В категории материалов: 173
Показано материалов: 76-80 |
Страницы: « 1 2 ... 14 15 16 17 18 ... 34 35 » |
|
Я назначил себе неделю, чтобы еще раз попытаться начать жизнь заново, дав себе слово, что, если мне это не удастся, я по истечении этого срока покончу с собой. Все мои попытки провалились! Настал последний день... Я добросовестно испробовал все; у меня оставался двойной луидор: этого было недостаточно даже для того, чтобы купить приличный пистолет, который не разорвало бы у меня в руках при первом же выстреле; кроме того, мне была отвратительна сама мысль пустить себе пулю в лоб из дрянного оружия.
К счастью, у меня был кредит. Я пошел к Лепажу, являвшемуся моим поставщиком; он не видел меня около года и, полагая, что у меня двести тысяч ливров ренты, предоставил в мое распоряжение весь свой магазин. Я выбрал превосходный двухзарядный пистолет с короткими нарезными стволами, расположенными один над другим. Я решил, что укажу в завещании:
пистолет принадлежит Лепажу и я хочу, чтобы он был возвращен хозяину. И пока я находился у оружейника, я зарядил свой пистолет... по две пули в каждый ствол - этого было больше чем достаточно! Когда я все это тщательно проделывал, мне показалось, что в лице у хозяина промелькнуло сомнение; но я так хорошо держался, что даже если он что-нибудь и заподозрил бы, его подозрение сейчас же развеялось бы.
Когда пистолет был заряжен, я почувствовал голод. Я поднялся по улице Ришелье, вышел на бульвар, заглянул в кафе Риш и пообедал. Вошел туда с сорока франками, а вышел с тридцатью. Десятифранковый обед в кафе Риш мог себе позволить человек, имевший двести тысяч ливров ренты и собиравшийся пустить себе пулю в лоб, потому что у него осталось всего сорок франков. Было два часа, когда я вышел из кафе. Мне пришла мысль попрощаться с аристократическим Парижем; я поднялся по бульвару до Мадлен, свернул на улицу Руаяль, сел на Елисейских полях. Там передо мной проехали все мои знакомые светские дамы, элегантные господа... Видел я и вас, кузен: вы садились на моего арабского скакуна Джерида. Никто меня не узнавал, ведь я отсутствовал около года, а отсутствие - почти смерть; когда же отсутствие сопровождается разорением, это смерть окончательная и бесповоротная.
В четыре часа я встал и, машинально сжимая рукоятку моего пистолета, словно руку лучшего друга, вернулся в Париж... Случаю - прости, Господи, нечаянно произнес это слово! - Провидению было угодно, чтобы я свернул на улицу Сент-Оноре. Я говорю "Провидению" и подчеркиваю это; я направлялся в предместье Пуассоньер и мог пойти либо по улице Риволи либо по бульвару, где довольно чисто; я же зашагал по грязной улице
Сент-Оноре. Почему?!
О чем я тогда думал? Трудно сказать. Блуждал ли я мысленно в потемках прошлого или устремлялся к сияющим далям будущего? Воспарял ли мой разум над нашим миром, подобно бесплотной душе? Или бренное тело увлекало его вслед за собой в глубокую могилу? Не знаю. Я грезил: ничего не видел, ничего не чувствовал, кроме рукоятки пистолета, которую то нежно поглаживал, то сжимал изо всех сил...
Вдруг на моем пути возникло препятствие: улицу Сент-Оноре затопили любопытные. Молодой проповедник, покровительствуемый аббатом Оливье, выступал с проповедью в Сен-Рок.
Мне захотелось войти в церковь и в ту самую минуту, как я собирался встретиться с Богом лицом к лицу, услышать святое слово, которое взял бы с собой в долгий путь как манну небесную... Не обращая внимания на толпившийся на паперти народ, я вошел с улицы Сен-Рок и беспрепятственно приблизился к кафедре. Только там я выпустил рукоятку смертельного оружия, чтобы зачерпнуть святой воды и перекрестить лоб...
VIII
Как господин Конрад де Вальженез понял, что его истинное призвание - быть комиссионером
Сальватор прервал свой рассказ. - Простите! - обратился он к своему кузену. - Вам может показаться, что я излишне многословен. Но я подумал, что моя жизнь имела для вас огромное значение и каждая подробность ее в то решающее время должна вас интересовать. - Вы совершенно правы, сударь, - посерьезнел вдруг Лоредан. - Продолжайте, я вас слушаю.
