В категории материалов: 184
Показано материалов: 121-125 |
Страницы: « 1 2 ... 23 24 25 26 27 ... 36 37 » |
|
XXIII. СВИДАНИЕ
Д'Артаньян вернулся домой бегом, и, несмотря на то что было больше трех часов утра -- а ему пришлось миновать самые опасные кварталы Парижа, -- у него не произошло ни одной неприятной встречи: всем известно, что у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель. Входная дверь была полуоткрыта; он поднялся по лестнице и тихонько постучался условным стуком, известным только ему и его слуге. Планше, которого он отослал из ратуши два часа назад, приказав дожидаться дома, отворил ему дверь. -- Приносили мне письмо? -- с живостью спросил д'Артаньян. -- Нет, сударь, никто не приносил, -- отвечал Планше, -- но есть письмо, которое пришло само. -- Что это значит, болван? -- Это значит, что, придя домой, я нашел на столе у вас в спальне какое-то письмо, хотя ключ от квартиры был у меня в кармане и я ни на минуту с ним не расставался. -- Где же это письмо? -- Я, сударь, оставил его там, где оно было. Виданное ли это дело, чтобы письма попадали к людям таким способом! Если бы еще окошко было отворено или хотя бы полуоткрыто -- ну, тогда я ничего не стал бы говорить, но ведь нет, оно было наглухо закрыто... Берегитесь, сударь, тут наверняка не обошлось дело без нечистой силы! Не дослушав его, молодой человек устремился в комнату и вскрыл письмо; оно было от г-жи Бонасье и содержало следующие строки: "Вас хотят горячо поблагодарить от своего имени, а также от имени другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера в Сен-Клу, против павильона, примыкающего к дому г-на д'Эстре. К. Б.". Читая это письмо, д'Артаньян чувствовал, как его сердце то расширяется, то сжимается от сладостной дрожи, которая и терзает и нежит сердца влюбленных. Это была первая записка, которую он получил, это было первое свидание, которое ему назначили. Сердце его, полное радостного опьянения, готово было остановиться на пороге земного рая, называемого любовью. -- Ну что, сударь? -- сказал Планше, заметив, что его господин то краснеет, то бледнеет. -- Что? Видно, я угадал и это какая-то скверная история? -- Ошибаешься, Планше, -- ответил д'Артаньян, -- и в доказательство вот тебе экю, чтобы ты мог выпить за мое здоровье. -- Благодарю вас, сударь, за экю и обещаю в точности выполнить ваше поручение, но все-таки верно и то, что письма, которые попадают таким способом в запертые дома... -- Падают с неба, друг мой, падают с неба! -- Так, значит, вы сударь, довольны? -- спросил Планше. -- Дорогой Планше, я счастливейший из смертных! -- И я могу воспользоваться вашим счастьем, чтобы лечь спать? -- Да-да, ложись. -- Да снизойдет на вас, сударь, небесная благодать, но все-таки верно и то, что это письмо... И Планше вышел, покачивая головой, с видом, говорящим, что щедрости д'Артаньяна не удалось окончательно рассеять его сомнения. Оставшись один, д'Артаньян снова прочел и перечел записку, потом двадцать раз перецеловал строчки, начертанные рукой его прекрасной возлюбленной. Наконец он лег, заснул и предался золотым грезам. В семь часов утра он встал и позвал Планше, который на второй оклик открыл дверь, причем лицо его еще хранило следы вчерашних тревог. -- Планше, -- сказал ему д'Артаньян, -- я ухожу, и, может быть, на весь день. Итак, до семи часов вечера ты свободен, но в семь часов будь наготове с двумя лошадьми. -- Вот оно что! -- сказал Планше. -- Видно, мы опять отправляемся продырявливать шкуру. -- Захвати мушкет и пистолеты. -- Ну вот, что я говорил? -- вскричал Планше. -- Так я и знал -- проклятое письмо! -- Да успокойся же, болван, речь идет о простой прогулке. -- Ну да, вроде той увеселительной поездки, когда лил дождь из пуль, а из земли росли капканы. -- Впрочем, господин Планше, -- продолжал д'Артаньян, -- если вы боитесь, я поеду без вас. Лучше ехать одному, чем со спутником, который трясется от страха. -- Вы обижаете меня, сударь! -- возразил Планше. -- Кажется, вы видели меня в деле. -- Да, но мне показалось, что ты израсходовал всю свою храбрость за один раз. -- При случае вы убедитесь, сударь, что кое-что у меня еще осталось, но если вы хотите, чтобы храбрости хватило надолго, то, прошу