В категории материалов: 199
Показано материалов: 171-175 |
Страницы: « 1 2 ... 33 34 35 36 37 ... 39 40 » |
|
- Вы не узнаете меня, дорогой собрат? - рассмеявшись, спросил хирург; однако, несмотря на все его усилия казаться доброжелательным, он вызывал отвращение. - А я вас знаю: вы - доктор Жильбер, друг Вашингтона и Лафайета, - он странным образом подчеркнул последнее слово, - гражданин Америки и Франции, благородный утопист, автор прекрасных меморандумов о конституционной монархии, которые вы прислали из Америки его величеству Людовику Шестнадцатому, а его величество Людовик Шестнадцатый в благодарность за это посадил вас в Бастилию в тот самый день, как вы высадились на французскую землю. Вы хотели его спасти, заранее расчистив ему дорогу в будущее, а он открыл вам путь в тюрьму - вот она, признательность королей!
Хирург снова рассмеялся, на сей раз злобно и угрожающе.
- Ежели вы меня знаете, сударь, это - лишнее основание для того, чтобы я продолжал настаивать на своей просьбе: я тоже хочу иметь честь с вами познакомиться.
- Мы уже давным-давно знакомы, - отвечал хирург. - Это случилось двадцать лет тому назад, в страшную ночь тридцатого мая тысяча семьсот семидесятого года. Вам тогда было примерно столько же лет, сколько этому мальчугану; мне принесли вас, как и его, израненного, умиравшего, раздавленного; вас принес мой учитель Руссо, и я пустил вам кровь на топчане, стоявшем среди трупов и ампутированных конечностей. Я люблю вспоминать ту страшную ночь, потому что благодаря ножу, - а нож знает, как глубоко нужно резать, чтобы вылечить, чтобы рана зарубцевалась, - я спас тогда немало жизней.
- Так, значит, вы - Жан-Поль Марат! - вскричал Жильбер и невольно отступил на шаг.
- Видишь, Альбертина, - заметил Марат, - какое действие производит мое имя! И он жутко расхохотался.
- Да, но отчего же вы здесь? - с живостью спросил Жильбер. - Почему вы в этом погребе, освещенном лишь этой коптящей лампой?.. Я полагал, что вы - лекарь его высочества графа д'Артуа.
- Ветеринар в его конюшнях, хотели вы сказать, - отвечал Марат. - Однако принц эмигрировал; нет принца - не стало и конюшен; не стало конюшен - не нужен и ветеринар. А я, кстати, сам уволился: я не желаю служить тиранам.
И карлик вытянулся во весь свой маленький рост.
- Но почему вы все-таки живете в этой дыре, в этом погребе?
- Почему, господин философ? Потому что я - патриот, потому что я обличаю честолюбцев, потому что меня боится Байи, потому что меня ненавидит Неккер, потому что меня преследует Лафайет, потому что он натравливает на меня Национальную гвардию, потому что он, этот честолюбец, этот диктатор, назначил за мою голову награду; но я его не боюсь! Я преследую его из своего подвала, я обличаю диктатора! Знаете ли вы, что он на днях сделал?
- Нет, - наивно отвечал Жильбер.
- Он приказал изготовить в предместье Сент-Антуан пятнадцать тысяч табакерок с собственным изображением; в этом есть нечто такое.., а? Так вот, я прошу славных граждан разбивать эти табакерки, когда они попадут к ним в руки. Они найдут вот здесь, в моей газете, рассказ о великом роялистском заговоре, потому что, как вам известно, пока бедный Людовик Шестнадцатый горячо раскаивается в глупостях, к которым принуждает его Австриячка, Лафайет замышляет заговор вместе с королевой.
- С королевой? - задумчиво переспросил Жильбер.
- Да, с королевой. Не можете же вы сказать, что она ничего не замышляет! Она недавно раздала столько белых кокард, что белая тесьма подорожала на три су за локоть <Локоть - мера длины, равная приблизительно 120 см.>. Это мне доподлинно известно от одной из дочерей госпожи Бертен, королевской модистки, премьер-министра королевы, той самой модистки, которая говорит: «Нынче утром я работала с ее величеством».
- Где же вы обо всем этом рассказываете? - спросил Жильбер.
- В недавно созданной мною газете, двадцать номеров второй уже увидели свет; она называется «Друг народа, или Парижский публицист»; это газета политическая и беспристрастная. Чтобы расплатиться за бумагу и оттиск первых двадцати экземпляров, - оглянитесь вокруг, - я продал все, вплоть до одеял и простыней с кровати, на которой лежит ваш сын.
Жильбер обернулся и увидел, что Себастьен в самом деле лежит на совершенно голом матрасе, обтянутом расползавшимся тиком; мальчик только что задремал, сраженный усталостью и болью.
