В категории материалов: 197
Показано материалов: 151-155 |
Страницы: « 1 2 ... 29 30 31 32 33 ... 39 40 » |
|
Глава 23
БЕСПОКОЙСТВО КОРОЛЯ
Оставим несчастную Лавальер в обмороке, с хлопочущими около нее подругами, и вернемся к королевскому дубу.
Не успели молодые девушки отбежать от него на каких-нибудь двадцать шагов, как спугнувший их шум листвы усилился. Из-за куста, раздвигая ветки, показался человек; выйдя на лужайку и увидев, что скамья опустела, он разразился громким смехом.
По его знаку из-за кустов вышел и его спутник.
- Неужели, государь, - начал спутник, - вы всполошили наших барышень, ворковавших про любовь?
- Да, к сожалению, - ответил король. - Не бойся, Сент-Эньян, выходи.
- Вот счастливая встреча, государь! Если бы я осмелился дать вам совет, недурно бы нам пуститься вдогонку за ними.
- Они уж далеко.
- Пустяки! Они бы с удовольствием дали догнать себя, в особенности если бы знали, кто гонится за ними.
- Вот самонадеянность!
- А как же! Одной из них я пришелся по вкусу, другая вас сравнивает с солнцем.
- Вот потому-то нам и надо прятаться, Сент-Эньян. Где же это видано, чтобы солнце светило по ночам!
- Ей-богу, ваше величество, вы нелюбопытны Я бы на вашем месте непременно поинтересовался узнать, кто такие эти две нимфы, две дриады или две лесные феи, которые такого хорошего мнения о нас.
- О, я и без того узнаю их.
- Каким образом?
- Да просто по голосу. Это, должно быть, фрейлины; у той, которая говорила про меня, прелестный голос.
- Кажется, ваше величество становитесь неравнодушны к лести?
- Нельзя сказать, чтобы ты злоупотреблял ею.
- Простите, государь, я глуп. А что же та страсть, ваше величество, в которой вы мне признались, разве она уже забыта?
- Ну, как забыта! Вовсе нет. Разве можно забыть такие глаза, как у мадемуазель де Лавальер?
- Да, но у той, другой, такой прелестный голос...
- У кого это?
- Да у той, которая так восхищена солнцем.
- Послушайте, господин де Сент-Эньян!
- Виноват, государь.
- Впрочем, я не в претензии на тебя за то, что ты думаешь, будто мне одинаково нравятся и приятные голоса, и красивые глаза. Я знаю, что ты ужасный болтун, и завтра же мне придется поплатиться за свою откровенность с тобой.
- Как так?
- Конечно. Завтра же все узнают, что я заинтересован крошкой Лавальер; но берегись, Сент-Эньян; я одному тебе открыл свою тайну, и если хоть один человек проговорится мне о ней, я буду знать, кто выдал меня.
- С каким жаром вы говорите, государь.
- Совсем нет, я только не желаю компрометировать бедную девушку.
- Не беспокойтесь, государь.
- Так ты даешь мне слово молчать?
- Даю, государь.
"Отлично, - подумал, улыбаясь, король, - завтра же всем будет известно, что я ночью гонялся за Лавальер".
- Знаешь, мы, кажется, заблудились, - проговорил Людовик, осматриваясь кругом.
- Ну, это не так страшно.
- А куда мы выйдем через эту калитку?
- К перекрестку аллей, государь.
- К тому месту, куда мы шли, когда услышали женские голоса?
- Именно, государь, особенно последние слова, когда они назвали меня и вас.
- Ты что-то уж очень часто вспоминаешь об этом.
- Простите, ваше величество, но меня, право, приводит в восторг мысль, что есть на свете женщина, которая думает обо мне, когда я и не подозреваю об этом и вовсе не старался заинтересовать ее. Ваше величество не можете понять этого, так как ваше высокое положение привлекает к вам всеобщее внимание.
- Ну нет, Сент-Эньян, - сказал король, дружески опираясь на руку своего спутника, - поверишь ли, ото наивное признание, это бескорыстное увлечение женщины, которая, быть может, никогда не привлечет мои взоры... словом, вся таинственность сегодняшнего приключения задела меня за живое, и, право, если бы я не интересовался так сильно Лавальер...