вас, расходуйте ее не так щедро. -- Ну, а как ты полагаешь, у тебя еще хватит ее на нынешний вечер? -- Надеюсь. -- Отлично! Так я, рассчитываю на тебя. -- Я буду готов в назначенный час. Однако я думал, сударь, что в гвардейской конюшне у вас имеется только одна лошадь? -- Возможно, что сейчас только одна, но к вечеру будет четыре. -- Так мы, как видно, ездили покупать лошадей? -- Именно так, -- ответил д'Артаньян. И, на прощание погрозив Планше пальцем, он вышел из дома. На пороге стоял г-н Бонасье. Д'Артаньян намеревался пройти мимо, не заговорив с достойным галантерейщиком, но последний поклонился так ласково и так благодушно, что постояльцу пришлось не только ответить на поклон, но и вступить в беседу. Да и как не проявить немного снисходительности к мужу, жена которого назначила вам свидание на этот самый вечер в Сен-Клу, против павильона г-на Д'Эстре! Д'Артаньян подошел к нему с самым приветливым видом, на какой только был способен. Естественно, что разговор коснулся пребывания бедняги в тюрьме. Г-н Бонасье, не знавший о том, что д'Артаньян слышал его разговор с незнакомцем из Менга, рассказал своему юному постояльцу о жестокости этого чудовища Лафема, которого он на протяжении всего повествования называл не иначе как палачом кардинала, и пространно описал ему Бастилию, засовы, тюремные форточки, отдушины, решетки и орудия пыток. Д'Артаньян выслушал его с отменным вниманием. -- Скажите, узнали вы, кто похитил тогда госпожу Бонасье? -- спросил он наконец, когда тот кончил. -- Я ведь не забыл, что именно этому прискорбному обстоятельству я был обязан счастьем познакомиться с вами. -- Ах, -- вздохнул г-н Бонасье, -- этого они мне, разумеется, не сказали, и жена моя тоже торжественно поклялась, что не знает... Ну, а вы, -- продолжал г-н Бонасье самым простодушным тоном, -- где это вы пропадали последние несколько дней? Я не видел ни вас, ни ваших друзей, и надо полагать, что вся та пыль, которую Планше счищал вчера с ваших сапог, собрана не на парижской мостовой. -- Вы правы, милейший господин Бонасье: мы с друзьями совершили небольшое путешествие. -- И далеко?: -- О нет, за каких-нибудь сорок миль. Мы проводили господина Атоса на воды в Форж, где друзья мои и остались. -- Ну, а вы, вы-то, разумеется, вернулись, -- продолжал г-н Бонасье, придав своей физиономии самое лукавое выражение. -- Таким красавцам, как вы, любовницы не дают длительных отпусков, и вас с нетерпением ждали в Париже, не так ли? -- Право, милейший господин Бонасье, -- сказал молодой человек со смехом, -- должен признаться вам в этом, тем более что от вас, как видно, ничего не скроешь. Да, меня ждали, и, могу вас уверить, с нетерпением. Легкая тень омрачила чело Бонасье, настолько легкая, что д'Артаньян ничего не заметил. -- И мы будем вознаграждены за нашу поспешность? -- продолжал галантерейщик слегка изменившимся голосом, чего д'Артаньян опять не заметил, как только что не заметил мгновенной тучки, омрачившей лицо достойного человека. -- О, только бы ваше предсказание сбылось! -- смеясь, сказал д'Артаньян. -- Я говорю все это, -- отвечал галантерейщик, -- единственно для того, чтобы узнать, поздно ли вы придете. -- Что означает этот вопрос, милейший хозяин? -- спросил д'Артаньян. -- Уж не собираетесь ли вы дожидаться меня? -- Нет, но со времени моего ареста и случившейся у меня покражи я пугаюсь всякий раз, как открывается дверь, особенно ночью. Что поделаешь, я ведь не солдат. -- Ну так не пугайтесь, если я вернусь в час, в два или в три часа ночи. Не пугайтесь даже и в том случае, если я не вернусь вовсе. На этот раз Бонасье побледнел так сильно, что д'Артаньян не мог этого не заметить и спросил, что с ним. -- Ничего, -- ответил Бонасье, -- ничего. |
|
