В категории материалов: 124
Показано материалов: 1-5 |
Страницы: 1 2 3 ... 24 25 » |
|
Осел кричал.
- Клянусь святым чревом! - воскликнул Шико, узнав и всадника и осла. - Я тебе говорил о знаменитом проповеднике, который выступает в Сен-Мери. Теперь нет надобности ходить так далеко, послушай-ка вот этого.
- Проповедник на осле? - усомнился Келюс.
- А почему нет, сын мой?
- Но ведь это Силен, - сказал Можирон.
- Который из двух проповедник? - спросил король. - Они оба кричат одновременно.
- Тот, что внизу, более громогласен, - сказал Шико, - но тот, что наверху, лучше изъясняется по-французски. Слушай, Генрих, слушай.
- Тише! - раздалось со всех сторон. - Тише!
- Тише! - рявкнул Шико, перекрыв своим голосом крики толпы.
Все замолчали. Народ окружил монаха и осла. Монах приступил к проповеди.
- Братие, - сказал он. - Париж превосходный город, Париж - гордость Французского королевства, а парижане - преумнейший народ. Недаром в песне говорится.., И монах затянул во все горло:
Парижанин, милый друг,
Сколько знаешь ты наук!
Услышав эти слова или, скорее, мелодию, осел взялся аккомпанировать. Он кричал с таким усердием и на таких высоких нотах, что заглушил голос своего хозяина.
Толпа загоготала.
- Замолчи, Панург, сейчас же замолчи, - рассердился монах, - ты возьмешь слово, когда дойдет твоя очередь, а сейчас дай мне высказаться первому.
Осел замолчал.
- Братие! - продолжал проповедник. - Земля наша есть юдоль скорби, где человек большую часть своей жизни утоляет жажду одними слезами.
- Да он пьян, мертвецки пьян! - возмущенно воскликнул король.
- Пропади он пропадом! - поддакнул Шико.
- К вам я обращаюсь, - продолжал монах, - я, такой, каким вы меня видите, как еврей, вернулся из изгнания, и уже восемь суток мы с Панургом живем только подаяниями и постом.
- А кто такой Панург? - спросил король.
- По всей видимости, настоятель его монастыря, - ответил Шико. - Но дай мне послушать, этот добряк меня трогает.
- И кто меня довел до этого, друзья мои? Ирод! Вы знаете о каком Ироде я говорю.
- И ты знаешь, сын мой, - сказал Шико. - Я тебе объяснил анаграмму.
- Каналья!
- Кого ты имеешь в виду - меня, монаха или осла?
- Всех троих.
- Братие, - с новой силой возопил монах, - вот мой осел, которого я люблю, как ягненка. Он вам расскажет, как мы три дня добирались сюда из Вильнев-ле-Руа, чтобы нынче вечером присутствовать на великом торжестве. И в каком виде мы добрались!
Кошелек опустел,
Пересохла глотка.
Но мы с Панургом шли на все.
- Но кого, черт его побери, он зовет Панургом? - спросил Генрих, которого заинтересовало это пантагрюэлистическое имя.
- Мы пришли, - продолжал монах, - посмотреть, что здесь творится; и мы смотрим, но ничего не понимаем. Что тут творится, братие? Случаем, не свергают ли нынче Ирода? Не заточают ли нынче брата Генриха в монастырь?
- Ого! - сказал Келюс. - У меня руки чешутся продырявить эту пузатую бочку. А у тебя, как, Можирон?
- Оставь, Келюс, - возразил Шико, - ты кипятишься из-за пустяков. Разве наш король сам не затворяется чуть ли не каждый день в монастыре? Поверь мне, Генрих, если тебе грозит только монастырь, то у тебя нет причин жаловаться, не правда ли, Панург?
Осел, уловив свое имя, поднял уши и ужасающе закричал.
- О, Панург! - сказал монах. - Уймите ваши страсти. Господа, - продолжал он, - я выехал из Парижа с двумя спутниками: Панургом - моим ослом, и господином Шико, дураком его величества короля. Господа, кто знает, что сталось с моим другом Шико?
Шико поморщился.
- Ах, вот как! - сказал король. - Значит, это твой друг?
Келюс я Можирон дружно захохотали.
- Он прекрасен, твой друг, - продолжал король, - и в особенности внушает большое почтение. Как его зовут?
- Это Горанфло, Генрих. Знаешь, тот милый Горанфло, о котором господин де Морвилье уже сказал тебе пару слов.
- Поджигатель из монастыря святой Женевьевы?
- Он самый.
- Раз так, я велю его повесить.
- Невозможно.
- Почему это?
- Потому что у него нет шеи.
- Братие! - продолжал Горанфло. - Братие! Перед вами подлинный мученик. Братие, сегодня народ поднялся на защиту моего дела или, верней сказать, дела всех добрых католиков. Вы не знаете, что происходит в провинции, какую кашу заваривают гугеноты. В Лионе нам пришлось убить одного из них, заядлого подстрекателя к мятежу. До тех пор пока во Франции останется хотя бы один гугенотский выводок, добрые католики не будут знать ни минуты покоя! Истребим же гугенотов, всех до последнего. К оружию, братие, к оружию! Множество голосов повторило: «К оружию!»