- Голос проповедника достиг моего слуха, прежде чем я увидел его самого, - говорил между тем Сальватор. - Голос этот то дрожал, то в нем чувствовалась необычайная сила, но он неизменно трогал за душу. Несколько минут я слышал только мелодию этого голоса, мыслями я уже был далек от настоящего, и понадобилось некоторое время, чтобы голос из этого мира, казавшегося мне прошлым, дошел до меня... Судя по первым же словам, которые я услышал и, так сказать, осознал, я понял, что проповедник не то чтобы выступает против самоубийства, но, во всяком случае, именно этой теме посвятил свою речь. Он говорил об обязанностях человека перед себе подобными, о пустоте... я не помню его собственные выражения, но смысл заключался в том, что человек, умирающий раньше отмеренного ему Провидением срока, оставляет в своем кругу "невосполнимую" пустоту. Он привел слова Шекспира, когда Гамлет, отгоняющий от себя мысль о самоубийстве, которая его душит, подступает к нему, подталкивает его к могиле, говорит:
И воробей не погибнет без воли Провидения!
Подобно тарану, пробивающему одну за другой все стены, он приводил и опровергал один за другим все возможные мотивы, толкающие человека на самоубийство: обманутое честолюбие, преданная любовь, потерянное состояние. Он напомнил о веках веры - с четырнадцатого по восемнадцатый, - напрасно пытаясь отыскать в них следы самоубийства и не находя их.
Согласно его идее самоубийство начиналось там, где прекращал свое существование монастырь. Раньше человек обманутый, преданный, разорившийся - словом, раздавленный горем, какое бы ни было это горе, уходил в монастырь. Это был способ расстаться с жизнью, этакое моральное, ежели не физическое, самоубийство: человек хоронил себя в огромной общей могиле, зовущейся монастырем; он молился, и ему случалось найти в этом утешение. Сегодня ничего этого нет, монастыри уничтожены или закрыты. Остается труд: работать - значит молиться!..
Эти слова открыли мне глаза, и я взглянул на того, кто их произносил. Это был красивый монах лет двадцати пяти, в испанском костюме: бледный доминиканец, худой, черноглазый... огромные глаза были особенно хороши! Он объединял в себе два способа существования, о которых он говорил, - молитву и труд. Чувствовалось, что этот человек беспрестанно молится и всегда трудится.
Я огляделся и спросил себя: какая работа по мне? Руссо учит своего Эмиля столярничать, меня же, к сожалению, не научили никакому ремеслу. Я увидел человека лет тридцати, в черной бархатной куртке и с каскеткой в руке. На груди у него была медная бляха. Я узнал в нем комиссионера. Он стоял прислонившись к колонне и внимательно слушал проповедника. Я прошел рядом с ним и прислонился к той же колонне, решил не терять его из виду: мне надо было расспросить его. Я дослушал проповедь до конца, но еще раньше, чем она окончилась, я уже решил, что буду жить... Проповедник спустился с кафедры и прошел мимо меня.
"Как вас зовут, отец мой?" - спросил я его.
"Среди людей или перед Господом?" - уточнил он.
"Перед Господом".
"Брат Доминик".
И он пошел дальше... Толпа потянулась из церкви. Я последовал за комиссионером. На углу улицы Сен-Рок я его окликнул:
"Простите, дружище!"
Он обернулся:
"Сударь нуждается в моих услугах?"
"Да", - улыбнулся я.
"Мне взять крюки или это просто посылка?"
"Я хотел бы кое-что узнать".
"А-а, понимаю: господин - иностранец...".
"В жизни - да: ничего в ней не понимаю!"
Он бросил на меня удивленный взгляд.
"Вы довольны своим ремеслом?" - спросил я.
"Все зависит от того, как вы это понимаете".
"Я спрашиваю, нравится ли оно вам". |
|
- Накануне мой отец, чувствуя приближение смерти, о которой я и слышать не хотел, объявил мне о том, что он намерен сделать или, точнее, уже сделал.
- Мне знакома эта история с завещанием.
- Знакома?