Д'Артаньян уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то тихонько прикоснулся к его плечу; он обернулся и увидел молодую женщину, которая знаком предложила ему следовать за собой. Лицо молодой женщины было закрыто черной бархатной полумаской, но, несмотря на эту меру предосторожности, принятую, впрочем, скорее ради других, нежели ради него, он сразу узнал своего постоянного проводника -- живую и остроумную г-жу Бонасье. Накануне они лишь мельком виделись у привратника Жермена, куда д'Артаньян вызвал ее. Молодая женщина так спешила передать королеве радостную весть о благополучном возвращении ее гонца, что влюбленные едва успели обменяться несколькими словами. Поэтому д'Артаньян последовал за г-жой Бонасье, движимый двумя чувствами -- любовью и любопытством. Дорогой, по мере того как коридоры становились все более безлюдными, Д'Артаньян пытался остановить молодую женщину, схватить ее за руку, полюбоваться ею хотя бы одно мгновение, но, проворная, как птичка, она каждый раз ускользала от него, и, когда он собирался заговорить, ее пальчик, который она тогда прикладывала к губам повелительным и полным очарования жестом, напоминал ему, что над ним господствует власть, которой он должен повиноваться слепо и которая запрещает ему малейшую жалобу. Наконец, миновав бесчисленные ходы и переходы, г-жа Бонасье открыла какую-то дверь и ввела молодого человека в совершенно темную комнату. Здесь она снова сделала ему знак, повелевавший молчать, и, отворив другую дверь, скрытую за драпировкой, из-за которой вдруг хлынул сноп яркого света, исчезла. С минуту д'Артаньян стоял неподвижно, спрашивая себя, где он, но вскоре свет, проникавший из соседней комнаты, веяние теплого и благовонного воздуха, доносившееся оттуда, слова двух или трех женщин, выражавшихся почтительно и в то же время изящно, обращение "ваше величество", повторенное несколько раз, -- все это безошибочно указало ему, что он находится в кабинете, смежном с комнатой королевы. Молодой человек спрятался за дверью и стал ждать. Королева казалась веселой и счастливой, что, по-видимому, очень удивляло окружавших ее дам, которые привыкли почти всегда видеть ее озабоченной и печальной. Королева объясняла свою радость красотой празднества, удовольствием, которое ей доставил балет, и так как не дозволено противоречить королеве, плачет ли она или смеется, то все превозносили любезность господ старшин города Парижа. Д'Артаньян не знал королеву, но вскоре он отличил ее голос от других голосов -- сначала по легкому иностранному акценту, а затем по тому повелительному тону, который невольно сказывается в каждом слове высочайших особ. Он слышал, как она то приближалась к этой открытой двери, то удалялась от нее, и два-три раза видел даже какую-то тень, загораживавшую свет. И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Д'Артаньян понял, что то была его награда; он упал на колени, схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Потом рука исчезла, оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал перстень. Дверь тотчас же закрылась, и д'Артаньян очутился в полнейшем мраке. Д'Артаньян надел перстень на палец и снова стал ждать: он понимал, что это еще не конец. После награды за преданность должна была прийти награда за любовь. К тому же, хоть балет и был закончен, вечер едва начался; ужин был назначен на три часа, а часы на башне святого Иоанна недавно пробили три четверти третьего. В самом деле, шум голосов в соседней комнате стал постепенно затихать, удаляться, потом дверь кабинета, где находился д'Артаньян, снова открылась, и в нее вбежала г-жа Бонасье. -- Вы! Наконец-то! -- вскричал д'Артаньян. -- Молчите! -- сказала молодая женщина, зажимая ему рот рукой. -- Молчите и уходите той же дорогой, какой пришли. -- Но где и когда я увижу вас? -- вскричал д'Артаньян. -- Вы узнаете это из записки, которую найдете у себя дома. Идите же, идите! С этими словами она открыла дверь в коридор и выпроводила д'Артаньяна из кабинета. Д'Артаньян повиновался, как ребенок, без сопротивления, без единого слова возражения, и это доказывало, что он действительно был влюблен. |
|