- Клянусь кровью Христовой! - сказал король. - Заткните глотку этому пьянице, иначе он нам устроит вторую Варфоломеевскую ночь.
- Подожди, подожди, - отозвался Шико. И, взяв из рук Келюса сарбакан, он зашел за спину монаха и что было силы вытянул его по лопатке этой звонкой трубкой.
- Убивают! - завопил Горанфло.
- Ах, да это ты! - сказал Шико, высунув голову из-под руки монаха. - Как поживаешь, отец постник?
- На помощь, господин Шико, на помощь! - кричал Горанфло. - Враги святой веры хотят меня убить! Но прежде чем я умру, пусть все услышат мой голос. В огонь гугенотов! На костер Беарнца!
- Замолчишь ты, скотина?
- К дьяволу гасконцев! - продолжал Горанфло. В эту секунду уже не сарбакан, а дубинка опустилась на его плечо, исторгнув из глотки монаха непритворный крик боли.
Удивленный Шико оглянулся, но увидел только, как мелькнула дубинка. Нанесший удар человек, на ходу покарав Горанфло, тут же затерялся в толпе.
- Ого! - сказал Шико. - Какому дьяволу вздумалось вступиться за гасконцев? Может, это мой земляк? Надо проверить. - И он устремился вслед за человеком с дубинкой, который уходил вдоль по набережной в сопровождении спутника. |
|
Особенно большое скопление людей образовалось на улице Арбр-Сек. Она была буквально запружена народом. Густая толпа с криком и гомоном текла к ярко горящему большому фонарю, повешенному над вывеской, которую многие наши читатели вспомнят, если мы скажем, что на ней была намалевана курица, поджариваемая на вертеле, и стояла надпись: «Путеводная звезда».
На пороге этой гостиницы разглагольствовал человек в модном в те времена квадратном хлопчатобумажном колпаке, покрывавшем совершенно лысую голову. Одной рукой он потрясал обнаженной шпагой, другой - размахивал большой конторской книгой; листы ее наполовину были уже испещрены подписями.
Человек в колпаке кричал:
- Сюда, сюда, бравые католики! Входите в гостиницу «Путеводная звезда», вас ждут доброе вино и радушный прием! Сюда, сюда! Время самое подходящее. Этой ночью чистые будут отделены от нечистых, и завтра поутру мы будем знать, где доброе зерно и где плевелы. Подходите, господа! Те, кто умеет писать, подходите и сами внесите свои имена в список! Те, кто писать еще не научился, тоже подходите и доверьте расписаться за вас мне, мэтру Ла Юрьеру, либо моему помощнику, господину Крокантену.
Крокаптен, юный шалопай из Перигора, одетый в белое, как Элиасен, подпоясанный шнурком, к которому с одного боку были подвешены кухонный нож и чернильница, Крокантен, говорим мы, заранее записал в свою книгу всех соседей, открыв список именем своего достойного патрона, мэтра Ла Юрьера.
- Господа, во имя мессы! - горланил что было сил хозяин гостиницы «Путеводная звезда». - Господа, во имя нашей святой веры!
- Да здравствует святая религия, господа! Да здравствует месса! Ух!..
И он задохнулся от волнения и усталости, ибо уже в течение четырех часов пребывал в восторженном состоянии. Призывы Ла Юрьера находили отклик в сердцах, охваченных не меньшим рвением, и очень многие записывались в его книгу, если они умели писать, или в книгу Крокантена, если писать они не умели. Этот успех особенно льстил Ла Юрьеру еще и потому, что соседняя церковь Cen-Жермен-л'Оксеруа была для пего опасным соперником. К счастью, в ту эпоху насчитывалось такое множество правоверных католиков, что оба эти заведения - гостиница и церковь - не вредили, а помогали друг другу: те, кому не удалось пробиться в церковь, где сбор подписей шел у главного алтаря, пытались проскользнуть к подмосткам Ла Юрьера с его двойной записью, а те, кто не протолкался к подмосткам, сохраняли надежду, что в Сен-Жермен-л'Оксеруа им больше посчастливится.
Когда обе книги - и Ла Юрьера и Крокантепа - были заполнены, хозяин гостиницы «Путеводная звезда» немедленно затребовал два новых реестра с тем, чтобы сбор подписей не прерывался ни на минуту; и оба зазывалы удвоили старания, гордясь, что их достижения наконец-то вознесут мэтра Ла Юрьера в глазах герцога де Гиза на недосягаемую высоту, о коей Ла Юрьер так давно мечтал.
Потоки верующих, уже расписавшихся или желающих расписаться в новых книгах Ла Юрьера, переливались из одной улицы в другую, из одного квартала в другой, когда в этом многолюдий возник высокий худой человек, который, пробивая себе дорогу щедрыми ударами локтей и пинками, вскоре добрался до книги Крокантена.
