В категории материалов: 184
Показано материалов: 101-105 |
Страницы: « 1 2 ... 19 20 21 22 23 ... 36 37 » |
|
Я проиграл ее вместе со всеми принадлежностями упряжи, какие только можно придумать. -- Да ведь это ужасно! -- Погодите, вы еще не все знаете. Я стал бы превосходным игроком, если бы не зарывался, но я зарываюсь так же, как и тогда, когда пью, и вот... -- Но на что же еще вы могли играть? У вас ведь ничего больше не оставалось. -- Неверно, друг мой, неверно: у нас оставался этот алмаз, который сверкает на вашем пальце и который я заметил вчера. -- Этот алмаз! -- вскричал д'Артаньян, поспешно ощупывая кольцо. -- И так как у меня были когда-то свои алмазы и я знаю в них толк, то я оценил его в тысячу пистолей. -- Надеюсь, -- мрачно сказал д'Артаньян, полумертвый от страха, -- что вы ни словом не упомянули о моем алмазе? -- Напротив, любезный друг. Поймите, этот алмаз был теперь нашим единственным источником надежды, я мог отыграть на него нашу упряжь, лошадей и, сверх того, выиграть деньги на дорогу... -- Атос, я трепещу! -- вскричал д'Артаньян. -- Итак, я сказал моему партнеру о вашем алмазе. Оказалось, что он тоже обратил на него внимание. В самом деле, мой милый, какого черта! Вы носите на пальце звезду с неба и хотите, чтобы никто ее не заметил! Это невозможно! -- Кончайте, милый друг, кончайте, -- сказал д'Артаньян. -- Даю слово, ваше хладнокровие убийственно! -- Итак, мы разделили этот алмаз на десять ставок, по сто пистолей каждая. -- Ах, вот что! Вам угодно шутить и испытывать меня? -- сказал д'Артаньян, которого гнев уже схватил за волосы, как Минерва Ахилла в "Илиаде". -- Нет, я не шучу, черт возьми! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте! Я две недели не видел человеческого лица и совсем одичал, беседуя с бутылками. -- Это еще не причина, чтобы играть на мой алмаз, -- возразил д'Артаньян, судорожно сжимая руку. -- Выслушайте же конец. Десять ставок по сто пистолей каждая, за десять ходов, без права на отыгрыш. На тринадцатом ходу я проиграл все. На тринадцатом ударе -- число тринадцать всегда было для меня роковым. Как раз тринадцатого июля... -- К черту! -- крикнул д'Артаньян, вставая из-за стола. Сегодняшняя история заставила его забыть о вчерашней. -- Терпение, -- сказал Атос. -- У меня был свой план. Англичанин -- чудак. Я видел утром, как он разговаривал с Гримо, и Гримо сообщил мне, что англичанин предложил ему поступить к нему в услужение. И вот я играю с ним на Гримо, на безмолвного Гримо, разделенного на десять ставок. -- Вот это ловко! -- сказал д'Артаньян, невольно разражаясь смехом. -- На Гримо, самого Гримо, слышите? И вот благодаря десяти ставкам Гримо, который и весь-то не стоит одного дукатона, я отыграл алмаз. Скажите после этого, что упорство -- не добродетель! -- Клянусь честью, это очень забавно! -- с облегчением вскричал д'Артаньян, держась за бока от смеха. -- Вы, конечно, понимаете, что, чувствуя себя в ударе, я сейчас же снова начал играть на алмаз. -- Ах, вот что! -- сказал д'Артаньян, лицо которого снова омрачилось. -- Я отыграл ваше седло, потом вашу лошадь, потом свое седло, потом свою лошадь, потом опять проиграл. Короче говоря, я снова поймал ваше седло, потом свое. Вот как обстоит дело. Это был великолепный ход, и я остановился на нем. Д'Артаньян вздохнул так, словно у него свалился с плеч весь трактир. -- Так, значит, алмаз остается в моем распоряжении? -- робко спросил он. -- В полном вашем распоряжении, любезный друг, и вдобавок седла наших Буцефалов. -- Да на что нам седла без лошадей? -- У меня есть на этот счет одна идея. -- Атос, вы пугаете меня! -- Послушайте, вы, кажется, давно не играли, д'Артаньян? -- И не имею ни малейшей охоты играть. -- Не зарекайтесь. Итак, говорю я, вы давно не играли, и следовательно, вам должно везти. -- Предположим! Что дальше? -- Дальше? Англичанин со своим спутником еще здесь. Я заметил, что он очень сожалеет о седлах. Вы же, по-видимому, очень дорожите своей лошадью. На вашем месте я поставил бы седло против лошади. -- Но он не согласится играть на одно седло. -- Поставьте оба, черт побери! Я не такой себялюбец, как вы. -- Вы бы пошли на это? -- нерешительно сказал д'Артаньян, помимо воли заражаясь его уверенностью. -- Клянусь честью, на один-единственный ход. -- Но, видите ли, потеряв лошадей, мне чрезвычайно важно сохранить хотя бы седла. -- В таком случае поставьте свой алмаз. -- О, это другое дело! Никогда в жизни! -- Черт возьми! -- сказал Атос. -- Я бы предложил вам поставить Планше, но, так как нечто подобное уже имело место, англичанин, пожалуй, не согласится. -- Знаете что, любезный Атос? -- сказал д'Артаньян. -- Я решительно предпочитаю ничем не рисковать. -- Жаль, -- холодно сказал