- Да, я уже слышал ее в вашем изложении. Маркиз написал завещание своей рукой и собирался передать его господину Баратто. Но до того, как он это сделал, а может быть, и после того - эта подробность, как бы важна она ни была, так и останется тайной, - маркиз умер от апоплексического удара. Все так?
- Да, кузен... за исключением одной подробности.
- Какой же?
- Для пущей осторожности маркиз написал не одно, а два завещания.
- Ага! Два завещания!
- Точнее, одно и то же, но в двух экземплярах, кузен.
- В котором он завещал вам свое имя и свое состояние?
- Вот именно.
- Какое несчастье, что завещание так и не нашли!
- Да, это удар судьбы.
- Неужели маркиз забыл вам сказать, где оно лежит?
- Один экземпляр предназначался для нотариуса, другой должны были дать мне.
- А до тех пор?..
- ...до тех пор маркиз запер их в потайном ящике небольшого секретера, стоявшего у него в спальне.
- Однако я полагал, - заметил Лоредан, пристально вглядываясь в лицо Сальватора, - что вы не знали, где находилось это важное завещание?
- Я и не знал тогда.
- А сегодня?
- Сегодня знаю, - отвечал Сальватор.
- Расскажите же, расскажите! - воскликнул Лоредан. - Это становится любопытно!
- Прошу прощения. Однако не угодно ли сначала послушать, как я оказался жив, хотя все в большей или меньшей степени считают меня мертвым? Я изложу все по порядку: от этого рассказ только выиграет в ясности и увлекательности.
- Излагайте по порядку, дорогой кузен, все по порядку...
Я вас слушаю.
И граф де Вальженез принял небрежную и в то же время изысканную позу.
Сальватор начал так:
- Оставим пока историю с завещанием, представляющуюся вам не совсем ясной, рискуя вернуться к ней позднее и пролить на нее необходимый свет. Мы продолжим, если не возражаете, мою историю с того места, как ваше благородное семейство - до тех пор считавшее меня родственником и даже помышлявшее о браке между мной и мадемуазель Сюзанной - стало относиться ко мне как к чужаку и приказано очистить особняк на улице Бак.
Лоредан наклонил голову в знак того, что не возражает, если рассказ начнется с этого места.
- Надеюсь, вы воздадите мне должное, признав, дорогой кузен, что я не причинил вам хлопот и безропотно повиновался? - продолжал Сальватор.
- Это так, - отозвался Лоредан. - Но разве вы вели бы себя точно так же, если бы нашлось пресловутое завещание?
- Возможно, нет, - признался Сальватор. - Человек слаб, и когда ему предстоит перейти из роскоши в нищету, он колеблется, как шахтер, впервые спускающийся в подземелье... Однако в глубине подземелья его порой поджидают рудная жила или чистое золото!
- Дорогой кузен! С такими принципами человек никогда не будет чувствовать себя бедняком!
- К несчастью, в те времена у меня их не было: меня обуревала гордыня! Правда, моя гордость заставляла меня действовать так, как другой ведет себя в смирении. Я оставил лошадей в конюшне, экипажи - в каретном сарае, туалеты - в шкафу, деньги - в секретере и ушел в чем был, с сотней луидоров в кармане, выигранных накануне в экарте. По моим предположениям, этих денег должно было хватить на год... У меня были разнообразные таланты - так я, во всяком случае, думал; я мог набросать пейзаж, написать портрет, говорил на трех языках.
Буду давать уроки рисунка, немецкого, английского и итальянского языков, решил я. Снял меблированную комнату на шестом этаже в центре пригорода Пуассоньер, то есть в квартале, где никогда ноги моей не было и где, стало быть, никто меня не знал.
Порвал все прежние связи, попытался зажить новой жизнью, жалея лишь об одной вещице, оставленной в моем былом особняке...
- Об одной вещице?
- Да. Угадайте какой!
- Говорите!
- О небольшом секретере розового дерева, фамильной безделушке, которая досталась маркизу от матери, а той - от бабки.
- О Господи! - обронил Лоредан. - Что ж вы не попросили? Я бы с удовольствием вам его подарил.
- Я вам верю - прежде всего потому, что вы мне об этом говорите, дорогой кузен, а во-вторых, я узнал, что вы приказали продать секретер вместе с другой обстановкой.
- А вы хотели бы, чтобы я хранил всю эту рухлядь?
