В категории материалов: 184
Показано материалов: 146-150 |
Страницы: « 1 2 ... 28 29 30 31 32 ... 36 37 » |
|
Так странно: у меня в последнее время предчувствие близкой смерти... -- И по устам герцога скользнула печальная и в то же время чарующая улыбка. -- О, Господи! -- воскликнула Анна, и ужас, прозвучавший в ее голосе, лучше всяких слов доказывал, насколько сильнее было ее чувство к герцогу, чем она желала показать. -- Я сказал это, сударыня, отнюдь не для того, чтобы испугать вас. О нет! То, что я сказал, просто смешно, и поверьте, меня нисколько не беспокоит такая игра воображения. Но слова, только что произнесенные вами, надежда, почти поданная мне, искупили заранее все, даже мою гибель. -- Теперь и я признаюсь вам, герцог, -- проговорила Анна. -- И меня тоже преследует предчувствие, преследуют сны. Мне снилось, что я вижу вас: вы лежали на земле, окровавленный, раненный... -- Раненный в левый бок, ножом? -- перебил ее герцог. -- Да, именно так, милорд: в левый бок, ножом. Кто мог рассказать вам, что я видела такой сон? Я поверяла его только Богу, да и то в молитве. -- Этого довольно, сударыня. Вы любите меня, и это все. -- Я люблю вас? Я? -- Да, вы. Разве Бог послал бы вам те же сны, что и мне, если б вы меня не любили? Разве являлись бы нам те же предчувствия, если б сердце не связывало наши жизни? Вы любите меня, моя королева! Будете ли вы оплакивать меня? -- О, Боже! Боже! -- воскликнула Анна Австрийская. -- Это больше, чем я в силах вынести. Герцог, молю вас, ради всего святого, оставьте меня, уйдите! Я не знаю, люблю ли я вас или нет, но я твердо знаю, что не нарушу своих клятв. Сжальтесь же надо мной, уезжайте! Если вас ранят во Франции, если вы умрете во Франции, если у меня будет хоть мысль, что любовь ко мне стала причиной вашей гибели, я не перенесу этого, я сойду с ума! Уезжайте же, уезжайте, умоляю вас! -- О, как вы прекрасны сейчас! Как я люблю вас! -- проговорил Бекингэм. -- Уезжайте! Уезжайте! Молю вас! Позже вы вернетесь. Вернитесь сюда в качестве посла, в качестве министра, вернитесь в сопровождении телохранителей, готовых защитить вас, слуг, обязанных охранять вас... Тогда я не буду трепетать за вашу жизнь и буду счастлива увидеть вас. -- Неужели правда то, что вы говорите? -- Да. -- Тогда... тогда в знак вашего прощения дайте мне что-нибудь, какую-нибудь вещицу, принадлежащую вам, которая служила бы доказательством, что все это не приснилось мне. Какую-нибудь вещицу, которую вы носили и которую я тоже мог бы носить... перстень, цепочку... -- И вы уедете... уедете, если я исполню вашу просьбу? -- Да. -- Немедленно? -- Да. -- Вы покинете Францию? Вернетесь в Англию? -- Да, клянусь вам. -- Подождите тогда, подождите... Анна Австрийская удалилась к себе и почти тотчас же вернулась, держа в руках ларец розового дерева с золотой инкрустацией, воспроизводившей ее монограмму. -- Возьмите это, милорд, -- сказала она. -- Возьмите и храните на память обо мне. Герцог Бекингэм взял ларец и вновь упал к ее ногам. -- Вы обещали мне уехать, -- произнесла королева. -- И я сдержу свое слово! Вашу руку, сударыня, вашу руку, и я удалюсь. Королева Анна протянула руку, закрыв глаза и другой рукой опираясь на Эстефанию, ибо чувствовала, что силы готовы оставить ее. Бекингэм страстно прильнул губами к этой прекрасной руке. -- Не позднее чем через полгода, сударыня, -- проговорил он, поднимаясь, -- я вновь увижу вас, хотя бы мне для этого пришлось перевернуть небо и землю. И, верный данному слову, он выбежал из комнаты. В коридоре он нашел г-жу Бонасье, которая с теми же предосторожностями и с тем же успехом вывела его за пределы Лувра.