- Пусть это не останавливает ваше величество. Она отнимет немало времени.
- Что ты хочешь сказать?
- По слухам, Лавальер очень строгой нравственности.
- Ты еще больше подзадорил меня, Сент-Эньян. Мне очень бы хотелось разыскать ее. Пойдем скорее.
Король лгал: ему совсем не хотелось разыскивать ее; во он должен был играть роль.
Он быстро зашагал вперед. Сент-Эньян следовал за ним. Вдруг король остановился; остановился и его спутник.
- Сент-Эньян, - произнес он, - мне чудится, будто кто то стонет.
Прислушайся.
- Действительно. Кажется, даже зовут на помощь.
- Как будто в той стороне, - сказал король, указывая вдаль.
- Похоже на плач, на женские рыданья, - заметил до Сент-Эньян.
- Бежим туда!
И король с своим любимцем бросились по тому направлению, откуда доносились голоса. По мере того как они приближались, крики становились все явственнее.
- Помогите, помогите! - кричали два голоса.
Молодые люди пустились бежать еще быстрее.
Вдруг они увидели на откосе, под развесистыми липами, женщину, стоящую на коленях и поддерживающую голову другой женщины, лежащей в обмороке. В нескольких шагах, посреди дороги, стояла третья женщина и громко звала на помощь.
Король опередил своего спутника, перепрыгнул через ров и подбежал к группе в ту самую минуту, как в конце аллеи, ведущей к замку, показалась кучка людей, спешивших на тот же крик о помощи.
- Что случилось, мадемуазель? - спросил Людовик.
- Король! - вскричала Монтале и от изумления разжала руки, Лавальер упала на траву.
- Да, это я. Как вы неловки! Кто она, ваша подруга?
- Государь, это мадемуазель де Лавальер. Она в обмороке.
- Ах, боже мой! - воскликнул король. - Скорее за доктором!
Король постарался выказать крайнее волнение. Но от де Сент-Эньяна не ускользнуло, что и голос и жесты короля не соответствовали той страстной любви, в которой он признался своему спутнику.
- Сент-Эньян, - продолжал король, - пожалуйста, позаботьтесь о мадемуазель де Лавальер. Позовите доктора. А я хочу предупредить принцессу о несчастном случае с ее фрейлиной.
Сент-Эньян остался хлопотать, чтобы мадемуазель де Лавальер поскорее перенесли в замок, а король бросился вперед, обрадовавшись случаю, который давал ему повод подойти к принцессе и заговорить с нею. |
|
- Постойте, я спрошу об этом у Бражелона, у этого бедного мальчика, который знает тебя лет двенадцать, любит тебя и, однако, если верить тебе, ни разу не поцеловал даже кончика твоих пальцев.
- Ну-ка, что вы скажете о такой жестокости, женщина с нежным сердцем?
- обратилась Атенаис к Лавальер.
- Скажу одно только слово: добродетель. Что же, вы, пожалуй, отрицаете и добродетель?
- Послушай, Луиза, не лги, - попросила Ора, беря ее за руку.
- Как! Двенадцать лет неприступности и строгости!
- Двенадцать лет тому назад мне было всего пять лет. Детские шалости не идут в счет.
- Ну, хорошо, вам теперь семнадцать лет; будем считать не двенадцать лет, а три года. Значит, в течение трех лет вы постоянно были жестоки.
Но против вас говорят тенистые рощи Блуа, свидания при свете звезд, ночные встречи под платанами, его двадцать лет и ваши четырнадцать, его пламенные взоры, говорящие красноречивее слов.
- Что бы там ни было, но я сказала вам правду.
- Невероятно!
- Но предположите, что...
- Что такое? Говори.
- Договаривайте, а то мы, пожалуй, предположим такое, что вам и во сне не снилось.
- Можете предположить, что мне казалось, будто я люблю, на самом же деле я не люблю.
- Как, ты не любишь?
- Что поделаешь! Если я поступала не так, как другие, когда они любят, значит, я не люблю, значит, мой час еще не пробил.