- Да что вы! Напротив! И скоро я представлю доказательства того, что вы поступили правильно... Итак, я ушел, унося в душе лишь сожаления, и начал новую жизнь, как говорит Данте.
Ах, дорогой кузен, желаю вам никогда не разоряться! Как отвратительно быть бедным и из упрямства пытаться сохранить честь!
Господин де Вальженез презрительно усмехнулся.
- Вы знаете жизнь и можете вообразить, как все произошло, дорогой кузен, - сказал Сальватор. - Мой талант художника, прелестный для любителя, оказался весьма посредственным для профессионала. Мое знание языков, достаточное для богатого путешественника, было лишено глубины, необходимой преподавателю, который должен учить других. Через девять месяцев я проел свою сотню луидоров; у меня не было ни единого ученика, торговцы не брали моих картин... Короче говоря, поскольку я не хотел ни становиться мошенником, ни жить на содержании, мне оставалось выбрать между рекой, веревкой и пистолетом!
- И вы, конечно же, остановили выбор на пистолете?
- О, такие решения не так-то просто принимаются, дорогой кузен! Когда вам самому доведется стоять перед подобным выбором, вы увидите, как трудно проглотить эту пилюлю... Я долго колебался. О реке нечего было и думать: я умею плавать, а с камнем на шее я напоминал бы несчастного щенка, и это сходство было мне отвратительно. Веревка обезображивает, кроме того, еще недостаточно изучено, что чувствует человек, когда его вешают: я боялся, что кто-нибудь скажет, будто я покончил с собой из любопытства...
Оставался пистолет... Он тоже обезображивает, но вид застрелившегося человека скорее пугает, нежели может показаться смешным.
Я неплохо разбираюсь в медицине или, точнее, в хирургии, и мог направить ствол в нужное место; я был уверен, что не промахнусь. |
|
- В таком случае я предвижу кое-что, - вздохнул Туссен.
- Что же?
- Как бедными мы родились, дружище Жан, так бедными и помрем.
- Аминь! - молвил Жан Бычье Сердце, взваливая графа на плечо. - Отопри дверь, Туссен.
Тот отворил дверь, но, вскрикнув, сейчас же отступил назад.
На пороге стоял человек.
Он вошел в дом.
- Гляди-ка, господин Сальватор! - заметил Жан Бычье Сердце. - Вот дьявол! Как невовремя!
VII
Глава, в которой автор проливает свет на жизнь Сальватора
Сальватор окинул всех троих спокойным взглядом. - Ну, что тут еще происходит? - поинтересовался он. - Ничего, - отозвался Жан Бычье Сердце. - Просто я, с вашего позволения, утоплю господина.
- Да, мы собираемся его утопить, - поддакнул Туссен.
- Зачем такая крайность? - задумчиво спросил Сальватор.
- Потому что он пытался сначала нас напоить...
- Потом подкупить...
- И?..
- ...запугать!
- Запугать Жана Бычье Сердце?.. Ладно бы еще Туссена Бунтовщика, но Жана!..
- Вот видите! - возмутился плотник. - Пропустите же нас, и через полчаса его песенка будет спета...
- И как он пытался тебя запугать, дружище?
- Он сказал, что донесет на вас, господин Сальватор, прикажет арестовать и отправит на эшафот! Тогда я сказал: "Ладно, а пока я отправлю тебя в Сену!" Посторонитесь, господин Сальватор.
- Развяжи этого человека, Жан.
- То есть, как это - развяжите?
- Шевелись!
- Разве вы не слышали, что я рассказал?
- Слышал.
- Я сказал, что он хотел на вас донести, приказать вас арестовать и обезглавить.
- А я тебе ответил: "Развяжи этого человека, Жан", и вот еще что: оставь нас одних.
- Господин Сальватор! - взмолился Жан Бычье Сердце.
- Не беспокойся, дружище, - продолжал настаивать молодой человек. - Его сиятельство Лоре дан де Вальженез против меня бессилен, зато я, наоборот...
- Наоборот?..
- Я могу все! В последний раз прошу: развяжи его и дай нам спокойно переговорить с глазу на глаз.
- Ну, раз вы так хотите... - смирился Жан Бычье Сердце.
И он бросил на Сальватора вопрошающий взгляд.