Добравшись, он взял перо из рук какого-то честного буржуа, только что поставившего свою подпись, завершенную дрожащим хвостиком, открыл чистую белую страницу и сразу всю ее измарал, начертав на ней свое имя буквами величиной в полдюйма и перечеркнув ее героическим росчерком, украшенным кляксами и закрученным, как лабиринт Дедала. Затем он передал перо стоявшему за ним новому претенденту на место в рядах защитников святой веры.
- Шико, - прочел будущий лигист. - Чума побери, вот господин с превосходным почерком!
И действительно, это был Шико. Он, как мы уже слышали, не пожелал сопровождать Генриха и теперь самостоятельно поддерживал Лигу.
Запечатлев свое усердие в книге господина Крокантена, он тотчас же перешел к книге мэтра Ла Юрьера. Последний, увидев подпись Шико в книге своего подручного, пожелал иметь и в своем списке образчик столь вдохновенного росчерка и встретил гасконца если и не с распростертыми объятиями, то, во всяком случае, с раскрытой книгой. Шико принял перо от торговца шерстью с улицы Бетизи и вторично начертал свое имя с росчерком в сто раз великолепнее первого, после чего спросил у Ла Юрьера, нет ли у него третьей книги.
Ла Юрьер шуток не понимал и вне стен гостиницы терял все свое радушие. Он покосился на Шико, Шико посмотрел ему прямо в глаза. Ла Юрьер пробормотал что-то о проклятых гугенотах, Шико процедил сквозь зубы несколько слов о зазнавшихся кабатчиках, Ла Юрьер отложил свою книгу и взялся за рукоятку шпаги, Шико положил перо, готовясь, в случае необходимости, обнажить свою шпагу. По-видимому, дело явно шло к стычке, в которой владельцу гостиницы «Путеводная звезда» суждено было бы понести одни убытки, но тут Шико почувствовал, что сзади его ущипнули за локоть, и обернулся, Перед ним стоял король, переодетый в простого буржуа, а за королем Келюс и Можирон, также переодетые. Миньоны были вооружены рапирами и, кроме того, держали на плече по аркебузе.
- Ну, ну, - сказал король, - что тут происходит? Добрые католики спорят между собой! Клянусь смертью Христовой! Вы подаете дурной пример!
- Сударь, - ответил Шико, не показывая вида, что узнал Генриха. - Обращайтесь к зачинщику. Вот этот ворюга кричит, требуя, чтобы прохожие расписались в его книге, а когда они распишутся, он орет на них еще громче.
Внимание Ла Юрьера отвлекли новые желающие поставить свою подпись, толпа отделила Шико, короля и миньонов от заведения фанатичного лигиста, они забрались на какое-то крыльцо и, таким образом, заняли выгодную позицию.
- Какой пыл! - сказал Генрих. - Каким теплом согрета нынче наша религия на улицах моего доброго города!
- Да, государь, но зато еретикам слишком жарко, - заметил Шико, - а вашему величеству известно, что вас принимают за еретика. Взгляните-ка налево, кого вы там видите?
- О! Широкую рожу герцога Майеннского и лисью мордочку кардинала.
- Тс-с!.. Играть наверняка, государь, можно только при условии, что ты знаешь, где твои враги, а твои враги не знают, где ты.
- Значит, по-твоему, я должен чего-то опасаться?
- Э, боже милостивый! В такой толпе ни за что нельзя поручиться. У кого-нибудь в кармане завалялся раскрытый нож, и этот нож вдруг сам собой втыкается в живот соседа. Сосед испускает проклятие, ну а затем ему не остается ничего другого, как отдать душу богу. Пойдемте в другую сторону, государь.
- Меня узнали?
- Не думаю, но вас несомненно узнают, если вы здесь еще задержитесь.
- Да здравствует месса! Да здравствует месса! - с этими кликами людская толпа, двигающаяся со стороны рынка, хлынула, словно прилив, в улицу Арбр-Сек.
- Да здравствует герцог де Гиз! Да здравствует кардинал! Да здравствует герцог Майеннский! - отвечала ей толпа, теснившаяся у дверей Ла Юрьера, она, видимо, заметила лотарингских принцев.
- Что это за крики? - нахмурившись, сказал Генрих III.
- Эти крики доказывают, что каждый хорош на своем месте и там и должен оставаться; герцог де Гиз - на улицах, а вы - в Лувре. Идите в Лувр, государь, идите в Лувр.
- А ты пойдешь с нами?
- Я? Ну нет, сын мой, ты во мне не нуждаешься, с тобой твои обычные защитники. Вперед, Келюс! Вперед, Можирон! А я хочу посмотреть спектакль до конца. Мне он кажется любопытным, даже развлекательным.
- Куда ты пойдешь?
- Пойду расписываться в других списках. Я хочу, чтобы завтра тысяча моих автографов путешествовала по улицам Парижа. Ну вот мы и на набережной, спокойной ночи, сын мой, иди направо, а я поверну налево - каждому своя дорога. Я побегу в Сен-Мери послушать знаменитого проповедника.