XIII. ГОСПОДИН БОНАСЬЕ
Во всей этой истории, как читатель мог заметить, был один человек, которым, несмотря на тяжелое его положение, никто не интересовался. Человек этот был г-н Бонасье, почтенная жертва интриг политических и любовных, так тесно сплетавшихся между собой в ту эпоху, богатую рыцарскими подвигами и в то же время любовными похождениями. К счастью -- помнит ли или не помнит об этом читатель, -- мы обещали не терять его из виду. Сыщики, арестовавшие его, препроводили его прямым путем в Бастилию и там, трепещущего, провели мимо взвода солдат, заряжавших свои мушкеты. Затем, оказавшись в полуподземном длинном коридоре, он подвергся со стороны своих провожатых самому жестокому обращению и был осыпан самыми грубыми ругательствами. Сыщики, видя, что имеют дело с человеком недворянского происхождения, обошлись с ним, как с последним нищим. Спустя полчаса явился писарь, положивший конец его мучениям, но не его беспокойству, дав распоряжение отвести его в комнату для допроса. Обычно арестованных допрашивали в их камерах, но с г-ном Бонасье не считали нужным стесняться. Двое конвойных, схватив злополучного галантерейщика, заставили его пройти по двору, ввели в коридор, где стояло еще трое часовых, открыли какую-то дверь и втолкнули его в комнату со сводчатым потолком, где были только стол, стул и где находился комиссар. Комиссар восседал на стуле и что-то писал за столом. Конвойные подвели арестанта к столу и по знаку комиссара удалились на такое расстояние, чтобы до них не мог достигнуть звук его голоса. Комиссар, который до сих пор склонял голову над своими бумагами, вдруг поднял глаза, желая проверить, кто стоит перед ним. Вид у него был неприветливый -- заостренный нос, желтые выдающиеся скулы, глаза маленькие, но живые и проницательные. В лице было нечто напоминающее одновременно и куницу и лису. Голова на длинной, подвижной шее, вытягивающейся из ворота черной судейской мантии, покачивалась, словно голова черепахи, вытягивающаяся из-под ее брони. Комиссар прежде всего осведомился об имени и фамилии г-на Бонасье, о роде занятий и месте его жительства. Допрашиваемый ответил, что зовут его Жак-Мишель Бонасье, что ему пятьдесят один год, что он бывший владелец галантерейной лавки, ныне оставивший торговлю, и живет на улице Могильщиков, в доме номер одиннадцать. После этого комиссар вместо продолжения допроса произнес длинную речь об опасности, которая грозит маленькому человеку, осмелившемуся сунуться в политику. Кроме того, он пустился в пространное повествование о могуществе и силе г-на кардинала, этого непревзойденного министра, этого победителя всех прежних министров, являющего блистательный пример для министров будущих, действиям и власти которого никто не может противиться безнаказанно. По окончании этой части своей речи, вперив ястребиный взгляд в несчастного Бонасье, комиссар предложил ему поразмыслить о своем положении. Размышления галантерейщика были несложны: он проклинал день и час, когда г-н де Ла Порт вздумал женить его на своей крестнице, и в особенности тот час, когда эта крестница была причислена к бельевой королевы. Основой характера г-на Бонасье был глубочайший эгоизм в соединении с отчаянной скупостью, приправленной величайшей трусостью. Любовь, испытываемая им к молодой жене, была чувством второстепенным и не могла бороться с врожденными свойствами, только что перечисленными нами. Бонасье серьезно обдумал то, что ему сказали. -- Но, господин комиссар, -- заговорил он с полным хладнокровием, -- поверьте, что я более чем кто-либо знаю и ценю все достоинства его несравненного высокопреосвященства, который оказывает нам честь управлять нами. -- Неужели? -- недоверчиво спросил комиссар. -- А если это действительно так, то как же вы попали в Бастилию? -- Как или, вернее, за что я нахожусь здесь -- вот этого я никак не могу сказать вам, ибо мне это и самому неизвестно. |
|