Атос. -- Англичанин набит пистолями. О, Господи, да решитесь же на один ход! Один ход -- это минутное дело. -- А если я проиграю? -- Вы выиграете. -- Ну, а если проиграю? -- Что ж, отдадите седла. -- Ну, куда ни шло -- один ход! -- сказал д'Артаньян. Атос отправился на поиски англичанина и нашел его в конюшне: тот с вожделением разглядывал седла. Случай был удобный. Атос предложил свои условия: два седла против одной лошади или ста пистолей -- на выбор. Англичанин быстро подсчитал: два седла стоили вместе триста пистолей. Он охотно согласился. Д'Артаньян, дрожа, бросил кости -- выпало три очка; его бледность испугала Атоса, и он ограничился тем, что сказал: -- Неважный ход, приятель... Вы, сударь, получите лошадей с полной сбруей. Торжествующий англичанин даже не потрудился смешать кости; его уверенность в победе была так велика, что он бросил их на стол не глядя. Д'Артаньян отвернулся, чтобы скрыть досаду. -- Вот так штука, -- как всегда, спокойно проговорил Атос. -- Какой необыкновенный ход! Я видел его всего четыре раза за всю мою жизнь: два очка! Англичанин обернулся и онемел от изумления; Д'Артаньян обернулся и онемел от радости. -- Да, -- продолжал Атос, -- всего четыре раза: один раз у господина де Креки, другой раз у меня, в моем замке в... словом, когда у меня был замок; третий раз у господина де Тревиля, когда он поразил всех нас; и, наконец, четвертый раз в кабачке, где я метал сам и проиграл тогда сто луидоров и ужин. -- Итак, господин д'Артаньян, вы берете свою лошадь обратно? -- спросил англичанин. -- Разумеется, -- ответил д'Артаньян. -- Значит, отыграться я не смогу? -- Мы условились не отыгрываться, припомните сами. -- Это правда, лошадь будет передана вашему слуге. -- Одну минутку, -- сказал Атос. -- С вашего разрешения, сударь, я хочу сказать моему приятелю несколько слов. -- Прошу вас. Атос отвел д'Артаньяна в сторону. -- Ну, искуситель, -- сказал д'Артаньян, -- чего еще вы хотите? Чтобы я продолжал играть, не так ли? -- Нет, я хочу, чтобы вы подумали. -- О чем? -- Вы хотите взять обратно лошадь, так ведь? -- Разумеется. -- Вы сделаете ошибку. Я взял бы сто пистолей. Вам ведь известно, что вы ставили седла против лошади или ста пистолей -- на выбор? -- Да. -- Я взял бы сто пистолей. -- Ну, а я возьму лошадь. -- Повторяю: вы сделаете ошибку. Что станем мы делать с одной лошадью на двоих? Не смогу же я сидеть сзади вас -- мы были бы похожи на двух сыновей Эймона, потерявших своих братьев. Вы не захотите также обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном боевом коне. Я не колеблясь взял бы сто пистолей. Чтобы добраться до Парижа, нам нужны деньги. -- Я дорожу этой лошадью, Атос. -- И напрасно, друг мой: лошадь может споткнуться и вывихнуть себе ногу, она может облысеть на коленях, может поесть из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот она пропала или, вернее, пропали сто пистолей. Хозяин должен кормить свою лошадь, в то время как сто пистолей, напротив, кормят своего хозяина. -- Но на чем мы поедем домой? -- На лошадях наших лакеев, черт побери! По нашему виду всякий и так поймет, что мы не простые люди. -- Хорош у нас будет вид на этих клячах рядом с Арамисом и Портосом, которые будут красоваться на своих скакунах! -- С Арамисом и Портосом! -- вскричал Атос и расхохотался. -- В чем дело? -- спросил д'Артаньян, не понимавший причины веселости своего друга. -- Нет, ничего, продолжим нашу беседу, -- сказал Атос. -- Значит, по-вашему... -- Надо взять сто пистолей, д'Артаньян. На сто пистолей мы будем пировать до конца месяца. |
|
-- Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, -- сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. -- Желаю и вам того же. Выпьем! -- Так она умерла? -- пробормотал д'Артаньян. -- Еще бы! -- сказал Атос. -- Давайте же ваш стакан. Ветчины, бездельник! -- крикнул он. -- Мы не в состоянии больше пить! -- А ее брат? -- робко спросил д'Артаньян. -- Брат? -- повторил Атос. -- Да, священник. -- Ах, священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть свой приход. -- И вы так и не узнали, кто был этот негодяй? -- Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали. -- О, Боже мой, Боже! -- произнес д'Артаньян, потрясенный страшным рассказом. -- Что же вы не едите ветчины, д'Артаньян? Она восхитительна, -- сказал Атос, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека. -- Какая жалость, что в погребе не было хотя бы четырех таких окороков! Я бы выпил на пятьдесят бутылок больше. Д'Артаньян не в силах был продолжать этот разговор, он почувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит. -- Разучилась пить молодежь, -- сказал Атос, глядя на него с сожалением, -- а ведь этот еще из лучших!
XXVIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Д'Артаньян был потрясен страшным рассказом Атоса, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину; и тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, д'Артаньян, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу. Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести полную уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор, но Атос уже совершенно пришел в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, мушкетер сам предупредил его мысль. -- Я был вчера сильно пьян, дорогой друг, -- начал он. -- Я обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей! Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился. -- Вовсе нет, -- возразил д'Артаньян. -- Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного. -- Вот как? Это странно. А мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю. И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца. -- Право, -- сказал д'Артаньян, -- я, должно быть, был еще более пьян, чем вы: я ничего не помню. Эти слова, однако ж, ничуть не удовлетворили Атоса, и он продолжал: -- Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но, если отбросить его, я умею пить. Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д'Артаньяна поколебалась. -- Ах да, и в самом деле! -- сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. -- То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных! -- Ага! Вот видите! -- сказал Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. -- Так я и знал: повешенные -- это мой постоянный кошмар. -- Да, да, -- продолжал д'Артаньян, -- теперь я начинаю припоминать... Да, речь шла... погодите минутку... речь шла о женщине. -- Так и есть, -- отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. -- Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян. -- Верно, -- подтвердил д'Артаньян, -- история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами. -- Да, и притом повешенной... -- ...своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, -- добавил д'Артаньян, пристально глядя на Атоса. -- Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! -- сказал Атос, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. -- Решено, д'Артаньян: больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка. Д'Артаньян ничего не ответил. -- Да, кстати, -- сказал Атос, внезапно меняя тему разговора, -- благодарю вас за лошадь, которую вы привели мне. -- Понравилась она вам? -- спросил д'Артаньян. -- Да, но она не очень вынослива. -- Ошибаетесь. Я проделал на ней десять миль меньше чем за полтора часа, и у нее был после этого такой вид, словно она обскакала вокруг площади Сен-Сюльпис. -- Вот как! В таком случае я, кажется, буду раскаиваться. -- Раскаиваться? -- Да. Я сбыл ее с рук. -- Каким образом? -- Дело было так. Я проснулся сегодня в шесть часов утра, вы спали как мертвый, а я не знал, чем заняться: я еще не успел прийти в себя после вчерашней пирушки. Итак, я сошел в зал, где увидел одного из наших англичан, который торговал у барышника лошадь, так как вчера его лошадь пала. Я подошел к нему и услыхал, что он предлагает сто пистолей за темно-рыжего мерина. "Знаете что, сударь, -- сказал я ему, -- у меня тоже есть лошадь для продажи". -- "И прекрасная лошадь, -- ответил он, -- если это та, которую держал вчера на поводу слуга вашего приятеля". -- "Как, по-вашему, стоит она сто пистолей?" -- "Стоит. А вы отдадите мне ее за эту цену?" -- "Нет, но она будет ставкой в нашей игре". -- "В нашей игре?" -- "В кости". Сказано -- сделано, и я проиграл лошадь. Зато потом я отыграл седло. Д'Артаньян скорчил недовольную мину. -- Это вас огорчает? -- спросил Атос. -- Откровенно говоря, да, -- ответил д'Артаньян. -- По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, знак внимания. Вы напрасно сделали это. Атос. -- Полно, любезный друг! Поставьте себя на мое место, -- возразил мушкетер, -- я смертельно скучал, и потом, сказать правду, я не люблю английских лошадей. Если все дело только в том, что кто-то должен узнать нас, то, право, довольно будет и седла -- оно достаточно заметное. Что до лошади, мы найдем чем оправдать ее исчезновение. Лошади смертны в конце концов! Допустим, что моя пала от сапа или от коросты. Д'Артаньян продолжал хмуриться. -- Досадно! -- продолжал Атос. -- Вы, как видно, очень дорожили этим животным, а ведь я еще не кончил своего рассказа. -- Что же вы проделали еще? -- Когда я проиграл свою лошадь -- девять против десяти, каково? -- мне пришло в голову поиграть на вашу. -- Я надеюсь, однако, что вы не осуществили этого намерения? -- Напротив, я привел его в исполнение немедленно. -- И что же? -- вскричал обеспокоенный д'Артаньян. -- Я сыграл и проиграл ее. -- Мою лошадь? -- Вашу лошадь. Семь против восьми -- из-за одного очка... Знаете пословицу? -- Атос, вы сошли с ума, клянусь вам! -- Милый д'Артаньян, надо было сказать мне это вчера, когда я рассказывал вам свои дурацкие истории, а вовсе не сегодня. |
|