Все заметили, что король был грустен и чем-то озабочен. Одна комната была приготовлена для короля, другая -- для его брата, герцога Орлеанского. В каждой из этих комнат лежал маскарадный костюм. То же самое было сделано для королевы и для супруги коннетабля. Кавалеры и дамы из свиты их величества должны были одеваться по двое в приготовленных для этой цели комнатах. Перед тем как войти в свою комнату, король приказал, чтобы его немедленно уведомили, когда приедет кардинал. Через полчаса после появления короля раздались новые приветствия; они возвещали прибытие королевы. Старшины поступили так же, как и перед тем: предшествуемые сержантами, они поспешили навстречу своей высокой гостье. Королева вошла в зал. Все заметили, что у нее, как и у короля, был грустный и, главное, утомленный вид. В ту минуту, когда она входила, занавес маленькой ложи, до сих пор остававшийся задернутым, приоткрылся, и в образовавшемся просвете появилось бледное лицо кардинала, одетого испанским грандом. Глаза его впились в глаза королевы, и дьявольская улыбка пробежала по его губам: на королеве не было алмазных подвесок. Несколько времени королева стояла, принимая приветствия городских старшин и отвечая на поклоны дам. Внезапно у одной из дверей зала появился король вместе с кардиналом. Кардинал тихо говорил ему что-то; король был очень бледен. Король прошел через толпу, без маски, с небрежно завязанными лентами камзола, и приблизился к королеве. -- Сударыня, -- сказал он ей изменившимся от волнения голосом, -- почему же, позвольте вас спросить, вы не надели алмазные подвески? Ведь вы знали, что мне было бы приятно видеть их на вас. Королева оглянулась и увидела кардинала, который стоял сзади и злобно улыбался. -- Ваше величество, -- отвечала королева взволнованно, -- я боялась, что в этой толпе с ними может что-нибудь случиться. -- И вы сделали ошибку. Я подарил вам это украшение для того, чтобы вы носили его. Повторяю, сударыня, вы сделали ошибку. Голос короля дрожал от гнева; все смотрели и прислушивались с удивлением, не понимая, что происходит. -- Государь, -- сказала королева, -- подвески находятся в Лувре, я могу послать за ними, и желание вашего величества будет исполнено. -- Пошлите, сударыня, пошлите, и как можно скорее: ведь через час начнется балет. Королева наклонила голову в знак повиновения и последовала за дамами, которые должны были проводить ее в предназначенную ей комнату. Король также прошел в свою. На минуту в зале воцарились тревога и смятение. Нетрудно было заметить, что между королем и королевой что-то произошло, но оба говорили так тихо, что никто не расслышал ни слова, так как из уважения все отступили на несколько шагов. Скрипачи выбивались из сил, но никто их не слушал. Король первым вошел в зал; он был в изящнейшем охотничьем костюме. Его высочество герцог Орлеанский и другие знатные особы были одеты так же, как и он. Этот костюм шел королю как нельзя более, и поистине в этом наряде он казался благороднейшим дворянином своего королевства. Кардинал приблизился к королю и протянул ему какой-то ящичек. Король открыл его и увидел две алмазные подвески. -- Что это значит? -- спросил он у кардинала. -- Ничего особенного, -- ответил тот, -- но, если королева наденет подвески, в чем я сомневаюсь, сочтите их, государь, и, если их окажется только десять, спросите у ее величества, кто мог у нее похитить вот эти две. Король вопросительно взглянул на кардинала, но не успел обратиться к нему с вопросом: крик восхищения вырвался из всех уст. Если король казался благороднейшим дворянином своего королевства, то королева, бесспорно, была прекраснейшей женщиной Франции. В самом деле, охотничий костюм был ей изумительно к лицу: на ней была фетровая шляпа с голубыми перьями, бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбка из голубого атласа, вся расшитая серебром. На левом плече сверкали подвески, схваченные бантом того же цвета, что перья и юбка. Король затрепетал от радости, а кардинал -- от гнева; однако они находились слишком далеко от королевы, чтобы сосчитать подвески: королева надела их, но сколько их было -- десять или двенадцать? В этот момент скрипачи возвестили начало балета. Король подошел к супруге коннетабля, с которой он должен был танцевать, а его высочество герцог Орлеанский -- к королеве. Все стали на места, и балет начался. Король танцевал напротив королевы и всякий раз, проходя мимо нее, пожирал взглядом эти подвески, которые никак не мог сосчитать. Лоб кардинала был покрыт холодным потом. Балет продолжался час; в нем было шестнадцать выходов. Когда он кончился, каждый кавалер, под рукоплескания всего зала, отвел свою даму на место, но король, воспользовавшись дарованной ему привилегией, оставил свою даму и торопливо направился к королеве. -- Благодарю