В категории материалов: 184
Показано материалов: 96-100 |
Страницы: « 1 2 ... 18 19 20 21 22 ... 36 37 » |
|
XXX. МИЛЕДИ
Д'Артаньян незаметно последовал за миледи; он видел, как она села в карету, и слышал, как она приказала кучеру ехать в Сен-Жермен. Бесполезно было бы пытаться пешком преследовать карету, уносимую парой сильных лошадей. Поэтому д'Артаньян отправился на улицу Феру. На улице Сены он встретил Планше; тот стоял перед витриной кондитерской, с восторгом разглядывая сдобную булку самого аппетитного вида. Д'Артаньян приказал ему оседлать двух лошадей из конюшни г-на де Тревиля -- одну для него, д'Артаньяна, другую для самого Планше -- и заехать за ним к Атосу. Г-н де Тревиль раз навсегда предоставил свои конюшни к услугам д'Артаньяна. Планше направился на улицу Старой Голубятни, а д'Артаньян -- на улицу Феру. Атос сидел дома и печально допивал одну из бутылок того отличного испанского вина, которое он привез с собой из Пикардии. Он знаком приказал Гримо принести стакан для д'Артаньяна, и Гримо повиновался молча, как обычно. Д'Артаньян рассказал Атосу все, что произошло в церкви между Портосом и прокуроршей, и высказал предположение, что их товарищ находится на пути к приобретению экипировки. -- Что до меня, -- сказал на это Атос, -- то я совершенно спокоен: уж конечно, не женщины возьмут на себя расходы по моему снаряжению. -- А между тем, любезный Атос, ваша красота, благовоспитанность, знатное происхождение могли бы ранить стрелой амура любую принцессу или королеву. -- Как еще молод этот д'Артаньян! -- сказал Атос, пожимая плечами. И он знаком приказал Гримо принести другую бутылку. В эту минуту Планше скромно просунул голову в полуоткрытую дверь и сообщил своему господину, что лошади готовы. -- Какие лошади? -- спросил Атос. -- Две лошади, которые господин де Тревиль одолжил мне для прогулки и на которых я собираюсь съездить в Сен-Жермен. -- А что вы будете делать в Сен-Жермене? -- снова спросил Атос. Тут д'Артаньян рассказал ему о встрече в церкви и о том, как он снова нашел ту женщину, которая, подобно человеку в черном плаще и со шрамом у виска, постоянно занимала его мысли. -- Другими словами, вы влюблены в эту женщину, как прежде были влюблены в госпожу Бонасье, -- сказал Атос и презрительно пожал плечами, как бы сожалея о человеческой слабости. -- Я? Ничуть не бывало! -- вскричал д'Артаньян. -- Просто мне любопытно раскрыть тайну, которая с ней связана. Не знаю почему, но мне кажется, что эта женщина, которая совершенно мне неизвестна, точно так же, как я неизвестен ей, имеет какое-то влияние на мою жизнь. -- В сущности говоря, вы правы, -- сказал Атос. -- Я не знаю женщины, которая стоила бы того, чтобы ее разыскивать, если она исчезла. Госпожа Бонасье исчезла -- тем хуже для нее, пусть она найдется. -- Нет, Атос, вы ошибаетесь, -- возразил д'Артаньян. -- Я люблю мою бедную Констанцию больше чем когда-либо, и если бы я знал, где она, будь это хоть на краю света, я пошел бы и освободил ее из рук врагов! Но я не знаю этого -- ведь все мои поиски оказались напрасными. Что поделаешь, приходится развлекаться! -- Ну-ну, развлекайтесь с миледи, милый д'Артаньян! Желаю вам этого от всего сердца, если это может вас позабавить. -- Послушайте, Атос, -- предложил д'Артаньян, -- вместо того чтобы торчать тут взаперти, точно под арестом, садитесь-ка на лошадь, и давайте прокатимся со мной в Сен-Жермен. -- Дорогой мой, -- возразил Атос, -- я езжу верхом, когда у меня есть лошади, а когда у меня их нет, хожу пешком. -- Ну а я, -- ответил д'Артаньян, улыбаясь нетерпимости Атоса, которая у всякого другого, бесспорно, обидела бы его, -- я не так горд, как вы, и езжу на чем придется. До свиданья, любезный Атос! -- До свиданья, -- сказал мушкетер, делая Гримо знак откупорить принесенную бутылку. Д'Артаньян и Планше сели на лошадей и отправились в Сен-Жермен. Всю дорогу слова Атоса о г-же Бонасье не выходили у д'Артаньяна из головы. Молодой человек не отличался особой чувствительностью, но хорошенькая супруга галантерейщика оставила глубокий след в его сердце: чтобы отыскать ее, он действительно готов был отправиться на край света, но земля -- шар, у нее много краев, и он не знал, в какую сторону ему ехать. А пока что он хотел попытаться узнать, кто была эта миледи. Миледи разговаривала с человеком в черном плаще -- следовательно, она его знала. Между тем у д'Артаньяна сложилось убеждение, что именно человек в черном плаще похитил г-жу Бонасье и во второй раз, так же как он похитил ее в первый. Итак, говоря себе, что поиски миледи -- это в то же время и поиски Констанции, д'Артаньян лгал лишь наполовину, а это уже почти совсем не ложь. Думая обо всем этом и время от времени пришпоривая лошадь, д'Артаньян незаметно проделал нужное расстояние