В категории материалов: 254
Показано материалов: 1-5 |
Страницы: 1 2 3 ... 50 51 » |
|
Примечания
1
У кого компаньон, у того хозяин (итал).
2
Posada – дом (исп.)
3
Оружие да уступит тоге (лат).
4
Мы поём глухим (лат.).
5
Когда вёз пастух… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15)
6
Везёшь к горю ты горькому… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15).
7
Войны, ужасные войны (лат.).
8
Цепкий (лат.).
9
Так и ты побежишь, задыхаясь… (лат.) (Гораций. Оды, I, 15).
10
Муж справедливый и твёрдый в решеньях… (лат.) (Гораций. Оды, III,3).
11
Джон Мартин – английский художник (1789–1854).
12
«Сочтено, взвешено, разделено» (Библия).
13
Приток Роны
14
Феррада – провансальский праздник по случаю таврения быков; тараск – сказочное чудовище.
15
Непостоянство, имя твоё – женщина! (Шекспир Гамлет, акт I, сц. 2).
16
Cocles (лат.) – одноглазый; прозвище древноримского героя Горация Коклеса.
17
В третьем этаже (итал).
18
Прозвище известного благотворителя Эдма Шампьона (1764–1852).
19
Горный старец – Хасан-ибн-Сабба, – отправляя на подвиги своих «фидави» (то есть обречённых), опьянял их гашишем (откуда их название – хашишипы, ассасины).
20
Moccoletto (итал.) – огарок. Во время карнавала принято ходить по улицам со свечами.
21
Abettatore (итал.) – сдатчик чего-либо внаймы или напрокат.
22
Пусть умер бы! (Кориель. Гораций)
23
«Клянусь Бахусом!» (итал.)
24
Borgo – местечко (итал.).
25
Название древнеримского фонтана.
26
Живущий за рекой Тибр.
27
Убит обухом (итал.).
28
Обезглавлен (итал.).
29
Ещё бы (франц.).
30
Можно? (итал.)
31
Господа французы (итал.).
32
Кушать подано (итал).
33
Дидье – герой драмы В. Гюго «Марион де Лорм» (1831)
34
Так называют среднее сословие
35
Теперь я верю в итальянских разбойников (англ.).
36
«Если в шесть часов утра четыре тысячи пиастров не будут моих руках, в семь часов графа Альбера не будет в живых.
Луиджи Вампа».
37
Поднимитесь! (итал.)
38
То есть убили
39
Благословенный (итал.).
40
Председатели парижского парламента в XVII веке.
41
Pode Poena claudo (Гораций, Оды, III, 2) – хромоногая (то есть медлительная) кара (лат.).
42
Дважды за одно не отвечают (лат.)
43
Brucea ferruginea. (Прим. автора.)
44
Антуан Галлан (1646–1715) – переводчик «Тысячи и одной ночи», французский востоковед.
45
Французские физиологи.
46
Деньги и святость —
половина половины (итал.).
47
Как жаль! (итал.)
48
Главный повар принца Конде, который заколол себя шпагой, увидав, что опаздывает рыба, заказанная к королевскому столу.
49
Гастроном времён Августа и Тиверия.
50
Искатель невозможного (лат.)
51
Маркиза де Ганж, бесчеловечно убитая в 1667 году братьями своего мужа, кавалером и аббатом де Ганж.
52
Ничему не удивляться (лат.).
53
Знаменитый проповедник XVII века.
54
Знаменитый судебный деятель XVIII века.
55
Согласно Библии, слова, появившиеся на стене во время пира Валтасара и предвещавшие конец его царствованию.
56
Человеку свойственно ошибаться (лат.).
57
Муж, упорный в своих намерениях (лат.).
58
Еду в деревню (лат.).
59
Притчи, XIX.
60
Каюсь! (лат.)
61
Ища, кого пожрать (лат.).
62
«Робер-Макер» – популярная в своё время комедия Бенжамена Антье и Фредерика Леметра (1834).
63
Внимание! (итал.)
64
Не понимаю! (итал.)
65
Мой милый! (итал.)
66
Выходите! (итал.)
67
Сюда (итал.).
68
Вперёд! (итал.)
69
Вот (итал.).
70
В чём дело? (итал.)
|
|
Моррель вскрыл письмо и прочёл:
«Дорогой Максимилиан!
У берега вас ждёт фелука. Джакопо доставит вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить её перед тем, как она пойдёт с вами к алтарю. Всё, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских Полях и моя вилла в Трепоре, – свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля. Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю её отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося, вместе с её мачехой, в сентябре этого года.
Попросите ангела, охраняющего отныне вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно сатане, возомнил себя равным богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке божьей высшее могущество и высшая мудрость. Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своём сердце.
Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я вас подверг: в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство. Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь.
Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда господь отдёрнет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах:
Ждать и надеяться.
Ваш друг
Эдмон Дантес, Граф Монте-Кристо».
Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брата, о чём она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из её груди, и молчаливые, но жгучие слёзы заструились по её лицу; счастье досталось ей дорогой ценой.
