В разделе материалов: 176
Показано материалов: 141-145 |
Страницы: « 1 2 ... 27 28 29 30 31 ... 35 36 » |
|
- Ах, это милая Мадлон, кормилица моего брата - короля! Это она!.. - воскликнула Маргарита и хлопнула себя по лбу, озаренная внезапно возникшей у нее мыслью. - Господь, покровитель всех христиан, помоги мне! И Маргарита, не теряя надежды, тихонько постучалась в дверку.
***
Когда Генрих Наваррский, получив предупреждение от Маргариты и поговорив с Рене, все-таки вышел от королевы-матери, хотя милая собачка Фебея, как добрый гений, старалась удержать его, он встретил нескольких дворян-католиков, которые, под тем предлогом, что хотят оказать ему почет, проводили Генриха до его покоев, где его поджидало человек двадцать гугенотов и, коль уж скоро они собрались у молодого короля, они решили не покидать его, ибо за несколько часов до этой роковой ночи предчувствие беды ощущалось в Лувре. Они остались, и никто и не думал их тревожить. Но при первом ударе колокола на Сен-Жермен-Л'Осеруа, похоронным звоном отдавшемся в сердцах этих людей, вошел Таванн и в гробовой тишине объявил Генриху, что король Карл IX желает с ним поговорить.
Никто не пытался оказать сопротивление, да такая мысль даже в голову никому не пришла. В галереях и коридорах Лувра полы скрипели под ногами солдат, которых внутри здания и во дворе собралось около двух тысяч. Генрих Наваррский, простившись с друзьями, которых ему не суждено было увидеть вновь, пошел за Таванном - тот проводил его до маленькой галереи, прилегающей к королевским покоям, и оставил его одного, безоружного, с тяжелым сердцем, изнемогавшим от страха.
Король Наваррский провел так, минута за минутой, два страшных часа, со все возрастающим ужасом прислушиваясь к звукам набата и грохоту выстрелов, видя в застекленное решетчатое оконце, как в зареве пожара или при свете факелов мелькали убийцы и беглецы, но не понимая, что значат и эти вопли отчаяния, и эти крики ярости: несмотря на то, что он хорошо знал Карла IX, королеву-мать и герцога де Гиза, он все же и представить себе не мог, какая страшная драма разыгрывается в эти часы.
Генрих не отличался храбростью, но у него было Другое, более ценное качество - сила духа: он боялся опасности, но с улыбкой шел ей навстречу в сражении - в открытом поле, при свете дня, на глазах у всех, под резкую гармонию труб и вибрирующую, глухую барабанную Дробь... А здесь он был безоружен, одинок, взаперти, в полутьме, где еле-еле можно было разглядеть врага, подкравшегося незаметно, и сталь, готовую разить. Эти два часа остались, пожалуй, самыми жестокими часами в его жизни.
Когда Генрих уже начал понимать, что, по всей вероятности, происходит заранее обдуманное избиение, вдруг, к великому его смятению, за ним пришел какой-то капитан и повел его по коридору в покои короля. Едва они подошли к двери, как она отворилась, пропустила их и тотчас, как по волшебству, затворилась за ними; капитан ввел Генриха в Оружейную палату к Карлу IX.
Король сидел в высоком кресле, положив руки на подлокотники и опустив голову на грудь. При звуке шагов вновь прибывших Карл IX поднял голову, и Генрих заметил крупные капли пота, выступившие у него на лбу.
- Добрый вечер, Анрио! - резко произнес молодой король. - Ла Шатр, оставьте нас!
Капитан вышел.
С минуту продолжалось мрачное молчание.
Генрих тревожно оглядел комнату и убедился, что он остался наедине с королем.
Вдруг Карл IX поднялся с кресла.
- Черт подери, Анрио! Вы рады, что вы сейчас со мной? - резким движением головы откидывая белокурые волосы и вытирая лоб, спросил он.
- Конечно, государь, - отвечал король Наваррский, - я всегда счастлив быть с вашим величеством.
- Лучше быть здесь, чем там, а? - заметил Карл IX, не столько отвечая на любезность зятя, сколько следуя течению своей мысли.
- Государь, я не понимаю... - начал король Наваррский.
- Взгляните - и поймете!
Король подбежал, вернее - подскочил к окну. Подтащив к себе своего перепуганного зятя, он указал ему на жуткие силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили ежеминутно.
- Скажите же, ради Бога, что происходит? - спросил мертвенно-бледный Генрих.
- Меня избавляют от гугенотов, - ответил Карл IX. - Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя пожара в доме адмирала. Видите труп, который добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала, труп вашего друга Телиньи.
- Что это значит?! - воскликнул король Наваррский, тщетно ища у себя на боку рукоятку кинжала и содрогаясь от стыда и гнева, ибо он чувствовал в словах Карла издевательство и угрозу одновременно.