Они мое счастье, мое сокровище, моя надежда! Каждая встреча с вами -- это алмаз, который я прячу в сокровищницу моей души. Сегодняшняя встреча -- четвертая драгоценность, оброненная вами и подобранная мной. Ведь за три года, сударыня, я видел вас всего четыре раза: о первой встрече я только что говорил вам, второй раз я видел вас у госпожи де Шеврез, третий раз -- в амьенских садах.. -- Герцог, -- краснея, прошептала королева, -- не вспоминайте об этом вечере! -- О нет, напротив: вспомним о нем, сударыня! Это самый счастливый, самый радостный вечер в моей жизни. Помните ли вы, какая была ночь? Воздух был нежен и напоен благоуханиями. На синем небе поблескивали звезды. О, в тот раз, сударыня, мне удалось на короткие мгновения остаться с вами наедине. В тот раз вы готовы были обо всем рассказать мне -- об одиночестве вашем и о страданиях вашей души. Вы опирались на мою руку... вот на эту самую. Наклоняясь, я чувствовал, как ваши дивные волосы касаются моего лица, и каждое прикосновение заставляло меня трепетать с ног до головы. Королева, о королева моя! Вы не знаете, какое небесное счастье, какое райское блаженство заключено в таком мгновении!.. Все владения мои, богатство, славу, все дни, которые осталось мне еще прожить, готов я отдать за такое мгновение, за такую ночь! Ибо в ту ночь, сударыня, в ту ночь вы любили меня, клянусь вам!.. -- Милорд, возможно... да, очарование местности, прелесть того дивного вечера, действие вашего взгляда, все бесчисленные обстоятельства, сливающиеся подчас вместе, чтобы погубить женщину, объединились вокруг меня в тот роковой вечер. Но вы видели, милорд, королева пришла на помощь слабеющей женщине: при первом же слове, которое вы осмелились произнести, при первой вольности, на которую я должна была ответить, я позвала свою прислужницу. -- О да, это правда. И всякая другая любовь не выдержала бы такого испытания. Но моя любовь, преодолев его, разгорелась еще сильнее, завладела моим сердцем навеки. Вы думали, что, вернувшись в Париж, спаслись от меня, вы думали, что я не осмелюсь оставить сокровища, которые мой господин поручил мне охранять. Но какое мне дело до всех сокровищ, до всех королей на всем земном шаре! Не прошло и недели, как я вернулся, сударыня. На этот раз вам не в чем было упрекнуть меня. Я рискнул милостью моего короля, рискнул жизнью, чтобы увидеть вас хоть на одно мгновение, я даже не коснулся вашей руки, и вы простили меня, увидев мое раскаяние и покорность. -- Да, но клевета воспользовалась всеми этими безумствами, в которых я -- вы знаете это, милорд, -- была неповинна. Король, подстрекаемый господином кардиналом, страшно разгневался. Госпожа де Верне была удалена, Пюнтаж изгнан из Франции, госпожа де Шеврез впала в немилость. Когда же вы пожелали вернуться во Францию в качестве посла, король лично, -- вспомните, милорд, -- король лично воспротивился этому. -- Да, и Франция заплатит войной за отказ своего короля. Я лишен возможности видеть вас, сударыня, -- что ж, я хочу, чтобы вы каждый день слышали обо мне. Знаете ли вы, что за цель имела экспедиция на остров Рэ и союз с протестантами Ла-Рошели, который я замышляю? Удовольствие увидеть вас. Я не могу надеяться с оружием в руках овладеть Парижем, это я знаю. Но за этой войной последует заключение мира, заключение мира потребует переговоров, вести переговоры будет поручено мне. Тогда уж не посмеют не принять меня, и я вернусь в Париж, и увижу вас хоть на одно мгновение, и буду счастлив. Тысячи людей, правда, за это счастье заплатят своей жизнью. Но мне не будет до этого никакого дела, лишь бы увидеть вас! Все это, быть может, безумие, бред, но скажите, у какой женщины был обожатель более страстный? У какой королевы более преданный слуга? -- Милорд, милорд, в свое оправдание вы приводите доводы, порочащие вас. Доказательства любви, о которых вы говорите, -- ведь это почти преступление. -- Только потому, что вы не любите меня, сударыня. Если бы вы любили меня, все это представлялось бы вам иным. Но если б вы любили меня... если б вы любили меня, счастье было бы чрезмерным, и я сошел бы с ума! Да, госпожа де Шеврез, о которой вы только что упомянули, госпожа де Шеврез была менее жестока: Голланд любил ее, и она отвечала на его любовь. -- Госпожа де Шеврез не была королевой, -- прошептала Анна Австрийская, не в силах устоять перед выражением такого глубокого чувства. -- Значит, вы любили бы меня, вы, сударыня, если б не были королевой? Скажите, любили бы? Осмелюсь ли я поверить, что только сан заставляет вас быть столь непреклонной? Могу ли поверить, что, будь вы госпожа де Шеврез, бедный Бекингэм мог бы лелеять надежду?.. Благодарю за эти сладостные слова, о моя прекрасная королева, тысячу раз благодарю! -- Милорд, вы не так поняли, не так истолковали мои слова. Я не хотела сказать... -- Молчите, молчите! -- проговорил герцог. -- Если счастье мне даровала ошибка, не будьте так жестоки, чтобы исправлять ее. Вы сами сказали: меня заманили в ловушку. Возможно, мне это будет стоить жизни... |
|
XII. ДЖОРДЖ ВИЛЛЬЕРС, ГЕРЦОГ БЕКИНГЭМСКИЙ