Моррель с беспокойством посмотрел кругом.
– Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, – сказал он. – Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием. Где граф? Проводите меня к нему, мой друг.
Джакопо показал рукой на горизонт.
– Что вы хотите сказать? – спросила Валентина. – Где граф? Где Гайде?
– Взгляните, – сказал Джакопо.
Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на тёмно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидали белый парус, не больше крыла морской чайки.
– Уехал! – воскликнул Моррель. – Прощай, мой друг, мой отец!
– Уехала! – прошептала Валентина. – Прощай, Гайде! Прощай, сестра!
– Кто знает, увидимся ли мы ещё когда-нибудь! – сказал Моррель, отирая слезу.
– Друг мой, – отвечала Валентина, – разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах:
Ждать и надеяться!
|
|
– Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя моё и будь счастлива.
– Хорошо, – сказала Гайде, – твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твоё имя и буду счастлива.
И она отступила к двери.
– Боже мой! – вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля, – разве вы не видите, как она бледна, не понимаете, как она страдает?
Гайде сказала душераздирающим голосом:
– Зачем ему понимать меня? Он господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать.
Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня.
– Боже мой! – сказал Монте-Кристо. – Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда? Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде?
– Я молода, – кратко ответила она, – я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне было бы жаль умереть.
– А если я тебя покину, Гайде…
– Я умру, господин мой!
– Так ты любишь меня?
– Он спрашивает, люблю ли я его! Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана!
Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Гайде, вскрикнув, бросилась ему в объятия.
– Да, я люблю тебя! Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа! Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей!
– Пусть твоё желание исполнится, мой ангел, – сказал граф. – Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием; я хотел покарать себя, а бог хочет меня простить. Так люби же меня, Гайде! Кто знает? Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть.
– О чём ты говоришь, господин? – спросила девушка.
– Я говорю, Гайде, что одно твоё слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье!
– Слышишь, Валентина? – воскликнула Гайде. – Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него!
Граф глубоко задумался.
– Неужели я провижу истину? – сказал он наконец. – О боже, пусть награда или возмездие, я принимаю свою судьбу. Идём, Гайде, идём…
И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился.
Прошло около часа; Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, всё же сидела подле Морреля. Наконец она почувствовала, что сердце его забилось, еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и лёгкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу.
Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потом к нему вернулось зрение, ясное, отчётливое; вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием – скорбь.
– Я всё ещё жив! – воскликнул он с отчаянием. – Граф обманул меня!
И он порывисто схватил со стола нож.
– Друг, – сказала Валентина со своей пленительной улыбкой, – очнись и взгляни на меня.
Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослеплённый небесным видением, упал на колени…
На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в её комнате, как он ей всё открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении, и, наконец, как он чудом спас её от смерти, между тем как все считали её умершей.
В утренней лазури неба ещё мерцали последние звёзды.
Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине.
– Это Джакопо, – сказала она, – капитан яхты.
И она сделала ему знак подойти.
– Вы хотите нам что-то сказать? – спросил Моррель.
– Я должен передать вам письмо от графа.
– От графа! – повторили они в один голос.
– Да, прочтите. |
|
Оба замолчали. Али, безмолвный и внимательный, принёс табак, кальяны, подал кофе и удалился.
Мало-помалу потускнели лампы в руках статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.
Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.
Бесконечная слабость охватила Максимилиана; кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.
– Друг, – сказал он, – я чувствую, что умираю; благодарю.
Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла.
Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым – сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих детей.
В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его чёрные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда.
Моррель, ослабевший, сражённый, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам. Всё преобразилось в его сознании, как меняются пёстрые узоры в калейдоскопе.
Полулёжа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грёзы: ему казалось, что он несётся на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная безвестность, именуемая смертью.
Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее прости, но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу.
Его утомлённые глаза невольно закрылись; но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту.
Это был граф; он подошёл к одной из дверей и открыл её.
И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии.
На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты.
Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения.
«Небо открывается мне? – подумал Максимилиан, приподымая веки. – Этот ангел похож на того, которого я потерял».
Монте-Кристо указал девушке на кресло, где лежал Моррель.
Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой па устах.
– Валентина! – крикнул Моррель из глубины души.
Но с его губ не слетело ни звука; и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Валентина бросилась к нему.
Губы Морреля ещё раз шевельнулись.
– Он вас зовёт, – сказал граф. – Вас зовёт из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. Но, к счастью, я был на страже, и я победил смерть! Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, – ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтёт мне господь эти две жизни, которые я спас!
Валентина схватила руку Монте-Кристо и, в порыве безмерной радости, поднесла её к губам.
– Да, благодарите меня! – сказал граф, – неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете, как мне нужна эта уверенность!
– Я благодарна вам от всей души, – сказала Валентина, – если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только её рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня.
– Так вы любите Гайде? – спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть.
– От всей души!
– Слушайте, Валентина, – сказал граф, – я буду просить вас об одной милости.
