В категории материалов: 199
Показано материалов: 111-115 |
Страницы: « 1 2 ... 21 22 23 24 25 ... 39 40 » |
|
- Государь, вы можете согласиться или отказаться, - заметила она, - но вы не можете оставить маркиза де Фавра без ответа.
- Я?
- Да! Что барону де Шарни следует передать маркизу от имени короля?
- Пусть он передаст, - отвечал Людовик XVI, высвобождая полу своего камзола из рук королевы, - что король не может позволить, чтобы его похитили.
И он отошел.
- Это означает, - продолжал граф Прованский, - что если маркиз де Фавра похитит короля, не имея на то позволения, ему будут за это только благодарны, лишь бы это удалось сделать. Кто не выигрывает, тот просто глупец, а в политике глупость наказывается вдвойне!
- Господин барон! - молвила королева. - Нынче же вечером, сию же минуту отправляйтесь к маркизу де Фавра и передайте ему слово в слово ответ короля: «Король не может позволить, чтобы его похитили». Если он не поймет этот ответ короля, вы ему растолкуете. Идите!
Барон, не без основания принявший ответ короля и совет королевы как двойное согласие, взял шляпу, торопливо вышел, сел в фиакр и крикнул кучеру:
- Королевская площадь, двадцать один.
Глава 12
ЧТО УВИДЕЛА КОРОЛЕВА В ГРАФИНЕ, НАХОДЯСЬ В ЗАМКЕ ТАВЕРНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД
Встав из-за карточного стола, король направился к группе молодых людей, чей веселый смех привлек его внимание, когда он входил в гостиную.
При его приближении наступила мертвая тишина.
- Ужели судьба короля столь печальна, - спросил Людовик XVI, - что он навевает своим появлением тоску?
- Государь... - в смущении отвечали придворные.
- Вы так веселились и так громко смеялись, когда пришли мы с королевой!
Покачав головой, он продолжал:
- Несчастны короли, в присутствии которых подданные не смеют веселиться!
- Государь! - возразил было г-н де Ламетт. - Почтительность...
- Дорогой Шарль! Когда вы учились в пансионе и по воскресеньям и четвергам я приглашал вас в Версаль, разве вы сдерживали смех, потому что я был рядом? Я только что сказал: «Несчастны короли, в присутствии которых придворные не смеют веселиться!» Я бы еще сказал так:
«Счастливы короли, в присутствии которых придворные смеются!»
- Государь! - отвечал г-н де Кастри - История, которая нас развеселила, покажется вашему величеству, возможно, не очень веселой.
- О чем же вы говорили, господа?
- Государь! - выступая вперед, проговорил Сюло - Всему виною я, ваше величество.
- Ах, вы, господин Сюло! Я прочел последний номер «Деяний Апостолов». Берегитесь!
- Чего, государь? - спросил молодой журналист.
- Вы - слишком откровенный роялист: у вас могут быть неприятности с любовником мадмуазель Теруань.
- С господином Попюлюсом? - со смехом переспросил Сюло.
- Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?
- С мадмуазель Теруань?
- Да... Я давно ничего о ней не слыхал.
- Государь! У меня такое впечатление, будто ей кажется, что наша революция идет слишком медленно, и потому она отправилась подготовить восстание в Брабанте. Вашему величеству, вероятно, известно, что эта целомудренная амазонка родом из Льежа?
- Нет, я этого не знал... Так это над нею вы сейчас смеялись?
- Нет, государь: над Национальным собранием.
- Ого! В таком случае, господа, вы хорошо сделали, что перестали смеяться, как только я вошел. Я не могу позволить, чтобы в моем доме смеялись над Национальным собранием. Правда, я не дома, а в гостях у принцессы де Ламбаль, - прибавил король, будто сдаваясь, - и потому вы, сохраняя серьезный вид или же совсем тихонечко по смеиваясь, можете мне сказать, что заставило вас так искренне смеяться.
- Известно ли королю, какой вопрос обсуждался нынче в Национальном собрании?
- Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой машине для казни преступников, не так ли?
- Совершенно верно! И предложил ее своему народу господин Гильотен.., да, государь! - отвечал Сюло.
- Ого! И вы, господин Сюло, смеетесь над господином Гильотеном, филантропом? Вы что же, забыли, что я - тоже филантроп?
- Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во главе французской нации стоит, например, филантроп, отменивший пытки во время следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его любим, государь.
Все молодые люди разом поклонились.
- Однако есть и другие, - продолжал Сюло. - Будучи врачами, и, следовательно, имея в своем распоряжении тысячи способов лишить больных жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.
- А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло? Вы их обезглавите «без боли»? - спросил король, намекая на утверждение доктора Гильотена. - Будут ли они квиты, почувствовав «легкую прохладу» на шее?
- Государь! Я от души им этого желаю, - отвечал Сюло, - но обещать этого не могу.
- Как это «желаете»? - переспросил король.
- Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и сам их испытывает. Я бы не стал возражать, если бы мэтр Обрио сам на себе испытал крепость стен Бастилии, а мессир Ангеран де Мариньи сам себя повесил на виселице Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью - не судья. Значит, вполне вероятно, что я буду вынужден остаться при своем мнении по отношению к многоуважаемому Гильотену, оставив не исполненными свои обещания, которые я уже начал было исполнять.
- А что вы пообещали или, вернее, какое обещание вы едва не исполнили?
- Мне пришла в голову мысль, государь, что этот великий благодетель человечества должен был бы сам вкусить от своего благодеяния. Завтра в утреннем номере «Деяний Апостолов», который печатают нынче ночью, состоится крещение Справедливости ради следует отметить, что дочь господина Гильотена, официально признанную сегодня отцом перед Национальным собранием, зовут мадмуазель Гильотиной.
Король не смог сдержать улыбку.
- А так как ни свадьбы, ни крестин не бывает без песен, - вмешался Шарль Ламетт, - господин Сюло сочинил в честь своей крестницы две песни.
- Неужели целых две?! - удивился король.
- Государь! - отвечал Сюло. - Надобно же удовлетворить все вкусы!
- А на какую музыку вы положили свои песни? Я не вижу ничего более подходящего, чем «De profundis» <«Из глубины» (лат.) - начало католической заупокойной молитвы.>.
- Ну что вы, государь! Вы забываете, с какой радостью все будут готовы подставить свою шею дочери господина Гильотена.., да ведь к ней будет очередь! Нет, государь, одна из моих песенок поется на чрезвычайно модный в наши дни мотив менуэта «Exaudet»; другую можно петь на любой мотив, как попурри. |
|
- Брат! Нельзя ли нам сыграть в карты приватно: только вам, королеве, мне и кому-нибудь из ваших близких друзей, - чтобы под видом виста мы могли побеседовать без помех?
- С удовольствием! - отвечал король. - Поговорите с королевой.
Граф Прованский подошел к Марии-Антуанетте, беседовавшей в это время с Шарни; барон раскланивался с королевой и говорил ей вполголоса:
- Ваше величество! Я видел нынче маркиза де Фавра и имею честь сообщить вам нечто весьма важное.
- Дорогая сестра! - молвил граф Прованский. - Король выразил желание, чтобы мы сыграли партию в вист вчетвером; мы объединимся против вас, а вашему величеству король предоставляет право выбора партнера.
- Ну что же, мой выбор сделан, - отвечала королева, сразу смекнув, что партия в вист - только предлог. - Барон де Шарни, вы будете с нами играть, а за игрой расскажете о новостях из Турина.
- Как? Вы приехали из Турина, барон? - спросил граф Прованский.
- Да. А по дороге я заехал на Королевскую площадь, где встретился с человеком, всем сердцем преданным королю, королеве и вашему высочеству.
Принц покраснел, кашлянул и удалился. Он любил недомолвки и был чрезвычайно подозрителен: прямота и искренность барона вызывали в нем беспокойство.
Он взглянул на г-на де Лашатра, тот подошел к нему, получил приказания и исчез.
Тем временем король отвечал на приветствия дворян, а также тех немногочисленных дам, которые еще бывали на вечерах в Тюильри.
Королева подошла к супругу, взяла его под руку и увела играть.
Подойдя к карточному столу, он поискал взглядом четвертого игрока, но увидал только Изидора.
- Ага! Господин де Шарни! - заметил он. - В отсутствие брата вы будете у нас четвертым; лучшую замену ему трудно было бы придумать! Милости просим!
Он жестом пригласил королеву садиться, потом сел сам, за ним - его высочество.
Королева знаком пригласила Шарни, и он последним занял свое место.
Принцесса Елизавета подошла к козетке, стоявшей за спиной короля, и, опустившись на колени, положила руки на спинку его кресла.
Игроки сыграли несколько партий, перебрасываясь ничего не значившими словами.
Наконец, убедившись в том, что все держатся от их стола на почтительном расстоянии, королева решилась обратиться к его высочеству со словами:
- Брат! Барон вам сообщил, что он приехал из Турина?
- Да, - отвечал тот, - я об этом что-то слышал.
- Он сказал вам, что граф д'Артуа и принц де Конде настойчиво приглашают нас к себе?
Король сделал нетерпеливое движение.
- Братец! - шепнула принцесса Елизавета ангельским голоском. - Пожалуйста, послушайте.
- И вы туда же, сестричка? - спросил он.
- Я - больше, чем кто бы то ни было, дорогой Людовик, потому что я больше всех вас люблю и очень за вас боюсь.
- Я также сказал его высочеству, - заметил Изидор, - что, возвращаясь через Королевскую площадь, я около часу провел в доме номер двадцать один.
- В доме номер двадцать один? - переспросил король. - А что это за дом?