и приехал в Сен-Жермен. Миновав павильон, в котором десятью годами позже суждено было увидеть свет Людовику XIV, он ехал по пустынной улице, поглядывая вправо и влево и надеясь найти какие-нибудь следы прекрасной англичанки, как вдруг на украшенной цветами террасе, примыкавшей к нижнему этажу приветливого домика, в котором, по обычаю того времени, не было ни одного окна на улицу, он увидел какого-то человека, прогуливающегося взад и вперед. Планше узнал его первый. -- Сударь, -- сказал он, -- знаете ли вы этого малого? Вот этого, что глазеет на нас разиня рот? -- Нет, -- сказал д'Артаньян, -- но я уверен, что вижу эту физиономию не в первый раз. -- Еще бы! -- сказал Планше. -- Да ведь это бедняга Любен, лакей графа де Варда, того самого, которого вы так славно отделали месяц назад в Кале, по дороге к начальнику порта. -- Ах да, -- сказал д'Артаньян, -- теперь и я узнал его. А как ты думаешь, он тебя узнает? -- Право, сударь, он был так напуган, что вряд ли мог отчетливо меня запомнить. -- Если так, подойди и побеседуй с ним, -- сказал д'Артаньян, -- и в разговоре выведай у него, умер ли его господии. Планше спрыгнул с лошади, подошел прямо к Любену, который действительно не узнал его, и оба лакея разговорились, очень быстро найдя точки соприкосновения. Д'Артаньян между тем повернул лошадей в переулок, объехал вокруг дома и спрятался за кустами орешника, желая присутствовать при беседе. Понаблюдав с минуту из-за изгороди, он услыхал шум колес, и напротив него остановилась карета, принадлежавшая миледи. Сомнения не было: в карете сидела сама миледи. Д'Артаньян пригнулся к шее лошади, чтобы видеть все, не будучи увиденным. Прелестная белокурая головка миледи выглянула из окна кареты, и молодая женщина отдала какое-то приказание горничной. Горничная, хорошенькая девушка лет двадцати -- двадцати двух, живая и проворная, настоящая субретка знатной дамы, соскочила с подножки, где она сидела, по обычаю того времени, и направилась к террасе, на которой д'Артаньян заметил Любена. Д'Артаньян проследил взглядом за субреткой и увидел, что она идет к террасе. Но случилось так, что за минуту до этого кто-то изнутри окликнул Любена, и на террасе остался один Планше, который осматривался по сторонам, пытаясь угадать, куда исчез его хозяин. Горничная подошла к Планше и, приняв его за Любена, протянула ему записку. -- Вашему господину, -- сказала она. -- Моему господину? -- с удивлением повторил Планше. -- Да, и по очень спешному делу. Берите же скорее. С этими словами она подбежала к карете, успевшей повернуть обратно, вскочила на подножку, и карета укатила. Планше повертел записку в руках, потом, верный привычке повиноваться без рассуждений, соскочил с террасы, завернул в переулок и, пройдя шагов двадцать, столкнулся с д'Артаньяном, который все видел и ехал теперь ему навстречу. -- Вам, сударь, -- сказал Планше, подавая записку молодому человеку. -- Мне? -- спросил д'Артаньян. -- Ты уверен? -- Черт возьми, уверен ли я! Служанка сказала: "Твоему господину". У меня нет господина, кроме вас, значит... Ну и хорошенькая же девчонка эта служанка! Д'Артаньян распечатал письмо и прочел следующие слова: "Особа, интересующаяся вами более, чем может это высказать, хотела бы знать, когда вы будете в состоянии совершить прогулку в лес. Завтра в гостинице "Золотое поле" лакей в черно-красной ливрее будет ждать вашего ответа". "Ого! -- подумал про себя д'Артаньян. -- Какое совпадение! Кажется, что и я и миледи интересуемся здоровьем одного и того же лица". -- Эй, Планше, как поживает господин де Вард? Судя по всему, он еще не умер? -- Нет, сударь, он чувствует себя хорошо, насколько это возможно при четырех ранах. Ведь вы, не в упрек вам будет сказано, угостили этого голубчика четырьмя ударами шпаги, и он еще очень слаб, так как потерял почти всю свою кровь. Как я и думал, сударь, Любен меня не узнал и рассказал мне наше приключение от начала до конца. -- Отлично, Планше, ты король лакеев! А теперь садись на лошадь и давай догонять карету. Это заняло немного времени. Через пять минут они увидели карету, остановившуюся на краю дороги; богато одетый всадник гарцевал на лошади у дверцы. Миледи и всадник были так увлечены разговором, что, когда д'Артаньян остановился по другую сторону кареты, никто, кроме хорошенькой субретки, не заметил его присутствия. Разговор происходил на английском языке, которого д'Артаньян не знал, но по тону молодой человек понял, что прекрасная англичанка сильно разгневана; ее заключительный жест не оставлял никаких сомнений насчет характера разговора: она так судорожно сжала свой веер, что маленькая дамская безделушка разлетелась на тысячу кусков. Всадник разразился смехом, что, по-видимому, еще сильнее рассердило миледи. Д'Артаньян решил, что настала пора вмешаться; он подъехал к другой дверце и почтительно снял шляпу. |