Желая убедиться в том, что это не обморок, доктор подошел к нему; услышав его тихое ровное дыхание, он успокоился и возвратился к хозяину погреба; Жильбер ничего не мог с собой поделать: этот человек внушал ему интерес сродни любопытству к дикому животному - тигру или гиене.
- Кто же вам помогает в этой огромной работе?
- Кто помогает? - переспросил Марат. - Ха, ха, ха! Только индюки сбиваются в стаи; орел летает один! Вот мои помощники!
Марат показал на голову и руки.
- Видите этот стол? - продолжал он. - Это - кузница, в которой бог огня Вулкан - удачное сравнение, не правда ли? - кует гром и молнии. Каждую ночь я исписываю по восемь страниц ин-октаво <Ин-октаво - в восьмую долю листа (о формате)>, которые продаю утром, однако частенько восьми страниц оказывается недостаточно, и тогда я удваиваю количество страниц; но и шестнадцати страниц иногда бывает мало; я, как правило, начинаю писать размашисто, но заканчиваю обычно мелким почерком. Другие журналисты публикуют свои статьи с перерывами, они подменяют друг друга, оказывают друг другу помощь! Я же - никогда! «Друг народа», - вы сами можете видеть копию, вот она, - «Друг народа» от первой до последней строчки написан одной рукой. Это не просто газета, нет! За ней стоит человек, личность, и этот человек - я!
- Как же вы справляетесь один? - спросил Жильбер.
- Это - тайна природы!.. Я сторговался со смертью: я ей отдаю десять лет жизни, а она дает мне десять дней, не требующих отдыха, и десять ночей без сна... Живу я просто: я пишу. , пишу ночью, пишу днем... Ищейки Лафайета вынуждают меня жить крадучись, взаперти, а я от этого только лучше работаю, такая жизнь увеличивает мою работоспособность... Сначала она меня тяготила, а сейчас я уже привык. Мне доставляет удовольствие смотреть на убогое общество сквозь узкое косое оконце из моего погреба, сквозь сырую и темную отдушину. Из глубины моего подземелья я правлю миром живых; я творю суд и расправу и над наукой, и над политикой... Одной рукой я уничтожаю Ньютона, Франклина, Лапласа, Монжа, Лавуазье, а другой заставляю трепетать Байи, Некчера, Лафайета... Я их всех опрокину.., да, как Самсон, разрушивший храм, а под обломками, которые, возможно, падут и на мою голову, я похороню монархию...
Жильбер не смог сдержать дрожи; этот нищий в погребе повторял ему слово в слово то, что он слышал от изысканного Калиостро во дворце.
- Отчего же вам с вашей популярностью не попробовать избираться в Национальное собрание?
- Потому что еще не пришло время, - отвечал Марат и с сожалением прибавил:
- Ах, если бы я был народным трибуном! Если бы меня поддерживали несколько тысяч готовых на все бойцов, я ручаюсь, что через полтора месяца Конституция была бы завершена, а политическая машина стала бы работать безупречно и ни один проходимец не посмел бы этому помешать; люди стали бы свободными и счастливыми; меньше чем через год народ стал бы процветать и никого бы не боялся, и так было бы до тех пор, пока я жив.
Облик этого тщеславного существа менялся прямо на глазах: его глаза налились кровью; желтая кожа блестела от пота; чудовище было величественно в своем безобразии, как другой человек был бы величав в своей красоте.
- Однако я не трибун, - словно спохватившись, продолжал он, - у меня нет этих столь мне необходимых нескольких тысяч людей... Нет, но я - журналист.., нет, но у меня есть письменный прибор, бумага, перья.., нет, но у меня - подписчики, читатели, для которых я - оракул, пророк, прорицатель... У меня есть народ, которому я - друг, которого я веду от предательства к предательству, от открытия к открытию, от отвращения к отвращению... В первом номере «Друга народа» я разоблачал аристократов, я говорил, что во Франции было шестьсот виновных и что для них будет достаточно шестисот веревок... Ха, ха, ха! Месяц назад я немного ошибался! События пятого и шестого октября меня просветили... Теперь я понимаю, что не шестьсот виновных заслуживают суда, а десять, двадцать тысяч аристократов достойны виселицы.
Жильбер улыбался. Ему казалось, что такая злоба граничит с безумием.
- Примите во внимание, - заметил он, - что во Франции не хватит пеньки на то, что вы задумали, а веревка станет дороже золота.
- Я думаю, что для этого скоро будет найден новый, более надежный способ... - отвечал Марат. - Знаете ли, кого я жду к себе нынче вечером и кто минут через десять постучит вот в эту дверь?