- Берегись, Луиза! - сказала Монтале. - Отвечу тебе твоим давешним предостережением. Рауля здесь нет, не обижай его, будь великодушна; если, взвесив все, ты приходишь к заключению, что ты его не любишь, скажи ему это прямо. Бедный юноша!
И она снова захохотала.
- Мадемуазель только что жалела господина де Гиша, - заметила Атенаис. - Нет ли тут связи? Может быть, равнодушие к одному объясняется состраданием к другому?
- Что ж, - грустно вздохнула Луиза, - оскорбляйте, смейтесь: вы не Способны меня понять.
- Боже мой, какая обида, и горе, и слезы! - воскликнула Монтале. - Мы шутим, Луиза; уверяю тебя, мы вовсе не такие чудовища, как ты думаешь.
Взгляни-ка на гордую Атенаис, она не любит господина де Монтеспана, это правда, но она пришла бы в отчаяние, если бы Монтеспан ее не любил...
Взгляни на меня, я смеюсь над господином Маликорном, но бедняга Маликорн отлично умеет, когда хочет, целовать у меня руку. К тому же, самой старшей из нас еще не минуло и двадцати лет... все впереди!
- Сумасшедшие вы, право, сумасшедшие! - прошептала Луиза.
- Да, - заметила Монтале, - ты одна в здравом уме.
- Конечно!
- Значит, вы так-таки и не любите беднягу Бражелона? - спросила Атенаис.
- Может быть? - перебила Монтале, - она еще не совсем уверена в этом.
На всякий случай имей в виду, Атенаис, если господин де Бражелон окажется свободен, приглядись хорошенько к нему раньше, чем дашь слово господину де Монтеспану.
- Дорогая моя, господин де Бражелон не единственный интересный мужчина. Господин де Гиш, например, не уступит ему.
- На сегодняшнем балу он не имел успеха, - сказала Монтале, - принцесса не удостоила его ни единым взглядом.
- Вот господин де Сент-Эньян, тот блистал; я уверена, что многие из женщин, видевших, как он танцевал, не скоро его забудут. Не правда ли, Лавальер?
- Почему вы спрашиваете меня? Я его не видела и не знаю.
- Нечего хвастаться своей добродетелью! Есть же у вас глаза!
- Зрение у меня прекрасное.
- Значит, вы сегодня вечером видели всех наших танцоров?
- Да, почти.
- Это "почти" звучит не очень любезно для них.
- Что делать!
- Кого же из всех этих кавалеров, которых вы видели, вы предпочитаете?
- Да, - подхватила Монтале, - господина де Сент-Эньяна, господина де Гиша, господина...
- Никого, все одинаково хороши.
- Неужели в этом блестящем собрании, в этом первом в мире дворе вам никто не понравился?
- Я вовсе этого не говорю.
- Так поделитесь с нами. Назовите ваш идеал.
- Какой же идеал?
- Значит, он все-таки есть?
- Право, - воскликнула выведенная из терпения Лавальер, - я решительно не понимаю вас. Ведь и у вас есть сердце, как у меня, и есть глаза, и вдруг вы говорите о господине де Гише, о господине де Сент-Эньяне, еще о ком-то, когда на балу был король.
Эти слова, произнесенные быстро, взволнованно и страстно, вызвали такое удивление обеих подруг, что Лавальер сама испугалась того, что сказала.
- Король! - вскричали в один голос Монтале и Атенаис.
Луиза закрыла лицо руками и опустила голову.
- Да, да! Король! - прошептала она. - Разве, по-вашему, кто-нибудь может сравниться с королем!
- Пожалуй, вы были правы, мадемуазель, когда сказали, что у вас превосходное зрение; вы видите далеко, даже слишком далеко. Только, увы, король не из тех людей, на которых могут останавливаться наши жалкие взоры.
- Вы правы, вы правы! - вскричала Луиза. - Не все глаза могут безопасно смотреть на солнце; но я все-таки взгляну на него, хотя бы оно и ослепило меня.
В ту же минуту, словно в ответ на эти слова, раздался шорох листвы и шелест шелка за соседним кустом.
Фрейлины в испуге вскочили. "Они отчетливо видели, как закачались ветки, но не разглядели, кто тронул их.