- Там живет один дворянин, - отвечал Изидор, - который, как и все мы, весьма предан вашему величеству и, как все мы, готов умереть за короля; однако он энергичнее нас и потому уже составил план.
- Какой план? - поднимая голову, спросил король.
- Если я рискую своим рассказом об этом плане вызвать неудовольствие короля, то я умолкаю.
- Нет, нет, продолжайте, - с живостью перебила его королева. - Существует много людей, замышляющих какие-то козни против нас; мы слишком мало знаем таких, которые готовы были бы нас защитить; прощая нашим недругам, мы в то же время питаем признательность по отношению к нашим друзьям. Господин барон! Как зовут этого дворянина?
- Маркиз де Фавра.
- А-а, мы его знаем, - заметила королева. - И вы верите в его преданность, господин барон?
- Да, ваше величество. Я не только верю: я готов за него поручиться.
- Будьте осторожны, барон, - предупредил король. - Вы слишком торопитесь.
- У нас с маркизом - родственные души, государь. Я отвечаю за преданность маркиза де Фавра. А вот достоинства его плана, надежда на успех - о! это совсем другое дело! Я слишком молод. Когда решается вопрос о спасении короля и королевы, я не могу взять на себя смелость высказать на этот счет свое мнение.
- А в каком положении находится этот план? - поинтересовалась королева.
- Он готов к исполнению, ваше величество. Стоит королю сказать слово, подать знак нынче вечером, и завтра в это время он будет в Пероне.
Король отмалчивался. Граф Прованский судорожно сгибал и разгибал бедного валета червей, который вот-вот должен был переломиться пополам.
- Государь! - обратилась королева к супругу. - Вы слышите, что говорит барон?
- Разумеется, слышу, - нахмурившись, буркнул король.
- А вы, брат? - спросила она у его высочества.
- Я слышу не хуже короля.
- Ну и что вы на это скажете? Ведь это, как я понимаю, предложение.
- Несомненно, - молвил граф Прованский, - несомненно!
Поворотившись к Изидору, он попросил:
- Ну-ка, барон, пропойте нам эту песенку еще разок! Изидор повторил:
- Как я имел честь доложить, стоит королю сказать слово, подать знак, и, благодаря мерам, предусмотренным маркизом де Фавра, он будет через двадцать четыре часа в безопасности в Пероне.
- Ах, брат, разве не соблазнительно то, что предлагает вам барон?! - воскликнул граф Прованский.
Король стремительно повернулся к брату и, пристально на него взглянув, спросил:
- А вы поедете со мной?
Граф Прованский изменился в лице. Щеки его затряслись; он никак не мог взять себя в руки.
- Я? - переспросил он.
- Вы, брат, - повторил Людовик XVI. - Вы уговариваете меня покинуть Париж, и потому я вас спрашиваю:
«Вы поедете со мной?» - Но... - пролепетал граф Прованский. - Я ничего не знал, я не готов...
- Как же это вы не знали, если именно вы дали денег маркизу де Фавра? - поинтересовался король. - Не готовы, говорите? Да вы же по минутам знаете, в каком состоянии находится заговор!
- Заговор! - побледнев, повторил граф Прованский.
- Ну разумеется, заговор... Ведь это же заговор, заговор настолько реальный, что если он будет раскрыт, маркиза де Фавра схватят, препроводят в Шатле и приговорят к смерти, - если, конечно, вы не похлопочете о нем, как мы позаботились о господине де Безенвале.
- Но если королю удалось спасти господина де Безенваля, то он может точно так же спасти и маркиза.
- Нет, потому что то, что я мог сделать для одного, я, верно, не смогу повторить для другого. И потом, господин де Безенваль был моим человеком, точно так же, как маркиз де Фавра - ваш. Давайте-ка будем спасать каждый своего, брат, вот тогда мы и исполним наш долг.
С этими словами король поднялся Королева удержала его за полу камзола. |
|
В это время кучер доктора Кабаниса ставил экипаж рядом с двумя другими каретами.
Фиакр «парижского мастера» хозяин из скромности оставил у ворот.
- Господа! - проговорил доктор Гильотен. - Мы больше никого не ждем и сейчас же начинаем.
По его знаку распахнулась дверь, оттуда вышли два господина в серых мундирах, неся на плечах мешок, отдаленно напоминавший очертаниями человеческое тело.
В окнах показались бледные лица, с ужасом следившие за непонятным и ужасным зрелищем; никто этих людей не думал приглашать на представление, и они не понимали ни смысла приготовлений к нему, ни его цели.
Глава 11
ВЕЧЕР В ПАВИЛЬОНЕ ФЛОРЫ
Вечером того же дня, то есть 24 декабря, накануне Рождества, в павильоне Флоры был прием.
Королева не пожелала принимать гостей у себя, и потому принцесса де Ламбаль устроила в своем павильоне прием от имени королевы и развлекала гостей до появления ее величества.
Как только пришла королева, все пошло так, словно вечер проходил в павильоне Марсан, а не в павильоне Флоры.