Госпожа Бонасье и герцог без особых трудностей вошли в Лувр. Г-жу Бонасье знали как женщину, принадлежавшую к штату королевы, а герцог был в форме мушкетеров г-на де Тревиля, рота которого, как мы уже упоминали, в тот вечер несла караул во дворце. Впрочем, Жермен был слепо предан королеве и, случись что-нибудь, г-жу Бонасье обвинили бы только в том, что она провела в Лувр своего любовника. Этим бы все и кончилось. Она приняла бы грех на себя, доброе имя ее было бы, правда, загублено, но что значит для сильных мира доброе имя какой-то жалкой галантерейщицы! Войдя во двор, герцог и г-жа Бонасье прошли шагов двадцать пять вдоль каменной ограды. Затем г-жа Бонасье нажала на ручку небольшой служебной двери, открытой днем, но обычно запиравшейся на ночь. Дверь подалась. Они вошли. Кругом было темно, но г-же Бонасье были хорошо знакомы все ходы и переходы в этой части Лувра, отведенной для дворцовых служащих. Заперев за собой дверь, она взяла герцога за руку, сделала осторожно несколько шагов, ухватилась за перила, коснулась ногой ступеньки и начала подниматься. Герцог следовал за ней. Они достигли третьего этажа. Здесь г-жа Бонасье свернула вправо, провела своего спутника по длинному коридору и спустилась на один этаж, прошла еще несколько шагов, вложила ключ в замок, отперла дверь и ввела герцога в комнату, освещенную только ночной лампой. -- Побудьте здесь, милорд, -- шепнула она. -- Сейчас придут. Сказав это, она вышла в ту же дверь и заперла ее за собой на ключ, так что герцог оказался пленником в полном смысле этого слова. Нельзя не отметить, что герцог Бекингэм, несмотря на полное одиночество, в котором он очутился, не почувствовал страха. Одной из наиболее замечательных черт его характера была жажда приключений и любовь ко всему романтическому. Смелый, мужественный и предприимчивый, он не впервые рисковал жизнью при подобных обстоятельствах. Ему было уже известно, что послание Анны Австрийской, заставившее его примчаться в Париж, было подложным и должно было заманить его в ловушку. Но, вместо того чтобы вернуться в Лондон, он, пользуясь случившимся, просил передать королеве, что не уедет, не повидавшись с ней. Королева вначале решительно отказала, затем, опасаясь, что герцог, доведенный ее отказом до отчаяния, натворит каких-нибудь безумств, уже решилась принять его, с тем чтобы упросить немедленно уехать. Но в тот самый вечер, когда она приняла это решение, похитили г-жу Бонасье, которой было поручено отправиться за герцогом и провести его в Лувр. Два дня никто не знал, что с нею, и все приостановилось. Но, лишь только г-жа Бонасье, вырвавшись на свободу, повидалась с де Ла Портом, все снова пришло в движение, и она довела до конца опасное предприятие, которое, не будь она похищена, осуществилось бы тремя днями раньше. Оставшись один, герцог подошел к зеркалу. Мушкетерское платье очень шло ему. Ему было тридцать пять лет, и он недаром слыл самым красивым вельможей и самым изысканным кавалером как во всей Франции, так и в Англии. Любимец двух королей, обладатель многих миллионов, пользуясь неслыханной властью в стране, которую он по своей прихоти то будоражил, то успокаивал, подчиняясь только своим капризам, Джордж Вилльерс, герцог Бекингэмский, вел сказочное существование, способное даже спустя столетия вызывать удивление потомков. Уверенный в себе, убежденный, что законы, управляющие другими людьми, не имеют к нему отношения, уповая на свое могущество, он шел прямо к цели, поставленной себе, хотя бы эта цель и была так ослепительна и высока, что всякому другому казалось бы безумием даже помышлять о ней. Все это вместе придало ему решимости искать встреч с прекрасной и недоступной Анной Австрийской и, ослепив ее, пробудить в ней любовь. Итак, Джордж Вилльерс остановился, как мы уже говорили, перед зеркалом. Поправив свои прекрасные золотистые волосы, несколько примятые мушкетерской шляпой, закрутив усы, преисполненный радости, счастливый и гордый тем, что близок долгожданный миг, он улыбнулся своему отражению, полный гордости и надежды. В эту самую минуту отворилась дверь, скрытая в обивке стены, и в комнату вошла женщина. Герцог увидел ее в зеркале. Он вскрикнул -- это была королева! Анне Австрийской было в то время лет двадцать шесть или двадцать семь, и она находилась в полном расцвете своей красоты. У нее была походка королевы или богини. Отливавшие изумрудом глаза казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время