- Это значит, что я не желаю, чтобы меня окружали гугеноты! - закричал Карл IX, внезапно придя в ярость и страшно побледнев. - Теперь вам понятно, Генрих? Разве я не король? Не властелин?
- Но, ваше величество...
- Мое величество избивает и уничтожает сейчас всех некатоликов! Такова моя воля! Вы не католик? - крикнул Карл IX, в котором гнев все время нарастал, как некий чудовищный морской прилив.
- Государь! Вспомните ваши слова: «Мне нет дела до вероисповедания тех, кто верно мне служит!» - сказал Генрих.
- Ха-ха-ха! - залился зловещим смехом Карл. - Ты, Анрио, просишь меня вспомнить мои слова! Verba volant <Слова летучи (лат.)>, как говорит моя сестричка Марго. Посмотри на тех, - продолжал он, показывая пальцем на город, - разве они плохо служили мне? Разве не были храбры в бою, мудры в совете, неизменно преданы? Все они были хорошими подданными! Но они - гугеноты! А мне нужны только католики.
Генрих молчал.
- Пойми же меня, Анрио! - воскликнул Карл IX.
- Я понял, государь...
- И что же?
- Государь, я не понимаю, почему король Наваррский должен поступить не так, как поступили столько дворян и столько простых людей. Ведь в конце концов все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то самое, что вы, ваше величество, предлагаете мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.
Карл схватил молодого короля за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, взгляд, начинавший теперь светиться зверским огнем.
- Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать перейти в католичество тем, кого сейчас режут? - спросил Карл.
- Государь, - сказал Генрих, высвобождая руку, - ведь вы умрете в вере своих отцов?
- Да, черт подери! А ты?
- Я тоже, государь, - ответил Генрих.
Карл зарычал от бешенства и дрожащей рукой схватил лежавшую на столе аркебузу. Генрих прижался к стене, пот выступил у него на лбу, как в смертной истоме, но, благодаря своему огромному самообладанию, внешне он был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как птица, завороженная змеей.
Карл IX взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.
- Принимаешь мессу? - крикнул он, ослепляя Генриха сверканием рокового оружия.
Генрих молчал.
Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо произносилось человеком, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.
- Смерть, месса или Бастилия! - прицеливаясь в короля Наваррского, крикнул он.
- Государь! Неужели вы убьете меня, своего брата? Генрих Наваррский, с его несравненной силой духа, являвшейся одним из его самых лучших душевных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла IX: отрицательный ответ, вне всякого сомнения, повлек бы за собой гибель. |
|
- Ах, Боже мой! Да потому, сударыня, что гугенотов избивают, а король Наваррский - вождь гугенотов.
- Я забыла об этом! - воскликнула Маргарита, хватая за руку г-жу де Сов и вынуждая ее встать. - Я не подумала, что королю грозит такая же опасность, как другим!
- Большая, в тысячу раз большая! - воскликнула Шарлотта.
- В самом деле, герцогиня Лотарингская предупреждала меня. Я говорила ему, чтобы он не выходил на улицу. Разве он вышел?
- Нет, нет, он в Лувре. Но его нигде нет! Если он не здесь...
- Нет, здесь его нет...
- Ой! - в порыве отчаяния воскликнула г-жа де Сов. - Тогда ему конец! Королева-мать поклялась погубить его.
- Погубить! Вы меня пугаете!.. Нет, не может быть! - сказала Маргарита.
- Ваше величество, - продолжала г-жа де Сов с силой, какую Дает только любовь. - я повторяю: никто не знает, где король Наваррский!
- А где королева-мать?
- Королева-мать послала меня за герцогом де Гизом и господином Таванном, которые были у нее в молельне, а потом отпустила. Я поднялась к себе и, простите, стала ждать, как всегда...
- Моего мужа, не так ли? - спросила Маргарита.
- Он не пришел. Тогда я стала искать его повсюду, расспрашивать всех. Какой-то солдат сказал мне, будто он видел, как король шел в сопровождении конвоя с обнаженными шпагами, и это было до избиения гугенотов, а избиение началось час тому назад.
- Благодарю вас, сударыня, - сказала Маргарита. - И хотя чувство, побудившее вас действовать, для меня еще одна обида, я все же вас благодарю.
- В таком случае простите, - сказала г-жа де Сов, - ваше прощение даст мне силы вернуться к себе: ведь я не посмею идти за вами даже на расстоянии.
Маргарита протянула ей руку.
- Идите к себе, а я пойду к королеве-матери, - сказала она. - Король Наваррский под моей защитой - я обещала ему быть его союзницей и слово сдержу.
- А если вам не удастся пройти к королеве-матери?
- Тогда я пройду к брату Карлу, надо будет поговорить с ним.
- Идите, идите, ваше величество, - сказала Шарлотта, уступая дорогу Маргарите, - и да поможет вам Бог!
Маргарита быстро пошла по коридору. Но в конце коридора она обернулась и посмотрела, не идет ли сзади г-жа де Сов. Г-жа де Сов шла за ней.