вас, сударыня, -- сказал он ей, -- за то, что вы были так внимательны к моим желаниям, но, кажется, у вас недостает двух подвесок, и вот я возвращаю вам их. -- Как, сударь! -- вскричала молодая королева, притворяясь удивленной. -- Вы дарите мне еще две? Но ведь тогда у меня будет четырнадцать! Король сосчитал: в самом деле, все двенадцать подвесок оказались на плече ее величества. Король подозвал кардинала. -- Ну-с, господин кардинал, что это значит? -- спросил он суровым тоном. -- Это значит, государь, -- ответил кардинал, -- что я хотел преподнести эти две подвески ее величеству, но не осмелился предложить их ей сам и прибегнул к этому способу. -- И я тем более признательна вашему высокопреосвященству, -- ответила Анна Австрийская с улыбкой, говорившей о том, что находчивая любезность кардинала отнюдь не обманула ее, -- что эти две подвески, наверное, стоят вам столько же, сколько стоили его величеству все двенадцать. Затем, поклонившись королю и кардиналу, королева направилась в ту комнату, где она надевала свой костюм и где должна была переодеться. Внимание, которое мы вынуждены были в начале этой главы уделить высоким особам, выведенным в ней нами, на некоторое время увело нас в сторону от д'Артаньяна. Тот, кому Анна Австрийская была обязана неслыханным торжеством своим над кардиналом, теперь в замешательстве, никому не ведомый, затерянный в толпе, стоял у одной из дверей и наблюдал эту сцену, понятную только четверым: королю, королеве, его высокопреосвященству и ему самому. Королева вошла в свою комнату. |
|
-- Вы спросите хозяина и скажете ему; "Forward". -- Что означает... -- ..."Вперед". Это пароль. И тогда хозяин предоставит в ваше распоряжение оседланную лошадь и укажет дорогу, по которой вы должны ехать. На вашем пути вас будут ожидать четыре сменные лошади. Если вы пожелаете, то можете на каждой станции оставить ваш парижский адрес, и все четыре лошади будут отправлены вам вслед. Две из них вам уже знакомы, и вы, кажется, как знаток, могли оценить их -- это те самые, на которых мы с вами скакали из Виндзора. Остальные -- можете положиться на меня -- не хуже. Эти четыре лошади снаряжены, как для похода. При всей вашей гордости вы не откажетесь принять одну из них для себя и попросить ваших друзей также принять по одной из них. Впрочем, ведь они пригодятся вам на войне против нас. Цель оправдывает средства, как принято у вас говорить. -- Хорошо, милорд, я согласен, -- сказал д'Артаньян. -- И, даст Бог, мы сумеем воспользоваться вашим подарком! -- А теперь -- вашу руку, молодой человек. Быть может, мы вскоре встретимся с вами на поле битвы. Но пока мы, полагаю, расстанемся с вами добрыми друзьями? -- Да, милорд, но с надеждой вскоре сделаться врагами. -- Будьте покойны, обещаю вам это. -- Полагаюсь на ваше слово, милорд. Д'Артаньян поклонился герцогу и быстрым шагом направился в порт. Против лондонского Тауэра он отыскал указанное судно, передал письмо капитану, который дал его пометить начальнику порта и сразу же поднял паруса. Пятьдесят кораблей, готовых к отплытию, стояли в гавани в ожидании. Бриг "Зунд" проскользнул почти вплотную мимо одного из них, и д'Артаньяну вдруг показалось, что перед ним мелькнула дама из Менга, та самая, которую неизвестный дворянин назвал "миледи" и которая д'Артаньяну показалась такой красивой. Но сила течения и попутный ветер так быстро пронесли бриг мимо, что корабли, стоявшие на якоре, почти сразу исчезли из виду. На следующее утро, около девяти часов, бросили якорь в Сен-Валери. Д'Артаньян немедленно отправился в указанный ему трактир, который узнал по крикам, доносившимся оттуда. Говорили о войне между Англией и Францией как о чем-то неизбежном и близком, и матросы шумно пировали. Д'Артаньян пробрался сквозь толпу, подошел к хозяину и произнес слово "Forward". Трактирщик, сделав ему знак следовать за ним, сразу же вышел через дверь, ведущую во двор, провел молодого человека в конюшню, где его ожидала оседланная лошадь, и спросил, не нужно ли ему еще чего-нибудь. -- Мне нужно знать, по какой дороге ехать, -- сказал д'Артаньян. -- Поезжайте отсюда до Бланжи, а от Бланжи -- до Невшателя. В Невшателе зайдите в трактир "Золотой серп", передайте хозяину пароль, и вы найдете, как