Из пятидесяти колбас, подвешенных к балкам потолка, оставалось не больше десяти. Вопли хозяина и хозяйки проникли сквозь своды погреба, и сам д'Артаньян был тронут ими. Атос даже не повернул головы. Однако вскоре скорбь сменилась яростью. Не помня себя от отчаяния, хозяин вооружился вертелом и ворвался в комнату, куда удалились два друга. -- Вина! -- потребовал Атос, увидев его. -- Вина?! -- вскричал пораженный хозяин. -- Вина! Да ведь вы выпили больше чем на сто пистолей! Да ведь я разорен, погиб, уничтожен! -- Полно! -- сказал Атос. -- Мы даже не утолили жажду как следует. -- Если бы еще вы только пили, тогда полбеды, но вы перебили все бутылки! -- Вы толкнули меня на эту груду, и она развалилась. Сами виноваты. -- Все мое масло пропало! -- Масло -- отличное лекарство для ран. Надо же было бедняге Гримо залечить раны, которые вы ему нанесли. -- Все мои колбасы обглоданы! -- В этом погребе уйма крыс. -- Вы заплатите мне за все! -- вскричал хозяин, выведенный из себя. -- Трижды негодяй! -- ответил Атос, приподнимаясь с места, но тут же снова упал на стул: силы его были исчерпаны. Д'Артаньян пришел к нему на помощь и поднял хлыст. Хозяин отступил на шаг и залился слезами. -- Это научит вас, -- сказал д'Артаньян, -- вежливее обращаться с приезжими, которых вам посылает Бог. -- Бог! Лучше скажите -- дьявол! -- Вот что, любезный, -- пригрозил ему д'Артаньян, -- если ты не прекратишь терзать наш слух, мы запремся у тебя в погребе вчетвером и посмотрим, действительно ла ущерб так велик, как ты говоришь. -- Согласен, господа, согласен! -- испугался хозяин, -- Признаюсь, я виноват, но ведь нет такой вины, которую нельзя простить. Вы знатные господа, а я бедный трактирщик, и вы должны меня пожалеть. -- А, вот это другой разговор! -- сказал Атос. -- Этак ты, пожалуй, размягчишь мое сердце, и из глаз у меня польются слезы, как вино из твоих бочек. Мы не так страшны, как кажется. Подойди поближе, и потолкуем. Хозяин с опаской подошел ближе. -- Говорю тебе, подойди, не бойся, -- продолжал Атос. -- В ту минуту, когда я хотел расплатиться с тобой, я положил на стол кошелек. -- Совершенно верно, ваша светлость. -- В этом кошельке было шестьдесят пистолей. Где он? -- Сдан в канцелярию суда, ваша светлость; ведь мне сказали, что это фальшивые деньги. -- Так вот, потребуй кошелек обратно и оставь эти шестьдесят пистолей себе. -- Но ведь вам хорошо известно, ваша светлость, что судейские чиновники не возвращают того, что попало к ним в руки. Будь это фальшивая монета -- ну, тогда бы еще можно было надеяться, но, к несчастью, деньги были настоящие. -- Договаривайся с судом как знаешь, приятель, это меня не касается, тем более что у меня не осталось ни единого ливра. -- Вот что, -- вмешался д'Артаньян, -- где сейчас лошадь Атоса? -- В конюшне. -- Что она стоит? -- Пятьдесят пистолей, не больше. -- Положим, она стоит все восемьдесят. Возьми ее, и кончим дело. -- Как! Ты продаешь мою лошадь? Моего Баязета? -- удивился Атос. -- А на чем я отправлюсь в поход -- на Гримо? -- Я привел тебе другую, -- ответил д'Артаньян. -- Другую? -- И великолепную! -- вскричал хозяин. -- Ну, если есть другая, лучше и моложе, бери себе старую и принеси вина. -- Какого? -- спросил хозяин, совершенно успокоившись. -- Того, которое в глубине погреба, у решетки. Там осталось еще двадцать пять бутылок, остальные разбились при моем падении. Принеси шесть. -- Да это просто бездонная бочка, а не человек! -- пробормотал хозяин. -- Если он пробудет здесь еще две недели и заплатит за все, что выпьет, я поправлю свои дела. -- И не забудь подать четыре бутылки того же вина господам англичанам, -- прибавил д'Артаньян. -- А теперь, -- продолжал Атос, -- пока мы ждем вина, расскажите-ка мне, д'Артаньян, что сталось с остальными. Д'Артаньян рассказал ему, как он нашел Портоса в постели с вывихом, Арамиса же -- за столом в обществе двух богословов. Когда же заканчивал свой рассказ, вошел хозяин с заказанными бутылками и окороком, который, к счастью, оставался вне погреба. -- Отлично, -- сказал Атос, наливая себе и д'Артаньяну, -- это о Портосе и Арамисе. Ну, а вы, мой друг, как ваши дела и что произошло с вами? По-моему, у вас очень мрачный вид. -- К сожалению, это так, -- ответил д'Артаньян, -- и причина в том, что я самый несчастный из всех нас. -- Ты несчастен, д'Артаньян! -- вскричал Атос. -- Что случилось? Расскажи мне. -- После, -- ответил д'Артаньян. -- После! А почему не сейчас? Ты думаешь, что я пьян? Запомни хорошенько, друг мой: у меня никогда не бывает такой ясной головы, как за бутылкой вина. Рассказывай же, я весь превратился в слух. Д'Артаньян рассказал ему случай, происшедший с г-жой Бонасье. Атос спокойно выслушал его. -- Все это пустяки, -- сказал он, когда д'Артаньян кончил, -- сущие пустяки. "Пустяки" -- было любимое словечко Атоса. -- Вы все называете пустяками, любезный Атос, -- возразил д'Артаньян, -- это неубедительно со стороны человека, который никогда не любил. Угасший взгляд Атоса внезапно загорелся, но то была лишь минутная вспышка, и его глаза снова сделались такими же тусклыми и туманными, как прежде. -- Это правда, -- спокойно подтвердил он, -- я никогда не любил. -- В таком