величия. Маленький ярко-алый рот не портила даже нижняя губа, слегка выпяченная, как у всех отпрысков австрийского королевского дома, -- она была прелестна, когда улыбалась, но умела выразить и глубокое пренебрежение. Кожа ее славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах. Наконец, волосы, белокурые в юности и принявшие постепенно каштановый оттенок, завитые и слегка припудренные, очаровательно обрамляли ее лицо, которому самый строгий критик мог пожелать разве только несколько менее яркой окраски, а самый требовательный скульптор -- больше тонкости в линии носа. Герцог Бекингэм на мгновение застыл, ослепленный: никогда Анна Австрийская не казалась ему такой прекрасной во время балов, празднеств и увеселений, как сейчас, когда она, в простом платье белого шелка, вошла в комнату в сопровождении доньи Эстефании, единственной из ее испанских прислужниц, не ставшей еще жертвой ревности короля и происков кардинала Ришелье. Анна Австрийская сделала шаг навстречу герцогу. Бекингэм упал к ее ногам и, раньше чем королева успела помешать ему, поднес край ее платья к своим губам. -- Герцог, вы уже знаете, что не я продиктовала то письмо. -- О да, сударыня, да, ваше величество! -- воскликнул герцог. -- Я знаю, что был глупцом, безумцем, поверив, что мрамор может ожить, снег -- излучить тепло. Но что же делать: когда любишь, так легко поверить в ответную любовь! А затем, я совершил это путешествие недаром, если я все же вижу вас. -- Да, -- ответила Анна Австрийская, -- но вам известно, почему я согласилась увидеться с вами. Беспощадный ко всем моим горестям, вы упорно отказывались покинуть этот город, хотя, оставаясь здесь, вы рискуете жизнью и заставляете меня рисковать моей честью. Я согласилась увидеться с вами, чтобы сказать, что все разделяет нас -- морские глубины, вражда между нашими королевствами, святость принесенных клятв. Святотатство -- бороться против всего этого, милорд! Я согласилась увидеться с вами, наконец, для того, чтобы сказать вам, что мы не должны больше встречаться. -- Продолжайте, сударыня, продолжайте, королева! -- проговорил Бекингэм. -- Нежность вашего голоса смягчает жестокость ваших слов... Вы говорите о святотатстве. Но святотатство -- разлучать сердца, которые Бог создал друг для друга. -- Милорд, -- воскликнула королева, -- вы забываете: я никогда не говорила, что люблю вас! -- Но вы никогда не говорили мне и того, что не любите меня. И, право же, произнести такие слова -- это было бы слишком жестоко со стороны вашего величества. Ибо, скажите мне, где вы найдете такую любовь, как моя, любовь, которую не могли погасить ни разлука, ни время, ни безнадежность? Любовь, готовую удовлетвориться оброненной ленточкой, задумчивым взглядом, нечаянно вырвавшимся словом? Вот уже три года, сударыня, как я впервые увидел вас, и вот уже три года, как я вас так люблю! Хотите, я расскажу, как вы были одеты, когда я впервые увидел вас? Хотите, я подробно опишу даже отделку на вашем платье?.. Я вижу вас, как сейчас. Вы сидели на подушках, по испанскому обычаю. На вас было зеленое атласное платье, шитое серебром и золотом, широкие свисающие рукава были приподняты выше локтя, оставляя свободными ваши прекрасные руки, вот эти дивные руки, и скреплены застежками из крупных алмазов. Шею прикрывали кружевные рюши. На голове у вас была маленькая шапочка того же цвета, что и платье, а на шапочке -- перо цапли... О да, да, я закрываю глаза -- я вижу вас такой, какой вы были тогда! Я открываю их -- и вижу вас такой, как сейчас, то есть во сто крат прекраснее! -- Какое безумие! -- прошептала Анна Австрийская, у которой не хватило мужества рассердиться на герцога за то, что он так бережно сохранил в своем сердце ее образ. -- Какое безумие питать такими воспоминаниями бесполезную страсть! -- Чем же мне жить иначе? Ведь у меня нет ничего, кроме воспоминаний! |
|