и здесь, оседланную лошадь. -- Сколько я вам должен? -- спросил д'Артаньян. -- За все заплачено, -- сказал хозяин, -- и заплачено щедро. Поезжайте, и да хранит вас Бог! -- Аминь! -- ответил молодой человек, пуская лошадь галопом. Через четыре часа он был уже в Невшателе. Он тщательно выполнил полученные указания. В Невшателе, как и в Сен-Валери, его ожидала оседланная лошадь. Он хотел переложить пистолеты из прежнего седла в новое, но в нем оказались точно такие же пистолеты. -- Ваш адрес в Париже? -- Дом гвардейцев, рота Дезэссара. -- Хорошо, -- сказал хозяин. -- По какой дороге мне ехать? -- По дороге на Руан. Но вы объедете город слева. Вы остановитесь у маленькой деревушки Экуи. Там всего один трактир -- "Щит Франции". Не судите о нем по внешнему виду. В конюшне окажется конь, который не уступит этому. -- Пароль тот же? -- Тот же самый. -- Прощайте, хозяин! -- Прощайте, господин гвардеец! Не нужно ли вам чего-нибудь? Д'Артаньян отрицательно покачал головой и пустил лошадь во весь опор. В Экуи повторилось то же: предупредительный хозяин, свежая, отдохнувшая лошадь. Он оставил, как и на прежних станциях, свой адрес и тем же ходом понесся в Понтуаз. В Понтуазе он в последний раз сменил коня и в девять часов галопом влетел во двор дома г-на де Тревиля. За двенадцать часов он проскакал более шестидесяти миль. Господин де Тревиль встретил его так, словно расстался с ним сегодня утром. Только пожав его руку несколько сильнее обычного, он сообщил молодому гвардейцу, что рота г-на Дезэссара несет караул в Лувре и что он может отправиться на свой пост.
XXII. МЕРЛЕЗОНСКИЙ БАЛЕТ
На следующий день весь Париж только и говорил, что о бале, который городские старшины давали в честь короля и королевы и на котором их величества должны были танцевать знаменитый Мерлезонский балет, любимый балет короля. И действительно, уже за неделю в ратуше начались всевозможные приготовления к этому торжественному вечеру. Городской плотник соорудил подмостки, на которых должны были разместиться приглашенные дамы; городской бакалейщик украсил зал двумястами свечей белого воска, что являлось неслыханной роскошью по тем временам; наконец, были приглашены двадцать скрипачей, причем им была назначена двойная против обычной плата, ибо, как гласил отчет, они должны были играть всю ночь. В десять часов утра г-н де Ла Кост, лейтенант королевской гвардии, в сопровождении двух полицейских офицеров и нескольких стрелков явился к городскому секретарю Клеману и потребовал у него ключи от всех ворот, комнат и служебных помещений ратуши. Ключи были вручены ему немедленно: каждый из них был снабжен ярлыком, с помощью которого можно было отличить его от остальных, и с этой минуты на г-на де Ла Коста легла охрана всех ворот и всех аллей, ведущих к ратуше. В одиннадцать часов явился капитан гвардии Дюалье с пятьюдесятью стрелками, которых сейчас же расставили в ратуше, каждого у назначенной ему двери. В три часа прибыли две гвардейские роты -- одна французская, другая швейцарская. Рота французских гвардейцев состояла наполовину из солдат г-на Дюалье, наполовину из солдат г-на Дезэссара. В шесть часов вечера начали прибывать приглашенные. По мере того как они входили, их размещали в большом зале, на приготовленных для них подмостках. В девять часов прибыла супруга коннетабля. Так как после королевы это была на празднике самая высокопоставленная особа, господа городские старшины встретили ее и проводили в ложу напротив той, которая предназначалась для королевы. В десять часов в маленьком зале со стороны церкви святого Иоанна, возле буфета со столовым серебром, который охранялся четырьмя стрелками, была приготовлена для короля легкая закуска. В полночь раздались громкие крики и гул приветствий -- это король ехал по улицам, ведущим от Лувра к ратуше, которые были ярко освещены цветными фонарями. Тогда городские старшины, облаченные в суконные мантии и предшествуемые шестью сержантами с факелами в руках, вышли встретить короля на лестницу, и старшина торгового сословия произнес приветствие; его величество извинился, что прибыл так поздно, и в свое оправдание сослался на господина кардинала, задержавшего его до одиннадцати часов беседой о государственных делах. Король был в парадном одеянии; его сопровождали его королевское высочество герцог Орлеанский, граф де Суассон, великий приор, герцог де Лонгвиль, герцог д'Эльбеф, граф д'Аркур, граф де Ла Рош-Гюйон, г-н де Лианкур, г-н де Барада, граф де Крамайль и кавалер де Сувре. |