- Ого! Что там еще за шум? - спросил король. - И что это за толпа бежит сюда от Нового моста?
Шико поднялся на цыпочки, но не увидел ничего, кроме кричащего, вопящего, толкающегося народа, который, по-видимому с триумфом, влачил не то человека, не то какой-то предмет.
Толпа достигла того места, где перед улицей Лавандьер набережная расширяется, и людские волны, распространившись направо и налево, расступились и вытолкнули к королю человека, он, очевидно, и был главным действующим лицом этой бурлескной сцены. Так некогда море вынесло чудовище к ногам Ипполита.
Виновник переполоха оказался монахом, сидевшим верхом на осле; монах ораторствовал и жестикулировал.
|
|
- Черт возьми, - сказал Шико, - вот что-то новенькое для тебя, Генрих, ведь ты охотник; слушай, слушай же, это должно быть любопытно.
- Я знаю об этом, - сказал Генрих.
- Да, но я не знаю; в то время я еще не был представлен ко двору. Дай мне послушать, сын мой.
- Вам известно, монсеньер, какую охоту я имею в виду? - продолжал лотарингский принц. - Я имею в виду ту охоту, когда вы, побуждаемый великодушным желанием убить кабана, напавшего на вашего старшего брата, выстрелили с такой поспешностью, что попали не в зверя, в которого целились, а в коня, в которого вовсе и не метили. Этот аркебузный выстрел, монсеньер, весьма наглядно показывает, как коварен случай. И в самом деле, ваша необычайная меткость всем известна при дворе. Ваше высочество всегда стреляли без промаха, и этот неожиданный промах, наверное, вас очень удивил, тем более что злые языки тут же принялись болтать: дескать, падение короля, придавленного лошадью, неминуемо привело бы к его гибели, не вмешайся король Наваррский и не заколи он так удачно кабана, в которого вы, ваше высочество, не попали.
- Полноте, - сказал герцог Анжуйский, пытаясь вернуть себе уверенность, в которой беспощадная ирония герцога де Гиза пробила зияющую брешь. - Какую пользу мог я извлечь из смерти короля, моего брата, если Карлу Девятому должен был наследовать Генрих Третий?
- Минуточку, монсеньер, давайте разберемся: в те годы уже был один незанятый трон - польский. Смерть Карла Девятого оставляла вакантным еще один - французский. Нет сомнения, ваш брат, я это отлично понимаю, не колеблясь, выбрал бы французский трон. Но, на худой конец, и Польское королевство - весьма лакомый кусочек. Говорят, что некоторые принцы питали честолюбивые помыслы даже насчет жалкого маленького престолишка короля Наваррского. К тому же смерть Карла Девятого приблизила бы вас на одну ступень к французскому трону, значит, все эти роковые случайности шли вам на пользу. Королю Генриху Третьему потребовалось десять дней, чтобы вернуться из Варшавы. Почему бы вам не сделать то же самое, если вдруг произойдет новая роковая случайность?
Генрих III посмотрел на Шико, Шико, в свою очередь, посмотрел на короля, но на этот раз во взгляде шута не было обычно присущего ему выражения лукавой иронии или сарказма, нет, на его лице, ставшем бронзовым под лучами южного солнца, промелькнула тень ласкового сочувствия.
- И к какому заключению вы приходите, герцог? - спросил Франсуа Анжуйский, чтобы покончить или хотя бы сделать попытку покончить с этим неприятным разговором, в который герцог де Гиз вложил всю свою обиду.
- Монсеньер, я пришел к заключению, что каждого короля подстерегает его роковая случайность, как мы в этом сейчас убедились. И вот вы, вы и воплощаете роковую случайность короля Генриха Третьего, особливо если вы являетесь главой Лиги, поскольку быть главой Лиги - почти то же, что быть королем короля; и это не говоря о том, что, сделавшись главой Лиги, вы уничтожаете роковую случайность своего собственного царствования, которое уже не за горами, то есть - Беарнца.
- Уже не за горами! Ты слышал? - воскликнул Генрих III.
- Клянусь святым чревом! Своими ушами слышал! - сказал Шико.
- Итак?.. - спросил герцог де Гиз.
- Итак, - повторил герцог Анжуйский, - я приму предложение короля. Ведь вы советуете мне его принять, не правда ли?
- Ну еще бы! - сказал лотарингский принц. - Я умоляю вас принять его, монсеньер.
- А вы сегодня вечером?..
- О! Будьте спокойны, уже с утра мои люди действуют, и нынче вечером Париж будет являть собой любопытное зрелище.
- А что будет нынче вечером в Париже? - спросил король.
- Как, разве ты не догадываешься?
- Нет.
- О, как ты глуп! Сегодня вечером, сын мой, будут записывать в Лигу. Само собой, открыто записывать, тайная запись ведется уже давно; ждали только твоего согласия, чтобы начать открытую запись, ты его дал нынче утром, и вечером запись начнется. Клянусь святым чревом, Генрих, гляди хорошенько, вот они, твои роковые случайности, ведь у тебя их две.., и они не теряют времени даром.