- Именно так! - подтвердил молодой человек.
- Тогда я повинуюсь, - окончательно покорился Жан Бычье Сердце.
Он развязал графу руки, вынул кляп изо рта и вышел со своим другом Туссеном, предупредив Сальватора или, скорее, г-на де Вальженеза, что будет стоять за дверью и прибежит по первому зову.
Сальватор проводил их с Туссеном взглядом и, как только дверь за ними закрылась, молвил:
- Извольте сесть, кузен, нам нужно сказать друг другу слишком много; боюсь, стоять нам пришлось бы чересчур долго.
Лоредан метнул на Сальватора быстрый взгляд.
- Рассмотрите меня как следует, Лоредан: это я самый! - продолжал тот, отводя красивые черные шелковистые волосы от лица, невозмутимого и чистого, словно перед ним стоял его лучший друг.
- Откуда вас черт принес, господин Конрад? - спросил граф, чувствуя себя увереннее перед человеком одного с ним ранга, нежели с двумя простолюдинами, с которыми он только что столь безуспешно сражался. - Слово чести, я считал вас мертвым.
- Как видите, я жив, - возразил Сальватор. - Ах, Боже мой, в истории известно немало такого рода происшествий, начиная с Ореста, приказавшего Пиладу объявить о своей смерти Эгисфу и Клитемнестре, и вплоть до герцога Нормандского, оспаривавшего у его величества Карла Десятого трон своего отца Людовика Шестнадцатого.
- Однако ни Орест, ни герцог Нормандский не заставляли оплачивать свои похороны тех, кому они мстят или у кого требуют наследство, - продолжал в том же тоне г-н де Вальженез.
- Дорогой кузен! Не станете же вы меня упрекать в жалких пятистах франках, что вы заплатили за мои похороны. Зато прошу подумать о том, что никогда еще деньги не были помещены надежнее: вот уже около шести лет они вам приносят около двухсот тысяч ливров ренты! Не беспокойтесь, я верну вам пятьсот франков, как только мы уладим наши дела.
- Наши дела! - презрительно бросил Лоредан. - Разве у нас есть общие дела?
- Ну еще бы!
- Уж не касаются ли они наследства усопшего маркиза де Вальженеза, моего дядюшки?
- Можете смело прибавить, дорогой господин Лоредан:
"...и вашего отца".
- Ну, поскольку мы одни и, следовательно, это не имеет никакого значения... Готов прибавить ради вашего удовольствия:
"...и вашего отца".
- Да, - подтвердил Сальватор, - для меня это большое удовольствие.
- А теперь, господин Конрад... или господин Сальватор - как вам угодно, ведь у вас несколько имен, - не будет ли с моей стороны нескромным полюбопытствовать, как случилось, что вы живы, когда все считают вас мертвым?
- Да нет, конечно! Я сам собирался поведать вам эту историю, как бы мало она вас ни интересовала.
- Напротив, я заинтригован... Рассказывайте, сударь, рассказывайте!
Сальватор поклонился.
- Как вы, должно быть, помните, дорогой кузен, - начал он, - господин маркиз де Вальженез, ваш дядя и мой отец, умер неожиданно и при весьма странных обстоятельствах.
- Отлично помню!
- Вы помните, что он никогда не хотел меня признавать, и не потому, что считал недостойным носить его имя, а потому, что, признав меня, он мог мне оставить лишь пятую часть своего состояния.
- Очевидно, вы лучше меня разбираетесь в статьях Кодекса, касающихся незаконнорожденных... Будучи законным сыном, я не имел случая заняться их изучением.
- Ах, сударь, положения эти изучал не я, а мой отец... Да настолько тщательно, что даже в день своей смерти пригласил своего нотариуса, честнейшего господина Баратто...
- Да, и никто так никогда и не узнал, зачем он его вызывал. Вы полагаете, для того, чтобы передать ему завещание на ваше имя?
- Я не полагаю, а в этом уверен.
- Уверены?
- Да.
- То есть, как же это? |
|
- Случилось бы то, что он умер, а не лишился чувств, - со свойственной ему логикой рассудил Туссен.
- Разве в таком случае он донес бы на нас и на господина Сальватора?
- Глупости говоришь! Если бы он был мертв, ни на кого бы он не донес!
- Предположим, этот господин умер, - мрачно проговорил Жан Бычье Сердце.