Увидев, что она свернула на лестницу, которая вела в ее комнаты, королева Наваррская направилась к королеве-матери.
Вся обстановка в Лувре изменилась: вместо толпы придворных, которые, почтительно приветствуя королеву, уступали ей дорогу, Маргарита все время натыкалась то на дворцовых стражников с окровавленными протазанами и в одежде, забрызганной кровью, то на дворян в разорванных плащах, с лицами, почерневшими от пороха; они разносили приказания и депеши - одни входили, другие выходили, и все эти люди, сновавшие по галереям, напоминали огромный страшный муравейник.
Маргарита все же быстро продвигалась вперед и наконец дошла до передней покоев королевы-матери. Но переднюю охраняли два ряда солдат, не пропускавших никого, кроме тех, кто знал особый пароль.
Маргарита тщетно пыталась пробраться сквозь эту живую изгородь. В дверь, которая то и дело отворялась и затворялась, она видела Екатерину, помолодевшую от нахлынувших на нее забот и такую деятельную, словно ей было двадцать лет; она получала письма, распечатывала их, писала, раздавала приказания, одним что-то говорила, другим улыбалась, награждая более дружеской улыбкой тех, кто больше других был запылен и обагрен кровью.
И всю эту страшную суматоху, с шумом перекатывавшуюся по Лувру, покрывали доносившиеся с улицы и все учащавшиеся ружейные выстрелы.
«Мне ни за что не проникнуть к ней. Лучше, не теряя времени, пойти к брату», - подумала Маргарита после трех безуспешных попыток пройти сквозь ряды алебардщиков.
В это время мимо шел герцог де Гиз; он только что сообщил королеве-матери о смерти адмирала и теперь возвращался продолжать бойню.
- Генрих! - окликнула его Маргарита. - Где король Наваррский?
Герцог с удивленной усмешкой взглянул на Маргариту, поклонился и молча вышел в сопровождении своих телохранителей.
Маргарита догнала одного командира, который уже выходил из Лувра, но перед выходом приказал солдатам зарядить аркебузы.
- Где король Наваррский? - спросила она. - Ваша светлость, где король Наваррский?
- Не знаю, я не из охраны его величества, - ответил командир.
- А-а, дорогой Рене! - воскликнула Маргарита, увидев парфюмера Екатерины. - Вы.., вы от королевы-матери?.. Не знаете ли, что сталось с моим мужем?
- Сударыня, вы не можете не помнить, что его величество король Наваррский отнюдь не друг мне... Даже говорят, - добавил он с гримасой, скорее напоминавшей оскал, нежели улыбку, - будто он смеет обвинять меня в том, что я в соучастии с королевой Екатериной отравил его мать.
- Нет! Нет! Милейший Рене, не верьте этому! - воскликнула Маргарита.
- О! Мне это безразлично, сударыня! - ответил парфюмер, - ни король Наваррский, ни его сторонники теперь уже никому не страшны!
Он повернулся к Маргарите спиной.
- Господин де Таванн! Господин де Таванн! - закричала Маргарита проходившему Таванну. - Прошу вас, на одну секунду!
Таванн остановился.
- Где Генрих Наваррский? - спросила Маргарита.
- Где? Думаю, что разгуливает в городе вместе с герцогом Алансонским и принцем Конде, - громко ответил Таванн и чуть внятно, так, чтобы его слышала только Маргарита, добавил:
- Ваше прекрасное величество! Если вам угодно видеть того, за чье место я отдам жизнь, постучитесь в Оружейную палату короля.
- Спасибо, спасибо, Таванн! Благодарю вас, я сейчас же иду туда! - ответила Маргарита, уловившая из слов Таванна только это важное для себя указание.
Маргарита побежала к королю.
«После того, что я обещала ему, после того, как он обошелся со мной в ту ночь, когда неблагодарный Генрих де Гиз прятался у меня в кабинете, я не могу допустить его гибели!» - шептала она.
Она постучалась в двери королевских покоев, но за дверью стояли два отряда дворцовой стражи.
- К королю входа нет, - сказал подошедший быстрым шагом офицер.
- А мне? - спросила Маргарита.
- Приказ для всех.
- Но я королева Наваррская! Я его сестра!
- Приказ не допускает исключений; примите мои извинения.
И офицер запер дверь.
- Он погиб! - воскликнула Маргарита, встревоженная зловещим видом всех этих людей, или дышавших местью, или непреклонных. - Да, да, теперь все понятно... Из меня сделали приманку... Я - ловушка, в которую поймали гугенотов и теперь избивают... Ну нет! Я все-таки войду, хотя бы мне грозила смерть!