- Хорошо, - сказал герцог Анжуйский, - до вечера, герцог.
- Да, до вечера, - повторил король.
- То есть как? - удивился Шико. - Ты что, Генрих, намерен слоняться нынче по улицам Парижа, подвергаясь опасности?
- Конечно.
- Ты совершишь ошибку.
- Почему?
- Берегись роковых случайностей!
- Не беспокойся, я буду не один; хочешь, пойдем со мной?
- Полно, ты принимаешь меня за гугенота, сын мой. Ну нет, я добрый католик и нынче вечером хочу записаться в Лигу, и даже не один раз, а десять, нет, лучше не десять, а сто раз.
Голоса герцога Анжуйского и герцога де Гиз а умолкли.
- Еще одно слово, - сказал король, останавливая Шико, собиравшегося было уходить. - Что ты обо всем этом думаешь?
- Я думаю, что все короли, ваши предшественники, ничего не знали о своей роковой случайности: Генрих Второй не опасался своего глаза, Франциск Второй - уха, Антуан Бурбон - плеча, Жанна д'Альбре - носа, Карл Девятый - рта. У вас перед ними одно огромное преимущество, мэтр Генрих, ибо - клянусь святым чревом! - вы знаете своего братца, не правда ли, государь.
- Да, - сказал Генрих, - и скоро это всем станет ясно.
Глава 40
ВЕЧЕР ЛИГИ
Народные празднества в современном Париже - это всего лишь толпа, более или менее густая, и шум, более или менее громкий. В былые времена праздники в Париже носили совсем иной характер. Любо были смотреть, как в узких улицах, у стен домов, украшенных балконами, резными балками или коньками, кишели мириады людей, как людские потоки со всех сторон стекались к одному и тому же месту. По пути парижане оглядывали друг друга, восхищались или фыркали; порой раздавался и презрительный свист, это означало, что наряд какого-то парижанина или парижанки показался согражданам чересчур уж диковинным. В былые времена одежда, оружие, язык, жесты, голос, походка - словом, все у каждого было своим и особенным; тысячи ни на кого не похожих личностей, собранные воедино, представляли собой весьма любопытное зрелище.
Таким и был Париж в восемь часов вечера того дня, когда монсеньер де Гиз, нанеся визит королю и побеседовав с герцогом Анжуйским, побудил, как он полагал, жителей славной столицы записываться в Лигу.
Толпы горожан, разодетых по-праздничному, нацепивших на себя все свое оружие, словно они шли на парад или в бой, хлынули к церквам. Вид у этих людей, влекомых одним и тем же порывом и шагавших к одной и той же цели, был одновременно и жизнерадостный и грозный, последнее особенно бросалось в глаза, когда они проходили мимо караула швейцарцев или разъезда легкой конницы. Этот независимый вид в сочетании с криками, гиканьем и похвальбой мог бы встревожить господина де Морвилье, если бы почтенный магистрат не знал своих добрых парижан: задиры и насмешники, они были не способны стать зачинщиками кровопролития, на это их должен был подвигнуть какой-нибудь мнимый друг или вызвать недальновидный враг.
На сей раз парижские улицы представляли собой зрелище более живописное, чем обычно, а шум, производимый толпой, был особенно громок, ибо множество женщин, не желая в столь великий день остаться дома, последовали за своими мужьями, и с их согласия и без оного. Некоторые матери семейств поступили и того лучше, они прихватили с собой все свое потомство, и было весьма занятно видеть малышей, как в повозку, впрягшихся в страшные мушкеты, гигантские сабли пли грозные алебарды своих отцов. Парижский гамен во все времена, во все эпохи, во все века самозабвенно любил оружие. Когда он был еще не в силах поднять это оружие, он волочил его по земле, а если и на это силенок не хватало - восхищенно глазел на оружие, которое несли другие.
Время от времени какая-нибудь особенно возбужденная компания извлекала из ножен старые шпаги. Такое проявление воинственных чувств обычно происходило перед дверями дома, хозяина которого подозревали в кальвинизме. При этом дети вопили во весь голос: «Приди, святой Варфоломей-мей-мей!», а отцы кричали: «Гугенотов на костер, на костер, на костер!» На крики сначала в оконной раме показывалось бледное лицо старой служанки или гугенотского священника в черном, затем слышался лязг засовов, задвигаемых на входной двери. Тогда буржуа, счастливый и гордый, подобно лафонтеновскому зайцу, тем, что напугал еще большего труса, чем он сам, торжествующе шествовал дальше и выкрикивал под другими окнами свои шумные, но не представляющие реальной опасности угрозы, наподобие того как торговец вразнос выкликает свой товар.
|
|
- Зато я знаю, - сказал Шико.
- Тут пахнет небольшим заговором, - улыбнулся король.
- О котором, однако, господин де Морвилье, по твоему мнению всегда во всем прекрасно осведомленный, ни словом не обмолвился. Но давай послушаем дальше, дело становится интересным.
