В категории материалов: 184
Показано материалов: 116-120 |
Страницы: « 1 2 ... 22 23 24 25 26 ... 36 37 » |
|
Итак, он вынужден был, допив, от нечего делать и не желая возбудить подозрения, свою бутылку, поудобнее усесться в своем углу и кое-как заснуть. Д'Артаньяну, как мы помним, было двадцать лет, а в этом возрасте сон имеет неоспоримые права, о которых он властно заявляет даже самым безутешным сердцам. Около шести часов утра д'Артаньян проснулся с тем неприятным чувством, каким обычно сопровождается начало дня после дурно проведенной ночи. Сборы его были недолги; он ощупал себя, чтобы убедиться, что никто не обокрал его во время сна, и, обнаружив свое кольцо на пальце, кошелек в кармане и пистолеты за поясом, встал, заплатил за вино и вышел, надеясь, что утром поиски слуги окажутся более удачными, чем ночью. Действительно, первое, что он разглядел сквозь сырой сероватый туман, был честный Планше, ожидавший его с двумя лошадьми на поводу у дверей маленького, убогого кабачка, мимо которого д'Артаньян накануне прошел, даже не заподозрив его существования.
XXV. ПОРТОС
Вместо того чтобы проехать прямо к себе, д'Артаньян сошел с лошади у дверей г-на де Тревиля и торопливо взбежал по лестнице. На этот раз он решил рассказать ему обо всем, что произошло. Несомненно, г-н де Тревиль мог дать ему добрый совет по поводу всей этой истории; кроме того, г-н де Тревиль ежедневно виделся с королевой, и, быть может, ему удалось бы получить у ее величества какие-нибудь сведения о бедной женщине, которая, очевидно, расплачивалась теперь за преданность своей госпоже. Господин де Тревиль выслушал рассказ молодого человека с серьезностью, говорившей о том, что он видит в этом приключении нечто большее, чем любовную интригу. -- Гм... -- произнес он, когда д'Артаньян кончил. -- Совершенно очевидно, что тут не обошлось без его высокопреосвященства. -- Но что же делать? -- спросил д'Артаньян. -- Ничего, покамест решительно ничего, кроме одного -- возможно скорее уехать из Парижа о чем я уже говорил вам. Я увижу королеву, расскажу ей подробности исчезновения бедной женщины -- она, конечно, не знает об этом. Эти подробности дадут ей какую-то нить, и, быть может, когда вы вернетесь, я смогу сообщить вам добрые вести. Положитесь на меня. Д'Артаньян знал, что г-н де Тревиль, хоть он и гасконец, не имел привычки обещать, но, если уж ему случалось пообещать что-либо, он делал больше, чем обещал. Итак, молодой человек поклонился ему, исполненный благодарности за прошлое и за будущее, а почтенный капитан, который, со своей стороны, принимал живое участие в этом храбром и решительном юноше, дружески пожал ему руку и пожелал счастливого пути. Решив немедленно привести советы г-на де Тревиля в исполнение, д'Артаньян отправился на улицу Могильщиков, чтобы присмотреть за укладкой чемодана. Подойдя к дому, он увидел г-на Бонасье, стоявшего в халате на пороге двери. Все, что осторожный Планше говорил ему накануне о коварных свойствах их хозяина, припомнилось сейчас д'Артаньяну, и он взглянул на него с большим вниманием, чем когда бы то ни было прежде. В самом деле, помимо желтоватой болезненной бледности, говорящей о разлитии желчи и, возможно, имеющей случайную причину, д'Артаньян заметил в расположении складок его лица что-то предательское и хитрое. Мошенник смеется не так, как честный человек; лицемер плачет не теми слезами, какими плачет человек искренний. Всякая фальшь -- это маска, и, как бы хорошо ни была сделана эта маска, всегда можно отличить ее от истинного лица, если внимательно присмотреться. И вот д'Артаньяну показалось, что Бонасье носит маску, и притом препротивную маску. Поэтому, поддаваясь своему отвращению к этому человеку, он хотел пройти мимо, не заговаривая с ним, но, как и накануне, г-н Бонасье сам окликнул его. -- Так, так, молодой человек, -- сказал он. -- Кажется, мы недурно проводим ночи? Уже семь часов утра, черт побери! Как видно, вы немного переиначили обычай и возвращаетесь домой тогда, когда другие только выходят из дому. -- Вот вам не сделаешь подобного упрека, мэтр Бонасье, -- ответил юноша, -- вы просто образец степенности. Правда, когда имеешь молодую и красивую жену, незачем пускаться в погоню за счастьем: счастье само приходит в дом. Не так ли, господин Бонасье? Бонасье побледнел как полотно и криво улыбнулся. -- Ха, ха, вы большой шутник! -- сказал он. -- Однако где же это, черт побери, вы шатались сегодня ночью, мой юный друг? Как видно, проселочные дороги не слишком удобны для прогулок. Д'Артаньян опустил глаза на свои сапоги, доверху покрытые грязью, но