- Нет, сударь.
|
|
- Ах! - с облегчением вздохнула Андре, не слыша, что говорил ей Жильбер. - О, слава Богу! Его отбросило в сторону, он не попал под колесо... Вот он упал без чувств, но он жив... Нет, нет, он не умер!.. Без сознания, только без сознания! На помощь! На помощь! Это мой сын!.. Сын!..
С душераздирающим криком Андре повалилась в кресло, тоже почти без чувств.
Как ни велико было желание Жильбера узнать, что сталось с мальчиком, он дал Андре передохнуть одну минуту - ведь она так в этом нуждалась!
Он опасался, что если будет расспрашивать дальше, сердце ее не выдержит или она сойдет с ума.
Как только ему показалось, что она вне опасности, он снова стал задавать вопросы.
- Ну что?.. - спросил он.
- Погодите, погодите, - отвечала Андре, - вокруг него собралась большая толпа... Будьте милосердны, дайте же мне пройти! Дайте мне посмотреть: это мой сын! Это мой Себастьен!.. О Господи! Неужели среди вас нет хирурга или лекаря?
- Я бегу туда? - вскричал Жильбер.
- Погодите, - останавливая его за руку, опять проговорила Андре, - вот толпа расступается. Верно, пришел тот, кого звали, кого так ждали!.. Идите же, сударь, скорее идите сюда! Вы же видите, что он не умер, вы же видите, что его еще можно спасти.
Она вскрикнула, будто чего-то испугалась.
- Ax! - воскликнула она.
- Что там такое, Господи?.. - спросил Жильбер.
- Я не хочу, чтобы этот человек прикасался к моему ребенку! - кричала Андре. - Это не человек, это горбун.., гном.., вампир... О, до чего он гадкий!.. Гадкий!..
- Графиня, графиня... - пробормотал трепеща Жильбер. - Небом заклинаю вас! Не теряйте Себастьена из виду!
- Будьте покойны, - отвечала Андре, глядя в одну точку; губы ее тряслись, она протянула руку, - я следую за ним , за ним...
- А что делает этот господин?
- Уносит его с собой.., на улицу Сурдьер.., свернул налево в тупик Сент-Гиацинт, подходит к низкой двери, которую он оставил приотворенной... Он толкает дверь, наклоняется, спускается по лестнице. Он кладет его на стол, где лежит перо, стоит чернильница, разложены рукописные и отпечатанные в типографии листы. Он его раздевает.., засучил рукав.., накладывает на руку жгут, который ему поднесла грязная женщина, такая же гадкая, как он сам: он раскрывает сумку с инструментами, достает ланцет... Он собирается пустить ему кровь... О, я не могу этого видеть! Я не могу видеть кровь моего сына!
- Тогда поднимайтесь на улицу. - приказал Жильбер, - и сочтите ступеньки.
- Я уже сосчитала: одиннадцать.
- Внимательно рассмотрите дверь и скажите мне, не видите ли вы на ней чего-нибудь особенного.
- Да.., маленькое квадратное окошко, забранное решеткой в виде креста.
- Отлично! Это все, что мне нужно.
- Бегите... Бегите... Вы найдете его там, где я сказала.
- Вам бы хотелось проснуться немедленно и все помнить? Или вы желаете очнуться лишь завтра утром и все забыть?
- Разбудите меня сейчас же и сделайте так, чтобы я все помнила!
Жильбер провел большими пальцами по бровям Андре, дунул ей на лоб и проговорил:
- Проснитесь!
В то же мгновение глаза молодой женщины ожили, она зашевелилась; потом Андре почти без страха взглянула на Жильбера и повторила, проснувшись, то, что она говорила ему во сне:
- Бегите! Бегите! И вырвите его из рук этого чудовища!
Глава 14
ГОСПОДИН С ПЛОЩАДИ ЛЮДОВИКА XV
Жильбера не нужно было подгонять. Он бросился вон из комнаты, и так как ему пришлось бы потерять слишком много времени, если бы он возвращался тем же путем, каким сюда пришел, он побежал прямо к двери, выходившей на улицу Кок-Эрон, отворил ее, не дожидаясь сторожа, потом захлопнул за собой и оказался на мостовой.
Он прекрасно запомнил намеченный Андре маршрут и бросился по следам Себастьена.
Так же, как и мальчик, он пересек Королевскую площадь и бросился по улице Сент-Оноре, ставшей почт безлюдной, потому что было уже около часу ночи. Добежав до угла улицы Сурдьер, он повернул направо, потом - налево и очутился в тупике Сент-Гиацинт.
Там он стал внимательно изучать местность.