- Ах, это, наверно, волк или кабан! - перепугалась Монтале. - Бежим, бежим скорее!
И все три в неописуемом страхе бросились бегом в первую попавшуюся аллею и перевели дух только у опушки леса. Там они остановились и прижались друг к дружке; сердце у всех сильно билось; только через несколько минут им удалось прийти в себя. Лавальер совсем обессилела.
Ора и Атенаис ее поддерживали.
- Мы едва спаслись, - проговорила Монтале.
- Ах, мадемуазель, - сказала Луиза, - я боюсь, что это был зверь пострашнее волка. Пусть бы меня лучше растерзал волк, чем кто-нибудь подслушал мои слова. Ах я, сумасшедшая! Как я могла сказать, даже подумать такие вещи!
При этом она вся поникла, как былинка; ноги ее подкосились, силы изменили ей, и, потеряв сознание, она выскользнула из державших ее рук и упала на траву.
|
|
- Когда они не похожи на господина де Монтеспана?
- Полно дразнить меня... Господин де Монтеспан действительно ухаживает за мной, но это еще ничего не значит. Ведь и господин де Гиш ухаживает за принцессой!
- Ах, бедняга! - промолвила Луиза.
- Почему бедняга?.. Я полагаю, что принцесса достаточно красива и занимает довольно высокое положение.
Лавальер грустно покачала головой.
- Когда любишь, - сказала она, - то любишь не за красоту и высокое положение, главное - это человек, его душа.
Монтале громко рассмеялась.
- Душа, взгляды - какие нежности! - фыркнула она.
- Я говорю только о себе, - отвечала Лавальер.
- Благородные чувства! - холодно, с оттенком покровительства заметила Атенаис.
- Вам незнакомы эти чувства, мадемуазель? - спросила Луиза.
- Очень знакомы; но я продолжаю. Как можно жалеть человека, который ухаживает за принцессой? Сам виноват.
- Нет, нет, - перебила Лавальер, - принцесса играет чувством, как маленькие дети огнем, не понимая, что одна искра может сжечь целый дворец.
Блестит, и ей этого довольно. Она хочет, чтобы вся жизнь ее была непрерывною радостью и любовью. Господин де Гиш любит ее, а она его любить не будет.
Атенаис презрительно расхохоталась.
- Какая там любовь? - пожала она плечами. - Кому нужны эти благородные чувства? Хорошо воспитанная женщина с великодушным сердцем, вращаясь среди мужчин, должна внушать любовь, даже обожание, а про себя думать так: "Мне кажется, что если бы я была не я, то этого человека ненавидела бы менее, чем всех остальных".
- Так вот что ожидает господина де Монтеспана! - вскричала Лавальер, всплеснув руками.
- Его, как и всякого другого. Ведь я все-таки его предпочитаю, и будет с него! Дорогая моя, мы, женщины, царствуем здесь, пока мы молоды, между пятнадцатью и тридцатью пятью годами. А потом живите себе сердцем, все равно у вас, кроме сердца, ничего не останется.
- Как это страшно! - прошептала Лавальер.
- Браво! - воскликнула Монтале. - Молодец, Атенаис, вы далеко пойдете!
- Вы не одобряете меня?
- Одобряю всей душой! - отозвалась насмешница.
- Вы шутите, не правда ли, Монтале? - спросила Луиза.
- Нет, нет, я вполне согласна с тем, что сказала Атенаис, только...
- Только что?
- Только не умею так действовать. Я строю планы, которым позавидовали бы нидерландский наместник и сам испанский король, а когда наступает время действовать, ничего не выходит.
- Вы трусите? - презрительно заметила Атенаис.
- Позорно.
- Мне жаль вас, - сказала Атенаис. - Но, по крайней мере, умеете вы выбирать?
- Право, не знаю. Нет!.. Судьба смеется надо мной; мечтаю об императорах, а встречаю...
- Ора, Ора, перестань! - вскричала Луиза. - Ради красного словца ты готова пожертвовать людьми, которые тебя преданно любят.