при этом его взгляд случайно перенесся на башмаки и чулки галантерейщика; казалось, они побывали в той же самой луже: пятна на тех и других были совершенно одинаковы И тут одна мысль внезапно поразила д'Артаньяна. Этот толстый человек, низенький, с проседью, этот одетый в темное платье, похожий на лакея старик, с которым так пренебрежительно обращались вооруженные всадники, сопровождавшие карету, был сам Бонасье. Муж руководил похищением жены. Д'Артаньяном овладело страшное желание схватить галантерейщика за горло и задушить его, но, как мы уже говорили, это был весьма осторожный юноша, и он сдержал свой порыв. Однако лицо его так заметно изменилось, что Бонасье испугался и попятился было назад, но он стоял как раз у той створки двери, которая была закрыта, и это препятствие вынудило его остаться на месте. -- Вы изволите шутить, милейший, -- сказал д'Артаньян, -- но мне кажется, что если мои сапоги нуждаются в чистке, то ваши чулки и башмаки тоже требуют щетки. Неужели и вы, мэтр Бонасье, гуляли где-то в поисках приключений? Ну, знаете, это было бы непростительно для человека вашего возраста, у которого вдобавок такая молодая и красивая жена! -- О нет, упаси меня Бог! -- отвечал Бонасье. -- Я ездил вчера в Сен-Манде, чтобы навести справки об одной служанке -- она мне совершенно необходима, -- а так как дороги сейчас плохие, я и принес оттуда всю эту грязь, которую еще не успел отчистить. Место, которое Бонасье указал в качестве цели своего странствия, было лишним доказательством, подтверждавшим подозрения д'Артаньяна: Бонасье назвал Сен-Манде потому, что Сен-Манде и Сен-Клу находятся в совершенно противоположных концах. |
|
При свете лампы, горевшей в хижине перевозчика, молодой человек еще раз перечел записку г-жи Бонасье и убедился в том, что он не ошибся, что свидание было назначено в Сен-Клу, а не в каком-либо другом месте, возле павильона г-на д'Эстре, а не на другой улице. Все соединялось, чтобы доказать д'Артаньяну, что предчувствия не обманули его и что случилось большое несчастье. Он побежал обратно; ему казалось, что, быть может, за время его отсутствия в павильоне произошло что-нибудь новое и его ждут там какие-то сведения. Переулок был по-прежнему безлюден, и тот же спокойный, мягкий свет лился из окна. И вдруг д'Артаньян вспомнил об этой немой и слепой лачуге, которая, без сомнения, видела что-то, а возможно, могла и говорить. Калитка была заперта, но он перепрыгнул через плетень, и, не обращая внимания на лай цепного пса, подошел к хижине. Он постучался. Сначала никто не отозвался на стук. В хижине царила такая же мертвая тишина, как и в павильоне; однако эта хижина была его последней надеждой, и он продолжал стучать. Вскоре ему послышался внутри легкий шум, боязливый шум, который, казалось, и сам страшился, что его услышат. Тогда д'Артаньян перестал стучать и начал просить, причем в его голосе слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха и мольбы, что этот голос способен был успокоить самого робкого человека. Наконец, ветхий, полусгнивший ставень отворился или, вернее, приоткрылся и сразу же захлопнулся снова, едва лишь бледный свет небольшой лампы, горевший в углу, озарил перевязь, эфес шпаги и рукояти пистолетов д'Артаньяна. Однако, сколь ни мимолетно было все это, д'Артаньян успел разглядеть голову старика. -- Ради Бога, выслушайте меня! -- сказал он. -- Я ждал одного человека, но его нет. Я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли поблизости какого-нибудь несчастья? Окошко снова медленно отворилось, и то же лицо появилось в нем снова; только сейчас оно было еще бледнее прежнего. Д'Артаньян чистосердечно рассказал старику все, не называя лишь имен; он рассказал, что у него было назначено возле этого павильона свидание с одной молодой женщиной, что, не дождавшись ее, он влез на липу и при свете лампы увидел разгром, царивший в комнате. Старик слушал его внимательно, утвердительно кивая; потом, когда д'Артаньян кончил, он покачал головой с видом, не предвещавшим ничего доброго. -- Что вы хотите сказать? Ни о чем меня не спрашивайте, потому что, если я расскажу вам о том, что видел, мне не миновать беды. -- Так, значит, вы видели что-то? -- спросил д'Артаньян. -- Если так, -- продолжал он, бросая ему пистоль, -- расскажите... ради Бога, расскажите, что вы видели, и даю честное слово дворянина -- я сохраню в тайне каждое ваше слово. Старик прочитал на лице д'Артаньяна столько искренности и столько скорби, что сделал ему знак слушать и тихо начал свой рассказ: -- Часов около девяти я услыхал на улице какой-то