В третьей двери справа он узнал по маленькому зарешеченному оконцу ту самую дверь, которую описала ему Андре.
Описание было до такой степени точным, что он не мог ошибиться. Он постучал.
Никто не ответил. Он постучал громче.
Тогда ему показалось, что кто-то карабкается по лестнице и подходит с той стороны к двери, но как-то боязливо и недоверчиво.
Он в третий раз толкнулся в дверь.
- Кто там? - спросил женский голос.
- Отоприте, - приказал Жильбер, - и ничего не бойтесь: я - отец раненого ребенка, которого вы подобрали на улице.
- Отопри, Альбертина, - послышался другой голос, - это доктор Жильбер.
- Отец! Отец! - раздался третий голос, в котором Жильбер узнал голос Себастьена.
Жильбер вздохнул с облегчением.
Дверь распахнулась. Пробормотав слова благодарности, Жильбер поспешил вниз по ступенькам.
Скоро он очутился в похожей на погреб комнате, освещенной стоявшей на столе лампой, где кроме нее лежали отпечатанные и исписанные от руки листы, виденные Андре.
В тени на убогом ложе Жильбер заметил сына, который звал его, протягивая к нему руки. Несмотря на то, что Жильбер прекрасно умел владеть собой, родительская любовь одержала верх над философской сдержанностью, он бросился к мальчику и прижал его к груди, позаботившись, однако, о том, чтобы не причинить ему боли.
Когда в долгом поцелуе, в нежном шепоте ищущие уста сказали друг другу все, Жильбер обернулся к хозяину, которого он еще не успел рассмотреть.
Тот стоял, широко расставив ноги и опершись одной рукой да стол, а другую уперев в бедро; он был освещен лампой, с которой снял абажур, чтобы насладиться происходившей у него на глазах сценой.
- Смотри, Альбертина, - сказал он, - и вместе со мной поблагодари случай, позволивший мне оказать услугу одному из моих собратьев.
В ту минуту, когда хирург произносил эти высокопарные слова, Жильбер, как мы уже сказали, обернулся и в первый раз внимательно взглянул на стоявшее перед ним бесформенное существо.
Это существо было желто-зеленого цвета с серыми глазами, вылезавшими на лоб, оно было похоже на одного из тех крестьян, которых преследовал гнев Латонида и которые в процессе превращения человека в жабу остановились в каком-то промежуточном состоянии.
Жильбер не мог сдержаться и содрогнулся. Ему почудилось, как в кошмарном сне, как сквозь кровавую пелену, что он уже где-то видел этого господина.
Он подошел к Себастьену и с еще большей нежностью прижал его к себе.
Однако он взял себя в руки и подошел к странному господину, так сильно напугавшему Андре в ее магнетическом сне.
- Сударь! - молвил Жильбер. - Примите слова благодарности от отца, которому вы спасли сына; эти слова искренни и идут из глубины души.
- Сударь! - отвечал хирург. - Я только исполнил долг, продиктованный мне сердцем и знаниями. Я - человек, и, как говорит Теренций, ничто человеческое мне не чуждо. Кстати, я мягкосердечен, я не могу видеть, как страдает букашка, а тем более - мне подобное существо.
- Могу я полюбопытствовать, с каким уважаемым филантропом я имею честь говорить? |
|
- Что он вам сказал перед тем, как войти сюда?
- Что у него нет больше матери.
- Почему он вам так сказал? Андре замолчала - Почему он это сказал? Говорите, я приказываю.
- Потому что я ему сказала...
- Что вы ему сказали?
- Я сказала ему, - Андре сделала над собой усилие, - что вы - ничтожество и негодяй.
- Загляните бедному мальчику в душу, графиня! Посмотрите, какое зло вы ему причинили!
- О Боже, Боже!.. - прошептала Андре. - Прости меня, сын мой, прости!
- Мог ли граф де Шарни подозревать, что мальчик находится здесь?
- Нет.
- Вы в этом уверены?
- Да.
- Почему же он не остался?
- Граф де Шарни никогда у меня не остается.
- Зачем же тогда он приходил?
Андре на мгновение задумалась, глаза ее смотрели в одну точку, словно она пыталась что-то разглядеть в темноте - О Господи! Боже мой!.. Оливье, милый Оливье! Жильбер удивленно взглянул на нее.
- Господи, почему я такая несчастная?! - прошептала Андре. - Он приходил ко мне.., он хотел остаться со мной, вот почему он отказался от этого поручения. Он меня любит! Он любит меня!..
Жильбер начинал кое-что понемногу понимать в этой страшной трагедии, которую он подсмотрел первым.
- А вы? - спросил он. - Вы тоже его любите? Андре вздохнула.
- Вы его любите? - повторил Жильбер.