случае вы сами видите, жестокосердный, что не правы, обвиняя нас, людей с чувствительным сердцем. -- Чувствительное сердце -- разбитое сердце, -- сказал Атос. -- Что вы хотите этим сказать? -- Я хочу сказать, что любовь -- это лотерея, в которой выигравшему достается смерть! Поверьте мне, любезный д'Артаньян, вам очень повезло, что вы проиграли! Проигрывайте всегда -- таков мой совет. -- Мне казалось, что она так любит меня! -- Это вам только казалось. -- О нет, она действительно любила меня! -- Дитя! Нет такого мужчины, который не верил бы, подобно вам, что его возлюбленная любит его, и нет такого мужчины, который бы не был обманут своей возлюбленной. -- За исключением вас, Атос: ведь у вас никогда не было возлюбленной. -- Это правда, -- сказал Атос после минутной паузы, -- у меня никогда не было возлюбленной. Выпьем! -- Но если так, философ, научите меня, поддержите меня -- я ищу совета и утешения. -- Утешения? В чем? -- В своем несчастье. -- Ваше несчастье просто смешно, -- сказал Атос, пожимая плечами. -- Хотел бы я знать, что бы вы сказали, если б я рассказал вам одну любовную историю. -- Случившуюся с вами? -- Или с одним из моих друзей, не все ли равно? -- Расскажите, Атос, расскажите. -- Выпьем, это будет лучше. -- Пейте и рассказывайте. -- Это действительно вполне совместимо, -- сказал Атос, выпив свой стакан и снова налив его. -- Я слушаю, -- сказал д'Артаньян. Атос задумался, и, по мере того как его задумчивость углублялась, он бледнел на глазах у д'Артаньяна. Атос был в той стадии опьянения, когда обыкновенный пьяный человек падает и засыпает. Он же словно грезил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее. -- Вы непременно этого хотите? -- спросил он. -- Я очень прошу вас, -- ответил д'Артаньян. -- Хорошо, пусть будет по-вашему... Один из моих друзей... один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, -- сказал Атос с мрачной улыбкой, -- некий граф, родом из той же провинции, что и я, то есть из Берри, знатный, как Дандоло или Монморанси, влюбился, когда ему было двадцать пять лет, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь свойственную ее возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась -- она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях; никто не знал, откуда они явились, но благодаря ее красоте и благочестию ее брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом. Впрочем, по слухам, они были хорошего происхождения. Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой -- он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел! -- Но почему же, если он любил ее? -- спросил д'Артаньян. -- Подождите, -- сказал Атос. -- Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. И надо отдать ей справедливость -- она отлично справлялась со своей ролью... -- И что же? -- спросил д'Артаньян. -- Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, -- продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, -- она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, д'Артаньян, что было у нее на плече! -- сказал Атос, разражаясь громким смехом. -- Откуда же я могу это знать? -- возразил д'Артаньян. -- Цветок лилии, -- сказал Атос. -- Она была заклеймена! И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке. -- Какой ужас! -- вскричал д'Артаньян. -- Этого не может быть! -- Это правда, дорогой мои. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой. -- Что же сделал граф? -- Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве. -- О, Боже, Атос! Да ведь это убийство! -- вскричал д'Артаньян. -- Да, всего лишь убийство... -- сказал Атос, бледный как смерть. -- Но что это? Кажется, у меня кончилось вино... И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним |
|
Его господин принял его, загородил дверь, а нам приказал оставаться у себя. -- Но где он наконец?! -- вскричал д'Артаньян. -- Где Атос? -- В погребе, сударь. -- Как, негодяй, ты все еще держишь его в погребе? -- Боже упаси! Нет, сударь. Стали бы мы держать его в погребе! Если бы вы только знали, что он там делает, в этом погребе! Ах, сударь, если бы вам удалось заставить его выйти оттуда, я был бы вам благодарен до конца жизни, я стал бы молиться на вас, как на своего ангела-хранителя! -- Так он там? Я найду его там? -- Разумеется, сударь. Он заупрямился и не желает выходить. Мы ежедневно просовываем ему через отдушину хлеб на вилах, а когда он требует, то и мясо, но -- увы! -- не хлеб и не мясо составляют его главную пищу. Однажды я с двумя молодцами сделал попытку спуститься вниз, но он пришел в страшную ярость. Я услышал, как он взводит курки у пистолетов, а его слуга -- у мушкета. Когда же мы спросили у них, что они собираются делать, ваш приятель ответил, что у него и у его слуги имеется сорок зарядов и что они разрядят все до последнего, прежде чем позволят хотя бы одному из нас сойти в погреб. Тогда, сударь, я пошел было жаловаться к губернатору, но тот ответил, что я получил по заслугам и что это научит меня, как оскорблять благородных господ, заезжающих в мой трактир. -- Так что с тех самых пор... -- начал д'Артаньян, не