|
-- Вы сами понимаете, -- ответил Портос, -- что при такой наружности, какой меня одарила природа, у меня нет недостатка в любовных приключениях. -- О, Боже! Как забывчивы мужчины! -- вскричала прокурорша, поднимая глаза к небу. -- И все же не так забывчивы, как женщины, -- отвечал Портос. -- Вот я... я смело могу сказать, что был вашей жертвой, сударыня, когда, раненый, умирающий, был покинут лекарями, когда я, отпрыск знатного рода, поверивший в вашу дружбу, едва не умер -- сначала от ран, а потом от голода в убогой гостинице в Шантильи, между тем как вы не удостоили меня ответом ни на одно из пламенных писем, которые я писал вам... -- Послушайте, господин Портос... -- пробормотала прокурорша, чувствуя, что по сравнению с тем, как вели себя в то время самые знатные дамы, она действительно была виновата. -- Я, пожертвовавший ради вас баронессой де... -- Я знаю это. -- ...графиней де... -- О, господин Портос, пощадите меня! -- ...герцогиней де... -- Господин Портос, будьте великодушны! -- Хорошо, сударыня, я умолкаю. -- Но ведь мой муж не хочет и слышать о ссуде. -- Госпожа Кокнар, -- сказал Портос, -- припомните первое письмо, которое вы мне написали и которое навсегда запечатлелось в моей памяти. Прокурорша испустила глубокий вздох. -- Дело в том, что сумма, которую вы просили ссудить вам, право же, была слишком велика. -- Госпожа Кокнар, я отдал предпочтение вам. Стоило мне написать герцогине де... Я не назову ее имени, потому что всегда забочусь о репутации женщины. Словом, стоило мне написать ей, и она тотчас прислала бы мне полторы тысячи. Прокурорша пролила слезу. -- Господин Портос, -- сказала она, -- клянусь вам, что я жестоко наказана и что, если в будущем вы окажетесь в таком положении, вам стоит только обратиться ко мне! -- Как вам не стыдно, сударыня! -- сказал Портос с притворным негодованием. -- Прошу вас, не будем говорить о деньгах, это унизительно. -- Итак, вы больше не любите меня... -- медленно и печально произнесла прокурорша. Портос хранил величественное молчание. -- Увы, это ваш ответ, я понимаю его. -- Вспомните об оскорблении, которое вы нанесли мне, сударыня. Оно похоронено здесь, -- сказал Портос, с силой прижимая руку к сердцу. -- Поверьте, я заглажу его, милый Портос! -- И о чем же я просил вас? -- продолжал Портос, пожимая плечами с самым простодушным видом. -- О займе, всего лишь о займе. В конце концов я ведь не безрассуден, я знаю, что вы небогаты и что ваш муж выжимает из своих бедных истцов их последние жалкие экю. Другое дело, если бы вы были графиней, маркизой или герцогиней, -- о, тогда ваш поступок был бы совершенно непростителен! Прокурорша обиделась. -- Знайте, господин Портос, -- ответила она, -- что мой денежный сундук, хоть это всего лишь сундук прокурорши, быть может, набит гораздо туже, чем сундуки всех ваших разорившихся жеманниц! -- В таком случае, госпожа Кокнар, вы вдвойне оскорбили меня, -- сказал Портос, высвободив свою руку из руки прокурорши, -- ибо если вы богаты, то ваш отказ не имеет никакого оправдания. -- Когда я говорю "богата", не следует понимать мои слова буквально, -- спохватилась прокурорша, видя, что слишком далеко зашла в пылу увлечения. -- Я не то чтобы богата, но у меня есть средства. -- Вот что, сударыня, -- сказал Портос, -- прекратим этот разговор, прошу вас. Вы отреклись от меня! Всякая дружба между нами кончена. -- Неблагодарный! -- Ах, вы же еще и недовольны! -- сказал Портос. -- Идите к вашей прекрасной герцогине! Я больше не держу вас. -- Что ж, она, по-моему, очень недурна! -- Послушайте, господин Портос, в последний раз: вы еще любите меня? -- Увы, сударыня, -- сказал Портос самым печальным тоном, на какой он был способен, -- когда мы выступим в поход, в котором, если верить моим предчувствиям, я буду убит... -- О, не говорите таких вещей! -- вскричала прокурорша, разражаясь рыданиями. -- Что-то предсказывает мне это, -- продолжал Портос, становясь все печальнее и печальнее. -- Скажите лучше, что у вас новое любовное приключение. -- Нет, нет, я говорю искренне! Никакой новый предмет не интересует меня, и больше того -- я чувствую, что здесь, в глубине моего сердца, меня все еще влечет к вам. Но, как вам известно, -- а может быть, и неизвестно, -- через две недели мы выступаем в этот роковой поход, и я буду страшно занят своей экипировкой. Придется мне съездить к моим родным в глубь Бретани, чтобы достать необходимую сумму... -- Портос наблюдал последний поединок между любовью и скупостью. -- И так как поместья герцогини, которую вы только что видели в церкви, -- продолжал он, -- расположены рядом с моими, то мы поедем вместе. Вы сами знаете, что путь всегда кажется гораздо