- Да, но я жив, - возразил Вальженез.
- Вы в этом уверены? - спросил Жан тоном, заставившим Вальженеза усомниться в своей правоте.
- Сударь... - начал граф.
- А я вам заявляю, - продолжал Жан Бычье Сердце, - вы настолько близки к смерти, что и спорить не стоит.
- Кажется, вы решили меня убить? - спросил Лоредан.
- Если это доставит вам удовольствие, - продолжал Жан Бычье Сердце, - я расскажу, как вы умрете.
- В таком случае вас отправят не на галеры, а на эшафот, - пообещал Лоредан.
- Эшафот! Эшафот!.. Слышишь, Жан? - пролепетал Туссен.
- На эшафот поднимаются только дураки, - возразил Жан, - те, что не думают о мерах предосторожности. Но будьте покойны, ваше сиятельство: мы позаботимся обо всем. Судите сами...
Граф ждал объяснений, не меняя выражения лица.
- Вот как все произойдет, ваше сиятельство, - продолжал плотник, и в его голосе нельзя было заметить ни малейшего волнения. - Я засуну вам в рот кляп, свяжу вас, как раньше...
Сними-ка со стены сеть, Туссен...
Туссен исполнил приказание и подал ему рыболовную сеть.
- Я отнесу вас к реке, - не унимался Жан Бычье Сердце, - там отвяжу лодку, мы отплывем два-три лье по течению, потом в подходящем месте, где глубина не меньше пяти метров, мы вас развяжем, вынем кляп изо рта, закатаем в сеть и бросим в воду.
Будьте покойны, вы пойдете на самое дно: уж я позабочусь зацепить ячейки сети за пуговицы на вашем рединготе! Мы подождем минут десять, когда все будет кончено, поднимемся вверх по течению, поставим лодку на место и вернемся сюда, чтобы распить по бутылочке. После чего вернемся в Париж до рассвета, разойдемся по домам так, чтобы никто нас не увидел, и станем ждать.
- Чего же? - спросил граф, отирая холодный пот со лба.
- Новостей о господине де Вальженезе, которые люди грамотные, не то что я, прочтут в газетах:
"В Сене был обнаружен труп молодого человека, утонувшего несколько дней тому назад. Можно предположить, что жертва, несмотря на частые сообщения об аналогичных несчастных случаях, отправилась на рыбалку в рединготе, вместо того чтобы переодеться в блузу: сеть зацепилась за пуговицы одежды, и несчастного затащило в реку. К сожалению, выпутаться ему не удалось.
Часы, обнаруженные в жилетном кармане, деньги, найденные в кармане сюртука, перстни на пальцах - все исключает мысль об убийстве.
Тело передано в анатомический театр".
Ну как, все продумано, а? И вы полагаете, кто-нибудь заподозрит Жана Бычье Сердце и Туссена Бунтовщика в убийстве его сиятельства Лоредана де Вальженеза, когда они и знать-то его не знают?!
- Ах, черт побери! - обрадовался Туссен Бунтовщик. - Как же ты умен, Жан Бычье Сердце! - Я от тебя такого никак не ожидал.
- Ты готов? - спросил Жан Бычье Сердце.
- Еще бы! - отвечал угольщик.
- Как видите, ваше сиятельство, - продолжал Жан Бычье Сердце, - осталось лишь получить ваше согласие, и мы разыграем эту комедию. Но вы знаете: в случае вашего отказа мы обойдемся и без разрешения.
- В воду! В воду! - завопил Туссен.
Бартелеми протянул ручищу по направлению к графу. Тот отступил на два шага, уперся в стену и был вынужден остановиться.
- Дальше хода нет: стена прочная, я ее испытал, - доложил Бартелеми.
Шагнув вперед, он опустил руку на плечо графа.
Де Вальженезу почудилось, будто это рука палача.
- Господа! - взмолился он, предпринимая последнюю попытку. - Вы не можете хладнокровно совершить подобное преступление; вы знаете, что мертвецы встают из своих могил и обвиняют убийц.
- Да, но только не со дна реки, особенно когда они спеленаты в сеть. Сеть готова, Туссен?
- Готова, - отозвался тот. - Не хватает только рыбки.
Жан Бычье Сердце протянул руку за веревками, которые он бросил на кровать.
