прелестная женщина! - проговорил он. - Графу де Шарни повезло, что он нашел при дворе подобное сокровище!
Королева откинулась в кресле, пытаясь скрыть бледность, но не от короля, который и так ничего бы не заметил, а от принцессы Елизаветы, которая могла бы прийти в ужас.
Королева была в состоянии, близком к обмороку.
Глава 6
ЧЕТЫРЕ СВЕЧИ
Как только дети были накормлены, королева попросила у короля позволения удалиться в свою комнату.
- Ну разумеется, ваше величество, - отвечал король, - должно быть, вы очень устали; меня беспокоит, что вы до завтра будете голодны: прикажите приготовить вам какую-нибудь закуску.
Ничего не ответив, королева вышла, уводя с собой обоих детей.
Король остался за столом доедать суп. Принцесса Елизавета, преданности которой не могла поколебать прорывавшаяся временами пошлость короля, осталась с ним за столом, предупреждая малейшие его прихоти, на что неспособны были даже прекрасно вымуштрованные лакеи.
Оказавшись в своей комнате, королева вздохнула с облегчением; она не взяла с собой камеристок, приказав им ждать в Версале ее вызова.
Она занялась поисками широкого дивана или большого кресла для себя, рассчитывая уложить в свою кровать обоих детей.
Юный дофин уже спал; едва утолив голод, он сейчас же заснул.
Наследная принцесса не спала, и если бы это было нужно, она могла бы не спать ночь напролет: принцесса во многом была похожа на королеву.
Переложив юного принца в кресло, принцесса и королева принялись устраиваться на ночлег.
Королева подошла к двери и хотела было ее отворить, как вдруг через дверь до нее донесся легкий ним. Она прислушалась и уловила вздох. Королева склонилась к замочной скважине и, заглянув в нее, увидела Андре; та молилась, преклонив колени на низенькой скамеечке.
Королева на цыпочках отступила, поглядывая на дверь с выражением страдания на лице.
Против этой двери находилась другая дверь. Королева ее отворила и оказалась в натопленной комнате, освещаемой ночником; в его свете она, задрожав от радости, заметила две свежие постели, белоснежные, словно два священных алтаря.
Она не сдержалась, на сухие воспаленные глаза навернулись слезы.
- О, Вебер, Вебер, - прошептала она, - королева сказала королю, что ты заслуживаешь министерского кресла; мать говорит тебе, что ты заслуживаешь гораздо большего!
Так как маленький дофин уже спал, она решила прежде всего уложить наследную принцессу. Однако принцесса со свойственной ей почтительностью попросила позволения помочь королеве, чтобы та могла как можно скорее лечь в постель.
Королева печально улыбнулась: ее дочь полагала, что она могла уснуть после такого тоскливого вечера, после столь унизительного дня! Она решила оставить ее в этом заблуждении.
Итак, сначала они устроили дофина.
После этого принцесса по своему обыкновению опустилась на колени и стала молиться.
Королева ждала окончания молитвы.
- Мне кажется, твоя молитва сегодня длиннее, чем обычно, Тереза, - заметила королева, обращаясь к юной принцессе.
- Да ведь брат заснул, не помолившись, бедненький! - отвечала принцесса. - А так как каждый вечер он взял за правило молиться за вас и за короля, я прочитала за него его коротенькую молитву после своей, чтобы мы попросили у Бога всего, о чем просили ежевечерне.
Королева обняла принцессу и прижала ее к груди. Слезы, уже готовые пролиться при виде забот славного Вебера, да еще и согретые набожностью наследной принцессы, брызнули у нее из глаз и потекли по щекам; это были слезы печальные, но лишенные горечи.
Она оставалась у изголовья принцессы, стоя неподвижно, похожая на ангела Материнства, до той самой минуты, пока не увидела, что юная принцесса закрыла глаза; королева почувствовала, как разжались пальцы, до той поры сжимавшие ее руку в порыве нежной и глубокой дочерней любви.
Королева заботливо поправила руки дочери, укрыла ее одеялом, чтобы девочка не замерзла, если комната остынет за ночь; затем она едва коснулась губами лба будущей мученицы; поцелуй был легкий, как дуновение ветерка, и нежный, словно сон. Наконец королева вернулась в свою комнату.
Комната эта была освещена четырехсвечевым канделябром.
Канделябр стоял на столе.
Стол был накрыт красным ковром.
Королева села за стол и уронила голову на крепко сжатые кулаки, ничего не видя перед собою, кроме красного ковра.
Несколько раз она бессознательно встряхивала головой, пытаясь отвести взгляд от кровавого зрелища; ей казалось, будто ее глаза наливаются кровью, будто в висках невыносимо стучит, будто в ушах стоит неимоверный гул.
Вся ее жизнь стала проходить перед ней, словно в кровавом тумане.