короче, когда путешествуешь вдвоем. -- У вас, значит, нет друзей в Париже, господин Портос? -- спросила прокурорша. -- Я думал, что есть, -- ответил Портос, опять принимая грустный вид, -- но теперь понял, что ошибался. -- У вас есть, есть друзья, господин Портос! -- вскричала прокурорша, сама удивляясь своему порыву. -- Приходите завтра к нам в дом. Вы сын моей тетки, и, следовательно, мой кузен. Вы приехали из Нуайона, из Пикардии. У вас в Париже несколько тяжб и нет стряпчего. Вы запомните все это? -- Отлично запомню, сударыня. -- Приходите к обеду. -- Прекрасно! -- И смотрите не проболтайтесь, потому что мой муж очень проницателен, несмотря на свои семьдесят шесть лет. -- Семьдесят шесть лет! Черт возьми, отличный возраст! -- сказал Портос. -- Вы хотите сказать: "преклонный возраст". Да, господин Портос, мой бедный муж может с минуты на минуту оставить меня вдовой, -- продолжала прокурорша, бросая на Портоса многозначительный взгляд. -- К счастью, согласно нашему брачному договору, все имущество переходит к пережившему супругу. -- Полностью? -- спросил Портос. -- Полностью. -- Вы, я вижу, предусмотрительная женщина, милая госпожа Кокнар! -- оказал Портос, нежно пожимая руку прокурорши. -- Так мы помирились, милый господин Портос? -- спросила она, жеманясь. -- На всю жизнь! -- сказал Портос в том же тоне. -- Итак, до свиданья, мой изменник! -- До свиданья, моя ветреница! -- До завтра, мой ангел! -- До завтра, свет моей жизни! |
|
Трое друзей -- ибо, как мы сказали выше, Атос поклялся, что не сделает ни шагу ради экипировки, -- итак, трое друзей выходили из дому рано утром и возвращались очень поздно. Они слонялись по улицам и разглядывали каждый булыжник на мостовой, словно искали, не обронил ли кто-нибудь из прохожих свой кошелек. Казалось, они выслеживают кого-то -- так внимательно смотрели они на все, что попадалось им на глаза. А встречаясь, они обменивались полными отчаяния взглядами, выражавшими: "Ну? Ты ничего не нашел?" Однако же Портос, который первый набрел на какой-то план и продолжал настойчиво думать о нем, первый начал приводить его в исполнение. Он был энергичным человеком, наш достойный Портос. Д'Артаньян, заметив однажды, что Портос направляется к церкви Сен-Ле, пошел за ним следом, словно движимый каким-то чутьем. Перед тем как войти в святую обитель, Портос закрутил усы и пригладил эспаньолку, что всегда означало у него самые воинственные намерения. Д'Артаньян, стараясь не попадаться ему на глаза, вошел вслед за ним, Портос прислонился к колонне. Д'Артаньян, все еще не замеченный им, прислонился к той же колонне, но с другой стороны. Священник как раз читал проповедь, и в церкви было полно народу. Воспользовавшись этим обстоятельством, Портос стал украдкой разглядывать женщин. Благодаря стараниям Мушкетона внешность мушкетера отнюдь не выдавала уныния, царившего в его душе; правда, шляпа его была немного потерта, перо немного полиняло, шитье немного потускнело, кружева сильно расползлись, но в полумраке все эти мелочи скрадывались, и Портос был все тем же красавцем Портосом. На скамье, находившейся ближе всех от колонны, к которой прислонились д'Артаньян и Портос, д'Артаньян заметил некую перезрелую красотку в черном головном уборе, чуть желтую, чуть костлявую, но державшуюся прямо и высокомерно. Взор Портоса украдкой останавливался на этой даме, потом убегал дальше, в глубь церкви. Со своей стороны, и дама, то и дело красневшая, бросала быстрые, как молния, взгляды на ветреного Портоса, глаза которого тут же с усиленным рвением начинали блуждать по церкви. Очевидно было, что этот маневр задевал за живое даму в черном уборе; она до крови кусала губы, почесывала кончик носа и отчаянно вертелась на скамейке. Заметив это, Портос снова закрутил усы, еще раз погладил эспаньолку и начал подавать знаки красивой даме, сидевшей близ клироса, даме, которая, видимо, была не только красива, но и знатна, ибо позади нее стояли негритенок, принесший ее подушку для коленопреклонений, и служанка, державшая мешочек с вышитым гербом, служивший футляром для молитвенника, по которому дама читала молитвы. Дама в черном уборе проследила направление взглядов Портоса и увидела, что эти взгляды неизменно останавливаются на даме с красной бархатной подушкой, негритенком и служанкой. Между тем Портос вел искусную игру: он подмигивал, прикладывал пальцы к губам, посылал убийственные улыбки, в самом деле убивавшие отвергнутую красотку. Наконец, ударив себя в грудь, словно произнося mea culpa (1), она издала такое громкое "гм!", что все, даже и дама с красной подушкой, обернулись в ее сторону. Портос выдержал характер: он все понял, но притворялся глухим. --------------------------------------------------------------------------- (1) Моя вина (лат.). --------------------------------------------------------------------------- Дама с красной подушкой действительно была очень хороша собой и произвела сильное впечатление на даму в черном уборе, которая увидела в ней поистине опасную соперницу, на Портоса, который нашел, что она гораздо красивее дамы в черном, и на д'Артаньяна. Последний узнал в ней ту самую особу, виденную им в Менге, Кале и Лувре, которую его преследователь, человек со шрамом, называл миледи. Не теряя из виду даму с красной подушкой, д'Артаньян продолжал следить за маневрами Портоса, очень забавлявшими его; он решил, что дама в черном уборе и есть прокурорша с Медвежьей улицы, тем более что церковь Сен-Ле находилась не особенно далеко оттуда. Сделав дальнейшие выводы, он угадал, кроме того, что Портос пытается отомстить прокурорше за свое поражение в Шантильи, когда она проявляла такое упорство в отношении своего кошелька. Однако д'Артаньян заметил также, что, никто, решительно никто не отвечал на любезности Портоса. Все это были лишь химеры и иллюзии, но разве для истинной любви, для подлинной ревности существует иная действительность, кроме иллюзий и химер! Проповедь окончилась. Прокурорша направилась к чаше со святой водой; Портос опередил ее и, вместо того чтобы окунуть палец, погрузил в чашу всю руку. Прокурорша улыбнулась, думая, что Портос старается для нее, но ее ждало неожиданное и жестокое разочарование: когда она была от него не более чем в трех шагах, он отвернулся и устремил взгляд на даму с красной подушкой, которая встала с места и теперь приближалась в сопровождении негритенка и горничной. Когда дама с красной подушкой оказалась рядом с Портосом, он вынул из чаши руку, окропленную святой водой; прекрасная богомолка коснулась своей тонкой ручкой огромной руки Портоса, улыбнулась, перекрестилась и вышла из церкви. Это было слишком; прокурорша больше не сомневалась, что между этой дамой и Портосом существует любовная связь. Будь она знатной дамой, она лишилась бы чувств, но она была всего только прокурорша и удовольствовалась тем, что сказала мушкетеру, сдерживая ярость: -- Ах, вот как, господин Портос! Значит, мне вы уже не предлагаете святой воды? При звуке ее голоса Портос вздрогнул, словно человек, пробудившийся от столетнего сна. -- Су... сударыня! -- вскричал он. -- Вы ли это? Как поживает ваш супруг, милейший господин Кокнар? Что он -- все такой же скряга, как прежде? Где это были мои глаза? Как я мог не заметить вас за те два часа, что длилась проповедь? -- Я сидела в двух шагах от вас, сударь, -- ответила прокурорша, -- но вы не заметили меня, так как не сводили глаз с красивой дамы, которой только что подали святую воду. Портос притворился смущенным. -- Ах, вот что... -- сказал он. -- Вы видели... -- Надо быть слепой, чтобы не видеть. -- Да, -- небрежно сказал Портос, -- это одна герцогиня, моя приятельница. Нам очень трудно встречаться из-за ревности ее мужа, и вот она дала мне знать, что придет сегодня в эту жалкую церковь, в эту глушь, затем только, чтобы повидаться со мной. -- Господин Портос, -- сказала прокурорша, -- не будете ли вы так любезны предложить мне руку на пять минут? Мне хотелось бы поговорить с вами. -- Охотно, сударыня, -- ответил Портос, незаметно подмигнув самому себе, точно игрок, который посмеивается, собираясь сделать ловкий ход. В эту минуту мимо них прошел д'Артаньян, следовавший за миледи; он оглянулся на Портоса и заметил его торжествующий взгляд. "Эге! -- подумал он про себя, делая вывод, находившийся в полном соответствии с легкими нравами этой легкомысленной эпохи. -- Уж кто-кто, а Портос непременно будет экипирован к назначенному сроку!" Повинуясь нажиму руки своей прокурорши, как лодка рулю, Портос дошел до двора монастыря Сен-Маглуар, уединенного места, загороженного турникетами с обеих сторон. Днем там можно было видеть лишь нищих, которые что-то жевали, да играющих детей. -- Ах, господин Портос! -- вскричала прокурорша, убедившись, что никто, кроме постоянных посетителей этого уголка, не может видеть и слышать их. -- Ах, господин Портос, вы, должно быть, ужасный сердцеед! -- Я, сударыня? -- спросил Портос, выпячивая грудь. -- Почему вы так думаете? -- А знаки, которые вы делали только что, а святая вода? Кто же такая эта дама с негритенком и горничной? По меньшей мере принцесса! -- Ошибаетесь, -- ответил Портос. -- Это всего лишь герцогиня. -- А скороход, ожидавший ее у выхода, а карета с кучером в парадной ливрее, поджидавшим ее на козлах? Портос не заметил ни лакея, ни кареты, но г-жа Кокнар ревнивым женским взглядом разглядела все. Портос пожалел, что сразу не произвел даму с красной подушкой в принцессы. -- Ах, господин Портос, -- со вздохом продолжала прокурорша, -- вы баловень красивых женщин!