шум. Желая узнать, в чем дело, я подошел к двери, как вдруг заметил, что кто-то хочет войти ко мне в сад. Я беден и не боюсь, что меня могут обокрасть, поэтому я отворил дверь и увидал в нескольких шагах трех человек. В темноте стояла запряженная карета и верховые лошади. Лошади, очевидно, принадлежали этим мужчинам, которые были одеты как дворяне. "Что вам угодно от меня, добрые господа?" -- спросил я. "У тебя должна быть лестница", -- сказал тот, который показался мне начальником. "Да, сударь, та, на которой я собираю фрукты". "Дай ее нам и ступай домой. Вот тебе экю за беспокойство. Только помни: если ты сболтнешь хоть слово о том, что увидишь и услышишь -- ведь я уверен, как тебе ни грози, ты все равно будешь смотреть и слушать, -- тебе конец!" С этими словами он бросил мне экю, который я поднял, и взял лестницу. Заперев за ним калитку, я сделал вид, будто иду в дом, но в действительности сейчас же вышел через заднюю дверь и, крадучись в темноте, добрался до того вон куста бузины, откуда мог видеть все, оставаясь незамеченным. Трое мужчин бесшумно подкатили карету ближе и высадили из нее какого-то человека, толстого, низенького, с проседью, одетого в поношенное темное платье. Он с опаской взобрался на лестницу, осторожно заглянул в комнату, тихонько спустился вниз и шепотом проговорил: "Это она". Тот, который разговаривал со мной, сейчас же подошел к двери павильона, отпер ее ключом, который вынул из кармана, закрыл за собой дверь и скрылся; тем временем остальные двое влезли на лестницу. Старичок остался у дверцы кареты, кучер придерживал упряжку, а слуга -- верховых лошадей. Вдруг из павильона послышались громкие крики, какая-то женщина подбежала к окну и открыла его, словно собираясь броситься вниз. Однако, заметив двух мужчин, она отскочила назад, а мужчины прыгнули в комнату. Больше я ничего не видел, но услышал треск мебели, которую ломали. Женщина кричала и звала на помощь, но вскоре крики ее затихли. Трое мужчин подошли к окну. Двое из них спустились по лестнице, неся женщину на руках, и посадили ее в карету; маленький старичок влез в карету вслед за ней. Тот, который остался в павильоне, запер окно и минуту спустя вышел через дверь. Его два спутника уже сидели верхом и ждали его. Удостоверившись в том, что женщина находится в карете, он тоже вскочил в седло, слуга занял место рядом с кучером, коляска быстро отъехала под конвоем трех всадников, и все было кончено. После этого я ничего не видел и не слышал. Потрясенный этой страшной вестью, д'Артаньян остался недвижим и безмолвен: все демоны ярости и ревности бушевали в его сердце. -- Господин, -- сказал старик, на которого это немое отчаяние произвело, по-видимому, большее впечатление, чем могли бы произвести крики и слезы, -- право же, не надо так сокрушаться! Ведь они не убили вашу милую, и это главное. -- Знаете ли вы хоть приблизительно, -- спросил д'Артаньян, -- что за человек руководил этой адской экспедицией? -- Нет, я не знаю его. -- Но раз вы с ним говорили, значит вы могли и видеть его. -- Ах, вы спрашиваете о его приметах? -- Да. -- Высокий, худой, смуглый, черные усы, черные глава, по наружности -- дворянин. -- Так, -- вскричал д'Артаньян. -- это он! Это опять он! Должно быть, это мой злой гений! А другой? -- Который? -- Маленький. -- О, тот не знатный человек, ручаюсь за это. При нем не было шпаги, а остальные обращались с ним без всякого уважения. -- Какой-нибудь лакей, -- пробормотал д'Артаньян. -- Ах, бедняжка, бедняжка! Что они с ней сделали? -- Вы обещали не выдавать меня, -- сказал старик. -- И повторяю вам свое обещание. Будьте спокойны -- я дворянин. У дворянина только одно слово, и я уже дал вам его. С сокрушенным сердцем д'Артаньян снова направился к парому. Минутами он не верил в то, что женщина, о которой рассказывал старик, была г-жа Бонасье, и надеялся завтра же увидеть ее в Лувре; минутами ему приходило в голову, что, быть может, у нее была интрига с кем-то другим и ревнивый любовник застиг ее и похитил. Он терялся в догадках, терзался, приходил в отчаяние. -- О, если б мои друзья были со мною! -- вскричал он. -- У меня по крайней мере была бы хоть какая-нибудь надежда найти ее. Но кто знает, что сталось с ними самими! Было около полуночи; теперь надо было отыскать Планше. Д'Артаньян стучался у всех кабачков, где виднелся хотя бы слабый свет, -- Планше не оказалось ни в одном из них. В шестом по счету кабаке д'Артаньян рассудил, что поиски почти безнадежны. Он велел своему слуге ждать его лишь в шесть часов утра, и, где бы тот ни находился сейчас, он имел на то полное право. К тому же молодому человеку пришло в голову, что, оставаясь поблизости от места происшествия, он может скорее раздобыть какие-нибудь сведения об этой таинственной истории. Итак, в шестом кабачке, как мы уже говорили, д'Артаньян задержался, спросил бутылку лучшего вина, устроился в самом темном углу и решил дожидаться здесь утра; однако и на этот раз его надежды были обмануты, и хотя он слушал весьма внимательно, но посреди божбы, шуток и ругательств, которыми обменивались между собой мастеровые, лакеи и возчики, составлявшие почтенное общество, где он находился, он не услыхал ничего такого, что могло бы навести его на след бедной похищенной женщины. |