|
-- Должен ли лорд-канцлер такой ответ передать и его величеству, если бы его величество случайно пожелали узнать, почему ни один корабль не может отныне покинуть порты Великобритании? -- с улыбкой спросил секретарь. -- Вы правы, сударь, -- ответил Бекингэм. -- Пусть лорд-канцлер тогда скажет королю, что я решил объявить войну, и эта мера -- мое первое враждебное действие против Франции. Секретарь поклонился и вышел. -- С этой стороны мы можем быть спокойны, -- произнес герцог, поворачиваясь к д'Артаньяну. -- Если подвески еще не переправлены во Францию, они попадут туда только после вашего возвращения. -- Как так? -- Я только что наложил запрет на выход в море любого судна, находящегося сейчас в портах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не посмеет сняться с якоря. Д'Артаньян с изумлением поглядел на этого человека, который неограниченную власть, дарованную ему королевским доверием, заставлял служить своей любви. Герцог по выражению лица молодого гасконца понял, что происходит у него в душе, и улыбнулся. -- Да, -- сказал он, -- правда! Анна Австрийская -- моя настоящая королева! Одно ее слово -- и я готов изменить моей стране, изменить моему королю, изменить Богу! Она попросила меня не оказывать протестантам в Ла-Рошели поддержки, которую я обещал им, -- я подчинился. Я не сдержал данного им слова, но не все ли равно -- я исполнил ее желание. И вот посудите сами: разве я не был с лихвой вознагражден за мою покорность? Ведь за эту покорность я владею ее портретом! Д'Артаньян удивился: на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народа и жизнь множества людей! Он весь еще был поглощен своими мыслями, когда появился ювелир. Это был ирландец, искуснейший мастер своего дела, который сам признавался, что зарабатывал по сто тысяч фунтов в год на заказах герцога Бекингэма. -- Господин О'Рейли, -- сказал герцог, вводя его в часовню, -- взгляните на эти алмазные подвески и скажите мне, сколько стоит каждый из них. Ювелир одним взглядом оценил изящество оправы, рассчитал стоимость алмазов и, не колеблясь, ответил: -- Полторы тысячи пистолей каждый, милорд. -- Сколько дней понадобится, чтобы изготовить две таких подвески? Вы видите, что здесь двух не хватает. -- Неделя, милорд -- Я заплачу по три тысячи за каждую -- они нужны мне послезавтра. -- Милорд получит их. -- Вы неоценимый человек, господин О'Рейли! Но это еще не все: эти подвески не могут быть доверены кому бы то ни было -- их нужно изготовить здесь, во дворце. -- Невозможно, милорд. Только я один могу выполнить работу так, чтобы разница между новыми и старыми была совершенно незаметна. -- Так вот, господин О'Рейли: вы мой пленник. И, если бы вы пожелали сейчас выйти за пределы моего дворца, вам это не удалось бы. Следовательно, примиритесь с этим. Назовите тех из подмастерьев, которые могут вам понадобиться, и укажите, какие инструменты они должны принести. Ювелир хорошо знал герцога и понимал поэтому, что всякие возражения бесполезны. Он сразу покорился неизбежному. -- Будет ли мне разрешено уведомить жену? -- спросил он. -- О, вам будет разрешено даже увидеться с ней, мой дорогой господин О'Рейли! Ваше заключение отнюдь не будет суровым, не волнуйтесь. Но всякое беспокойство требует вознаграждения. Вот вам сверх суммы, обусловленной за подвески, еще чек на тысячу пистолей, чтобы заставить вас забыть о причиненных вам неприятностях. Д'Артаньян не мог прийти в себя от изумления, вызванного этим министром, который так свободно распоряжался людьми и миллионами Ювелир тем временем написал жене письмо, приложив к нему чек на тысячу пистолей и прося в обмен прислать ему самого искусного из его подмастерьев, набор алмазов, точный вес и качество которых он тут же указал, а также и необходимые ему инструменты. Бекингэм провел ювелира в предназначенную ему комнату, которая за какие-нибудь полчаса была превращена в мастерскую. Затем он у каждой двери приказал поставить