Ведь ты попросил передать им, что я их жду? -- Да, сударь. -- Хорошо. Тогда оставайся на месте. Если они придут, расскажи им о том, что произошло. Пусть они ожидают меня в кабачке "Сосновая шишка". Здесь оставаться для них небезопасно. Возможно, что за домом следят. Я бегу к господину де Тревилю, чтобы поставить его в известность, и приду к ним в кабачок. -- Слушаюсь, сударь, -- сказал Планше. -- Но ты побудешь здесь? Не струсишь? -- спросил д'Артаньян, возвращаясь назад и стараясь ободрить своего слугу. -- Будьте спокойны, сударь, -- ответил Планше. -- Вы еще не знаете меня. Я умею быть храбрым, когда постараюсь, поверьте мне. Вся штука в том, чтобы постараться. Кроме того, я из Пикардии. -- Итак, решено, -- сказал д'Артаньян. -- Ты скорее дашь убить себя, чем покинешь свой пост? -- Да, сударь. Нет такой вещи, которой бы я не сделал, чтобы доказать моему господину, как я ему предан. "Великолепно! -- подумал д'Артаньян. -- По-видимому, средство, которое я применил к этому парню, удачно. Придется пользоваться им при случае". И со всей скоростью, на которую были способны его ноги, уже порядочно за этот день утомленные беготней, он направился на улицу Старой Голубятни. Господина де Тревиля не оказалось дома. Его рота несла караул в Лувре. Он находился там вместе со своей ротой. Необходимо было добраться до г-на де Тревиля. Его нужно было уведомить о случившемся. Д'Артаньян решил попробовать, не удастся ли проникнуть в Лувр. Пропуском ему должна была служить форма гвардейца роты г-на Дезэссара. Он пошел по улице Пти-Огюстен и дальше по набережной, рассчитывая пройти через Новый мост. Мелькнула у него мысль воспользоваться паромом, но, уже спустившись к реке, он машинально сунул руку в карман и убедился, что у него нечем заплатить за перевоз. Дойдя до улицы Генего, он вдруг заметил людей, выходивших из-за угла улицы Дофина. Их было двое -- мужчина и женщина. Что-то в их облике поразило д'Артаньяна. Женщина фигурой напоминала г-жу Бонасье, а мужчина был поразительно похож на Арамиса. Женщина к тому же была закутана в черную накидку, которая в памяти д'Артаньяна запечатлелась такой, какой он видел ее на фоне окна на улице Вожирар и двери На улице Лагарп. Мужчина же был в форме мушкетера. Капюшон накидки был низко опущен на лицо женщины, мужчина прикрывал свое лицо носовым платком. Эта предосторожность доказывала, что оба они старались не быть узнанными. Они пошли по мосту. Путь д'Артаньяна также вел через мост, раз он собирался в Лувр. Д'Артаньян последовал за ними. Он не прошел и десяти шагов, как уже был твердо уверен, что женщина -- г-жа Бонасье, а мужчина -- Арамис. И сразу же все подозрения, порожденные ревностью, вновь проснулись в его душе. Он был обманут, обманут другом и обманут женщиной, которую любил уже как любовницу. Г-жа Бонасье клялась ему всеми богами, что не знает Арамиса, и менее четверти часа спустя он встречает ее под руку с Арамисом. Д'Артаньян даже не подумал о том, что с хорошенькой галантерейщицей он познакомился всего каких-нибудь три часа назад, что она ничем с ним не связана, разве только чувством благодарности за освобождение из рук сыщиков, собиравшихся ее похитить, и что она ему ничего не обещала. Он чувствовал себя любовником, оскорбленным, обманутым, осмеянным. Бешенство охватило его, и кровь волной залила его лицо. Он решил узнать правду. Молодая женщина и ее спутник заметили, что за ними следят, и ускорили шаг. Д'Артаньян почти бегом обогнал их и затем, повернув обратно, столкнулся с ними в тот миг, когда они проходили мимо изваяния Самаритянки, освещенного фонарем, который отбрасывал свет на всю эту часть моста. Д'Артаньян остановился перед ними, и они также были вынуждены остановиться. -- Что вам угодно, сударь? -- спросил, отступая на шаг, мушкетер, иностранный выговор которого заставил д'Артаньяна понять, что в одной части своих предположений он ошибся. -- Это не Арамис! -- воскликнул он. -- Нет, сударь, не Арамис. Судя по вашему восклицанию, вы приняли меня за другого, потому я прощаю вам. -- Вы прощаете мне? -- воскликнул д'Артаньян. -- Да, -- произнес незнакомец. -- Разрешите мне пройти, раз у вас ко мне нет никакого дела. -- Вы правы, сударь, -- сказал д'Артаньян, -- у меня к вам нет никакого дела. Но у меня есть дело к вашей даме. -- К моей даме? Вы же не знаете ее! -- удивился незнакомец. -- Вы ошибаетесь, сударь, я ее знаю. -- Ах, -- воскликнула с упреком г-жа Бонасье, -- вы дали мне слово дворянина и военного, я думала, что могу положиться на вашу честь! -- А вы, сударыня, вы... -- смущенно пролепетал д'Артаньян, -- вы обещали мне... -- Обопритесь на мою руку, сударыня, -- произнес иностранец, -- и пойдемте дальше. Д'Артаньян, оглушенный, растерянный, продолжал стоять, скрестив руки на груди, перед г-жой Бонасье и ее спутником. Мушкетер шагнул вперед и рукой отстранил д'Артаньяна. Д'Артаньян, отскочив назад, выхватил шпагу. Иностранец с быстротой молнии выхватил свою. -- Ради всего святого, милорд! -- вскрикнула г-жа Бонасье, бросаясь между ними и руками хватаясь за шпаги. -- Милорд! -- вскрикнул д'Артаньян, осененный