|
Д'Артаньян явился на место свидания и, так как ему не было сказано, чтобы он возвестил о своем присутствии каким-либо знаком, стал ждать. Царила полная тишина -- можно было подумать, что находишься в ста милях от столицы. Осмотревшись по сторонам, д'Артаньян прислонился к плетню. За этим плетнем, садом, за этой хижиной густой туман окутывал своим покрывалом необъятное пространство, где спал Париж, пустой, зияющий Париж -- бездна, в которой блестело несколько светлых точек, угрюмых звезд этого ада. Но для д'Артаньяна все видимое облекалось в привлекательные формы, все мысли улыбались, всякий мрак был прозрачен: скоро должен был наступить час свидания. И действительно через несколько мгновений колокол на башне Сен-Клу уронил из своей широкой ревущей пасти десять медленных ударов. Что-то зловещее было в этом бронзовом голосе, глухо стенавшем среди ночи. Но каждый из этих ударов -- ведь каждый из них был частицей долгожданного часа -- гармонично отзывался в сердце молодого человека. Глаза его были устремлены на маленький павильон у стены, все окна которого были закрыты ставнями, кроме одного, во втором этаже. Из этого окна лился мягкий свет, серебривший трепещущую листву нескольких лип, разросшихся кипою за пределами ограды. Было ясно, что за этим маленьким окошком, освещенным так уютно, его ждала хорошенькая г-жа Бонасье. Убаюканный этой сладостной мыслью, д'Артаньян ждал с полчаса без малейшего нетерпения, устремив взор на прелестное миниатюрное жилище; часть потолка с золоченым карнизом была видна извне и говорила об изяществе остального убранства павильона. Колокол на башне Сен-Клу пробил половину одиннадцатого. На этот раз д'Артаньян почувствовал, что по жилам его пробежала какая-то дрожь, объяснить которую не смог бы он сам. Быть может, впрочем, он начинал зябнуть и ощущение чисто физическое принял за нравственное. Потом ему пришла мысль, что он ошибся, читая записку, и что свидание было назначено лишь на одиннадцать часов. Он приблизился к окну, встал в полосу света, вынул из кармана письмо и перечел его; нет, он не ошибся: свидание действительно было назначено на десять часов. Он возвратился на прежнее место; тишина и уединение начали внушать ему некоторую тревогу. Пробило одиннадцать часов. Д'Артаньян начал опасаться: уж и в самом деле не случилось ли с г-жой Бонасье что-нибудь недоброе? Он три раза хлопнул в ладоши -- обычный сигнал влюбленных; однако никто не ответил ему, даже эхо. Тогда, не без некоторой досады, он подумал, что, быть может, ожидая его, молодая женщина заснула. Он подошел к стене и попробовал было влезть на нее, но стена была заново оштукатурена, и д'Артаньян только напрасно обломал ногти. В эту минуту он обратил внимание на деревья, листва которых была по-прежнему посеребрена светом, и, так как одно из них выступало над дорогой, он решил, что, забравшись на сук, сможет заглянуть в глубь павильона. Влезть на дерево было нетрудно. К тому же д'Артаньяну было только двадцать лет, и, следовательно, он не успел еще забыть свои мальчишеские упражнения. В один миг он очутился среди ветвей, и сквозь прозрачные стекла его взгляд проник внутрь комнаты. Страшное зрелище предстало взору д'Артаньяна, и мороз пробежал у него по коже. Этот мягкий свет, эта уютная лампа озаряла картину ужасающего разгрома: одно из оконных стекол было разбито, дверь в комнату была выломана, и створки ее висели на петлях; стол, на котором, по-видимому, приготовлен был изысканный ужин, лежал, опрокинутый на полу; осколки бутылок, раздавленные фрукты валялись на паркете; все в этой комнате свидетельствовало о жестокой и отчаянной борьбе; д'Артаньяну показалось даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках. С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю; ему хотелось взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия. Неяркий приятный свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия. И