Маргарита, как сумасшедшая, мчалась по коридорам и галереям, и вдруг, пробегая мимо одной дверки, услышала тихую, почти мрачную песнь - до того она была монотонна. Кто-то за дверью дрожащим голосом пел кальвинистский псалом. |
|
Глава 10
СМЕРТЬ, ОБЕДНЯ ИЛИ БАСТИЛИЯ
Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к себе. Но когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела Жийону - та, в ужасе прижавшись к двери кабинета, смотрела на пятна крови, разбрызганной по мебели, постели и ковру.
- Ох, сударыня! - воскликнула она, увидев королеву. - Ох, сударыня, неужели он умер?
- Тише, Жийона, - строго сказала Маргарита, подчеркивая необходимость этого требования.
Жийона умолкла.
Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь кабинета, указала своей приближенной на молодого человека.
Ла Молю удалось встать и подойти к окну. Под руку ему подвернулся кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил его, услышав, что отпирают дверь.
- Не бойтесь, - сказала Маргарита. - Клянусь душой, вы в безопасности!
Ла Моль упал на колени.
- Ваше величество! - воскликнул он. - Вы для меня больше, чем королева! Вы божество!
- Не волнуйтесь, сударь, - сказала королева, - у вас еще продолжается кровотечение... Ох, Жийона! Смотри, какой он бледный... Скажите, куда вы ранены?
- Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй - в грудь, - отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и найти главные болевые точки, - все остальные раны не стоят внимания.
- Посмотрим, - сказала Маргарита. - Жийона, принеси мне шкатулочку с бальзамами.
Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в другой серебряный, позолоченный кувшин с водой и кусок тонкого голландского полотна.
- Жийона, помоги мне приподнять его, - сказала Маргарита, - если он приподнимется сам, то лишится последних сил.
- Ваше величество, я так смущен.., я, право, не могу позволить... - пролепетал Ла Моль.
- Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, - сказала Маргарита. - Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.
- О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете руки в моей недостойной крови!.. - воскликнул Ла Моль. - О, ни за что! Ни за что!
И он почтительно отстранился.
- Эх, дорогой дворянин, - с улыбкой заметила Жийона, - вы уже испачкали своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.
Маргарита запахнула халат на своем батистовом пеньюаре, пестревшем кровавыми пятнышками. Это движение, исполненное женской стыдливости, напомнило Ла Молю, что он держал в объятиях и прижимал к груди королеву, такую красивую и так горячо им любимую, и легкий румянец стыда мелькнул на бледных щеках юноши.
- Ваше величество, - с трудом выговорил он, - разве вы не можете поручить позаботиться обо мне какому-нибудь хирургу?
- Хирургу-католику, да? - спросила королева таким тоном, что Ла Моль все понял и вздрогнул.
- Разве вы не знаете, - продолжала королева с редкостной теплотой в голосе и взгляде, - что мы, дочери королей, обязаны изучать свойства растений и уметь приготовлять бальзамы? Во все времена облегчение страданий было нашим долгом - долгом женщин и королев. И если верить нашим льстецам, мы не уступим любому хирургу. Разве до вас не доходили слухи о том, сколь сведуща я в медицине?.. Ну, Жийона, за дело!
Ла Моль еще пытался сопротивляться, повторяя снова и снова, что лучше умереть, чем обременять королеву собой, что ее труды, которые она возьмет на себя из сострадания, могут потом возбудить отвращение к нему. Но эта борьба окончательно исчерпала его силы. Он пошатнулся, закрыл глаза, запрокинул голову и снова лишился чувств.
Маргарита подняла кинжал, который выпал у него из рук, быстро перерезала шнуры его камзола, а Жийона другим кинжалом распорола, вернее, разрезала рукава.
Затем Жийона взяла льняное полотно, смоченное свежей водой, и смыла кровь, сочившуюся из плеча и груди молодого человека, а в это время Маргарита, взяв острый золотой зонд, начала исследовать раны так осторожно и так умело, как это мог бы сделать в подобных обстоятельствах только Амбруаз Паре.
Рана в плече оказалась глубокой, клинок же, ударивший в грудь, скользнул по ребрам и задел мускулы, и ни один из этих ударов не повредил того естественного панциря, который защищает сердце и легкие.
- Рана болезненная, но не смертельная, acernmum humeri vulnus, поп autem lethale, - прошептала ученая красавица хирург. - Дай мне бальзам, Жийона, и приготовь корпию.
Между тем Жийона уже успела насухо вытереть и надушить грудь молодого человека, его руки античной формы, его красивые плечи и шею, прикрытую густыми кудрями, больше походившую на шею статуи из паросского мрамора, чем на часть тела израненного, чуть живого человека.
- Бедный юноша, - прошептала Жийона, любуясь не столько делом своих рук, сколько тем, над кем она трудилась.
- Красив! Не правда ли? - спросила Маргарита с чисто королевской откровенностью.
- Да, ваше величество; но, по-моему, не следовало бы оставлять его на полу; нужно поднять его и уложить на софу, к которой он прислонился.
- Ты права, - отвечала Маргарита.