- Ну что ж, я скажу вам, монсеньер, не о том, куда это нас приведет, ибо только один господь бог это знает, а о том, для чего это нам нужно, - ответил герцог де Гиз. - Лига - вторая армия, и поскольку первая у меня в руках, а брат мой, кардинал, держит в руках церковь, то, пока мы все трое едины, ничто не может устоять против нас.
- Не следует забывать и того, - сказал герцог Анжуйский, - что я вероятный наследник короны.
- Ax! - вздохнул король.
- Он прав, - сказал Шико, - и это твоя вина, сын мой. Ты все еще не удосужился соединить рубашки Шартрской богоматери.
- Однако, монсеньер, как бы ни были велики ваши шансы на наследование короны, вы должны также считаться и с шансами ваших противников.
- А вы думаете, герцог, я этим не занимался и не взвешивал по сто раз на дню возможности каждого из них?
- Прежде всего подумайте о короле Наваррском.
- О! Этот меня совсем не беспокоит. Он всецело занят своими амурами с Ла Фоссез.
- А именно он, сударь, именно он будет оспаривать у вас даже завязки вашего кошелька. Он обносился, он исхудал, он изголодался. Он напоминает уличных котов, которые, заслышав всего лишь запах мыши, целыми ночами будут дежурить у чердачного окна, в то время как жирный, пушистый, ухоженный хозяйский кот и не шелохнется и не подумает выпустить когти из своих бархатных лапок. Король Наваррский за вами следит. Он настороже. Он не теряет из виду ни вас, ни вашего брата. Он жаждет вашего трона. Подождите, пока случится несчастье с тем, кто сидит на этом троне, и вы увидите, как эластичны мышцы у этого худого кота, как он одним прыжком перемахнет из По в Париж и даст вам почувствовать свои острые когти. Вы увидите, монсеньер, вы все увидите.
- Случится несчастье с тем, кто сидит на троне? - медленно повторил Франсуа, вперившись в герцога де Гиза вопрошающим взглядом.
- Эге! - сказал Шико. - Слушай, Генрих. Гиз говорит или, вернее, сейчас наговорит много чего поучительного, советую тебе намотать его слова на ус.
- Да, монсеньер, - повторил герцог де Гиз. - Несчастный случай! Несчастные случаи не столь уж редки в вашем семействе, вы это знаете не хуже меня, а может быть, даже и лучше. Бывает, что монарх, наделенный цветущим здоровьем, вдруг истаивает, как свеча. Другой монарх рассчитывает жить долгие годы, а жизни ему осталось несколько часов.
- Ты слышишь, Генрих? Ты слышишь? - сказал Шико, беря короля за руку. Рука короля, покрытая холодным потом, дрожала.
- Да, вы правы, - сказал герцог Анжуйский голосом настолько глухим, что королю и Шико пришлось напрячь слух до предела. - Короли нашей династии рождаются под роковой звездой. Однако мой брат Генрих Третий, благодарение господу, крепок телом. В былые времена он перенес тяготы войны и выдюжил, тем больше оснований полагать, что выстоит он и теперь, когда его жизнь - одни лишь сплошные развлечения. Он переносит их так же стойко, как ранее переносил бранный труд.
- И все же, монсеньер, не забывайте об одном, - возразил герцог де Гиз, - развлечения, которым предаются короли Франции, порой таят в себе опасность. К примеру, помните, как умер ваш отец, король Генрих Второй? Ведь ему тоже удалось счастливо избежать опасностей войны, а смерть принесло ему одно из тех развлечений, о которых вы упоминали. Железный наконечник на копье Монтгомери, несомненно, был турнирным оружием, брони он пробить не мог, но зато глаз пробил: король Генрих Второй был убит. Вот вам и несчастный случай, один из тех, о которых я говорил. Вы скажете, что пятнадцать лет спустя королева-мать приказала схватить и обезглавить Монтгомери, хотя он думал, что за давностью лет ему уже нечего бояться. Все это так, однако смерть Монтгомери не могла воскресить вашего родителя. А вспомните вашего брата, покойного короля Франциска. Подумайте, какой ущерб во мнении народов причинила ему слабость его духа. Этот достойный принц умер также из-за несчастного случая. Согласитесь со мной, монсеньер, болезнь уха - самое простое дело, и казалось бы, никакая, к дьяволу, не роковая случайность. И тем не менее это была роковая случайность, и одна из самых гибельных. Правда, мне не раз и в поле, и в городе, и даже при дворе приходилось слышать, что смертельный недуг был влит в ухо короля Франциска Второго, а того, кто это сделал, вряд ли можно назвать «случайностью». У него есть другое имя, всем известное.
- Герцог... - краснея, пробормотал Франсуа.
- Да, монсеньер, да, - продолжал герцог, - слово «король» с некоторых пор приносит несчастье, тот, кто говорит «король», этим самым говорит «подвергающийся опасности». Вспомните Антуана Бурбонского: несомненно, не будь он королем, не было бы и аркебузного выстрела, угодившего в плечо, - несчастного случая, который для всякого другого, кроме короля, ни в коей мере не был бы смертелен. Однако короля этот выстрел отправил на тот свет. Глаз, ухо и плечо не раз погружали Францию в траур, и тут я даже вспоминаю премилые стишки, сочиненные по этому поводу вашим господином де Бюсси.