тогда д'Артаньян заметил нечто такое, чего он не заметил сразу, ибо до сих пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру: на земле, утоптанной в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног и лошадиных копыт. Кроме того, колеса экипажа, по-видимому, прибывшего из Парижа, проделали в мягкой почве глубокую колею, которая доходила до павильона и снова поворачивала в сторону Парижа. Наконец д'Артаньян, продолжавший свои исследования, нашел у стены разорванную дамскую перчатку. Эта перчатка в тех местах, где она не коснулась грязной земли, отличалась безукоризненной свежестью. То была одна из тех надушенных перчаток, какие любовники столь охотно срывают с хорошенькой ручки. По мере того как д'Артаньян продолжал свой осмотр, холодный пот все обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в ужасной тревоге, дыхание учащалось; однако для собственного успокоения он говорил себе, что, быть может, этот павильон не имеет никакого отношения к г-же Бонасье, что молодая женщина назначила ему свидание возле этого павильона, а не внутри его, что ее могли задержать в Париже ее обязанности, а быть может, и ревность мужа. Но все эти доводы разбивало, уничтожало, опрокидывало то чувство внутренней боли, которое в иных случаях овладевает всем нашим существом и кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье. И д'Артаньян словно обезумел; он бросился на большую дорогу, пошел тем же путем, каким пришел сюда, добежал до парома и начал расспрашивать перевозчика. Около семи часов вечера перевозчик переправил через реку женщину, закутанную в черную накидку и, по-видимому, отнюдь не желавшую быть узнанной; однако именно эти особые предосторожности и заставили перевозчика обратить на нее внимание, и он заметил, что женщина была молода и красива. Тогда, как и ныне, многие молодые и красивые женщины ездили в Сен-Клу, не желая при этом быть замеченными, но тем не менее д'Артаньян ни на минуту не усомнился в том, что перевозчик видел именно г-жу Бонасье. |
|
И д'Артаньян простился с г-ном де Тревилем, более чем когда-либо растроганный его отеческой заботой о мушкетерах. Он по очереди обошел квартиры Атоса, Портоса и Арамиса. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий. Д'Артаньян осведомился бы о молодых людях у их любовниц, но он не знал ни любовницы Портоса, ни любовницы Арамиса, а что касается Атоса, то у него любовницы не было. Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшню, три лошади из четырех были уже доставлены. Повергнутый в изумление, Планше как раз чистил их скребницей, и две из них были уже готовы. -- Ах, сударь, -- сказал Планше, увидев д'Артаньяна, -- как я рад, что вас вижу! -- А что такое, Планше? -- спросил молодой человек. -- Доверяете вы господину Бонасье, нашему хозяину? -- Я? Ничуть не бывало. -- Вот это хорошо, сударь. -- Но почему ты спрашиваешь об этом? -- Потому что, когда вы разговаривали с ним, я наблюдал за вами, хотя и не слышал ваших слов, и знаете что, сударь: он два или три раза менялся в лице. -- Да ну? -- Вы этого не заметили, сударь, потому что были заняты мыслями о полученном письме. Я же, напротив, был встревожен странным способом, каким это письмо попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его физиономии. -- И какой же она тебе показалась? -- Физиономией предателя. -- Неужели? -- К тому же, как только вы, сударь, простились с ним и скрылись за углом, Бонасье схватил шляпу, запер дверь и побежал по улице в противоположную сторону. -- В самом деле, Планше, ты прав: все это кажется мне весьма подозрительным. Но будь спокоен: мы не заплатим ему за квартиру до тех пор, пока все не объяснится самым решительным образом. -- Вы все шутите, сударь, но погодите -- и увидите сами. -- Что делать, Планше, чему быть, того не миновать! -- Так вы не отменяете своей вечерней прогулки, сударь? -- Напротив, Планше, чем больше я буду сердиться на Бонасье, тем охотнее пойду на свидание, назначенное мне в том письме, которое так тебя беспокоит. -- Ну, сударь, если ваше решение... -- ...непоколебимо, друг мой. Итак, в девять часов будь наготове здесь, в казарме. Я зайду за тобой. Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться от задуманного предприятия больше нет, Планше глубоко вздохнул и принялся чистить третью лошадь. Что касается д'Артаньяна -- в сущности говоря, весьма осторожного молодого человека, -- то он, вместо того чтобы воротиться домой, отправился обедать к тому самому гасконскому священнику, который в трудную для четверых друзей минуту угостил их завтраком с шоколадом.