Утром барон Изидор де Шарни возвратился из Турина и незамедлительно был принят сначала королем, потом королевой.
Оба они были с ним чрезвычайно любезны, особенно королева, и вот почему.
Прежде всего Изидор был братом Шарни, и пока того не было в Париже, королеве было приятно видеть перед собой Изидора.
Кроме того, Изидор привез от графа д'Артуа и принца де Конде сообщения, которые находили живой отклик в ее сердце.
Принцы рекомендовали королеве обратить внимание на план маркиза де Фавра и приглашали ее воспользоваться преданностью этого отважного дворянина, чтобы покинуть Париж и присоединиться к ним в Турине.
Еще ему было поручено передать маркизу де Фавра от имени принца, что они с большой симпатией относятся к его плану и желают ему успешного его исполнения.
Королева целый час не отпускала от себя Изидора, пригласила его на вечер к ее высочеству де Ламбаль и позволила ему удалиться только после того, как он отпросился для выполнения поручения к маркизу де Фавра.
Королева не сказала ничего определенного по поводу своего бегства. Она только поручила Изидору подтвердить маркизу и маркизе де Фавра слова, сказанные ею во время аудиенции маркизы в тот самый день, когда она внезапно появилась у короля, принимавшего маркиза де Фавра.
Выйдя от королевы, Изидор сейчас же отправился к г-ну де Фавра, проживавшему на площади в доме номер двадцать один.
Барона де Шарни приняла маркиза де Фавра. Поначалу она ему сказала, что ее мужа нет дома; однако когда она услышала имя посетителя, узнала, с какими людьми он виделся всего час назад, а также с кем он расстался несколько дней тому назад, она призналась, что ее муж дома, и приказала его позвать.
Маркиз вошел в комнату. У него было открытое лицо и смеющиеся глаза. Его заранее предупредили из Турина, и он знал, от чьего имени явился Изидор.
Слова королевы, которые передал молодой человек, преисполнили сердце Фавра радостью. Все подавало ему надежду: заговор как нельзя более удался; в Версале предусматривалось собрать тысячу двести всадников; каждый из них должен был посадить на круп по одному пехотинцу, что вдвое увеличивало количество солдат. От тройного убийства Неккера, Байи и Лафайета, которое должно было осуществиться одновременно каждой из трех входящих в Париж колонн: одной - через Рульские ворота, другой - через Гренельские, а третьей - через Шайо, - было решено отказаться: полагали, что довольно будет отделаться от Лафайета. А для этого было достаточно четырех человек, лишь бы они были хорошо экипированы и вооружены. Им следовало дождаться минуты, когда его экипаж, как обычно около одиннадцати часов вечера, покинет Тюильри. Тогда двое должны будут скакать слева и справа от кареты, а два других всадника - зайти спереди. Один из них, держа в руке пакет, прикажет кучеру остановиться, объяснив это тем, что у него срочное сообщение для генерала. А когда карета остановится и генерал покажется в окне, ему выстрелят в голову из пистолета Это была единственная существенная поправка к плану заговора; все прочее оставалось без изменений. Деньги выданы, люди предупреждены, королю достаточно было лишь сказать «Да!» - и по знаку маркиза де Фавра все незамедлительно началось бы.
Единственное, что вызывало беспокойство маркиза, это молчание короля и королевы. И вот королева только что нарушила это молчание, прислав Изидора; сколь бы туманны ни были слова, которые Изидору было поручено передать маркизу и маркизе де Фавра, они имели огромное значение, потому что принадлежали ее величеству.
Изидор обещал маркизу передать вечером королеве и королю уверения в его преданности.
Молодой барон, как помнит читатель, приехал в Париж и в тот же день отправился в Турин; в Париже у него не было другого пристанища, кроме комнаты брата в Тюильри. В отсутствие графа он приказал его лакею отпереть комнату.
В девять часов вечера он вошел в апартаменты принцессы де Ламбаль.
Он не был представлен ее высочеству; однако, хотя принцесса его не знала, днем ее предупредила королева; когда лакей доложил о бароне, принцесса поднялась и с очаровательной грацией, заменявшей ей ум, сейчас же увлекла его в дружеское общество.
Король и королева еще не появлялись. Граф Прованский казался чем-то обеспокоенным, он беседовал с двумя дворянами из своего ближайшего окружения: г-ном де Лашатром и г-ном д'Авареем. Граф Лун де Нарбои переходил от одного кружка к другому с легкостью человека, который всюду чувствует себя как дома.
Это дружеское общество состояло из молодых дворян, устоявших перед манией эмиграции. Среди ник были братья де Ламетт, многим обязанные королеве и еще не успевшие перейти в стан ее врагов; г-н д'Амбли, один из самых светлых, а может, и самых дурных умов той эпохи, как будет угодно читателю; г-н де Кастри, г-н де Ферзей; Сюло, главный редактор остроумной газеты «Деяния Апостолов» - все это были преданные сердца, но слишком горячие головы.