- Ну, до этого мне нет дела: кто меня любит, должен быть счастлив, если я не гоню его прочь. Беда, если у меня явится слабость, беда и для него, если я буду вымещать на нем эту слабость. А ведь буду! Честное слово, буду!
- Ора!
- Так и надо, - сказала Атенаис, - может быть, таким путем вы и добьетесь, чего хотите. Мужчины во многом настоящие глупцы, они одинаково называют кокетством и гордость и непостоянство женщин. Я, например, горда, вернее - неприступна, я резко отталкиваю претендентов, но я при этом вовсе не хочу удержать их около себя. А мужчины уверяют, что я кокетка, их самолюбие нашептывает им, будто я мечтаю об их ухаживании.
Другие женщины, вроде вас, Монтале, поддаются на нежные речи; они погибли бы, если бы на выручку не являлся благодетельный инстинкт, заставляющий их неожиданно менять тактику и наказывать того, кому они чуть было не уступили.
- Вот это и называется ученой диссертацией! - заметила Монтале тоном лакомки, смакующей изысканное кушанье.
- Ужасно! - прошептала Луиза.
- И вот благодаря такому кокетству - а это и есть настоящее кокетство, - продолжала фрейлина, - благодаря ему любовник, который только что гордился своими успехами, вдруг сразу теряет всю свою спесь. Он уже выступал победителем, а тут приходится идти на попятный. В результате вместо ревнивого, неудобного, скучного мужа мы имеем покорного, страстного и пылкого любовника, так как перед ним каждый раз новая любовница.
Вся суть кокетства в этом. Благодаря ему делаешься царицей среди женщин, раз бог не дал драгоценного качества - уменья управлять собственным сердцем и разумом.
- Какая же вы ловкая! - воскликнула Монтале. - И как хорошо вы поняли роль женщины!
- Я хочу обеспечить себе счастливую жизнь, - скромно заметила Атенаис. - Как все слабые любящие сердца, я защищаюсь против гнета сильных.
- А Луиза молчит.
- Просто я не могу понять вас, - отозвалась Луиза. - Вы говорите так, точно живете не на земле, а на какой-то другой планете.
- Ну уж, нечего сказать, хороша ваша земля - земля, где мужчина курит фамиам перед женщиной, пока у нее не закружится голова и она не упадет; тогда он наносит ей оскорбление.
- Да зачем же падать? - проговорила Луиза.
- Ах, это совсем новая теория, дорогая моя; какое же вы знаете средство, чтобы устоять, если будете увлечены?
- О, если б только вы знали, что такое сердце, - воскликнула молодая девушка, подняв свои красивые влажные глаза к темному небу, - я бы вам все объяснила и убедила бы вас; любящее сердце сильнее всего вашего кокетства и всей вашей гордости. Кокетка может вызвать волнение, даже страсть, но никогда не внушит истинной любви. Любовь, как - я ее понимаю, - это совершенное, полное, непрерывное самопожертвование, и Притом обоюдное. Если я полюблю когда-нибудь, я буду умолять своего возлюбленного не посягать на мою чистоту и свободу; я скажу ему - и он поймет это, - что душа моя разрывается, отказываясь от наслаждений; а он, обожая меня и тронутый моей скорбной жертвой, с своей стороны также пожертвует собою; он будет уважать меня, не будет добиваться моего падения, чтобы после нанести мне оскорбление, по вашей кощунственной теории. Так я понимаю любовь. Неужели вы скажете, что мой возлюбленный будет презирать меня? Ни за что не поверю, разве только по своей натуре он подлец, но сердце мне порукой, что я не остановлю свой выбор на подлеце. Мой взгляд послужит ему наградой за все его жертвы и пробудит в нем такие доблести, которых он за собой не знал.
- Луиза! - перебила Монтале. - Все это только слова, на деле вы поступаете совсем иначе.
- Что вы хотите сказать?
- Рауль де Бражелон обожает вас, чуть не на коленях умоляет вас о любви. Несчастный виконт - жертва вашей добродетели. Из-за моего легкомыслия или из-за гордости Атенаис он бы никогда так не страдал.
- Просто это особый вид кокетства, - усмехнулась Атенаис, - мадемуазель пускает его в ход, не подозревая об этом.