Обе женщины нагнулись, соединенными усилиями подняли Ла Моля и положили его на широкую софу с резной спинкой, стоявшую у окна, которое они приотворили, чтобы раненый дышал чистым воздухом.
Ла Моль, разбуженный этим перемещением, вздохнул и открыл глаза. Он испытывал теперь то непередаваемое блаженство, какое испытывает раненый, который возвращается к жизни и который вместо жгучих болей ощущает покой, а вместо теплого, тошнотворного запаха крови чувствует благоухание бальзамов.
Он начал лепетать какие-то бессвязные слова, но Маргарита с улыбкой приложила палец к его губам. Послышался стук в дверь.
- Это стучатся в потайную дверь, - сказала Марго.
- Кто б это мог быть? - спросила Жийона.
- Пойду посмотрю, - сказала Маргарита, - а ты останься и не отходи от него ни на минуту.
Маргарита, закрыв за собой дверь в кабинет, вошла в свою комнату и отперла дверь потайного хода, ведущего к королю и к королеве-матери.
- Госпожа де Сов! Это вы? - воскликнула она, отшатываясь от баронессы не с испугом, а с ненавистью, как бы подтверждая бесспорную истину, что женщина никогда не прощает другую женщину, отнявшую у нее хотя бы и нелюбимого мужчину.
- Да, это я, ваше величество! - произнесла г-жа де Сов, умоляюще складывая руки.
- Вы здесь, сударыня? - повышая голос, продолжала донельзя удивленная Маргарита. Шарлотта упала на колени.
- Простите, ваше величество, - заговорила она, - я понимаю, как я перед вами виновата. Но если бы вы знали все!.. Не вся вина лежит на мне, был и особый приказ королевы-матери!..
- Встаньте, - сказала Маргарита. - Я полагаю, вы явились сюда не для того, чтобы оправдываться передо мной! Встаньте и говорите, зачем вы пришли.
- Я пришла... - с полубезумным видом говорила Шарлотта, продолжая стоять на коленях, - я пришла, чтобы узнать, не здесь ли он?..
- Кто - здесь? О ком вы говорите, сударыня?.. Ничего не понимаю!
- Я говорю о короле.
- О короле? Вы бегаете за ним даже ко мне? Вы же отлично знаете, что здесь он не бывает!
- Ax! - продолжала баронесса де Сов, не отвечая на эти выпады и, видимо, даже не понимая их. - Дай Бог, чтобы он был здесь!
- Почему? |
|
- Не стоит беспокоиться, сударыня! - отвечал Коконнас. - Если это вас интересует, то лучше досмотрите до конца, и вы увидите, как расправляется с гугенотами граф Аннибал де Коконнас.
В это время сын старика Меркандона почти в упор выстрелил из пистолета в Коконнаса, и тот упал на одно колено.
Дама в окне вскрикнула, но Коконнас встал на ноги - он упал на колено, чтобы избежать пули, которая просверлила стену в двух футах от прекрасной зрительницы.
Почти одновременно в окне жилища Меркандона раздался яростный крик, и какая-то старуха, поняв по белому кресту и белой перевязи, что Коконнас - католик, швырнула в него цветочный горшок и попала ему в ногу выше колена.
- Прекрасно! - сказал Коконнас. - Одна бросает мне цветы, другая - горшок. Если так будет продолжаться, то разнесут и оба дома.
- Спасибо, матушка, спасибо! - воскликнул юноша.
- Валяй, жена, валяй! - крикнул старый Меркандон. - Только не попади в нас!
- Подождите, подождите, господин де Коконнас, - крикнула дама из дворца Гизов, - я прикажу стрелять из окон.
- Вот как! Да это целый женский ад, где одни женщины за меня, а другие - против! - сказал Коконнас. - Пора кончать, черт побери!
Обстановка и впрямь сильно изменилась, и дело явно шло к развязке. Против Коконнаса, который, хотя и был ранен, но находился в самом расцвете своих двадцати пяти лет, который привык к боям и которого три-четыре царапины не столько ослабили, сколько обозлили, остались только Меркандон и его сын - старик на седьмом десятке лет и юноша лет семнадцати, бледный и хрупкий блондин; он бросил свой разряженный, ставший бесполезным пистолет и, весь дрожа, размахивал своей шпажонкой, которая была наполовину короче шпаги пьемонтца; отец, вооруженный лишь кинжалом и разряженной аркебузой, звал на помощь. В окне напротив старая женщина, мать юноши, держала в руках кусок мрамора и собиралась запустить им в Коконнаса. А Коконнас, возбужденный угрожающими действиями с одной стороны и поощрениями с другой, гордый своей двойной победой, опьяненный запахом пороха и крови, озаренный отсветами горящего дома, воодушевленный мыслью о том, что сражается на глазах у женщины, чья красота, казалось ему, была достойна ее высокого титула, Коконнас, подобно последнему из Горациев <Последний оставшийся в живых из трех братьев Горациев - римских патрициев, сражавшихся с тремя братьями Курпациями, и побеливший их.>, почувствовал, что силы его удвоились, и, заметив нерешительность юного противника, подскочил к нему и скрестил свою страшную окровавленную рапиру с его шпажонкой. Двумя ударами он выбил ее у него из руки. Меркандон постарался оттеснить Коконнаса с таким расчетом, чтобы метательные снаряды, брошенные из окна, могли попасть в него наверняка. Но чтобы остановить двойное нападение - нападение Меркандона, пытавшегося пронзить его кинжалом, и нападение старухи матери, уже готовой бросить камень и размозжить ему череп, Коконнас схватил своего противника в охапку и, сдавив его в своих геркулесовых объятиях, начал подставлять его, как щит, под все удары.