- Почему вы меня об этом спрашиваете? - спросила Андре.
- Читайте мои мысли!
- А-а, понимаю; ваши намерения похвальны: вы желаете, чтобы я забыла причиненное вами зло, вы хотите загладить свою вину. Однако я никогда не приму счастья из ваших рук. Я вас ненавижу и буду ненавидеть всю жизнь!
- Бедняжка! - прошептал Жильбер. - Неужто ты думаешь, что на твою долю выпало так много счастья, что ты еще можешь выбирать, от кого принять его?.. Итак, вы его любите, - прибавил он громче.
- Да.
- Как давно?
- С той минуты, как увидела его, - это было в тот день, когда он возвращался из Парижа в Версаль в одной карете с королевой и со мной.
- Так вы знаете, что такое любовь, Андре? - печально прошептал Жильбер.
- Я знаю, что человеку дано испытать любовь, - отвечала молодая женщина, - чтобы он знал меру своих страданий.
- Ну что же, вот вы и стали женщиной, матерью. Вы были необработанным алмазом, а стали сверкающим брильянтом под руками сурового шлифовальщика - страдания... Вернемся к Себастьену, - Да, да, вернемся к нему! Запретите мне думать о графе де Шарни; это меня сбивает и вместо того, чтобы следовать за сыном, я могу последовать за графом.
- Хорошо! Супруга, забудь о своем муже! Мать, вспомни о своем сыне!
Выражение нежности, завладевшее на минуту не только лицом, но и всем существом Андре, исчезло, уступая ее обычному выражению.
- Где он находился в то время, как вы беседовали с графом?
- Он был здесь, слушал.., под дверью.
- Что он успел услышать из вашего разговора?
- Всю первую половину.
- В какой момент он решил покинуть комнату?
- В тот момент, когда граф... Андре остановилась.
- Когда граф..? - безжалостно повторил Жильбер.
- Когда граф поцеловал мне руку, а я вскрикнула...
- Вы хорошо его видите?
- Да, я вижу, как он наморщил лоб, сжал губы, прижал к груди кулак.
- Следите за ним глазами и с этой минуты следите только за ним и не теряйте его из виду.
- Я его вижу, я его вижу! - воскликнула Андре.
- Что он делает?
- Оглядывается, ищет другую дверь, которая выходила бы в сад. Не найдя двери, он подходит к окну, отворяет его, бросает последний взгляд в сторону гостиной, перелезает через подоконник и убегает.
- Следите за ним в темноте.
- Не могу.
Жильбер подошел к Андре и провел рукой у нее перед глазами.
- Вы отлично знаете, что для вас темноты не существует, - молвил он. - Смотрите!
- Ах! Вот он бежит по дорожке вдоль стены, подбегает к воротам, отворяет их так, что никто этого не замечает, бежит по улице Платриер... Останавливается.. Заговаривает с проходящей мимо женщиной...
- Слушайте внимательно, - приказал Жильбер, - и вы услышите, о чем он спрашивает.
- Я слушаю.
- О чем же он спрашивает?
- Он хочет узнать, где находится улица Сент-Оноре.
- Да, я там живу; он, должно быть, уже там. Ждет меня, наверное, бедный мальчик!
Андре покачана головой.
- Нет! - с заметным волнением возразила она. - Нет.., он туда не приходил, нет.., он не ждет...
- Где же он?
- Позвольте мне следовать за ним или я его потеряю.
- Да, ступайте за ним, ступайте! - вскричал Жильбер, понимая, что Андре предвидит какое-то несчастье.
- Я вижу, я его вижу!
- Хорошо.
- Вот он выходит на улицу Гренель.., потом на улицу Сент-Оноре. Он бегом пересекает Королевскую площадь. Снова спрашивает дорогу, опять бросается бежать. Вот он на улице Ришелье , теперь - на улице Фрондер.., сейчас он выбегает на улицу Нев-Сен-Рош... Остановись, сынок! Остановись, несчастный!.. Себастьен! Себастьен! Разве ты не видишь, что с улицы Сурдьер катит карета?.. Я ее вижу... Лошади... Ах!..
Андре жутко вскрикнула, вскочив на ноги. Лицо ее было перекошено от страха за судьбу сына, по щекам катили крупные капли пота вперемешку со слезами.
- Если с ним случится несчастье, - вскричал Жильбер, - помните, что вина падет на вашу голову. |
|
На кровати недвижно лежала непричесанная, умирающая женщина; глухие гортанные звуки, похожие на предсмертные хрипы, рвались из ее груди, прерываемые время от времени криками и рыданиями.
Жильбер медленно приблизился, по-прежнему избегая круг света, в который он не решался ступить, опасаясь быть увиденным.