в силах удержаться от смеха при виде жалобной физиономии трактирщика. -- Так что с тех самых пор, -- продолжал последний, -- нам, сударь, приходится очень плохо, потому что все наши съестные припасы хранятся в погребе. Вино в бутылках и вино в бочках, пиво, растительное масло и пряности, свиное сало и колбасы -- все находится там. Так как спускаться вниз нам запрещено, то приходится отказывать в пище и питье всем путешественникам, которые к нам заезжают, и наш постоялый двор приходит в упадок с каждым днем. Если ваш друг просидит в погребе еще неделю, мы окончательно разоримся. -- И поделом тебе, мошенник! Разве по нашему виду нельзя было сообразить, что мы порядочные люди, а не фальшивомонетчики? -- Да, сударь, да, вы правы... -- ответил хозяин. -- Но послушайте, вон он опять разбушевался. -- Очевидно, его потревожили! -- вскричал д'Артаньян. -- Да как же нам быть? -- возразил хозяин. -- Ведь к нам приехали два знатных англичанина. -- Так что ж из этого? -- Как -- что? Вы сами знаете, сударь, что англичане любят хорошее вино, а эти спросили самого лучшего. Жена моя, должно быть, попросила у господина Атоса позволения войти, чтобы подать этим господам то, что им требовалось, а он, по обыкновению, отказал... Боже милостивый, опять начался этот содом! В самом деле, со стороны погреба донесся сильный шум. Д'Артаньян встал и, предшествуемый хозяином, в отчаянии ломавшим руки, приблизился к месту действия в сопровождении Планше, державшего наготове свой мушкет. Англичане были крайне раздражены: они проделали длинный путь и умирали от голода и жажды. -- Да это же насилие! -- кричали они на отличном французском языке, но с иностранным акцентом. -- Этот сумасшедший не позволяет добрым людям распоряжаться их собственным вином! Мы выломаем дверь, а если он совсем лишился рассудка. -- что ж, тогда мы убьем его, и все тут! -- Потише, господа! -- сказал д'Артаньян, вынимая из-за пояса пистолет. -- Прошу извинить, но вы никого не убьете. -- Ничего, ничего, -- раздался за дверями спокойный голос Атоса. -- Впустите-ка этих хвастунов, и тогда посмотрим. Англичане, видимо, довольно храбрые люди, все же нерешительно переглянулись. Казалось, что в погребе засел какой-то голодный людоед, какой-то исполинский сказочный герой, и никто не может безнаказанно войти в его пещеру. На минуту все затихли, но под конец англичанам стало стыдно отступать, и наиболее раздраженный из них, спустившись по лестнице, в которой было пять или шесть ступенек, так сильно ударил в дверь ногой, что, казалось, мог бы пробить и каменную стену. -- Планше, -- сказал д'Артаньян, взводя курки у пистолетов, -- я беру на себя того, что наверху, а ты займись нижним... Так вы, господа, желаете драться? Отлично, давайте драться! -- Боже праведный! -- гулко прозвучал снизу голос Атоса. -- Мне кажется, я слышу голос д'Артаньяна... -- Вы не ошиблись, -- ответил д'Артаньян, тоже стараясь говорить громче, -- это я собственной персоной, друг мой! -- Превосходно! -- сказал Атос. -- В таком случае мы славно отделаем этих храбрецов. Англичане схватились за шпаги, но они оказались между двух огней. Еще секунду они колебались, однако, как и в первый раз, самолюбие одержало верх, и под вторичным ударом дверь погреба треснула во всю длину. -- Посторонись, д'Артаньян, посторонись! -- крикнул Атос. -- Сейчас я буду стрелять. -- Господа! -- сказал д'Артаньян, никогда не терявший способности рассуждать. -- Подумайте о своем положении... Минуту терпения, Атос... Господа, вы ввязываетесь в скверную историю и будете изрешечены пулями. Я и мой слуга угостим вас тремя выстрелами, столько же вы получите из подвала. Кроме того, у нас имеются шпаги, которыми мы -- я и мой друг -- недурно владеем, могу вас уверить. Не мешайте мне, и я улажу и ваши дела, и свои... Сейчас вам дадут пить, даю вам слово! -- Если еще осталось вино, -- раздался насмешливый голос Атоса. Трактирщик почувствовал, что спина его покрылась холодным потом. -- То есть как -- если осталось вино? -- прошептал он. -- Останется, черт возьми! -- сказал д'Артаньян. -- Успокойтесь... не могли же они вдвоем выпить весь погреб!.. Господа, вложите шпаги в ножны. -- Хорошо! Но и вы заткните пистолеты за пояс. -- Охотно. И д'Артаньян подал пример. Затем, обернувшись к Планше, он знаком приказал разрядить мушкет. Убежденные этим обстоятельством, англичане поворчали, но вложили шпаги в ножны. Д'Артаньян рассказал им историю заключения Атоса, и так как они были настоящие джентльмены, то во всем обвинили трактирщика. -- А теперь, господа, -- сказал д'Артаньян, -- поднимитесь к себе, и ручаюсь, что через десять минут вам принесут все, что вам будет угодно. Англичане поклонились и ушли. -- Теперь я один, милый Атос, -- сказал д'Артаньян. -- Отворите мне дверь, прошу вас! -- Сию минуту, -- ответил Атос. Послышался шум падающих вязанок хвороста и скрип бревен: то были контрэскарпы и бастионы Атоса; беглым взглядом он осмотрел местность. Д'Артаньян бросился к другу и с нежностью обнял его; затем он повел его из этого сурового убежища и тут только заметил, что Атос шатается. -- Вы