внезапной мыслью. -- Милорд!.. Простите, сударь... Но неужели вы... -- Милорд -- герцог Бекингэм, -- вполголоса проговорила г-жа Бонасье. -- И теперь вы можете погубить всех нас. -- Милорд и вы, сударыня, прошу вас, простите, простите меня!.. Но я ведь люблю ее, милорд, и ревновал. Вы ведь знаете, милорд, что такое любовь! Простите меня и скажите, не могу ли я отдать свою жизнь за вашу милость? -- Вы честный юноша, -- произнес герцог, протягивая д'Артаньяну руку, которую тот почтительно пожал. -- Вы предлагаете мне свои услуги -- я принимаю их. Проводите нас до Лувра, и, если заметите, что кто-нибудь за нами следует, убейте этого человека. Д'Артаньян, держа в руках обнаженную шпагу, пропустил г-жу Бонасье и герцога на двадцать шагов вперед и последовал за ними, готовый в точности исполнить приказание благородного и изящного министра Карла I. К счастью, однако, молодому герою не представился в этот вечер случай доказать на деле свою преданность, и молодая женщина вместе с представительным мушкетером, никем не потревоженные, достигли Лувра и были впущены через калитку против улицы Эшель. Что касается д'Артаньяна, то он поспешил в кабачок "Сосновая шишка", где его ожидали Портос и Арамис. Не объясняя им, по какому поводу он их побеспокоил, он только сообщил, что сам справился с делом, для которого, как ему показалось, могла понадобиться их помощь. А теперь, увлеченные нашим повествованием, предоставим нашим трем друзьям вернуться каждому к себе домой и проследуем по закоулкам Лувра за герцогом Бекингэмским и его спутницей. |
|
Я умоляю вас об этом во имя того чувства, которое вы ко мне питаете, во имя услуги, которую вы мне оказали и которую я никогда в жизни не забуду! Поверьте моим словам! Не думайте больше обо мне, я не существую больше для вас, словно вы меня никогда не видели. -- Должен ли Арамис поступить так же, как я? -- спросил д'Артаньян, задетый ее словами. -- Вот уже два или три раза вы произнесли это имя, сударь. А между тем я говорила вам, что оно мне незнакомо. -- Вы не знаете человека, в окно которого вы стучались? Да что вы, сударыня! Вы считаете меня чересчур легковерным. -- Признайтесь, что вы сочинили всю эту историю и выдумали этого Арамиса, лишь бы вызвать меня на откровенность. -- Я ничего не сочиняю, сударыня, я ничего не выдумываю. Я говорю чистейшую правду. -- И вы говорите, что один из ваших друзей живет в этом доме? -- Я говорю это и повторяю в третий раз: это дом, где живет мой друг, и друг этот -- Арамис. -- Все это со временем разъяснится, -- прошептала молодая женщина, -- а пока, сударь, молчите! -- Если бы вы могли читать в моем сердце, открытом перед вами, -- сказал д'Артаньян, -- вы увидели бы в нем такое горячее любопытство, что сжалились бы надо мной, и такую любовь, что в ту же минуту удовлетворили бы это любопытство! Не нужно опасаться тех, кто вас любит. -- Вы очень быстро заговорили о любви, -- сказала молодая женщина, покачав головой. -- Любовь проснулась во мне быстро и впервые. Ведь мне нет и двадцати лет. Госпожа Бонасье искоса взглянула на него. -- Послушайте, я уже напал на след, -- сказал д'Артаньян. -- Три месяца назад я чуть не подрался на дуэли с Арамисом из-за такого же платка, как тот, который вы показали женщине, находившейся у него, из-за платка с таким же точно гербом. -- Клянусь вам, сударь, -- произнесла молодая женщина, -- вы ужасно утомляете меня этими расспросами. -- Но вы, сударыня, вы, такая осторожная... если б у вас при аресте нашли такой платок, вас бы это разве не скомпрометировало? -- Почему? Разве инициалы не мои? "К. Б." -- Констанция Бонасье. -- Или Камилла де Буа-Траси. -- Молчите, сударь! Молчите! Если опасность, которой я подвергаюсь, не может остановить вас, то подумайте об опасностях, угрожающих вам. -- Мне? -- Да, вам. За знакомство со мной вы можете заплатить тюрьмой, заплатить жизнью. -- Тогда я больше не отойду от вас! -- Сударь... -- проговорила молодая женщина, с мольбой ломая руки, -- сударь, я взываю к чести военного, к благородству дворянина -- уйдите! Слышите: бьет полночь, меня ждут в этот час. -- Сударыня, -- сказал д'Артаньян с поклоном, -- я не смею отказать тому, кто так просит меня. Успокойтесь, я ухожу. -- Вы не пойдете за мной, не станете выслеживать меня? -- Я немедленно вернусь к себе домой. -- Ах, я знала, что вы честный юноша! -- воскликнула г-жа Бонасье, протягивая ему одну руку, а другой берясь за молоток у небольшой двери, проделанной в каменной