Изидор ни с кем из них не был знаком, однако благодаря его громкому имени, а также особенной любезности, с которой его встретила принцесса, все присутствовавшие протянули ему руки.
Кроме того, он принес новости от той, другой Франции, жившей за границей. У каждого из присутствовавших кто-нибудь из родственников или друзей находился на службе у принцев; Изидор всех их видел, он был словно живой газетой.
Как мы уже сказали, Сюло был остроумным собеседником.
Сюло что-то рассказывал, и все громко смеялись. В тот день Сюло присутствовал на заседании Национального собрания. Господин Гильотен поднялся на трибуну, стал расхваливать изобретенную им машину, поведал об успешном ее испытании утром того же дня и попросил позволения заменить ею все другие орудия смерти - колесо, виселицу, топор, четвертование, - попеременно приводившие в ужас Гревскую площадь.
Национальное собрание, соблазненное прелестями новой машины, уже готово было ее одобрить.
По поводу Национального собрания, г-на Гильотена и его машины Сюло сочинил на мотив менуэта «Exaudet» песенку, которая должна была на следующий день появиться в его газете.
Эта песня, которую он напевал вполголоса в окружавшем его веселом обществе, заставила слушателей так громко и искренне рассмеяться, что король с королевой, услыхали их смех еще из передней. Бедный король! Сам он давно уже не смеялся и потому решил непременно осведомиться о предмете, который мог в столь печальные времена вызвать такое бурное веселье.
Само собою разумеется, что как только один лакей доложил о короле, а другой - о королеве, то все шушукания, смех, разговоры сейчас же стихли и наступила благоговейная тишина.
Вошли две венценосные особы.
Чем более революционно настроенные умы города отказывали монархии в почтении, тем больше в узком кругу истинные роялисты подчеркивали свое уважение, будто невзгоды только придавали им новые силы. Как год 89-й был годом черной неблагодарности, так 93-й явился выражением самозабвенной преданности.
Принцесса де Ламбаль и принцесса Елизавета завладели вниманием королевы.
Граф Прованский подошел к королю засвидетельствовать свое почтение и поклонился со словами: |
|
За каретой ворота захлопнулись.
Ступив на землю, Жильбер понял, что оказался в тюремном дворе, а присмотревшись ко двору, узнал тюрьму Бисетр.
Место, печальное само по себе, казалось еще более мрачным из-за холодного света, словно против воли просачивавшегося на этот двор.
Было около четверти седьмого; в этот час холод одолевал даже самых стойких.
Мелкий косой дождик исполосовал серые стены.
Посреди двора пятеро или шестеро плотников под предводительством старшего, а также под руководством невысокого, одетого в черное человечка, суетившегося больше всех других, устанавливали машину незнакомой и странной конструкции.
При виде двух незнакомцев человечек в черном поднял голову.
Жильбер вздрогнул; он узнал доктора Гильотена, с которым встречался у Марата. Эта машина в натуральную величину представляла собой то, что он видел в макете в каморке редактора газеты «Друг народа».
А господин в черном узнал Калиостро и Жильбера. Должно быть, их появление произвело на него некоторое впечатление, потому что он оставил на время свое занятие и подошел к ним.
Однако прежде он все-таки наказал старшине плотников внимательнейшим образом следить за работой.
- Эй, мэтр Гидон!.. - обратился он. - Вот так хорошо... Заканчивайте фундамент; фундамент - основа всякого сооружения. Когда фундамент будет готов, установите два столба, да не забудьте справиться с отметками, чтобы столбы не оказались ни слишком далеко друг от друга, ни слишком близко. Впрочем, я буду поблизости и прослежу.
Он подошел к Калиостро и Жильберу, те уже шли ему навстречу.
- Здравствуйте, барон, - молвил он. - Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли первым и привели к нам доктора. Доктор! Помните, я приглашал вас у Марата посмотреть на мой опыт; к сожалению, я забыл тогда спросить ваш адрес... Вы сейчас увидите нечто весьма любопытное: это - самая филантропическая машина из всех, существовавших когда-либо на земле.
Неожиданно обернувшись к машине, своему любимому детищу, он прокричал:
- Эй, Гидон, что это вы там делаете? Вы ставите все задом наперед.
Бросившись к лестнице, которую два его помощника только что приставили к одной из сторон, он вмиг оказался на основании машины, где его присутствие было необходимо, чтобы исправить ошибку плотников, которые были еще не очень сильны в секретах новой машины.
- Ну вот, теперь другое дело, - заметил доктор Гильотен, довольный тем, что под его руководством работа пошла на лад, - теперь осталось только вставить нож в пазы... Гидон! Гидон! - закричал он вдруг, словно в испуге. - Почему же пазы не отделаны медью?
- Знаете, доктор, я подумал, что если их сделать из крепкого дуба да хорошенько смазать, это будет даже лучше, чем из меди, - отвечал старшина плотников.