Наконец он прижался бледным лицом к стеклу. У Жильбера не оставалось больше сомнений: эта женщина была Андре, и Андре была одна.
Как же Андре могла оказаться одна? Почему Андре плакала?
Об этом Жильбер мог узнать только от нее самой. Тогда он бесшумно влез в окно и оказался у нее за спиной в ту минуту, когда магнетическое притяжение, к котором Андре была столь чувствительна, заставило ее обернуться.
Два врага встретились еще раз!
Глава 13
ГЛАВА, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО С СЕБАСТЬЕНОМ
При виде Жильбера Андре испытала не только сильнейший ужас, но и непреодолимое отвращение.
Для нее Жильбер-американец, друг Вашингтона и Лафайета, облагороженный научными занятиями и талантом, по-прежнему оставался Жилыбером-ничтожеством, грязным гномиком, затерявшимся в чащах Трианона.
А Жильбер испытывал к Андре, несмотря на ее презрение, оскорбления, гонения, не ту страстную любовь, заставившую его юношей совершить преступление, но сильный и глубокий интерес, благодаря которому он был способен оказать ей любую услугу, даже если бы за это ему пришлось заплатить собственной жизнью.
Будучи наделен от природы здравым смыслом, обладая непреложным чувством справедливости, появившимся у него благодаря полученному им образованию, Жильбер понимал, что во всех несчастьях Андре повинен он: он ничего не будет ей должен только после того, как сможет доставить ей счастье, равноценное принесенному им несчастью.
В чем же и каким образом Жильбер мог благотворно повлиять на будущее Андре?
Этого-то как раз он и не мог понять.
Увидев эту женщину вновь во власти столь сильного отчаяния, нового отчаяния, он почувствовал, как в сердце его проснулось сострадание к ее великой беде.
И вместо того, чтобы немедленно воспользоваться гипнозом, силу которого он однажды уже имел случай на ней испытать, он попытался ласково заговорить с ней, - а если Андре, как всегда, восстанет, то никогда не поздно будет прибегнуть к этой мере - магнетическому воздействию.
Вот почему Андре, подпавшая вначале под действие гипноза, почувствовала, как, мало-помалу подчиняясь его воле, мы бы даже сказали - почти с разрешения Жильбера, - гипноз улетучивается, словно утренний туман, позволяя окинуть взглядом убегающую даль.
Она заговорила первой.
- Что вам угодно, сударь? - спросила она. - Как вы здесь очутились? Каким образом вы сюда проникли?
- Каким образом я сюда проник, графиня? - переспросил Жильбер. - Тем же, каким я проникал сюда раньше Можете быть покойны - никто не узнает о том, что я был здесь . Зачем я пришел? Я пришел забрать у вас сокровище, которое вам не нужно и которое для меня дороже жизни, - моего сына... Чего я от вас хочу? Я хочу, чтобы вы сказали, где мой сын, которого вы увлекли за собой, увезли в своей карете и доставили сюда.
- Вы спрашиваете, где он? - спросила Андре.
- Откуда же я знаю?.. Он сбежал от меня... Вы ведь научили его ненавидеть свою мать!
- Свою мать? Разве вы мать его?
- О! - вскрикнула Андре. - Он видит, как мне больно, он слышал мои рыдания, наслаждался моим отчаянием и еще спрашивает, мать ли я своему сыну!
- Итак, вы не знаете, где он?
- Я же вам говорю, что он сбежал; он был в этой самой комнате, а когда я вошла в надежде застать его здесь, я увидела, что окно распахнуто, а комната пуста.
- Боже мой! - вскричал Жильбер. - Куда же он мог пойти?.. Бедный мальчик совсем не знает Парижа, а сейчас уже за полночь!..
- Вы думаете, с ним случилось несчастье? - воскликнула Андре.
- Это мы сейчас узнаем, - отвечал Жильбер, - и вы сами мне в этом поможете.
Он протянул к Андре руки.
- Сударь! Сударь! - вскрикнула та, отступая в надежде избежать магнетического воздействия.
- Графиня! - отвечал Жильбер. - Ничего не бойтесь! Я всего-навсего буду расспрашивать мать о судьбе ее сына. Вы для меня святы!
Андре вздохнула и упала в кресло с именем Себастьена на устах.
- Усните! - приказал Жильбер. - Усните и постарайтесь увидеть сердцем!
- Я сплю, - отвечала Андре.
- Должен ли я употребить всю силу моей воли, графиня, - спросил Жильбер, - или вы согласны отвечать по собственному желанию.
- Будете ли вы еще говорить моему сыну, что я ему не мать?
- Это зависит от обстоятельств... Вы его любите?