- Боже мой! - вскричала Луиза.
- Да. Знаем мы это простодушие: повышенная чувствительность, постоянная экзальтация, страстные порывы, ни к чему не приводящие... О, такой прием - верх искусства и тоже очень эффективный! Немного поразмыслив, я готова, пожалуй предпочесть его моей гордости; во всяком случае, он гораздо тоньше кокетства Монтале.
И обе фрейлины залились смехом.
Лавальер молча покачала головой и сказала:
- Если бы я услышала в присутствии мужчины четверть того, что вы тут наговорили, или даже была убеждена, что вы это думаете, я бы умерла на месте от стыда и обиды.
- Так умирайте, нежная малютка, - отвечала мадемуазель де Тонне-Шарант, - хотя здесь и нет мужчин, зато есть две женщины, ваши подруги, которые прямо объявляют вам, что вы - простодушная кокетка, то есть опаснейшая из всех.
- Ну что вы говорите! - воскликнула Луиза, покраснев и чуть не плача.
В ответ снова раздался взрыв хохота.
|
|
- А вам, Луиза, нравится кто-нибудь? - спросила Монтале.
- Это никого не касается, - проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой скамьи, на которой она просидела весь балет. - Слушайте, ведь мы условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых Настрое, мы дружны, погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка. Мы убежим туда, где нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале, шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои надежды.
- И тайны.
- Я тоже часто мечтаю, - начала мадемуазель де Тонне-Шарант, - но...
- Она ничего не рассказывает, - заметила Монтале, - и то, о чем думает мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
- Тес! - остановила их Лавальер. - Мне послышались шаги.
- Скорее, скорее в кусты! - скомандовала Монтале. - Присядьте, Атенаис, вы такая высокая.
Мадемуазель де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
В ту же минуту показались два молодых человека, опустив голову, они шли под руку по песчаной аллее вдоль берега.
Девушки прижались друг к другу и затаили дыхание.
- Это господин де Гиш, - шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
- Это господин де Бражелон, - в свою очередь, шепнула де Лавальер.
Молодые люди приближались, оживленно беседуя между собою.
- Сейчас она была здесь, - сказал граф. - Это не был призрак, я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
- Каким образом?
- Ах, боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
- Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и проспит вас; она умница, она поймет.
- А что, если она слишком хорошо поняла?
- Ну что же?
- А вдруг она расскажет?
- Вы не знаете Луизы, граф, - заметил Рауль. - Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
Молодые люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
- Что это значит, Лавальер? - заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант.
- Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
- Мы вместе воспитывались, - отвечала мадемуазель де Лавальер, - мы знали друг друга еще детьми.
- А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
- А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
- Как вам сказать, - отвечала Луиза, покраснев, - господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но...
- Но что?
- По-видимому, король...
- Что король?
- Король не хочет дать согласия на этот брак.
- Почему? При чем тут король? - проворчала Ора. - Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. "Пулитика - пулитикой, - как говаривал Мазарини, а любовь - любовью". Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис расхохоталась.
- Ей-богу, я говорю серьезно, - продолжала Монтале, - и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
- Воспользуемся тем, что эти господа ушли, - сказала Луиза, - перебежим луг и скроемся в чаще.
- Тем более, - заметила Атенаис, - что около замка и театра мелькают какие-то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
- Бежим! - воскликнули девушки.
И, грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой глухой частью парка.
Лавальер, более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне-Шарант пришлось подождать ее.
В этот момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по направлению к замку.
Издали доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка; когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к пению.
Лань, забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, в лисица, лежа в своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала присутствие этой невидимой публики.
Наши лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали; но, успокоившись, со смехом продолжали путь.
Так они дошли да королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV - по прекрасной Габриель д'Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
Глава 22
О ЧЕМ ГОВОРИЛОСЬ ПОД КОРОЛЕВСКИМ ДУБОМ
Шутки молодых девушек невольно замерли среди лесной тишины. Даже самая веселая, Монтале, заговорила серьезно.
- Как приятно, - вздохнула она, - откровенно поговорить обо всем, главное - о нас самих.