В мгновение ока Лоредану свели запястья вместе и связали их за спиной.
Нетрудно было догадаться, судя по четким и хорошо рассчитанным движениям Жана Бычье Сердце, что решение он принял окончательное.
- Господа! - заговорил Лоредан. - Я не буду вас просить меня отпустить, умоляю вас не убивать меня...
- Тихо! - скомандовал Жан Бычье Сердце.
- Обещаю вам сто тысяч франков, если...
Граф не успел договорить, как во рту у него снова оказался платок, уже послуживший однажды кляпом.
- Сто тысяч, - пролепетал Туссен, - сто тысяч...
- Да где он их возьмет, эти сто тысяч? - пожал плечами Жан Бычье Сердце.
Пленник не мог говорить, но кивнул на свои карманы, предлагая его обыскать.
Жан Бычье Сердце протянул ручищу, запустил два пальца г-ну де Вальженезу в карман редингота и достал набитый франками бумажник.
Он поставил г-на де Вальженеза к стене, словно мумию в кабинете естественной истории, и, вернувшись к лампе, раскрыл бумажник.
Туссен заглядывал ему через плечо.
Жан Бычье Сердце насчитал двадцать банковских билетов.
Сердце у Туссена стучало так, будто вот-вот выскочит из груди.
- Настоящие ли это билеты, Туссен? - усомнился плотник. - Прочти-ка, ты же умеешь читать.
- Я думаю, это настоящие банковские билеты, - отвечал Туссен, - да еще какие! Я таких никогда не видел у менял. Они по пять тысяч каждый.
- Двадцать раз по пять, иными словами - пятью двадцать... о, нечего сказать, счет верный.
- Значит, мы оставим его в живых, - предположил Туссен, - а эту сотню тысяч прикарманим?
- Нет, наоборот, - возразил Жан Бычье Сердце, - деньги мы вернем, а самого его утопим.
- Утопим? - пересйросил Туссен.
- Да, - подтвердил Жан.
- И ты уверен, что с нами не случится беды? - вполголоса спросил угольщик.
- Вот в чем наше спасение, - сказал Бартелеми, пряча бумажник в карман графа и застегивая редингот на все пуговицы.
Кто заподозрит двух бедняков вроде нас с тобой в убийстве человека, если в кармане у него остались сто тысяч франков? |
|
- А почему вы думаете, что мы вас удерживаем силой, сударь мой?
- Потому что кто-то, как мне кажется, вам за это заплатил, - отозвался Вальженез.
Жан Бычье Сердце занес было кулачище над головой Лоре дана, но, сделав над собой усилие, медленно опустил руку и сказал:
- Заплатил, заплатил! Платят вам подобные, ваше сиятельство; это они покупают и продают чужую честь. Да, это еще один источник богатых людей, тех, что не работают: они оплачивают зло, когда не могут совершить его сами... Послушайте, что я вам скажу, ваше сиятельство. Будь вы хоть в десять раз богаче, чем теперь, и предложи вы мне не двадцать пять тысяч, а миллион за то, чтобы я отпустил вас на однуединственную минуту раньше назначенного срока, и я отказался бы с таким же презрением ради удовольствия держать вас под замком.
- Предлагаю сто тысяч! - бросил г-н де Вальженез.
- Жан! Жан! Ты слышишь? По пятьдесят тысяч каждому! - закричал Туссен.
- Туссен! А я думал, что ты честный малый! - сказал плотник. - Еще слово - и ты мне не друг.
- Жан! - участливо промолвил Туссен. - То, что я тебе предлагаю, так же выгодно тебе, как и мне.
- Мне?
- Ну да, тебе... тебе, Фифине, твоей девочке.
Когда Жан Бычье Сердце услышал слова: "Фифине, твоей девочке", глаза его блеснули.
Но в ту же минуту он схватил Туссена за воротник и тряхнул его, словно дровосек дерево, которое он собирается свалить.
- Молчи, несчастный! Замолчишь ты или нет?! - вскричал он.
- Особенно твоей девочке, - не унимался Туссен, - отлично зная, что эта тема неисчерпаема. - Твоей девочке, которой доктор прописал свежий деревенский воздух!
Плотник вздрогнул и выпустил Туссена Бунтовщика.