ранены? -- спросил он. -- Я? Ничуть не бывало. Я мертвецки пьян, вот и все. И никогда еще человек не трудился так усердно, чтобы этого достигнуть... Клянусь Богом, хозяин, должно быть, на мою долю досталось не меньше чем полтораста бутылок! -- Помилосердствуйте! -- вскричал хозяин. -- Если слуга выпил хотя бы половину того, что выпил его господин, я разорен. -- Гримо хорошо вымуштрован и не позволил бы себе пить то же вино, что я. Он пил только из бочки. Кстати, он, кажется, забыл вставить пробку. Слышите, что-то течет? Д'Артаньян разразился хохотом, от которого хозяина из озноба бросило в жар. В эту минуту за спиной Атоса появился Гримо с мушкетом на плече; голова его тряслась, как у пьяных сатиров Рубенса. Спереди и сзади он был облит какой-то жирной жидкостью, в которой хозяин признал свое лучшее оливковое масло. Процессия прошла через большой зал и водворилась в лучшей комнате гостиницы, которую д'Артаньян занял самовольно. Между тем хозяин и его жена ринулись с лампой в погреб, вход в который был так долго им воспрещен; там их ждало страшное зрелище. За укреплениями, в которых Атос, выходя, пробил брешь и которые состояли из вязанок хвороста, досок и пустых бочонков, сложенных по всем правилам стратегического искусства, там и сям виднелись плавающие в лужах масла и вина кости съеденных окороков, а весь левый угол погреба был завален грудой битых бутылок; бочка, кран которой остался открытым, истекала последними каплями "крови". Выражаясь словами древнего поэта, смерть и запустение царили здесь, словно на поле брани. |
|
Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их. Если сборище четырех друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим усилием, -- такова была доля Атоса в общей беседе. Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нем, -- разве только он хмурил брови да становился еще грустнее, чем обычно. Д'Артаньяну, чей пытливый и проницательный ум нам хорошо известен, не удавалось пока, несмотря на все желание, удовлетворить свое любопытство: найти какую-либо причину этой глубокой апатии или подметить сопутствующие ей обстоятельства. Атос никогда не получал писем, Атос никогда не совершал ни одного поступка, который бы не был известен всем его друзьям. Нельзя было сказать, чтобы эту грусть вызывало в нем вино, ибо, напротив, он и пил лишь для того, чтобы побороть свою грусть, хотя это лекарство делало ее, как мы уже говорили, еще более глубокой. Нельзя было также приписать эти приступы тоски игре, ибо в отличие от Портоса, который песней или руганью сопровождал любую превратность судьбы, Атос, выигрывая, оставался столь же бесстрастным, как и тогда, когда проигрывал. Однажды, сидя в кругу мушкетеров, он выиграл в один вечер тысячу пистолей, проиграл их вместе с шитой золотом праздничной перевязью, отыграл все это и еще сто луидоров, -- и его красивые черные брови ни разу не дрогнули, руки не потеряли своего перламутрового оттенка, беседа, бывшая приятной в тот вечер, не перестала быть спокойной и столь же приятной. Тень на его лице не объяснялась также и влиянием атмосферных осадков, как это бывает у наших соседей -- англичан, ибо эта грусть становилась обычно еще сильнее в лучшее время года: июнь и июль были самыми тяжелыми месяцами для Атоса. В настоящем у него не было горестей, и он пожимал плечами, когда с ним говорили о будущем; следовательно, причина его грусти скрывалась в прошлом, судя по неясным слухам, дошедшим до д'Артаньяна. Оттенок таинственности, окутывавший Атоса, делал еще более интересным этого человека, которого даже в минуты полного опьянения ни разу не выдали ни глаза, ни язык, несмотря на всю тонкость задаваемых ему вопросов. -- Увы! -- думал вслух д'Артаньян. -- Быть может, сейчас бедный Атос мертв, и в этом виноват я. Ведь только ради меня он впутался в эту историю, не зная ни начала ее, ни конца и не надеясь извлечь из нее хотя бы малейшую выгоду. -- Не говоря о том, сударь, -- добавил Планше, -- что, по всей видимости, мы обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: "Вперед, д'Артаньян! Я в ловушке!" А потом, разрядив оба пистолета, как страшно звенел он своей шпагой! Словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать разъяренных чертей! Эти слова удвоили пыл д'Артаньяна, и он погнал свою лошадь, которая и без того несла всадника галопом. Около одиннадцати часов утра путники увидели Амьен, а в половине двенадцатого они были у дверей проклятого трактира. Д'Артаньян часто придумывал для вероломного хозяина какую-нибудь славную месть, такую месть, одно предвкушение которой уже утешительно. Итак, он вошел в трактир, надвинув шляпу на лоб, положив левую руку на эфес шпаги и помахивая хлыстом, который держал в правой. -- Узнаете вы меня? -- спросил он трактирщика, с поклоном шедшего ему навстречу. -- Не имею чести, ваша светлость, -- ответил тот, ослепленный блестящим снаряжением д'Артаньяна. -- Ах, вы меня не узнаете! -- Нет, ваша светлость! -- Ну, так я напомню вам в двух словах. Что вы сделали с дворянином, которому осмелились около двух недель назад предъявить обвинение в сбыте фальшивых