- Он еще спрашивает, люблю ли я своего сына, плоть от моей плоти!.. О да! Я его люблю, и люблю страстно!
- Значит, вы ему мать, так же как я - его отец, потому что вы любите его, как я сам.
- Ах! - с облегчением вздохнула Андре.
- Итак, вы готовы отвечать добровольно?
- А вы позволите мне с ним еще раз увидеться, когда найдете его?
- Не я ли вам только что сказал, что вы в такой же степени мать ему, как я - его отец?.. Вы любите своего сына, графиня, - вы с ним увидитесь.
- Благодарю вас! - несказанно обрадовавшись и захлопав в ладоши, отвечала Андре. - Можете меня спрашивать, я все вижу... Вот только...
- Что?
- Проследите за ним с той самой минуты, как он ушел из дворца, чтобы я была совершенно уверена в том, что не потеряю его след.
- Будь по-вашему. Где он вас увидел?
- В зеленой гостиной.
- Где он преследовал вас?
- В коридорах.
- Когда он вас нагнал?
- В то мгновение, как я садилась в карету - Куда вы его привезли?
- В гостиную.., это соседняя комната...
- Где он сел?
- Рядом со мной, на козетку.
- Долго ли он там оставался?
- Около получаса.
- Почему он от вас ушел?
- Потому что послышался шум подъехавшего экипажа.
- Кто был в карете? Андре помедлила.
- Кто был в карете? - еще тверже повторил Жильбер, подчиняя ее волю своей.
- Граф де Шарни.
- Где вы спрятали мальчика?
- Я втолкнула его в эту комнату. |
|
- Да ведь там живет моя невестка, графиня де Шарни! - заметил Изидор.
- Это - рок! - прошептал Жильбер. В те времена люди были слишком философски настроены, чтобы сказать попросту: «Это - судьба!» Потом он едва слышно прибавил:
- Должно быть, он ее узнал .
- Ну что ж, - молвил Изидор, - едемте к графине де Шарни Жильбер понимал, в какое положение он может поставить Андре, если явится к ней с братом ее мужа.
- Сударь! - молвил он. - С той минуты, как мой сын оказался у графини де Шарни, ему ничто не угрожает. Я имею честь быть с ней знакомым и полагаю, что вместо того, чтобы сопровождать меня туда, вам бы лучше отправиться в путь. Судя по тому, что я узнал от короля, я могу предположить, что именно вас посылают в Турин.
- Да, сударь.
- Позвольте вас поблагодарить за то, что вы сделали для Себастьена; а теперь не теряйте времени и отправляйтесь в путь.
- Доктор! А как же...
- Раз отец мальчика говорит вам, что оснований для опасений нет, можете ехать. Где бы теперь ни находился Себастьен, у графини де Шарни или в другом месте, можете не беспокоиться: мой сын отыщется.
- Ну, раз вы так хотите...
- Я прошу вас об этом.
Изидор подал Жильберу руку, тот пожал ее с сердечностью, обычно ему не свойственной, когда ему приходилось иметь дело с аристократами. Изидор возвратился во дворец, а Жильбер дошел до площади Карусели, пошел по улице Шартр, пересек площадь Пале-Рояля, двинулся вдоль улицы Сент-Оноре, и, затерявшись на минуту в лабиринте маленьких улочек, ведущих к Центральному рынку, он, наконец, оказался на перекрестке двух улиц.
Это были улицы Платриер и Кок-Эрон.
С обеими этими улицами у Жильбера были связаны страшные воспоминания; не раз случалось, что, оказываясь на том самом месте, где он находился сейчас, он чувствовал, как бешено начинало колотиться его сердце; он будто сомневался, по какой из этих двух улиц ему пойти, и, наконец, решительно зашагал по улице Платриер.
Дом Андре, тот самый дом номер девять, был ему хорошо знаком; итак, он не остановился у этого дома не потому, что боялся ошибиться. Нет, было ясно: он ищет предлог, чтобы проникнуть в этот дом, а не придумав предлога, он пытается найти способ пробраться внутрь.
Он толкнул дверь, чтобы убедиться, не осталась ли она незапертой, как это иногда случается будто нарочно в такие минуты, когда человек оказывается в затруднительном положении; дверь была заперта.
Он пошел вдоль стены.
Стена имела десять футов в высоту.
Такая высота была ему не в диковину; однако он решил поискать какую-нибудь тележку, забытую торговцем у стены; встав на эту тележку, он мог бы без труда вскарабкаться наверх.
Будучи проворным и сильным, он легко мог бы спрыгнуть вниз.
Но никакой тележки он не нашел.
Значит, и внутрь проникнуть никак невозможно.