- Помогите, помогите! - кричал юноша. - Он раздавит мне грудь! Помогите, помогите!
Голос его переходил в глухое, сдавленное хрипение. Меркандон прекратил угрозы и начал умолять:
- Пощадите! Пощадите, господин де Коконнас: ведь это мое единственное дитя!
- Мой сын! Мой сын! - кричала мать. - Это надежда нашей старости! Не убивайте его, сударь! Не убивайте!
- Ах, вот как! - разразившись хохотом, воскликнул Коконнас. - Не убивать? А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?
- Сударь, - продолжал Меркандон, умоляюще складывая руки, - у меня есть денежное обязательство, подписанное вашим отцом, - я вам верну его; у меня десять тысяч экю золотом - я отдам их вам; у меня есть фамильные драгоценности - они будут ваши, только не убивайте, не убивайте его!
- А у меня есть любовь, - вполголоса сказала дама из дворца Гизов, - я обещаю ее вам!
Пьемонтец на мгновение призадумался.
- Вы гугенот? - неожиданно обратился он к юноше.
- Да. - пролепетал мальчик.
- Тогда - смерть тебе! - ответил Коконнас, нахмурив брови и поднося к груди противника остро отточенное лезвие.
- Смерть! - воскликнул старик. - Мое несчастное дитя!
Раздался вопль старухи матери, проникнутый такой глубокой скорбью, что пьемонтец приостановил исполнение своего жестокого приговора.
- Герцогиня! - взмолился Меркандон, обращаясь к даме из дворца де Гиза. - Заступитесь за нас, и мы будем поминать вас на вечерних и утренних молитвах.
- Пусть он перейдет в католичество! - отвечала дама из дворца Гизов.
- Я протестант, - сказал мальчик.
- Тогда умри, раз тебе не дорога жизнь, которую тебе дарят такие прелестные уста!
Меркандон и его жена увидели, как страшный клинок молнией сверкнул над головой их сына.
- Сын мой, мой Оливье! Отрекись... Отрекись! - завопила мать.
- Отрекись, сынок! Не оставляй нас одинокими! кричал Меркандон, валяясь в ногах у Коконнаса.
- Отрекайтесь все трое! - воскликнул Коконнас. - Спасение трех душ и одной жизни за одно «Верую».
- Согласен, - сказал юноша.
- Согласны! - воскликнули Меркандон и его жена.
- На колени! - приказал Коконнас. - И пусть твой сын повторяет за мной молитву слово в слово. Отец первым встал на колени.
- Я готов, - сказал мальчик и тоже встал на колени. Коконнас начал по-латыни читать «Верую». Но случайно или намеренно, юный Оливье опустился на колени на том самом месте, куда отлетела его шпага. Как только он увидел, что может достать до нее рукой, он, повторяя слова молитвы, протянул к ней руку. Коконнас заметил его маневр, но не подал виду. Когда же юноша дотронулся концами пальцев до эфеса шпаги, Коконнас бросился на него и повалил на землю.
- Вот тебе, предатель! - вскричал он и вонзил кинжал ему в горло.
Юноша вскрикнул, судорожно поднялся на одно колено и упал мертвый.
- Палач! - завопил Меркандон. - Ты убиваешь нас, чтобы украсть сто нобилей, которые нам должен!
- Честное слово, нет! - возразил Коконнас. - И вот доказательство...
С этими словами он швырнул к ногам старика кошелек, который перед отъездом дал ему отец с тем, чтобы он вернул долг его заимодавцу.
- ..вот доказательство! - продолжал Коконнас. - Вот ваши деньги!
- А вот твоя смерть! - крикнула мать из своего окна.
- Берегитесь! Берегитесь, господин де Коконнас! - воскликнула дама из дворца Гизов.
Не успел Коконнас оглянуться, чтобы последовать совету и избежать опасности, как тяжелая каменная глыба со свистом прорезала воздух, плашмя упала на шляпу пьемонтца, сломала его шпагу, а его самого свалила на мостовую, где он и распростерся, оглушенный, потерявший сознание, не слыша ни крика радости, ни вопля отчаяния, одновременно раздавшихся слева и справа.