денег? Трактирщик побледнел, ибо д'Артаньян принял самую угрожающую позу, а Планше скопировал ее с величайшей точностью. -- Ах, ваша светлость, не говорите мне об этом! -- вскричал трактирщик самым жалобным голосом. -- О, Господи, как дорого я заплатил за эту ошибку! Ах, я несчастный! -- Я вас спрашиваю: что сталось с этим дворянином? -- Благоволите выслушать меня, ваша светлость, будьте милосердны! И присядьте, сделайте милость. Безмолвный от гнева и беспокойства, д'Артаньян сел, грозный, как судия. Планше гордо встал за спиной его кресла. -- Вот как было дело, ваша светлость... -- продолжал трактирщик, дрожа от страха. -- Теперь я узнал вас. Ведь это вы уехали, когда началась злополучная ссора с тем дворянином, о котором вы говорите? -- Да, я. Теперь вы отлично видите, что вам нечего ждать пощады, если вы не скажете всей правды. -- Так вот, благоволите выслушать меня, и я расскажу вам все без утайки. -- Я слушаю. -- Начальство известило меня, что в моем трактире должен остановиться знаменитый фальшивомонетчик с несколькими товарищами, причем все они будут переодеты гвардейцами или мушкетерами. Ваши лошади, слуги, наружность ваших светлостей -- все было мне точно описано... -- Дальше, дальше! -- сказал д'Артаньян, быстро догадавшись, откуда исходили эти точные приметы. -- Поэтому, повинуясь приказу начальства, приславшего мне шесть человек для подкрепления, я принял те меры, какие счел нужными, чтобы задержать мнимых фальшивомонетчиков... -- Опять! -- сказал д'Артаньян, которому слово "фальшивомонетчик" нестерпимо резало слух. -- Прошу прощения, ваша светлость, что я говорю такие вещи, но в них-то и кроется мое оправдание. Начальство припугнуло меня, а вы ведь знаете, что трактирщик должен жить в мире со своим начальством. -- Еще раз спрашиваю вас: где этот дворянин? Что с ним? Умер он или жив? -- Терпение, ваша светлость, сейчас мы дойдем и до этого. Итак, произошло то, что вам известно... и что как будто бы оправдывал ваш поспешный отъезд, -- добавил хозяин с лукавством, не ускользнувшим от д'Артаньяна. -- Этот дворянин, ваш друг, отчаянно защищался. Его слуга, который, по несчастью, неожиданно затеял ссору с присланными солдатами, переодетыми в конюхов... -- Ах ты, негодяй! -- вскричал д'Артаньян. -- Так вы все были заодно, и я сам не знаю, что мешает мне всех вас уничтожить! -- Нет, ваша светлость, к сожалению, мы не все были заодно, и сейчас вы убедитесь в этом. Ваш приятель -- извините, что я не называю его тем почтенным именем, которое он, без сомнения, носит, но нам неизвестно его имя, -- итак, ваш приятель, уложив двух солдат двумя выстрелами из пистолета, отступил, продолжая защищаться шпагой, которой он изувечил еще одного из моих людей, а меня оглушил, ударив этой шпагой плашмя... -- Да кончишь ли ты, палач! -- крикнул д'Артаньян. -- Где Атос? Что случилось с Атосом? -- Отступая, как я уже говорил вам, ваша светлость, он оказался у лестницы, ведущей в подвал, и так как дверь была открыта, он вытащил ключ и затворился изнутри. Все были убеждены, что оттуда ему не уйти, а потому никто не препятствовал ему делать это... -- Ну да, -- сказал д'Артаньян, -- вы не собирались убивать его, вам нужно было только посадить его под замок! -- Посадить под замок. Боже праведный! Да клянусь вам, ваша светлость, это он сам посадил себя под замок! Впрочем, перед этим он наделал немало дел: один солдат был убит наповал, а двое тяжело ранены. Убитого и обоих раненых унесли их товарищи, и больше я ничего не знаю ни о тех, ни о других. Что касается меня, то, придя в чувство, я отправился к господину губернатору, рассказал ему обо всем случившееся и спросил, что делать с пленником. Но господин губернатор точно с неба свалился: он сказал, что совершенно не понимает, о чем идет речь, что приказания, которые до меня дошли, исходили не от него и что если я имел несчастье сказать кому-либо, что он, губернатор, имеет какое-то отношение к этому отчаянному предприятию, то он велит меня повесить. Как видно, сударь, я ошибся и задержал одно лицо вместо другого, а тот, кого следовало задержать, скрылся. -- Но где же Атос? -- вскричал д'Артаньян, возмущение которого еще возросло, когда он узнал, как отнеслись власти к этому делу. -- Что сталось с Атосом? -- Мне не терпелось поскорее загладить свою вину перед пленником, -- продолжал трактирщик, -- и я подошел к погребу, чтобы выпустить его оттуда. Ах, сударь, это был не человек, это был сущий дьявол! В ответ на предложение свободы он объявил, что это западня и что он не выйдет, не предъявив своих условий. Я смиренно ответил ему -- я ведь понимал, в какое положение поставил себя, подняв руку на мушкетера его величества, -- итак, я ответил ему, что готов принять его условия. "Прежде всего, -- сказал он, -- я требую, чтобы мне вернули моего слугу в полном вооружении". Это приказание было поспешно исполнено; вы понимаете, сударь, что мы были расположены делать все, чего бы ни пожелал ваш друг. Итак, господин Гримо -- он сообщил свое имя, хотя и не очень разговорчив, -- господин Гримо, несмотря на его рану, был спущен в погреб. |
|