- Ну да, - проворчал доктор, - опять экономите!.. И это - когда речь идет о развитии науки и благе человечества! Гидон! Если наш сегодняшний опыт не удастся, отвечать будете вы. Господа! Призываю вас в свидетели, - продолжал доктор, обращаясь к Калиостро и Жильберу, - прошу вас отметить, что я заказывал пазы из меди и выражал решительный протест против того, что меди нет...
Итак, если теперь нож остановится на полпути или будет плохо скользить, то это будет не по моей вине, я умываю руки.
Через восемнадцать столетий доктор, стоявший на фундаменте новой машины, повторил известный жест Пилата.
Однако несмотря на все препятствия, продолжалось строительство машины, все более принимавшей очертания смертоносной колесницы, что приводило в восторг ее создателя и заставляло трепетать от ужаса доктора Жильбера.
А Калиостро был по-прежнему невозмутим; после гибели Лоренцы сердце его словно окаменело.
Вот как выглядела машина.
Прежде всего, она стояла на помосте, к которому вела лестница.
Помост представлял собою, по примеру эшафота, площадку в форме квадрата со стороной в пятнадцать футов. На этой площадке на расстоянии около двух третей напротив лестницы высились два параллельных столба около двенадцати футов высотой.
Столбы были снабжены теми самыми пазами, на которых мастер Гидор сэкономил медь, и это, как мы видели, вызвало яростное возмущение филантропа - доктора Гильотена.
По этим пазам и падал при помощи распрямлявшейся пружины нож в виде полумесяца, скользя под действием собственной тяжести, в сотни раз увеличенной силой пружины.
Между столбами было приспособлено двустворчатое окошко с отверстием, в которое могла пройти человеческая голова; когда створки окошка соединялись, шея оказывалась как в кольце.
В определенный момент срабатывал рычаг, представлявший собой доску длиною в человеческий рост, и эта доска оказывалась на уровне окошка.
Все это, как видит читатель, было неплохо придумано.
Пока плотники, мастер Гидон и доктор заканчивали сооружение машины, пока Калиостро и Жильбер обсуждали ее устройство, - граф оспаривал у доктора Гильотена славу изобретателя, полагая, что у его машины есть предшественницы: итальянская mannaya и в особенности тулузский топор, при помощи которого был казнен маршал Монморанси <«В этой области, - говорит Рюисегюр, - используют топор, закрепленный между двумя деревянными брусками, когда голова ложится на блок, палач отпускает веревку топор падает и отделяет голову от тела» (Прим автора.)>, - новые зрители, вызванные, без сомнения, также для участия в опыте, заполнили двор.
Среди них был уже знакомый нам старик, сыгравший одну из главных ролей в нашей длинной истории; ему суждено было скоро умереть от неизлечимой болезни; однако по настоятельному требованию своего собрата Гильотена он был вынужден подняться с постели и, невзирая на ранний час и ненастную погоду, приехал посмотреть, как действует машина.
Жильбер узнал его и почтительно пошел к нему навстречу Его сопровождал г-н Жиро, парижский архитектор; своей должности он и был обязан специальным приглашением.
Вторая группа держалась особняком; она состояла из четырех чрезвычайно просто одетых мужчин, которые ни с кем не здоровались, да и с ними тоже никто не раскланивался.
Едва войдя во двор, эти четверо прошли в самый дальний угол, подальше от Жильбера и Калиостро, и держались в этом углу со всею скромностью, тихо переговариваясь и, несмотря на дождь, обнажив головы.
Предводитель этой группы или по крайней мере тот, кого трое других почтительно слушали, когда он что-нибудь тихо им говорил, был высокий господин лет пятидесяти двух; у него было открытое лицо, он доброжелательно улыбался.
Звали этого человека Шарль-Луи-Самсон; он родился 15 февраля 1738 года, присутствовал на казни Дамьена, четвертованного его отцом, а также помогал ему, когда тот имел честь отрубить голову г-ну де Лалли-Толендалю. У него было прозвище: «парижский мастер».
Трое других господ были: его сын, на долю которого выпала честь помогать ему в готовившейся казни Людовика XVI, и двое его помощников.
Присутствие «парижского мастера», его сына и двух его подручных красноречиво свидетельствовало о назначении страшной машины г-на Гильотена, лишний раз доказывая, что его опыт проводился если не по приказу, то уж во всяком случае с одобрения правительства.
«Парижский мастер» был теперь печален: если машина, на испытание которой его позвали, будет одобрена, вся заманчивая сторона его профессии уйдет в тень; исполнитель, являвшийся толпе в образе карающего ангела с пылающим мечом в руке, превращался в палача, всего-навсего Дергающего за веревку.