|
|
-- А у меня, -- сказал Атос, вынимая из кармана какую-то мелочь, -- у меня... -- У вас -- ничего... -- Действительно, так мало, что не стоит даже присоединять это к общей сумме. -- Теперь давайте сочтем, сколько у нас всего. Портос? -- Тридцать экю. -- Арамис? -- Десять пистолей. -- У вас, д'Артаньян? -- Двадцать пять. -- Сколько это всего? -- спросил Атос. -- Четыреста семьдесят пять ливров! -- сказал д'Артаньян, считавший, как Архимед. -- По приезде в Париж у нас останется еще добрых четыреста ливров, -- сказал Портос, -- не считая седел. -- А как же быть с эскадронными лошадьми? -- спросил Арамис. -- Что ж! Четыре лошади наших слуг мы превратим в две для хозяев и разыграем их. Четыреста ливров пойдут на пол-лошади для одного из тех, кто останется пешим, затем мы вывернем карманы и все остатки отдадим д'Артаньяну: у него легкая рука, и он пойдет играть на них в первый попавшийся игорный дом. Вот и все. -- Давайте же обедать, -- сказал Портос, -- все стынет. И, успокоившись таким образом относительно будущего, четыре друга отдали честь обеду, остатки которого получили гг. Мушкетон, Базен, Планше и Гримо. В Париже д'Артаньяна ждало письмо от г-на де Тревиля, извещавшее, что его просьба удовлетворена и король милостиво разрешает ему вступить в ряды мушкетеров. Так как это было все, о чем д'Артаньян мечтал, не говоря, конечно, о желании найти г-жу Бонасье, он в восторге помчался к своим друзьям, которых покинул всего полчаса назад, и застал их весьма печальными и озабоченными. Они собрались на совет у Атоса, что всегда служило признаком известной серьезности положения. Господин де Тревиль только что известил их, что ввиду твердого намерения его величества начать военные действия первого мая им надлежит немедля приобрести все принадлежности экипировки. Четыре философа смотрели друг на друга в полной растерянности: г-н де Тревиль не любил шутить, когда речь шла о дисциплине. -- А во сколько вы оцениваете эту экипировку? -- спросил д'Артаньян. -- О, дело плохо! -- сказал Арамис. -- Мы только что сделали подсчет, причем были невзыскательны, как спартанцы, и все же каждому из нас необходимо иметь по меньшей мере полторы тысячи ливров. -- Полторы тысячи, помноженные на четыре, -- это шесть тысяч ливров, -- сказал Атос. -- Мне кажется, -- сказал д'Артаньян, -- что если у нас будет тысяча ливров на каждого... правда, я считаю не как спартанец, а как стряпчий... При слове "стряпчий" Портос заметно оживился. -- Вот что: у меня есть один план! -- сказал он. -- Это уже кое-что. Зато у меня нет и тени плана, -- холодно ответил Атос. -- Что же касается д'Артаньяна, господа, то счастье вступить в наши ряды лишило его рассудка. Тысяча ливров! Заверяю вас, что мне одному необходимо две тысячи. -- Четырежды два -- восемь, -- отозвался Арамис. -- Итак, нам требуется на нашу экипировку восемь тысяч. Правда, у нас уже есть седла... -- И сверх того... -- сказал Атос, подождав, пока д'Артаньян, который пошел поблагодарить г-на де Тревиля, закроет за собой дверь, -- и сверх того прекрасный алмаз, сверкающий на пальце нашего друга. Что за черт! Д'Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы оставить своих собратьев в затруднительном положении, когда он носит на пальце такое сокровище?