караул со строжайшим приказанием не пропускать в комнату никого, за исключением герцогского камердинера Патрика. Ни к чему и говорить, что ювелиру О'Рейли и его подмастерью было запрещено под каким бы то ни было предлогом выходить за пределы комнаты. Сделав все распоряжения, герцог вернулся к д'Артаньяну. -- Теперь, юный мой друг, -- сказал он, -- Англия принадлежит нам обоим. Что вам угодно, и какие у вас желания? -- Постель, -- ответил д'Артаньян. -- Должен признаться, что это мне сейчас нужнее всего. Герцог приказал отвести д'Артаньяну комнату рядом со своей спальней. Ему хотелось иметь молодого человека постоянно вблизи себя -- не потому, что он не доверял ему, а ради того, чтобы иметь собеседника, с которым можно бы беспрестанно говорить о королеве. Час спустя в Лондоне был обнародован приказ о запрещении выхода в море кораблей с грузом для Франции. Исключения не было сделано даже для почтового пакетбота. По мнению всех, это означало объявление войны между обоими государствами. На третий день к одиннадцати часам утра подвески были готовы и подделаны так изумительно, так необычайно схоже, что герцог сам не мог отличить старых от новых, и даже люди самые сведущие в подобных вещах оказались бы так же бессильны, как и он. Герцог немедленно позвал д'Артаньяна. -- Вот, -- сказал герцог, -- алмазные подвески, за которыми вы приехали, и будьте свидетелем, что я сделал все, что было в человеческих силах. -- Будьте спокойны, милорд, я расскажу обо всем, что видел. Но ваша милость отдает мне подвески без ларца. -- Ларец помешает вам в пути. А затем -- этот ларец тем дороже мне, что он только один мне и остается. Вы скажете, что я оставил его у себя. -- Я передам ваше поручение слово в слово, милорд. -- А теперь, -- произнес герцог, в упор глядя на молодого человека, -- как мне хоть когда-нибудь отблагодарить вас? Д'Артаньян вспыхнул до корней волос. Он понял, что герцог ищет способа заставить его что-нибудь принять от него в подарок, и мысль о том, что за кровь его и его товарищей ему будет заплачено английским золотом, вызвала в кем глубокое отвращение. -- Поговорим начистоту, милорд, -- ответил д'Артаньян, -- и взвесим все, чтобы не было недоразумений. Я служу королю и королеве Франции и состою в роте гвардейцев господина Дезэссара, который, так же как и его зять, господин де Тревиль, особенно предан их величествам. Более того: возможно, что я не совершил бы всего этого, если бы не одна особа, которая дорога мне, как вам, ваша светлость, дорога королева. -- Да, -- сказал герцог, улыбаясь, -- и я, кажется, знаю эту особу. Это... -- Милорд, я не называл ее имени! -- поспешно перебил молодой гвардеец. -- Верно, -- сказал герцог. -- Следовательно, этой особе я должен быть благодарен за вашу самоотверженность? -- Так оно и есть, ваша светлость. Ибо сейчас, когда готова начаться война, я, должен признаться, вижу в лице вашей светлости только англичанина, а значит, врага, с которым я охотнее встретился бы на поле битвы, чем в Виндзорском парке или в коридорах Лувра. Это, однако ж, ни в коей мере не помешает мне в точности исполнить поручение и, если понадобится, отдать жизнь, лишь бы его выполнить. Но я повторяю: ваша светлость так же мало обязаны мне за то, что я делаю при нашем втором свидании, как и за то, что я сделал для вашей светлости при первой нашей встрече. -- Мы говорим: "Горд, как шотландец", -- вполголоса произнес герцог. -- А мы говорим: "Горд, как гасконец", -- ответил Д'Артаньян. -- Гасконцы -- это французские шотландцы. Д'Артаньян поклонился герцогу и собрался уходить. -- Как? Вы уже собираетесь уходить? Но каким путем предполагаете вы ехать? Как вы выберетесь из Англии? -- Да, правда... -- Будь я проклят! Эти французы ничем не смущаются! -- Я забыл, что Англия -- остров и что вы -- владыка его. -- Отправляйтесь в порт, спросите бриг "Зунд", передайте капитану это письмо. Он отвезет вас в маленькую французскую гавань, где обыкновенно, кроме рыбачьих судов, никто не пристает. -- Как называется эта гавань? -- Сен-Валери. Но погодите... Приехав туда, вы зайдете в жалкий трактирчик без названия, без вывески, настоящий притон для моряков. Ошибиться вы не можете -- там всего один такой и есть. -- Затем? |
|