Вот в чем, по его мнению, состояло истинное противоречие, Дождь превратился в неприятную морось; опасаясь, как бы непогода не испугала кого-нибудь из зрителей, доктор Гильотен обратился к более важным из них, то есть к Калиостро, Жильберу, доктору Луи и архитектору Жиро, почувствовав, подобно директору театра, нетерпение публики:
- Господа, мы ждем только доктора Кабаниса. Как только он прибудет, мы можем начинать.
Едва он проговорил эти слова, как третья карета въехала во двор; из нее вышел господин лет сорока с открытым умным лицом; у него были живые глаза, вопросительно глядевшие на окружающих.
Это и был последний зритель, доктор Кабанис.
Он любезно раскланялся с каждым из присутствовавших, как и подобало философствовавшему доктору, подошел пожать руку Гильотену, который с высоты площадки прокричал ему: «Скорее, доктор, скорее же, мы ждем только вас!» - и присоединился к той группе, где были Жильбер и Калиостро. |
|
- Потому что они, должно быть, подмешали в него яду! Не успел я перейти через Поворотный мост, как меня обуяла такая жажда, уж такая жажда!.. Я так хотел пить, что, видя по левую руку реку, а по правую - виноторговцев, я даже подумал, не лучше ли мне начать с реки... Вот тут-то я и понял, что они дали мне плохое вино: чем больше я пил, тем больше хотелось!.. И так продолжалось до тех пор, пока я не потерял сознание. Ну, уж теперь они могут быть спокойны: если когда-нибудь мне доведется давать против них показания, я скажу, что получил от них двадцать пять луидоров за четыре часа работы, а также за то, что пересчитал миллион, и что, опасаясь, как бы я не донес, где они прячут свои сокровища, они отравили меня, как собаку! <Таково в самом деле было обвинение, которое этот негодяй выдвинул перед Конвентом против королевы. (Прим, автора.)> - А я, дорогой Гамен, - отвечал, поднимаясь, оружейник, знавший теперь все, что хотел узнать, - готов подтвердить ваши слова, потому что я сам дал вам противоядие, благодаря чему вы вернулись к жизни.
- Мы с вами, стало быть, отныне связаны не на жизнь, а на смерть! - молвил Гамен, взяв незнакомца за руки.
И отказавшись со спартанской стойкостью от стакана вина, в третий или в четвертый раз предлагаемого ему незнакомым другом, которому он только что поклялся в вечной дружбе, Гамен, выпивший нашатыря, продолжавшего оказывать на него отрезвляющее действие и в то же время отбившего у него охоту к вину ровно на двадцать четыре часа, отправился в Версаль, куда и прибыл целым и невредимым в два часа ночи с полученными от короля двадцатью пятью луидорами в кармане жилета и пожалованной королевой булочкой в кармане сюртука.
Оставшись в кабачке один, мнимый оружейник вынул из жилетного кармана перламутровую записную книжку, отделанную золотом, и записал в ней:
«За альковом короля в темном коридоре, ведущем в комнату дофина, - сейф.
Выяснить, не является ли в действительности Луи Леконт, ученик слесаря, графом Луи, сыном маркиза де Буйе, прибывшим из Меца одиннадцать дней тому назад».
Глава 10
МАШИНА ГОСПОДИНА ГИЛЬОТЕНА
Через день после описанных нами событий граф Калиостро, имевший разветвленную сеть самых необычных знакомых в различных слоях общества вплоть до приближенных короля, уже знал, что граф Луи де Буйе прибыл в Париж 15 или 16 ноября; что, будучи обнаружен генералом де Лафайетом, его кузеном, 18 числа, он был в тот же день представлен королю; что, явившись к Гамену под видом подмастерья 22 ноября, он оставался у него три дня; на четвертый день он уехал вместе с ним из Версаля в Париж и был сейчас же проведен к королю; и что потом он вернулся в дом своего друга Ахилла дю Шатле, у которого на сей раз остановился, немедленно переоделся и в тот же день ускакал на почтовых в Мец.
Все это происходило на следующий день после его ночного совещания на кладбище Иоанна Крестителя с г-ном де Босиром. Он видел, как бывший гвардеец в ужасе бросился в Бельвю к банкиру Дзаноне. Спустив в карты все до последнего луидора, несмотря на беспроигрышный закон повышения ставок г-на Лоу, и вернувшись домой в семь часов утра, г-н Босир увидел, что дом его пуст: мадмуазель Олива и юный Туссен исчезли.
Тогда Босир припомнил, что граф Калиостро отказался уйти вместе с ним, заявив, что ему необходимо поговорить с мадмуазель Оливой наедине. Вот уж и подозрение готово: мадмуазель Олива похищена графом Калиостро. Как настоящая ищейка, г-н де Босир взял след, который и привел его в Бельвю. Там он назвал свое имя и сейчас же был приглашен к барону Дзаноне, или графу Калиостро, как больше нравится читателю называть если не главное действующее лицо, то, по крайней мере, главную пружину в драме, которую мы взялись пересказать.