- Да, - отвечала мадемуазель де Тонне-Шарант, - при дворе под бархатом и брильянтами всегда таится ложь.
- А я - вздохнула Луиза, - никогда не лгу; если я не могу сказать правды, я молчу.
- Этак вы недолго будете в милости, дорогая моя, - бросила Монтале. Здесь не Блуа. Там мы поверяли старой принцессе все наши горести и желания. Она иногда вспоминала, что и сама когда-то была молода. Она рассказывала нам про свою любовь к мужу, а мы рассказывали ей про слухи о ее любовных похождениях. Бедная женщина! Она вместе с вами смеялась над этим; где-то она теперь?
- Ах, Монтале, - вскричала Луиза, - ты опять вздыхаешь; лес настраивает тебя на серьезный лад.
- Милые подруги, - заметила Атенаис, - вам нечего жалеть о жизни в Блуа; ведь и здесь нам неплохо. При дворе мужчины и женщины свободно говорят о таких вещах, о которых строго-настрого запрещают говорить матери, опекуны, а особенно духовники. А ведь это все-таки приятно, не правда ли?
- Ах, Атенаис! - проговорила Луиза и покраснела.
- Атенаис сегодня откровенна. Воспользуемся этим, - засмеялась Монтале.
- Да, пользуйтесь; сегодня вечером у меня можно выпытать сокровеннейшие тайны.
- Ах, если бы господин де Монтеспан был с нами! - проговорила Монтале.
- Вы думаете, я люблю господина де Монтеспана? - спросила молодая девушка.
- Он такой красавец.
- Да, и это большое достоинство в моих глазах.
- Вот видите.
- Даже больше скажу: из всех здешних мужчин он самый красивый, самый...
- Что там такое? - перебила Луиза, быстро вскочив со скамейки.
- Вероятно, лань пробирается в чаще.
- Я боюсь только людей, - сказала Атенаис. |
|
И тотчас же отвернулась.
Граф едва сдержался.
- Ваше королевское высочество, вы восхитительно танцевали, - проговорил он.
- Вы находите? - небрежно отозвалась она.
- Да, ваша роль вполне соответствует характеру вашего королевского высочества.
Принцесса обернулась и пристально посмотрела на де Гиша своими ясными глазами:
- Что вы хотите этим сказать?
- Вы играете богиню прекрасную, надменную и ветреную, - ответил он.
- Вы говорите о Помоне, граф?
- Я говорю о той богине, которую вы играете, ваше королевское высочество.
Принцесса сделала гримасу.
- Но ведь сами вы, сударь, - проговорила она, - превосходный танцор.
- О, ваше высочество, я принадлежу к числу тех, которых совсем не замечают, а если и заметили на мгновенье, то сейчас же забывают.
Он глубоко и прерывисто вздохнул, торопливо поклонился и с трепещущим от горя сердцем, с пылающей головой и горящим взором скрылся за декорацией.
Принцесса только слегка пожала плечами. Заметив, что фрейлины из скромности отошли в сторону, она позвала их взглядом.
Это были девицы де Тонне-Шарант и де Монтале.
- Вы слышали, сударыни? - спросила принцесса.
- Что такое, ваше высочество?
- Что сказал граф де Гиш?
- Нет, не слыхали.
- Удивительно, - проговорила принцесса сострадательным тоном, - как отразилось изгнание на умственных способностях бедняги де Гиша. - И она продолжала, возвысив голос, чтобы несчастный не упустил ни единого из ее слов:
- Во-первых, он плохо вел свою партию, а кроме того, наговорил кучу вздора.
И она встала, напевая мелодию, под которую собиралась сейчас танцевать.
Гиш слышал все это. Стрела глубоко вонзилась в его сердце. Тогда, раздосадованный, рискуя испортить весь праздник, он бросился бежать, раздирая в клочья прекрасные одеяния своего Вертумна и теряя по дороге ветки винограда, фиговые и миндальные листья и все прочие атрибуты изображаемого им бога.
Через четверть часа он снова был в театре.
Принцесса оканчивала свое па.
Она заметила графа, но не взглянула на него, а он, в свою очередь, взбешенный, повернулся к ней спиною, когда она, в сопровождении своих нимф и сотни льстецов, проходила мимо.