- Какие стишки? - шепотом поинтересовался Генрих.
- Полно! - ответил Шико. - Да неужто ты их не знаешь?
- Нет.
- Нет, решительно, быть тебе настоящим королем, раз от тебя прячут подобные произведения. Я сейчас скажу их, слушай:
Через ухо, плечо и глаз
Три короля погибли у нас.
Через ухо, глаз и плечо
Трех королей у нас недочет.
- Но тс-с! Тс-с! Думается, твой братец собирается сказать что-то еще более интересное.
- Ну а последнее двустишие?
- Я тебе его прочту попозже, когда господин де Бюсси из своего шестистишия сделает десятистишие.
- Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что на семейном портрете не хватает двух лиц. Но слушай, монсеньер де Гиз сейчас заговорит - уж он-то их не забудет.
Действительно, беседа возобновилась.
- А ведь история ваших родственников и ваших союзников, монсеньер, - продолжал герцог де Гиз, - далеко не полностью вошла в стихи господина де Бюсси.
- Что я тебе говорил! - сказал Шико, подталкивая Генриха локтем в бок.
- Не надо забывать Жанну д'Альбре, мать Беарнца, она умерла из-за носа, потому что надышалась запахом пары надушенных перчаток, купленных у Флорентийца, на мосту Сен-Мишель. Совершенно неожиданная роковая случайность. Она удивительно совпала с желаниями неких важных персон, кровно заинтересованных в смерти королевы Наваррской, и это странное совпадение чрезвычайно поразило весь двор. А вас, монсеньер, разве но поразила эта смерть?
Вместо ответа герцог Анжуйский только нахмурился: насупленные брови придали взгляду его глубоко посаженных глаз еще более мрачное выражение.
- А разве ваше высочество позабыли, по какой роковой случайности умер король Карл Девятый? - продолжал герцог. - Однако не лишне будет ее вспомнить. На сей раз причиной несчастья был не глаз, не ухо, не плечо, не нос, а рот.
- Что вы сказали? - воскликнул Франсуа.
И Генрих услышал, как по паркету звонко простучали шаги его брата, отступившего в испуге.
- Да, монсеньер, рот, - повторил Гиз, - особую опасность для королей таят книги об охоте, у которых страницы склеиваются одна с другой; перелистывая их, приходится то и дело подносить палец ко рту. Эти старые книги портят слюну, а человек с испорченной слюной, будь он даже король, не заживется на свете.
- Герцог! Герцог! - дважды повторил принц. - По-видимому, вам нравится измышлять преступления.
- Преступления? - удивился Гиз. - Э, да кто вам говорит о преступлениях, монсеньер? Я рассказываю только о роковых случайностях, не более того. О роковых случайностях, поймите меня правильно; ни о чем другом и речи нет, кроме случайностей. А разве нельзя назвать случайностью то, что приключилось с королем Карлом Девятым па охоте? |
|
- Коли так, будьте спокойны, - сказал герцог Анжуйский. - Если на пути к моему назначению вы не видите других препятствий, то я беру на себя лично уладить все с герцогом, - И когда?
- Сегодня же.
- Неужто вы поедете к нему? Вы нанесете ему визит? О брат, подумайте хорошенько, не слишком ли много чести.
- Нет, государь, я не поеду к нему.
- Ну а тогда как?
- Он меня ожидает.
- Где?
- У меня в Лувре.
- У вас? Но я слышал крики, его приветствовали при выезде из Лувра.
- Выехав через главные ворота, он вернется через потайную дверь. Король имеет право на первый визит герцога де Гиза, но я имею право на второй.
- Ах, брат мой, - сказал Генрих, - как я вам признателен за то, что вы строго блюдете наши привилегии, которые я, по слабости характера, иной раз упускаю из рук. Идите же, Франсуа, и договаривайтесь.
Герцог взял руку брата и наклонился, собираясь запечатлеть на ней поцелуй.
- Что вы делаете, Франсуа? Придите в мои объятия, я прижму вас к сердцу! - воскликнул король. - Там ваше настоящее место.
И братья несколько раз крепко обнялись. Обретя наконец свободу, герцог Анжуйский вышел из кабинета, быстрым шагом миновал галерею и поспешил в свои покои.
На его сердце следовало бы набить стальные и дубовые обручи, как на сердце первого мореплавателя, чтобы оно не разорвалось от радости.
После ухода своего брата король заскрежетал зубами от злости, бросился в потайной коридор, ведущий к спальне Маргариты Наваррской, которую теперь занимал герцог Анжуйский, и вошел в узенькую каморку, откуда можно было слышать беседу между двумя герцогами - Анжуйским и Гизом - так же отчетливо, как Дионисий из своего тайника мог слышать разговоры пленных.
- Клянусь святым чревом! - сказал Шико, открывая оба глаза и усаживаясь на полу. - До чего трогательны эти картины семейного согласия. Одно время мне даже показалось, что я на Олимпе и присутствую при встрече Кастора и Поллукса после шестимесячной разлуки.