XXIX. ПОГОНЯ ЗА СНАРЯЖЕНИЕМ
Само собой разумеется, что из всех четырех друзей д'Артаньян был озабочен больше всех, хотя ему как гвардейцу было гораздо легче экипироваться, чем господам мушкетерам, людям знатного происхождения; однако наш юный гасконец, отличавшийся, как мог заметить читатель, предусмотрительностью и почти скупостью, был в то же время (как объяснить подобное противоречие?) чуть ли не более тщеславен, чем сам Портос. Правда, помимо забот об удовлетворении своего тщеславия, д'Артаньян испытывал в это время и другую тревогу, менее себялюбивого свойства. Несмотря на все справки, которые он наводил о г-же Бонасье, ему ничего не удалось узнать. Господин де Тревиль рассказал о ней королеве; королева не знала, где находится молодая супруга галантерейщика, и обещала начать поиски, но это обещание было весьма неопределенное и ничуть не успокаивало д'Артаньяна. Атос не выходил из своей комнаты; он решил, что шагу не сделает для того, чтобы раздобыть снаряжение. -- Нам остается две недели, -- говорил он друзьям. -- Что ж, если к концу этих двух недель я ничего не найду или, вернее, если ничего не найдет меня, то я, как добрый католик, не желающий пустить себе пулю в лоб, затею ссору с четырьмя гвардейцами его высокопреосвященства или с восемью англичанами и буду драться до тех пор, пока один из них не убьет меня, что, принимая во внимание их численность, совершенно неизбежно. Тогда люди скажут, что я умер за короля, и, следовательно, я исполню свой долг и без надобности в экипировке. Портос продолжал ходить по комнате, заложив руки за спину, и, покачивая головой, повторял: -- Я осуществлю свой план. Арамис, мрачный и небрежно завитый, молчал. Все эти зловещие признаки ясно говорили о том, что в компании друзей царило полное уныние. Слуги, со своей стороны, подобно боевым коням Ипполита, разделяли печальную участь своих господ. Мушкетон сушил сухари; Базен, всегда отличавшийся склонностью к благочестию, не выходил из церкви; Планше считал мух; а Гримо, которого даже общее уныние не могло заставить нарушить молчание, предписанное ему его господином, вздыхал так, что способен был разжалобить камни. |
|
Все мы очень устали, и неплохо будет отдохнуть. -- Отдохнуть?.. О нет, Атос, немедленно по возвращении в Париж я начну отыскивать эту несчастную женщину. -- Тем более! Неужели вы думаете, что лошадь будет при этом так же полезна вам, как звонкие золотые монеты? Берите сто пистолей, друг мой, берите сто пистолей! Д'Артаньяну недоставало лишь одного довода, чтобы сдаться. Последний показался ему очень убедительным. К тому же, продолжая упорствовать, он боялся показаться Атосу эгоистичным. Итак, он уступил и решился взять сто пистолей, которые англичанин тут же и отсчитал ему. Теперь ничто больше не отвлекало наших друзей от мысли об отъезде. Мировая с хозяином стоила им, помимо старой лошади Атоса, еще шесть пистолей. Д'Артаньян и Атос сели на лошадей Планше и Гримо, а слуги отправились пешком, неся седла на голове. Как ни плохи были лошади, все же господа быстро обогнали своих лакеев и первыми прибыли в Кревкер. Еще издали они увидели Арамиса, который грустно сидел у окна и, как "сестрица Анна" в сказке, смотрел на клубы пыли, застилавшие горизонт. -- Эй, Арамис! Какого черта вы тут торчите? -- крикнули оба друга. -- Ах, это вы, д'Артаньян... это вы, Атос, -- сказал молодой человек. -- Я размышлял о том, как преходящи блага этого мира, и моя английская лошадь, которая только что исчезла в облаке пыли, явилась для меня живым прообразом недолговечности всего земного. Вся наша жизнь, может быть выражена тремя словами: erat, est, fuit (1). --------------------------------------------------------------------------- (1) Было, есть, будет (лат.). --------------------------------------------------------------------------- -- Иначе говоря? -- спросил д'Артаньян, уже заподозривший истину. -- Иначе говоря, меня одурачили. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по ее ходу, может рысью проделать пять миль в час! Д'Артаньян и Атос покатились со смеху. -- Прошу вас не сердитесь на меня, милый д'Артаньян, -- сказал Арамис. -- Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят луидоров. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на лошадях лакеев, а своих прекрасных скакунов приказали вести на поводу, потихоньку, небольшими переходами. В эту минуту какой-то фургон, за несколько мгновений до того появившийся на Амьенской дороге, остановился у трактира, и из него вылезли Планше и Гримо, с седлами на голове. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить возчика всю дорогу. -- Как так? -- удивился Арамис, увидев их. -- Одни седла? -- Теперь понимаете? -- спросил Атос. -- Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил седло, сам не знаю почему... Эй, Базен! Возьмите мое новое седло и положите рядом с седлами этих господ. -- А как вы разделались со своими священниками? -- спросил д'Артаньян. -- На следующий день я пригласил их к обеду -- здесь, между прочим, есть отличное вино -- и так напоил их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в мушкетеры. -- Но только без диссертации! -- вскричал д'Артаньян. -- Без диссертации! Я требую отмены диссертации! -- С тех пор, -- продолжал Арамис, -- моя жизнь протекает очень приятно. Я начал писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в ее трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов и читается она в одну минуту. -- Знаете что, милый Арамис? -- сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же сильно, как латынь. -- Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств. -- Кроме того, -- продолжал Арамис, -- она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом... Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Мы снова увидим нашего славного Портоса. Я рад! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этот не продаст своей лошади, хотя бы ему предложили за нее целое царство! Хотел бы я поскорее взглянуть, как он красуется на своем скакуне, да еще в новом седле. Он будет похож на Великого Могола, я уверен... Друзья сделали часовой привал, чтобы дать передохнуть лошадям. Арамис расплатился с хозяином, посадил Базена в фургон к его товарищам, и все отправились в путь -- за Портосом. Он был уже здоров, не так бледен, как во время первого посещения д'Артаньяна, и сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один; обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов. -- Добро пожаловать, господа! -- сказал Портос, поднимаясь с места. -- Вы приехали как раз вовремя. Я только что сел за стол, и вы пообедаете со мной. -- Ого! -- произнес д'Артаньян. -- Кажется, эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил своим лассо. А вот и телятина, вот филе... -- Я подкрепляюсь... -- сказал Портос, -- я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Атос? -- Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через две -- две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы. -- Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезный Портос? -- спросил Арамис. -- Нет, -- сказал Портос, -- я ждал нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены... Эй, Мушкетон! Подай стулья и удвой количество бутылок. -- Знаете ли вы, что мы сейчас едим? -- спросил Атос спустя несколько минут. -- Еще бы не знать! -- сказал д'Артаньян. -- Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами. -- А я -- баранье филе, -- сказал Портос. -- А я -- куриную грудинку, -- сказал Арамис. -- Все вы ошибаетесь, господа, -- серьезно возразил Атос, -- вы едите конину. -- Полноте! -- сказал д'Артаньян. -- Конину! -- повторил Арамис с гримасой отвращения. Один Портос промолчал. -- Да, конину... Правда, Портос, ведь мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом? -- Нет, господа, я сохранил упряжь, -- сказал Портос. -- Право, все мы хороши! -- сказал Арамис. -- Точно сговорились. -- Что делать? -- воскликнул Портос. -- Эта лошадь вызывала чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их. -- К тому же ваша герцогиня все еще на водах, не так ли? -- спросил д'Артаньян. -- Все еще, -- ответил Портос. -- И потом, знаете ли, моя лошадь так понравилась губернатору провинции -- это один из тех господ, которых я ждал сегодня к обеду -- что я отдал ее ему. -- Отдал! -- вскричал д'Артаньян. -- О, Господи! Ну да, именно отдал, -- сказал Портос, -- потому что она, бесспорно, стоила сто пятьдесят луидоров, а этот скряга не согласился заплатить мне за нее больше восьмидесяти. -- Без седла? -- спросил Арамис. -- Да, без седла. -- Заметьте, господа, -- сказал Атос, -- что Портос, как всегда, обделал дело выгоднее всех нас. Раздались громкие взрывы хохота, совсем смутившие бедного Портоса, но ему объяснили причину этого веселья, и он присоединился к нему, как всегда, шумно. -- Так что все мы при деньгах? -- спросил Д'Артаньян. -- Только не я, -- возразил Атос. -- Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить в фургон наших слуг бутылок шестьдесят, и это сильно облегчило мой кошелек. -- А я... -- сказал Арамис, -- вообразите только, я все до последнего су отдал на церковь Мондидье и на Амьенский монастырь и, помимо уплаты кое-каких неотложных долгов, заказал обедни, которые будут служить по мне и по вас, господа, и которые, я уверен, пойдут всем нам на пользу. -- А мой вывих? -- сказал Портос. -- Вы думаете, он ничего мне не стоил? Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой мне пришлось приглашать лекаря по два раза в день, причем он брал у меня двойную плату под тем предлогом, что этого болвана Мушкетона угораздило получить пулю в такое место, какое обычно показывают только аптекарям. Я предупредил его, чтобы впредь он остерегался подобных ран. -- Ну что ж, -- сказал Атос, переглянувшись с д'Артаньяном и Арамисом, -- я вижу, вы великодушно обошлись с бедным малым; так и подобает доброму господину. -- Короче говоря, -- продолжал Портос, -- после того как я оплачу все издержки, у меня останется еще около тридцати экю. -- А у меня с десяток пистолей, -- сказал Арамис. -- Так, видно, мы крезы по сравнению с вами, -- сказал Атос. -- Сколько у вас осталось от ваших ста пистолей, д'Артаньян? -- От ста пистолей? Прежде всего пятьдесят из них я отдал вам. -- Разве? -- Черт возьми! -- Ах да, вспомнил. Совершенно верно. -- Шесть я уплатил трактирщику. -- Что за скотина этот трактирщик! Зачем вы дали ему шесть пистолей? -- Да ведь вы сами сказали, чтобы я дал их ему. -- Ваша правда, я слишком добр. Короче говоря -- остаток? -- Двадцать пять пистолей, -- сказал д'Артаньян |
|