Очутившись в той самой гостиной, с которой мы познакомились в начале этой истории, когда в нее вошли доктор Жильбер и маркиз де Фавра, Босир лицом к лицу столкнулся с графом и дрогнул: граф представлялся ему столь знатным вельможей, что он не смел потребовать у него вернуть ему любовницу.
Однако граф будто прочитал мысли бывшего гвардейца.
- Господин де Босир! - обратился к нему Калиостро. - Я заметил одну вещь: для вас в целом свете существуют две истинные страсти: карты и мадмуазель Олива.
- Ах, ваше сиятельство! - вскричал Босир. - Неужто вам известно, что именно меня к вам привело?
- Отлично известно! Вы пришли ко мне за мадмуазель Оливой; она в самом деле у меня.
- Как?! Она у вашего сиятельства?
- Да, в моем особняке на улице Сен-Клод; она заняла прежние свои апартаменты, и если вы будете паинькой, если я буду вами доволен, если вы будете мне сообщать интересующие меня сведения, то в такие дни, господин де Босир, мы будем опускать в ваш карман по двадцать пять луидоров, чтобы вы могли достойно выглядеть в Пале-Рояле, а также, принарядившись, пойти на свидание на улицу Сен-Клод.
Босиру очень хотелось крикнуть, потребовать мадмуазель Оливу; однако стоило Калиостро шепнуть два слова об этом проклятом «португальском» деле, продолжавшем подобно дамоклову мечу висеть над головой бывшего гвардейца, как Босир сейчас же притих.
Тогда он выразил сомнение в том, что мадмуазель Олива в самом деле находится в особняке на улице Сен-Клод, и его сиятельство приказал запрягать лошадей. Он вернулся вместе с Босиром в особняк на бульваре, пригласил его в sanctum sanctorum <Святая святых (лат.).> и там, отодвинув одну из картин, показал ему через хитро устроенный глазок мадмуазель Оливу, одетую не хуже королевы; сидя на козетке, она читала один из плохих романов, популярных в ту эпоху; если ей в руки попадалась время от времени такая книга, она была по-настоящему счастлива, мысленно возвращаясь в то время, когда была камеристкой мадмуазель де Таверне. Ее сын, господин Туссен, разодетый, словно королевский отпрыск, в белую шляпу с перьями в стиле Генриха IV и в матросский костюмчик небесно-голубого цвета, перехваченный по талии трехцветным кушаком с золотой бахромой, играл восхитительными игрушками.
Босир почувствовал, как его сердце переполняется радостью за любовницу и сына. Он обещал исполнить все, чего от него хотел граф, а тот, верный своему слову, давал Босиру возможность в те дни, когда г-н де Босир приносил интересные новости, не только получить плату золотом, но и предаться любви в объятиях мадмуазель Оливы.
Таким образом, все шло согласно желаниям не только графа, но и, осмелимся предположить, самого Босира. И вот к концу декабря, в час, слишком не подходящий для этого времени года, то есть в шесть часов утра, доктор Жильбер, уже полтора часа находившийся за работой, услышал три удара в дверь и, судя по тому, как они прозвучали, понял, что это пришел один из его братьев-масонов.
Жильбер пошел отпирать.
За дверью его встретил улыбкой граф Калиостро. Оказавшись лицом к лицу с этим таинственным человеком, Жильбер, как всегда, почувствовал озноб.
- А-а, граф. - обронил он, - это вы?
Сделав над собой усилие, он протянул ему руку.
- Добро пожаловать в любое время, что бы ни привело вас ко мне.
- Я пришел затем, дорогой мой Жильбер, - отвечал: граф, чтобы пригласить вас для участия в одном филантропическом опыте, о котором я уже имел честь вам рассказывать.
Жильбер, тщетно напрягая память, вспоминал, о каком опыте говорил ему граф.
- Не помню, - признался он.
- Все равно идемте, дорогой Жильбер; будьте уверены: я не стану вас беспокоить из-за пустяков... Кстати, там, куда я вас приглашаю, вы встретитесь со своими знакомыми.
- Дорогой граф! - отвечал Жильбер. - Куда бы вы меня ни пригласили, я пойду прежде всего ради вас; а само место и люди, которых я могу там встретить, - это уже второстепенно.
- В таком случае идемте, у нас нет времени. Жильбер был одет, ему оставалось лишь оставить на столе перо и взять в руки шляпу.
Проделав обе эти операции, он проговорил:
- Граф, я к вашим услугам!
- Идемте, - просто ответил граф.
Он прошел вперед, Жильбер последовал за ним.
Внизу их ждала карета. Они сели в нее, и карета сейчас же покатилась, хотя граф не отдавал никаких приказаний; очевидно, кучер знал заранее, куда нужно ехать.
Спустя четверть часа езды, во время которой Жильбер про себя отметил, что они проехали весь Париж и оказались за городскими воротами, карета остановилась на большом квадратном дворе, в который выходили два ряда зарешеченных окон. |
|