Она припомнила, что родилась 2 ноября 1755 года, в день лиссабонского землетрясения, унесшего более пятидесяти тысяч жизней и разрушившего двести церквей.
Она вспомнила, что комнату в Страсбурге, где она провела свою первую ночь на французской земле, украшал гобелен, на котором было изображено избиение младенцев; в ту ночь в неясном свете ночника ей почудилось, будто из ран младенцев так и хлещет кровь, а лица убийц принимают столь жуткое выражение, что она в ужасе стала звать на помощь и приказала прибежавшим на крики слугам готовиться с рассветом к немедленному отъезду из этого города, оставившего в ее душе столь страшные воспоминания о первой ночи, проведенной ею во Франции.
Ей вспомнилось, как, продолжая путь в Париж, она остановилась в доме барона де Таверне; там она впервые встретилась с этим мерзавцем Калиостро, который после дела с ожерельем возымел такое страшное влияние на ее судьбу; в Таверне, во время столь памятной для нее остановки, что ей казалось, будто все это произошло только вчера, хотя с тех пор прошло двадцать лет, Калиостро по ее настоянию показал ей в графине с водой нечто совершенно чудовищное: жуткую, не известную доселе машину для умерщвления, а внизу, у подножия этой машины, катилась только что отрубленная голова, и голова эта была ее головой!
Она припомнила, что когда г-жа Лебрен писала с нее портрет, прелестный портрет молодой женщины, красивой, еще счастливой, она придала королеве, - несомненно, без злого умысла, но это явилось страшным предзнаменованием, - такую же позу, как на портрете ее величества королевы Генриетты Английской, супруги Карла I.
Она вспомнила, что в тот день, когда она впервые приехала в Версаль, она, выходя из кареты, ступила на черную мраморную плиту во дворе, где теперь на ее глазах пролилось столько крови; раздался оглушительный громовой раскат, последовавший за молнией, прорезавшей небо слева от нее, да такой зловещей, что даже маршал де Ришелье, которого не так-то легко было испугать, покачал головой со словами: «Дурное предзнаменование!» Она припомнила все это, а перед глазами у нее все более сгущалась кровавая пелена. |
|
- Ты мне не нужен в Ратуше, Вебер, - возразила королева, - а вот в другом месте ты можешь мне очень пригодиться.
- Где, ваше величество?
- В Тюильри, дорогой Вебер, в Тюильри, где никто нас не ждет; если ты не приедешь туда раньше нас, у нас не будет там ни постели, ни комнаты, ни даже куска хлеба.
- Какая прекрасная мысль, ваше величество! - вмешался король.
Королева разговаривала по-немецки; король понимал немецкую речь, но не мог говорить и потому заговорил по-английски.
Толпа тоже слышала слова королевы, но никто ничего не понял. Чужая речь, к которой народ испытывал инстинктивное отвращение, вызвала вокруг кареты ропот, готовый перейти в рев; однако в это время в каре образовался проход, в котором и скрылся королевский экипаж.
Баии, один из трех самых популярных личностей эпохи, тот самый Байи, которого мы уже видели во время первого путешествия короля, когда штыки, ружья и пушечные жерла были скрыты под букетами цветов, словно забытыми в этом втором путешествии, - итак, Байи встречал короля и королеву у подножия импровизированного трона: наспех сработанного, плохо укрепленного, поскрипывавшего под бархатной обивкой, - в полном смысле слова «случайного трона»!
Мэр Парижа почти слово в слово повторил речь, с которой он обратился к королю в первый раз. Король отвечал:
- Я с прежней радостью и доверием вручаю себя жителям славного Парижа.
Король говорил тихо, едва ворочая языком от изнеможения и голода. Байи повторил слова короля во всеуслышание.
Однако намеренно или случайно, но он опустил слово «доверие».
Королева это заметила.
Она была рада возможности излить накопившуюся в ее сердце горечь.
- Прошу прощения, господин мэр, - проговорила она достаточно громко для того, чтобы окружавшие не упустили ни единого ее слова, - либо вы плохо слышали, либо у вас короткая память.
- Что случилось, ваше величество? - пролепетал Байи, поворачивая к королеве удивленный взгляд; будучи астрономом, он прекрасно изучил небо, но так плохо знал землю!
У нас в каждой революции есть свой астроном, и этого астронома подстерегает на пути предательский колодец, в который он непременно должен угодить.
Королева продолжала:
- Король сказал, что он с прежней радостью и «доверием» вручает себя жителям славного Парижа. А так как радость эта сомнительная, то надо по крайней мере дать понять, что он приехал сюда с «доверием».
Она поднялась по ступенькам и села на трон рядом с королем, приготовившись выслушать речи избирателей.
Тем временем Вебер, перед которым толпа почтительно расступилась благодаря его мундиру штабного офицера, благополучно добрался до дворца Тюильри.