XXIV. ПАВИЛЬОН
В девять часов д'Артаньян был у гвардейских казарм и нашел Планше в полной готовности. Четвертая лошадь уже прибыла. Планше был вооружен своим мушкетом и пистолетом. Они сели на лошадей и бесшумно отъехали. Было совершенно темно, и их отъезд остался незамеченным. Планше ехал сзади, на расстоянии десяти шагов от своего господина. Д'Артаньян миновал набережные, выехал через ворота Конферанс и направился по дороге, ведущей в Сен-Клу, которая в те времена была гораздо красивее, чем теперь, Пока они находились в городе, Планше почтительно соблюдал дистанцию, которую сам для себя установил, но, по мере того как дорога делалась все более безлюдной и более темной, он постепенно приближался к своему господину, так что при въезде в Булонский лес естественным образом оказался рядом с молодым человеком. Мы не станем скрывать, что покачивание высоких деревьев и отблеск луны в темной чаще вызывали у Планше живейшую тревогу. Д'Артаньян заметил, что с его слугой творится что-то неладное. -- Ну-с, господин Планше, что это с вами? -- спросил он. -- Не находите ли вы, сударь, что леса похожи на церкви? -- Чем же это, Планше? -- Да тем, что и тут и там не смеешь говорить громко. -- Почему же ты не смеешь говорить громко, Планше? Потому что боишься? -- Да, сударь, боюсь, что кто-нибудь нас услышит. -- Что кто-нибудь нас услышит! Но ведь в нашем разговоре нет ничего безнравственного, милый Планше, и никто не нашел бы в нем ничего предосудительного. -- Ах, сударь! -- продолжал Планше, возвращаясь к главной своей мысли. -- Знаете, у этого Бонасье есть в бровях что-то такое хитрое, и он так противно шевелит губами! -- Какого дьявола ты вспомнил сейчас о Бонасье? -- Сударь, человек вспоминает о том, о чем может, а не о том, о чем хочет. -- Это оттого, что ты трус, Планше. -- Не надо смешивать осторожность с трусостью, сударь. Осторожность -- это добродетель. -- И ты добродетелен -- так ведь, Планше? -- Что это, сударь, блестит там? Похоже на дуло мушкета. Не нагнуть ли нам голову на всякий случай? -- В самом деле... -- пробормотал д'Артаньян, которому пришли на память наставления де Тревиля, -- в самом деле, в конце концов эта скотина нагонит страх и на меня. И он пустил лошадь рысью. Планше повторил движения своего господина с такой точностью, словно был его тенью, и сейчас же оказался с ним рядом. -- Что, сударь, мы проездим всю ночь? -- спросил он. -- Нет, Планше, потому что ты уже приехал. -- Как это -- я приехал? А вы, сударь? -- А я пройду еще несколько шагов. -- И оставите меня здесь одного? -- Ты трусишь, Планше? -- Нет, сударь, но только я хочу заметить вам, что ночь будет очень прохладная, что холод вызывает ревматизм и что слуга, который болен ревматизмом, плохой помощник, особенно для такого проворного господина, как вы. -- Ну хорошо, Планше, если тебе станет холодно, зайди в один из тех кабачков, что виднеются вон там, и жди меня у дверей завтра, в шесть часов утра. -- Сударь, я почтительнейше проел и пропил экю, который вы мне дали сегодня утром, так что у меня нет в кармане ни гроша на тот случай, если я замерзну. -- Вот тебе полпистоля. До завтра. Д'Артаньян сошел с лошади, бросил поводья Планше и быстро удалился, закутавшись в плащ. -- Господи, до чего мне холодно! -- вскричал Планше, как только его хозяин скрылся из виду. И, торопясь согреться, он немедленно постучался у дверей одного домика, украшенного всеми внешними признаками пригородного кабачка. Между тем д'Артаньян, свернувший на узкую проселочную дорогу, продолжал свой путь и пришел в Сен-Клу; здесь, однако, он не пошел по главной улице, а обогнул замок, добрался до маленького уединенного переулка и вскоре оказался перед указанным в письме павильоном. Павильон стоял в очень глухом месте. На одной стороне переулка возвышалась высокая стена, возле которой и находился павильон, а на другой стороне плетень защищал от прохожих маленький садик, в глубине которого виднелась бедная хижина. |
|