Глава 39
В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПОДСЛУШИВАНИЕ - САМЫЙ НАДЕЖНЫЙ ПУТЬ К ПОНИМАНИЮ
Герцог де Гиз поджидал герцога Анжуйского в бывших покоях Маргариты Наваррской, где некогда Беарнец и де Муи шепотом, на ухо друг другу, разрабатывали планы бегства. Осторожный Генрих Наваррский знал, что в Лувре почти каждое помещение устроено с расчетом на то, чтобы все разговоры в нем, даже ведущиеся вполголоса, мог бы подслушать тот, кого это интересовало. Герцог Анжуйский также не пребывал в неведении относительно такого немаловажного обстоятельства, но, очарованный простодушием и ласковым обращением короля, либо не придал ему должного значения, либо просто забыл о нем.
Генрих III, как мы уже сказали, занял свой наблюдательный пост в ту самую минуту, когда его брат вошел в комнату; таким образом, ни одно слово из беседы двух принцев не могло ускользнуть от королевских ушей.
- Ну как, монсеньер? - с живостью спросил герцог де Гиз.
- Все хорошо, герцог, заседание состоялось.
- Вы были очень бледны, монсеньер.
- Это бросалось в глаза? - обеспокоился герцог Анжуйский.
- Мне бросилось, монсеньер.
- А король ничего не заметил?
- Ничего, по крайней мере мне так кажется. Его величество задержал ваше высочество у себя?
- Как вы видели, герцог.
- Он, конечно, хотел поговорить с вамп о моем предложении?
- Да, сударь.
Наступило неловкое молчание, смысл которого хорошо понял король, не упускавший ничего.
- И что же сказал его величество, монсеньер? - спросил герцог де Гиз.
- Сама идея королю понравилась, однако чем более гигантский размах она грозит принять, тем более ему кажется опасным ставить во главе всего дела такого человека, как вы.
- Тогда мы близки к поражению.
- Боюсь, что так, любезный герцог, и Лигу, по-моему, могут распустить.
- Вот дьявольщина! - огорчился герцог де Гиз. - Это значит умереть, не родившись; кончить, не начав.
- Оба они завзятые остряки, что тот, что другой, - раздался над самым ухом Генриха, склонившегося у своего слухового отверстия, чей-то тихий и ехидный голос.
Король резко обернулся и увидел большое тело Шико, согнувшееся у другого отверстия.
- Ты посмел пойти за мной, негодяй! - вскипел король.
- Замолчи, - сказал Шико, махнув рукой, - ты мешаешь мне слушать, сын мой.
Король пожал плечами, но поскольку шут, как ни говори, был единственным человеческим существом, которому он полностью доверял, снова приник ухом к отверстию.
Герцог де Гиз заговорил опять.
- Монсеньер, - сказал он, - мне кажется, что если бы дело обстояло так, как вы сказали, король тут же объявил бы мне об этом. Принял он меня довольно сурово и, конечно, не стал бы сдерживаться и высказал бы мне в лицо все свои мысли. Может быть, он просто хочет отстранить меня от Лиги.
- Мне тоже так кажется, - промямлил герцог Анжуйский.
- Но тогда он погубит все дело.
- Непременно, - подтвердил герцог Анжуйский, - и так как мне было известно, что вы уже приступили к исполнению своей идеи, то я бросился вам на выручку.
- И чего вы добились, монсеньер?
- Король предоставил вопрос о Лиге, то есть о том, вдохнуть ли в нее новую жизнь или навсегда ее уничтожить, почти на полное мое усмотрение.
- Ну и что вы решили? - спросил герцог Лотарингский, глаза которого сверкнули помимо его воли.
- Слушайте, все зависит от утверждения королем главных заправил, вы это прекрасно понимаете. Если вместо того, чтобы устранить вас и распустить Лигу, он изберет ее главой человека, понимающего значение всего дела, если он назначит на этот пост не герцога де Гиза, а герцога Анжуйского...
- Ax, вот как! - вырвалось у герцога де Гиза, который не смог сдержать ни восклицания, ни внезапною прилива крови к лицу.
- Добро! - сказал Шико. - Два дога сейчас подерутся из-за кости.
Но, к немалому удивлению гасконца и к еще большему удивлению короля, который гораздо менее своего шута разбирался в потайных пружинах разыгрывавшегося перед ним действа, герцог де Гиз внезапно перестал удивляться и гневаться и сказал спокойным, почти веселым голосом;
- Вы ловкий политик, монсеньер, если вы этого добились.
- Я этого добился, - ответил герцог Анжуйский.
- И как быстро!
- Да. Но надо вам сказать, что сложились благоприятные обстоятельства, и я этим воспользовался. Однако, любезный герцог, - добавил Франсуа, - еще ничего окончательно не решено, я не пожелал дать окончательного ответа, пока не увижу вас.
- Почему, монсеньер?
- - Потому что я не знаю, куда это нас приведет. |
|