- У вас больные жена и дети? - участливо спросил Вальженез. - В ваших силах помочь им поправить здоровье, и вы еще сомневаетесь?
- Нет, гром и молния! Я не сомневаюсь! - вскричал плотник.
Туссен задыхался. Г-н де Вальженез затаил дыхание, не зная, откажется Жан Бычье Сердце или согласится.
Тот перевел взгляд с пленника на своего товарища.
- Вы согласны? - спросил граф.
- Согласен ты? - вымолвил Туссен.
Жан Бычье Сердце с торжественным видом поднял руку.
- Слушайте! - сказал он. - Как верно то, что есть Господь на небесах, что Он награждает добрых и наказывает злых, первого из вас двоих, кто скажет хоть слово, одно-единственное слово на эту тему, я задушу своими руками! Теперь говорите, ежели кто смелый!
Жан Бычье Сердце тщетно ждал ответа: оба собеседника замолчали.
VI
Глава, в которой угроза оказывается столь же бессильной, что и соблазн
На некоторое время установилось молчание, граф де Вальженез в третий раз решил изменить тактику.
Он пытался опоить, потом подкупить двоих могикан, и то, и другое ему не удалось: он решил их запугать. - Если нельзя говорить о деньгах, - начал он, обращаясь к Жану Бычье Сердце, - позволено ли мне поговорить о чем-нибудь другом?
- Говорите! - только и сказал Жан Бычье Сердце.
- Я знаю человека, поручившего вам охранять меня.
- Поздравляю! - ответил Жан. - Желаю вам побольше таких знакомых, но, откровенно говоря, они встречаются редко.
- Когда я отсюда выйду, - решительно продолжал г-н де Вальженез, - а ведь это рано или поздно произойдет, не так ли?..
- Вполне возможно, - заметил плотник.
- ...когда я отсюда выйду, я заявлю в полицию, и через час он будет арестован.
- Господин Сальватор? Арестован? Да вы что?! - вскричал Жан Бычье Сердце. - Никогда в жизни!
- Ага! Его зовут Сальватор? - молвил Лоредан. - А вот я знавал его под другим именем.
- Имя значения не имеет. Я запрещаю вам трогать этого человека, понятно? Мне плевать, что вы граф.
- Вы мне запрещаете, вы?..
- Да, я! Впрочем, он и сам сумеет защититься.
- Это мы еще увидим... Я прикажу его арестовать, и можете быть уверены: о вас я тоже не забуду.
- Вы о нас не забудете?
- Вы же знаете, я полагаю, о существовании галер?
- Галеры? - испугался Туссен Бунтовщик и заметно побледнел.
- Ты же видишь, что его сиятельство сначала сделал нам честь, пытаясь нас напоить, потом оскорбил, подкупая, а теперь решил пошутить! - заметил Жан Бычье Сердце.
- В таком случае шутка плохая, - проворчал угольщик.
- Как верно то, что меня зовут Лоредан де Вальженез, - не теряя хладнокровия, выговорил пленник, - я даю слово, что через два часа после моего освобождения вы будете арестованы - все трое!
- Слышал, Жан? - вполголоса спросил Туссен. - Похоже, он не шутит.
- Все трое, повторяю: вы, господин угольщик по прозвищу Туссен Бунтовщик; вы, господин плотник по прозвищу Жан Бычье Сердце, и, наконец, ваш главарь, господин Сальватор.
- И вы это сделаете? - спросил Бартелеми, скрестив на груди руки и пристально глядя на пленника.
- Да! - убежденно проговорил граф, понимая, что настала решительная минута и что опасно, может быть, проявлять решимость, но еще опаснее бездействовать.
- Вы даете в том ваше слово?
- Слово дворянина!
- Он сделает как говорит, дружище Жан! - вскричал Туссен.
Бартелеми Лелонг покачал головой:
- Нет, дружище Туссен, не сделает.
- Почему, Жан?
- А мы ему помешаем!
Настала очередь графа содрогнуться, когда он услышал, каким тоном были произнесены эти слова, и увидел физиономию плотника, у которого не дрогнул ни один мускул, настолько он был полон решимости.
- Что ты хочешь этим сказать, Жан? - спросил Туссен.
- Когда он лежал тут недавно на столе без чувств...
- Ну?
- ...что бы случилось, если бы он умер? |
|