Со времени моих несчастий я подвержен приступам слабости, которые находят на меня как-то внезапно, и вот только что я почувствовал, как по мне пробежал озноб. Не обращайте на меня внимания, у вас ведь есть другое занятие -- предаваться своему счастью. -- В таком случае я очень занят, так как я действительно счастлив. -- Пока еще нет, подождите -- вы ведь сказали, что это будет вечером. -- Что ж, благодарение Богу, этот вечер придет! И, быть может, вы ждете его так же нетерпеливо, как я. Быть может, госпожа Бонасье посетит сегодня вечером супружеский кров. -- Сегодня вечером госпожа Бонасье занята! -- с важностью возразил муж. -- Ее обязанности задерживают ее в Лувре. -- Тем хуже для вас, любезный хозяин, тем хуже для вас! Когда я счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом, но, по-видимому, это невозможно. И молодой человек ушел, хохоча во все горло над шуткой, которая, как ему казалось, была понятна ему одному. -- Желаю вам повеселиться! -- отвечал Бонасье замогильным голосом. Но д'Артаньян был уже слишком далеко, чтобы услышать эти слова, да если бы он и услыхал, то, верно, не обратил бы на них внимания, находясь в том расположении духа, в каком он был. Он направился к дому г-на де Тревиля; его вчерашний визит был, как мы помним, чрезвычайно коротким, и он ни о чем не успел рассказать толком. Господина де Тревиля он застал преисполненным радости. Король и королева были с ним на балу необычайно любезны. Зато кардинал был крайне неприветлив. В час ночи он удалился под предлогом нездоровья. Что же касается их величеств, то они возвратились в Лувр лишь в шесть часов утра. -- А теперь... -- сказал г-н де Тревиль, понижая голос и тщательно осматривая все углы комнаты, чтобы убедиться, что они действительно одни, -- теперь, мой юный друг, поговорим о вас, ибо совершенно очевидно, что ваше счастливое возвращение имеет какую-то связь с радостью короля, с торжеством королевы и с унижением его высокопреосвященства. Вам надо быть начеку. -- Чего мне опасаться до тех пор, пока я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств? -- спросил д'Артаньян. -- Всего, поверьте мне. Кардинал не такой человек, чтобы забыть о злой шутке, не сведя счетов с шутником, а я сильно подозреваю, что шутник этот -- некий знакомый мне гасконец. -- Разве вы думаете, что кардинал так же хорошо осведомлен, как вы, и знает, что это именно я ездил в Лондон? -- Черт возьми! Так вы были в Лондоне? Уж не из Лондона ли вы привезли прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, любезный д'Артаньян! Подарок врага -- нехорошая вещь. На этот счет есть один латинский стих... Постойте... -- Да-да, конечно, -- отвечал д'Артаньян, который никогда не мог вбить себе в голову даже начатков латыни и своим невежеством приводил в отчаяние учителя. -- Да, да, конечно, должен быть какой-то стих... -- И, разумеется, он существует, -- сказал г-н де Тревиль, имевший склонность к литературе. -- Недавно господин де Бенсерад читал мне его... Постойте... Ага, вспомнил: Timeo Danaos et dona ferentes (1). Это означает: опасайтесь врага, приносящего вам дары. -- Этот алмаз, сударь, подарен мне не врагом, -- отвечал д'Артаньян, -- он подарен мне королевой. -- Королевой! Ого! -- произнес г-н де Тревиль. -- Да это поистине королевский подарок! Этот перстень стоит не менее тысячи пистолей. Через кого же королева передала вам его? -- Она вручила мне его сама. -- Где это было? -- В кабинете, смежном с комнатой, где она переодевалась. -- Каким образом? -- Протянув мне руку для поцелуя. -- Вы целовали руку королевы! -- вскричал г-н де Тревиль, изумленно глядя на д'Артаньяна. -- Ее величество удостоила меня этой чести. -- И это было в присутствии свидетелей? О, неосторожная, трижды неосторожная! -- Нет, сударь, успокойтесь, этого никто не видел, -- ответил д'Артаньян. И он рассказал г-ну де Тревилю, как все произошло. -- О, женщины, женщины! -- вскричал старый солдат. -- Узнаю их по романтическому воображению. Все, что окрашено тайной, чарует их... Итак, вы видели руку, и это все. Вы встретите королеву -- и не узнаете ее; она встретит вас -- и не будет знать, кто вы. -- Да, но по этому алмазу... -- возразил молодой человек. -- Послушайте, -- сказал г-н де Тревиль, -- дать вам совет, добрый совет, совет друга? ---------------------------------------- (1) Боюсь данайцев, приносящих дары (лат.). ----------------------------------------------------------- -- Вы окажете мне этим честь, сударь, -- ответил д'Артаньян. -- Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. Каким бы скрягой он ни оказался, вы все-таки получите за него не менее восьмисот пистолей. У пистолей, молодой человек, нет имени, а у этого перстня имя есть, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце. -- Продать этот перстень! Перстень, подаренный мне моей государыней! Никогда! -- вскричал