В то же самое время на другом конце театра, у пруда, сидела женщина, устремив взоры на одно ярко освещенное окно. То было окно королевской ложи.
Выходя из театра, чтобы подышать свежим воздухом, де Гиш прошел мимо этой женщины и поклонился ей. Она поднялась с видом человека, застигнутого врасплох за мечтами, которые хотелось бы скрыть даже от себя самого.
Гиш узнал ее и остановился.
- Добрый вечер, мадемуазель! - приветливо проговорил он.
- Добрый вечер, граф!
- Ах, мадемуазель де Лавальер, - обратился к ней де Гиш, - как я счастлив, что встретил вас!
- Я тоже очень рада нашей встрече, граф, - сказала молодая девушка, делая шаг, чтобы удалиться.
- О, останьтесь, умоляю вас! - попросил де Гиш. - Вы любите уединение. Ах, как я понимаю это; такие наклонности свойственны всем женщинам с добрым сердцем. Ни одной из них не будет скучно вдали от светских удовольствий. О, мадемуазель, мадемуазель!
- Да что с вами, граф? - испуганно спросила Лавальер. - Вы, видимо, расстроены?
- Я? Нет, нет, я совсем не расстроен.
- В таком случае, господин де Гиш, позвольте мне выразить вам свою благодарность. Я знаю, что только благодаря вашему ходатайству меня назначили фрейлиной принцессы.
- Да, правда, я припоминаю, очень рад, мадемуазель. Вы, вероятно, любите кого-нибудь?
- Я?
- Ах, простите, я не знаю, что говорю; тысячу раз прошу прощения.
Принцесса была права, совершенно права; это жестокое изгнание повредило мои умственные способности.
- Но мне кажется, граф, что король принял вас благосклонно?
- Вы полагаете?.. Благосклонно... кажется, благосклонно... да.
- Разумеется, благосклонно; ведь вы, по-моему, вернулись без его позволения?
- Это правда, и мне кажется, что вы правы, мадемуазель. А не видели ли вы где-нибудь здесь виконта де Бражелона?
При этом имени Лавальер вздрогнула.
- К чему этот вопрос? - проговорила она.
- О боже мой! Неужели я оскорбил вас? - спохватился де Гиш. - В таком случае я несчастный человек, достойный сожаления.
- Да, вы несчастны и достойны сожаления, господин де Гиш, вы, по-видимому, ужасно страдаете.
- Ах, мадемуазель, почему у меня нет преданной сестры, верного друга...
- У вас есть друзья, господин де Гиш, и как раз виконт де Бражелон, о котором вы только что говорили, ваш настоящий друг.
- Да, действительно это один из лучших моих друзей. До свидания, мадемуазель, до свидания. Мое почтение.
И он как безумный бросился в сторону пруда. Его черная тень скользила по ярко освещенным деревьям и расплывалась на сверкавшей поверхности пруда.
Лавальер сочувственно проводила его глазами.
- Да, да, - проговорила она, - он страдает, и я начинаю догадываться, из-за чего.
Тут к ней подбежали ее подруги, девицы де Монтале и де Тонне-Шарант.
Они только что сменили костюмы нимф на обычные платья и, возбужденные этой прекрасной ночью и своим успехом, прибежали за своей подругой.
- Как! Вы уже здесь! - воскликнули они, - А мы думали, что придем первые на условленное место.
- Я здесь уже четверть часа, - отвечала Лавальер.
- Разве вам не понравились танцы?
- Нет.
- А весь спектакль?
- Тоже не понравился. Я предпочитаю смотреть на этот темный лес, в глубине которого там и сям вспыхивают огоньки, точно мигают глаза какого-то таинственного существа.
- Какая она поэтичная особа, наша Лавальер, - усмехнулась де Тонне-Шарант.
- Несносная! - возразила Монтале. - Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
- Нет, я не такая, - заявила де Тонне-Шарант. - Кто меня любит, должен мне льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится...
- Ну, что же ты не договариваешь? - сказала Монтале.
- Это очень трудно, - перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. - Договори за меня, ведь ты такая умная. |
|