стене. Д'Артаньян схватил протянутую ему руку и страстно припал к ней губами. -- Лучше бы я никогда не встречал вас! -- воскликнул он с той грубостью, которую женщины нередко предпочитают изысканной любезности, ибо она позволяет заглянуть в глубину мыслей и доказывает, что чувство берет верх над рассудком. -- Нет... -- проговорила г-жа Бонасье почти ласково, пожимая руку д'Артаньяну, который все еще не отпускал ее руки, -- нет, я не могу сказать этого: то, что не удалось сегодня, возможно, удастся в будущем. Кто знает, если я когда-нибудь буду свободна, не удовлетворю ли я тогда ваше любопытство... -- А любовь моя -- может ли и она питаться такой надеждой? -- в порыве восторга воскликнул юноша. -- О, тут я не хочу себя связывать! Это будет зависеть от тех чувств, которые вы сумеете мне внушить. -- Значит, пока что, сударыня... -- Пока что, сударь, я испытываю только благодарность. -- Вы чересчур милы, -- с грустью проговорил д'Артаньян, -- и злоупотребляете моей любовью. -- Нет, я только пользуюсь вашим благородством, сударь. Но поверьте, есть люди, умеющие не забывать своих обещаний. -- О, вы делаете меня счастливейшим из смертных! Не забывайте этого вечера, не забывайте этого обещания! -- Будьте спокойны! Когда придет время, я вспомню все. А сейчас уходите, ради всего святого, уходите! Меня ждали ровно в двенадцать, и я уже запаздываю. -- На пять минут. -- При известных обстоятельствах пять минут -- это пять столетий. -- Когда любишь! -- А кто вам сказал, что дело идет не о влюбленном? -- Вас ждет мужчина! -- воскликнул д'Артаньян. -- Мужчина! -- Ну вот, наш спор начинается сначала, -- произнесла г-жа Бонасье с легкой улыбкой, в которой сквозил оттенок нетерпения. -- Нет-нет! Я ухожу, ухожу. Я верю вам, я хочу, чтобы вы поверили в мою преданность, даже если эта преданность и граничит с глупостью. Прощайте, сударыня, прощайте! И, словно не чувствуя себя в силах отпустить ее руку иначе, как оторвавшись от нее, он неожиданно бросился прочь. Г-жа Бонасье между тем, взяв в руки молоток, постучала в дверь точно так же, как прежде в окно: три медленных удара через равные промежутки. Добежав до угла, д'Артаньян оглянулся. Дверь успела раскрыться и захлопнуться. Хорошенькой жены галантерейщика уже не было видно. Д'Артаньян продолжал свой путь. Он дал слово не подсматривать за г-жой Бонасье, и, даже если б жизнь его зависела от того, куда именно она шла, или от того, кто будет ее провожать, он все равно пошел бы к себе домой, раз дал слово, что сделает это. Не прошло и пяти минут, как он уже был на улице Могильщиков,. "Бедный Атос! -- думал он. -- Он не поймет, что все это значит. Он уснул, должно быть, ожидая меня, или же отправился домой, а там узнал, что у него была женщина. Женщина у Атоса! Впрочем, была ведь женщина у Арамиса. Все это очень странно, и мне очень хотелось бы знать, чем все это кончится". -- Плохо, сударь, плохо! -- послышался голос, в котором д'Артаньян узнал голос Планше. Дело в том, что, разговаривая с самим собою вслух, как это случается с людьми, чем-либо сильно озабоченными, он незаметно для самого себя очутился в подъезде своего дома, в глубине которого поднималась лестница, ведущая в его квартиру. -- Как -- плохо? Что ты хочешь этим сказать, дурак? -- спросил д'Артаньян. -- Что здесь произошло? -- Всякие несчастья. -- Какие? -- Во-первых, арестовали господина Атоса. -- Арестовали? Атос арестован? За что? -- Его застали у вас. Его приняли за вас. -- Кто же его арестовал? -- Стражники. Их позвали на помощь те люди в черном, которых вы прогнали. -- Но почему он не назвался, не объяснил, что не имеет никакого отношения к этому делу? -- Он бы ни за что этого не сделал, сударь. Вместо этого он подошел поближе ко мне и шепнул: "Сейчас необходимо быть свободным твоему господину, а не мне. Ему известно все, а мне ничего. Пусть думают, что он под арестом, и это даст ему время действовать. Дня через три я скажу им, кто я, и им придется меня выпустить". -- Браво, Атос! Благородная душа! -- прошептал д'Артаньян. -- Узнаю его в этом поступке. Что же сделали стражники? -- Четверо из них увели его, не знаю куда -- в Бастилию или в Фор-Левек. Двое остались с людьми в черном, которые все перерыли и унесли все бумаги. Двое других а это время стояли в карауле у дверей. Затем, кончив свое дело, они все ушли, опустошив дом и оставив двери раскрытыми. -- А Портос и Арамис? -- Я не застал их, и они не приходили. -- Но они могут прийти с минуты на минуту. |
|