Королевский дом Тюильри, как его раньше называли, был построен при Екатерине Медичи; она жила в нем совсем недолго; затем его оставили и Карл IX, и Генрих III, и Генрих IV, и Людовик XIII, променяв Тюильри на Лувр; а Людовик XIV, Людовик XV и Людовик XVI предпочитали ему Версаль. Теперь Тюильри представлял собою нечто вроде королевских служб, где проживали придворные, однако, может быть, ни разу там не побывали ни король, ни королева.
Вебер осмотрел покои и, отлично зная привычки короля и королевы, выбрал для них апартаменты графини де Ламарк, а также комнаты, занимаемые маршалами де Ноай и де Муши.
То, что он занял бывшие апартаменты графини де Ламарк, имело свои преимущества: у него было почти все готово для приема королевы, потому что он купил у графини мебель, белье, занавески и ковры.
Около десяти часов вечера послышался шум подъезжавшей кареты их величеств.
Бросившись навстречу августейшим хозяевам, Вебер на бегу приказал слугам:
- Подавайте на стол!
Вошли король, королева, наследная принцесса, дофин, принцесса Елизавета и Андре.
Граф Прованский отправился в Люксембургский дворец.
Король беспокойно озирался, однако, войдя в гостиную, он через приотворенную дверь, ведшую в галерею, увидел, что в конце галереи накрыт стол.
В ту же минуту дверь распахнулась, дворецкий объявил:
- Кушать подано!
- О! До чего Вебер искусен! - радостно воскликнул король. - Ваше величество, передайте ему, что я очень им доволен.
- Непременно передам, государь, - со вздохом ответила королева и вошла в столовую.
Приборы для короля, королевы, наследной принцессы, дофина и принцессы Елизаветы были расставлены на столе.
Однако прибора для Андре не было.
Подгоняемый голодом, король не сразу это заметил; впрочем, в этой забывчивости не было ничего оскорбительного, потому что все было сделано по правилам самого строгого этикета.
Однако королева, от которой ничто не могло ускользнуть, заметила это с первого взгляда.
- Ваше величество, вы позволите графине де Шарни поужинать с нами, не правда ли?
- Ну еще бы! - вскричал король. - Мы нынче ужинаем по-семейному, а графиня - член нашей семьи.
- Государь! - молвила графиня. - Следует ли мне к этому отнестись, как к приказанию вашего величества? Король удивленно на нее взглянул.
- Нет, графиня, это просьба короля.
- В таком случае, - отвечала графиня, - прошу меня извинить, я не голодна.
- Как?! Вы не голодны? - вскричал король, не понимая, как можно не испытывать голод в десять часов вечера после столь утомительного дня, если последний раз перед этим они ели лишь в десять часов утра, да и то очень плохо.
- Нет, государь, - пролепетала Андре.
- Я тоже не голодна, - подхватила королева.
- И я, - поддержала принцесса Елизавета.
- Вы неправы, ваше величество, - возразил король, - от хорошей работы желудка зависит состояние всего организма и даже работа мозга. По этому поводу у Тита Ливия существует басня, позднее заимствованная Шекспиром и Лафонтеном; над этой басней я и приглашаю вас поразмыслить.
- Мы знаем эту басню, ваше величество, - отвечала королева. - Старик Менений рассказал ее в день переворота римскому народу. В тот день римский народ восстал, так же как сегодня взбунтовался народ французский. Итак, вы правы, государь: эту басню весьма уместно вспомнить сегодня.
- Ну как, графиня, - спросил король, протягивая свою тарелку, чтобы ему подлили супу, - неужели сходство исторических судеб не подвигнет вас к тому, чтобы отужинать?
- Нет, государь, мне очень неловко, но я должна признаться вашему величеству, что хотела бы повиноваться, но ничего не могу с собой поделать.
- Ну и напрасно, графиня: этот суп просто великолепен! Почему мне впервые подают такой суп?
- Потому что у вас новый повар, государь, прежде служивший у графини де Ламарк, чьи апартаменты мы сейчас занимаем.
- Я оставляю его у себя на службе и желаю, чтобы он был включен в число королевской прислуги... Этот Вебер - настоящий кудесник, ваше величество!
- Да, - с печалью в голосе едва слышно отвечала королева, - как жаль, что его нельзя сделать министром!
Король не слышал или сделал вид, что не слышит. Он обратил внимание на то, что Андре очень бледна. Хотя королева и принцесса Елизавета за весь день ели не больше Андре, они все-таки в отличие от нее сидели за столом. Он поворотился к графине де Шарни.
- Графиня! Ежели вы не голодны, вы не можете сказать, что не устали; если вы отказываетесь есть, то отдохнуть вы не откажетесь, не правда ли?
Повернувшись к королеве, он продолжал:
- Ваше величество! Прошу вас отпустить графиню де Шарни; пусть сон заменит ей пищу. Затем он обратился к слугам: |
|