Он подошел к двери, протянул руку к молотку и приготовился было постучать, однако, покачав головой, бесшумно выпустил молоток из рук Очевидно, ему в голову пришла какая-то новая мысль, заставившая его вновь обрести потерянную было надежду.
- Это вполне возможно! - пробормотал он.
Он снова поднялся к улице Платриер и свернул на нее.
Он на ходу с сожалением взглянул на фонтан, где шестнадцать лет назад он не раз запивал дешевую черствую горбушку, пожертвованную щедрой Терезой или гостеприимным Руссо.
Руссо умер, Тереза - тоже, сам он стал взрослым, обрел признание, славу, состояние. Но стал ли он от этого счастливее, спокойнее, разве его терзали, как теперь, сомнения в те времена, когда, сгорая от безумной страсти, он черпал воду в фонтане?
Он продолжал путь Наконец он уверенно остановился перед входной дверью, верхняя часть которой была забрана решеткой.
Видимо, он достиг цели.
Однако он с минуту постоял, привалившись к стене: то ли нахлынувшие воспоминания слишком сильно на него подействовали, то ли он боялся, что вместо спасения за этой дверью кроется разочарование.
Но вот он решился и, проведя рукой по двери, с выражением неописуемой радости нащупал в небольшом отверстии шнурок, при помощи которого эта дверь отпиралась в дневные часы.
Жильбер помнил, что жильцы иногда забывали втянуть этот шнурок внутрь, и когда он задерживался по вечерам и украдкой возвращался в мансарду, занимаемую им у Руссо, он пользовался этой забывчивостью, чтобы войти в дом и добраться до своей постели.
Было похоже, что в доме, как и раньше, жили люди слишком бедные, чтобы бояться воров: прежняя беззаботность послужила причиной и объяснением былой забывчивости.
Жильбер дернул шнур. Дверь отворилась, и он очутился в темном сыром подъезде, в конце которого находилась скользкая и липкая лестница, похожая на свернувшуюся кольцами и приподнявшую голову змею. Жильбер бесшумно притворил за собой дверь и ощупью двинулся по лестнице.
Пройдя ступеней двадцать, он замер.
Слабый свет, сочившийся сквозь грязный витраж, свидетельствовал о том, что в этом месте в стене было окно, и хоть на дворе уже была ночь, на улице было светлее, нежели в этом подъезде.
Несмотря на слой грязи, покрывавшей стекло, сквозь него можно было различить звезды.
Жильбер нащупал небольшую задвижку, отпер окно и тем же путем, каким он уже дважды до этого спускался в сад, пробрался вниз.
Несмотря на то, что прошло уже пятнадцать лет, сад все это время словно стоял у Жильбера перед глазами, и потому, едва оказавшись внизу, он сейчас же узнал и деревья, и куртины, и поросший виноградом угол дома, у которого садовник оставлял лестницу.
Он не знал, заперты ли бывают к этому времени двери; он не знал, жил ли граф де Шарни вместе со своей супругой в этом особняке, а если там не было графа де Шарни, то были ли в доме слуги или камеристка.
Решившись во что бы то ни стало отыскать Себастьена, он подумал про себя, что рискнет поставить Андре в неловкое положение только в самом крайнем случае, попытавшись прежде всего увидеться с ней наедине.
Первое испытание ждало его на крыльце: он нажал на ручку двери, дверь поддалась.
Он предположил, что, раз дверь не заперта, Андре, должно быть, не одна.
Только очень сильное волнение может заставить женщину, которая живет в особняке одна, забыть запереть дверь.
Он тихонько потянул дверь на себя, радуясь при мысли о том, что этот вход, остававшийся его последней надеждой, оказался ему доступен.
Он спустился по ступенькам крыльца и поспешил заглянуть сквозь решетчатый ставень, который пятнадцать лет назад распахнулся под рукой Андре и стукнул его по лбу в ту самую ночь, когда, зажав в руке полученные от Бальзамо сто тысяч экю, он пришел предложить свою руку самолюбивой гордячке.
Этот ставень прикрывал окно гостиной. Комната была освещена.
Однако на окнах были занавески, и сквозь них ничего невозможно было разглядеть. Жильбер продолжал обход.
Вдруг ему почудилось, что на земле и деревьях подрагивает слабый свет, падающий из отворенного окна.
Это отворенное окно находилось в спальне; он узнал это окно: именно через него он украл того самого ребенка, которого теперь разыскивал.
Он отступил, выходя из света, который отбрасывало окно, в надежде что-нибудь увидеть, оставаясь незамеченным.
Подойдя к окну настолько, чтобы получить возможность заглянуть внутрь комнаты, он прежде всего увидел дверь в гостиную, потом - кровать. |
|