Меркандон с кинжалом в руке бросился к лежавшему без чувств Коконнасу. Но в тот же миг дверь во дворце Гизов распахнулась, и старик, завидев блеск шпаг и Протазанов, убежал. А дама, которую он назвал герцогиней, наполовину высунулась из окна, блистая в зареве пожара страшной красой и ослепляя игрой драгоценных камней и алмазов; она указывала рукой на Коконнаса и кричала вышедшим из дома людям:
- Вот он, вот! Напротив меня! Дворянин в красном камзоле... Да, да, он самый!.. |
|
А так как Ла Юрьер по роду занятий был все-таки не солдатом, а трактирщиком, эта мысль заставила его отступить и поискать убежища за углом улицы Брак - на расстоянии, достаточно большом, чтобы спокойно и с известной точностью установить в этой темноте линию полета своей пули до де Муи.
Де Муи огляделся и двинулся вперед, защищаясь как на дуэли.
- Эй, господин уведомитель! - закричал он. - Вы, кажется, забыли вашу аркебузу у моей двери! Вот я, что вам угодно?
«Ага! Да он и впрямь молодец», - подумал Коконнас.
- Ну, что же? - продолжал де Муи. - Кто бы вы ни были - друзья или враги, я жду!
Ла Юрьер молчал. Морвель не отвечал, трое швейцарцев затаились.
Коконнас подождал с минуту, но, видя, что никто не поддерживает разговор, начатый Ла Юрьером и де Муи, вышел на середину улицы, снял шляпу и обратился к де Муи:
- Сударь, мы пришли сюда не затем, чтобы убить вас, как вы могли подумать, а чтобы вызвать вас на дуэль... Я пришел вместе с одним из ваших врагов, который хотел сразиться с вами, чтобы благородным образом положить конец старинной распре! Эй! Господин де Морвель, чего вы прячетесь, черт побери? Выходите на поле битвы: господин де Муи принимает вызов.
- Морвель! - воскликнул де Муи. - Морвель, убийца моего отца! Морвель, истребитель короля! Ах, черт возьми, я принимаю вызов!
Морвель бросился за подкреплением во дворец Гизов и начал стучать в дверь, а де Муи прицелился в Морвеля и прострелил ему шляпу.
На звук выстрела и на крики Морвеля выбежали телохранители, сопровождавшие герцогиню Неверскую, за ними - дворяне со своими пажами и бросились к дому возлюбленной юного де Муи.
Вторая пуля, пущенная в толпу, убила солдата, стоявшего рядом с Морвелем, и де Муи, оставшись безоружным, вернее, с оружием, но бесполезным, так как пистолеты свои он разрядил, а для шпаги противники его были недосягаемы, спрятался за балконной балюстрадой.
Между тем в соседних домах там и сям стали открываться окна и, смотря по характеру обитателей, мирному или воинственному, или затворялись снова, или щетинились стволами мушкетов и аркебуз.
- Ко мне, мой храбрый Меркандон! - крикнул де Муи, подавая знаки уже старому мужчине, который только что отворил окно, выходившее на дворец Гиза, и старался хоть что-нибудь разглядеть в этой неразберихе.
- Это вы, господин де Муи? - закричал старик. - Значит, добираются и до вас?
- До меня, до вас, до всех протестантов! А вот вам и доказательство.
Действительно, в эту минуту де Муи заметил, что Ла Юрьер навел на него аркебузу. Прогремел выстрел, но молодой человек успел наклониться, и пуля разбила стекло у него над головой.
- Меркандон! - воскликнул Коконнас; весь трепеща от радости при виде этой суматохи, он забыл о своем кредиторе и только сейчас вспомнил про него благодаря де Муи. - Ну да, Меркандон, улица Де-Шом, он самый! Превосходно: теперь у каждого будет свой противник.
Между тем как люди из дворца Гизов вышибали двери в доме, где находился де Муи, между тем как Морвель с факелом в руке пытался поджечь этот дом, между тем как двери были выбиты и в доме завязался страшный бой против одного человека, который каждым ударом своей рапиры убивал врага, Коконнас пытался разбить булыжником двери Меркандона, который, не обращая внимания на это нападение, не переставая палил из окна.
Тут во всем этом пустынном и темном квартале стало светло, как днем, и он зашевелился, как потревоженный муравейник: семь или восемь дворян-гугенотов из дворца Монморанси, вместе с друзьями и слугами, бешено атаковали людей Морвеля и людей из дворца Гизов и, при поддержке огня из окон, заставили их отступить и в конце концов прижали их к дверям, из которых они вышли.