д'Артаньян. -- Тогда поверните его камнем внутрь, несчастный безумец, потому что все знают, что бедный гасконский дворянин не находит подобных драгоценностей в шкатулке своей матери! -- Так вы думаете, что меня ждет какая-то опасность? -- спросил д'Артаньян. -- Говорю вам, молодой человек, что тот, кто засыпает на мине с зажженным фитилем, может считать себя в полной безопасности по сравнению с вами. -- Черт возьми! -- произнес д'Артаньян, которого начинал беспокоить уверенный тон де Тревиля. -- Черт возьми, что же мне делать? -- Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная рука. Поверьте мне, он еще сыграет с вами какую-нибудь шутку. -- Но какую же? -- Ба! Разве я знаю это? Разве не все хитрости дьявола находятся в его арсенале? Самое меньшее, что может с вами случиться, -- это что вас арестуют. -- Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать солдата, находящегося на службе у его величества? -- Черт возьми! А разве они постеснялись арестовать Атоса? Одним словом, мой юный друг, поверьте человеку, который уже тридцать лет находится при дворе: не будьте чересчур спокойны, не то вы погибли. Напротив -- и это говорю вам я, -- вы должны повсюду видеть врагов. Если кто-нибудь затеет с вами ссору -- постарайтесь уклониться от нее, будь зачинщик хоть десятилетним ребенком. Если на вас нападут, днем или ночью, -- отступайте и не стыдитесь. Если вы будете переходить через мост -- хорошенько ощупайте доски, потому что одна из них может провалиться у вас под ногами. Если вам случится проходить мимо строящегося дома -- посмотрите наверх, потому что вам на голову может свалиться камень. Если вам придется поздно возвращаться домой -- пусть за вами следует ваш слуга и пусть ваш слуга будет вооружен, конечно, в том случае, если вы вполне уверены в нем. Опасайтесь всех: друга, брата, любовницы... особенно любовницы... Д'Артаньян покраснел. -- Любовницы?.. -- машинально повторил он. -- А почему, собственно, я должен опасаться любовницы больше, чем кого-либо другого? -- Потому что любовница -- одно из любимейших средств кардинала, наиболее быстро действующее из всех: женщина продаст вас за десять пистолей. Вспомните Далилу... Вы знаете Священное писание? Д'Артаньян вспомнил о свидании, которое ему назначила г-жа Бонасье на этот самый вечер, но, к чести нашего героя, мы должны сказать, что дурное мнение г-на де Тревиля о женщинах вообще не внушило ему ни малейших подозрений по адресу его хорошенькой хозяйки. -- Кстати, -- продолжал г-н де Тревиль, -- куда девались ваши три спутника? -- Я как раз собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений о них. -- Никаких. -- Ну, а я оставил их в пути: Портоса -- в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса -- в Кревкере с пулей в плече и Атоса -- в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег. -- Вот что! -- произнес г-н де Тревиль. -- Ну а как же ускользнули вы сами? -- Чудом, сударь! Должен сознаться, что чудом, получив удар шпагой в грудь и пригвоздив графа де Варда к дороге, ведущей в Кале, словно бабочку к обоям. -- Этого еще не хватало! Де Варда, приверженца кардинала, родственника Рошфора!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль. -- Какая, сударь? -- На вашем месте я сделал бы одну вещь. -- А именно? -- Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже, я снова отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот небольшой знак внимания с вашей стороны. -- Совет хорош, сударь, и завтра я поеду. -- Завтра! А почему не сегодня же вечером? -- Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело. -- Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолетное увлечение? Повторяю вам, берегитесь: женщина погубила всех нас в прошлом, погубит и в будущем. Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером. -- Сударь, это невозможно. -- Вы, стало быть, дали слово? -- Да, сударь. -- Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не убьют, то завтра вы уедете. -- Обещаю. -- Не нужно ли вам денег? -- У меня еще есть пятьдесят пистолей. Полагаю, что этого мне хватит. -- А у ваших спутников? -- Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Парижа, у каждого из нас было в кармане по семидесяти пяти пистолей. -- Увижу ли я вас до вашего отъезда? -- Думаю, что нет, сударь, разве только будет что-нибудь новое. -- В таком случае счастливого пути. -- Благодарю вас, сударь. |
|