– Меня, боже правый! Неужели я буду так счастлива?..
– Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за всё, чем вы считаете себя обязанной мне: берегите её и вы и Моррель, ибо (голос графа стал едва слышен) отныне она одна на свете…
– Одна на свете! – повторил голос позади графа. – Почему?
Монте-Кристо обернулся.
Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом.
– Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, – отвечал граф, – и займёшь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца.
Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя богу, и спросила голосом, глухим от слёз:
– Так ты покидаешь меня, господин мой? |
|
– Да, – сказал он, – конечно, это очень мучительно, если вы грубо разрушаете смертную оболочку, которая упорно не хочет умирать. Если вы искромсаете своё тело не приметными для глаза зубьями кинжала, если вы глупой пулей, всегда готовой сбиться с пути, продырявите свой мозг, столь чувствительный к малейшему прикосновению, то вы будете очень страдать и отвратительно расстанетесь с жизнью; в час предсмертных мук она вам покажется лучше, чем купленный такой ценой покой.
– Понимаю, – сказал Моррель, – смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания и наслаждения; надо лишь знать её тайны.
– Вы глубоко правы, Максимилиан. Смотря по тому, приветливо или враждебно мы встречаем её, смерть для нас либо друг, который нежно убаюкивает нас, либо недруг, который грубо вырывает нашу душу из тела. Пройдут тысячелетия, и наступит день, когда человек овладеет всеми разрушительными силами природы и заставит их служить на благо человечеству, когда людям станут известны, как вы сказали, тайны смерти; тогда смерть будет столь же сладостной и отрадной, как сон в объятиях возлюбленной.
– И если бы вы пожелали, граф, вы сумели бы так умереть?
– Да.
Моррель протянул ему руку.
– Теперь я понимаю, – сказал он, – почему вы назначили мне свидание здесь, на этом одиноком острове, посреди океана, в этом подземном дворце, в этом склепе, которому позавидовал бы фараон; потому что вы меня любите, граф, правда? Любите настолько, что хотите, чтобы я умер такой смертью, о какой вы сейчас говорили: смертью без мучений, смертью, которая позволила бы мне угаснуть, произнося имя Валентины и пожимая вам руку.
– Да, вы угадали, Моррель, – просто ответил граф, – этого я и хочу.
– Благодарю вас: мысль, что завтра я уже не буду страдать, сладостна моему истерзанному сердцу.
– Вы ни о чём не жалеете? – спросил Монте-Кристо.
– Нет! – отвечал Моррель.
– Даже и обо мне? – спросил граф с глубоким волнением.
Моррель молчал; его ясный взгляд вдруг затуманился, потом загорелся непривычным блеском; крупная слеза покатилась по его щеке.
– Как! – сказал граф. – Вам ещё жаль чего-то на земле и вы хотите умереть?
– Умоляю вас, ни слова больше, граф, – сказал Моррель упавшим голосом, – довольно вам мучить меня.
Граф подумал, что Моррель слабеет.
И в душе его вновь ожило ужасное сомнение, которое он уже однажды поборол в замке Иф.
«Я хочу вернуть этому человеку счастье, – сказал он себе, – я хочу бросить это счастье на чашу весов, чтобы она перетянула ту чашу, куда я нагромоздил зло. Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье? Что станется тогда со мной? Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле».
– Послушайте, Моррель, – сказал он, – ваше горе безмерно, я знаю; но вы веруете в бога и не захотите погубить свою душу.
Моррель печально улыбнулся.
– Граф, – возразил он, – я не любитель красивых слов, но, клянусь вам, моя душа больше мне не принадлежит.
– Вы знаете, Моррель, что я один на свете, – сказал Монте-Кристо. – Я привык смотреть на вас, как на сына; и чтобы спасти своего сына, я готов пожертвовать жизнью, а богатством и подавно.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат.
У меня около ста миллионов, я вам дарю их; с таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете. Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща. Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите!
– Вы дали мне слово, граф, – холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, – уже половина двенадцатого.
– Моррель! Подумайте! У меня на глазах, в моём доме!
– Тогда отпустите меня, – мрачно сказал Максимилиан, – не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя.
И он поднялся.
– Хорошо, – сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, – я вижу, ваше решение непреклонно; да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо; садитесь же, Моррель, и ждите.
Моррель повиновался: тогда Монте-Кристо встал, подошёл к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе.
Он поставил ларчик на стол.
Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину.
Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.
Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.
Граф зачерпнул золочёной ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд.
Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.
– Вот, что вы просили у меня, – сказал он. – Вот, что я вам обещал.
– Прежде чем умереть, – сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, – я хочу поблагодарить вас от всего сердца.
Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки.
– Что вы делаете, друг? – спросил Моррель, хватая его за руку.
– Да простит меня бог, Моррель, – улыбаясь, ответил граф, – но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай…
– Остановитесь! – воскликнул Максимилиан. – Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды – не делайте этого! Это было бы преступлением! Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всём, что вы для меня сделали.
И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество.
|
|