Коконнас, которому так И не удалось вышибить дверь Меркандона, был подхвачен этим внезапным отступлением, хотя и отбивался изо всех сил. Он прислонился спиной к стене и со шпагой в руке принялся не только защищаться, но и нападать с неистовыми выкриками, покрывавшими шум этой стычки. Он наносил удары направо и налево, поражая друзей и врагов, пока вокруг него не образовалось широкое пустое пространство. Всякий раз, как его рапира, протыкала чью-то грудь и теплая кровь обрызгивала ему лицо и руки, глаза его раскрывались, ноздри раздувались, зубы стискивались, и он снова занимал потерянную позицию и приближался к осажденному особняку.
Де Муи, после яростной схватки на лестнице и в прихожей, покинул горящий дом, показав себя настоящим героем. В разгаре боя он то и дело кричал: «Сюда, Морвель! Где же ты?» - и награждал его весьма нелестными эпитетами. Наконец де Муи вышел на улицу, одной рукой поддерживая свою возлюбленную, полунагую и почти лишившуюся чувств, а в зубах держа кинжал. Его шпага, сверкавшая от быстрого вращения, как пламя, описывала то белые, то красные круги: ее лезвие, влажное от крови, то серебрила луна, то освещал факел. Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный де Муи на Коконнаса, который не узнал его и встретил острием шпаги, был вынужден просить пощады у обеих враждующих сторон. В эту минуту его заметил Меркандон и, по белой перевязи, признал в нем одного из убийц.
Раздался выстрел. Ла Юрьер вскрикнул, протянул руки, выронил аркебузу, попытался добраться до стены, чтобы удержаться на ногах, но рухнул на землю ничком.
Де Муи, воспользовавшись этим обстоятельством, свернул в переулок Паради и скрылся.
Гугеноты дали такой отпор, что люди из дворца Гизов отступили, вошли в дом и заперли двери, опасаясь, что их осадят и захватят в самом дворце.
Коконнас, пьяный от крови и грохота, дошел до такого остервенения, когда храбрость, в особенности у южан, переходит в безумие, - он ничего не видел, ничего не слышал. Он лишь почувствовал, что в ушах звенит уже тише, что лоб и руки становятся суше, и, опустив шпагу, увидел перед собой человека, лежавшего на земле с лицом, залитым кровью, а вокруг увидел только горящие дома.
Но это была короткая передышка. В ту самую минуту, когда он двинулся было к лежавшему, догадываясь, что это Ла Юрьер, дверь, которую он тщетно пытался вышибить булыжником, распахнулась, и старик Меркандон с двумя племянниками и сыном набросились на пытавшегося перевести дух пьемонтца.
- Вот он! Вот он! - кричали они.
Коконнас стоял посреди улицы, и, поняв, что ему грозит опасность оказаться среди четырех противников, атаковавших его одновременно, он с легкостью серны - а на серн он частенько охотился в горах - сделал большой скачок назад и прислонился спиной к стене дворца Гизов. Обезопасив себя таким образом от разных неожиданностей, он занял оборонительную позицию и вновь обрел свою насмешливость.
- Эге-ге! Папаша Меркандон! Вы что, не узнаете меня? - спросил он.
- Ах, негодяй! - воскликнул старый протестант. - Я тебя прекрасно узнал! Ты хочешь убить меня, друга и компаньона твоего отца?
- И его заимодавца, не так ли?
- Да, и его заимодавца, как ты говоришь.
- Я и пришел уладить наши счеты, - заметил Коконнас.
- Хватай! Вяжи его! - крикнул старик сопровождавшим его молодым людям, которые по его приказу бросились к стене.
- Одну минуту, одну минуту! - со смехом сказал Коконнас. - Чтобы арестовать человека, надо иметь приказ о взятии под стражу, а вы и не подумали попросить его у прево.
С этими словами он скрестил свою шпагу со шпагой ближайшего к нему молодого человека и первым же выпадом отрубил ему кисть руки, державшей рапиру. Несчастный взвыл от боли и отскочил.
- Готово дело! - крикнул Коконнас.
В то же мгновение окно, под которым Коконнас нашел укрытие, со скрипом отворилось. Коконнас отбежал, опасаясь атаки и с этой стороны, но вместо нового врага в окне показалась женщина, а вместо смертоносного оружия, которому он изготовился дать отпор, показался букет цветов, который упал к его ногам.
- Женщина?! Вот как! - сказал он. Он отсалютовал даме шпагой и нагнулся, чтобы поднять букет.
- Берегитесь, берегитесь, храбрый католик! - крикнула дама.
Коконнас выпрямился, но недостаточно быстро, и кинжал другого племянника Меркандона, прорезав плащ пьемонтца, нанес ему рану в другое плечо.
Дама пронзительно вскрикнула.
Коконнас, одним жестом и поблагодарив ее и успокоив, бросился на второго племянника; тот отвел удар, но при второй атаке поскользнулся в луже крови. Коконнас бросился на него с быстротой барса и пронзил ему грудь.
- Отлично! Отлично, храбрый рыцарь! - воскликнула дама из дворца Гизов. - Отлично! Сейчас я вышлю вам подмогу. |
|