В категории материалов: 188
Показано материалов: 166-170 |
Страницы: « 1 2 ... 32 33 34 35 36 37 38 » |
|
Дверь комнаты бесшумно распахнулась.
На пороге появилась чья-то тень.
Андре содрогнулась, уронив руки на клавиши.
Однако, казалось, в этом появлении не было ничего особенного.
Разве эта неясная тень, сливавшаяся с темнотой, не могла принадлежать де Таверне или Николь? Кроме того, Ла Бри имел обыкновение перед сном обходить все уголки замка и сейчас мог зайти за чем-нибудь к ней в гостиную. Это нередко случалось - скромный и верный слуга двигался обычно совершенно бесшумно.
Однако сердце подсказало девушке, что на сей раз вошел кто-то другой.
Человек приблизился к ней, не проронив ни слова, становясь постепенно все более различим в темноте. Когда он попал в круг света, отбрасываемого свечой, Андре узнала в нем незнакомца. Ее испугала бледность его лица, которую подчеркивал сюртук черного бархата.
Из каких-то, без сомнения, таинственных соображений он сменил на сюртук платье из шелка, в котором он был прежде.
Она хотела обернуться, закричать.
Бальзамо простер руки: она не двинулась.
Девушка сделала над собой неимоверное усилие.
- Сударь! - чуть слышно произнесла она. - Сударь!.. Именем Бога заклинаю вас: что вам угодно?
Бальзамо улыбнулся, его лицо отразилось в зеркале, и Андре так и впилась в него взглядом, ловя каждое выражение его лица.
Он не отвечал.
Андре в другой раз попыталась подняться, но безуспешно: необоримая сила, нечто вроде приятной усталости, навалилась на нее. Взгляд ее по-прежнему был прикован к таинственному зеркалу.
Новое незнакомое ощущение было ей отчасти неприятно, потому что она чувствовала себя в полной власти этого человека, а он был ей мало знаком.
Она изо всех сил попыталась позвать на помощь: ее губы дрогнули, но Бальзамо простер руки над головой девушки, и ни один звук не вырвался из ее груди.
Андре оставалась безмолвной, грудь ее наполнилась диким ужасом, голова затуманилась...
Не проронив ни звука, она обессиленно склонила набок безвольную голову.
В это мгновение Бальзамо послышался едва различимый шум со стороны окна. Он с живостью повернулся и успел заметить отпрянувшее лицо мужчины.
Он нахмурился. То же выражение тотчас словно отразилось на лице Андре.
Обернувшись к ней, он опустил руки, которые все это время продолжал держать у нее над головой, поднял их, затем снова опустил и, посылая сильные флюиды, проговорил настойчиво:
- Усните!
Она попыталась сопротивляться этому наваждению.
- Усните! - повторил он властно. - Усните: я так хочу!
Ничто не могло бы устоять перед силой его воли. Андре положила руку на клавиши, уронила голову и крепко уснула.
Бальзамо попятился к двери, вышел, затворив ее за собой, и вскоре его шаги раздались на лестнице. Еще мгновение - и он был в своей комнате.
Как только дверь гостиной затворилась, за окном вновь мелькнуло отпрянувшее было лицо.
Это был Жильбер.
Глава 8
ПРИТЯГАТЕЛЬНАЯ СИЛА
Жильберу не полагалось в силу низкого происхождения присутствовать на ужине, поэтому он с жадностью следил весь вечер через окно за участниками трапезы, которым положение позволяло находиться в столовой замка Таверне. Он видел улыбавшегося и жестикулировавшего во время ужина Бальзамо. Он отметил внимание, которое оказывала ему Андре, неслыханную любезность барона, почтительную услужливость Ла Бри.
Позже, когда все встали из-за стола, он укрылся в зарослях сирени, опасаясь, как бы Николь, затворяя ставни иди возвращаясь к себе, не заметила его и не помешала ему в его расследовании или, вернее, в слежке.
Действительно, Николь обошла весь первый этаж, однако вынуждена была оставить одно окно гостиной отворенным, так как петли его наполовину отошли и ставни не затворялись.
Жильбер знал об этом обстоятельстве. Вот почему, он, как мы уже видели, не покидал своего поста, уверенный в том, что сможет продолжать наблюдения после ухода Леге.
Мы сказали, наблюдения - слово это может показаться читателю не вполне ясным. В самом деле, какими наблюдениями мог быть занят Жильбер? Разве он не знал всех уголков замка Таверне, где он вырос, разве не знал он всех черт характера его обитателей, наблюдая их ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет?
Итак, в тот вечер у Жильбера были для наблюдений иные основания, - он не столько подкарауливал, сколько выжидал.
Когда Николь, оставив Андре одну, покинула гостиную, она небрежно и не торопясь притворила все двери и ставни, прошлась по первому этажу, будто ожидая кого-то встретить и бросая беглый взгляд по сторонам. Наконец, она решилась уйти в свою комнату.
Жильбер стоял не шелохнувшись за деревом: он пригнулся, затаил дыхание, но не упустил ни одного движения Николь. Когда она скрылась и засветилось окно ее мансарды, он На цыпочках прошел по двору, подошел к окну и стал ждать, сам в точности не зная, чего, пожирая глазами Андре, небрежно сидевшую за клавесином.
Тут в гостиную вошел Бальзамо.
Увидев его, Жильбер вздрогнул и горящим взором стал следить за обоими участниками сцены, которую мы только Что описали.
Ему казалось, что Бальзамо хвалил игру Андре, а она отвечала со свойственной ей холодностью. Он настойчиво улыбался, а она перестала играть, чтобы спровадить гостя.
Жильбер восхитился изяществом, с которым тот удалился.
Он думал, что все уловил, хотя в действительности не понял ничего из того, что между ними произошло: смысл этой сцены был в том, что она происходила в полном безмолвии.
Жильбер ничего не мог слышать, он лишь видел, как шевелились губы и взмахивали руки. Даже будучи очень наблюдательным, он не мог заподозрить тайну, потому что внешне все выглядело вполне естественно.
Когда Бальзамо удалился, Жильбер из наблюдателя обратился в воздыхателя, он восхищался пленительной небрежностью позы, которую приняла Андре. Вдруг он с удивлением заметил, что она спит. Некоторое время он не двигался, желая убедиться в том, что она в самом деле заснула. Когда же у него не осталось в этом никаких сомнений, он выпрямился и обхватил голову руками, будто опасаясь, как бы она не лопнула от переполнявших ее мыслей. Он собрал всю свою волю и воскликнул в исступлении:
- О, как бы мне хотелось коснуться губами ее руки! Да! Я, Жильбер, этого хочу!..
Проговорив эти слова и будто подчиняясь внутреннему голосу, он устремился через переднюю к двери, ведущей в гостиную, - дверь так же бесшумно распахнулась перед ним, как несколько ранее перед Бальзамо.
Едва дверь распахнулась и ничто больше не препятствовало ему, чтобы подойти к девушке, он понял всю важность того, что задумал: он, Жильбер, сын управляющего и крестьянки, тихий, почтительный, едва осмеливавшийся робко взглядывать из темного угла на гордую и снисходительную госпожу, вознамерился припасть к краю ее платья или коснуться губами пальчиков спящей богини, которая, пробудившись, могла бы одним своим взглядом обратить его в пепел. Туман опьянения от грез рассеялся при этой мысли, в голове прояснело, и он опомнился. Он застыл, ухватившись за дверной косяк; колени у него задрожали, он едва держался на ногах.
Однако задумчивость или сон Андре были столь глубоки, что Жильбер так и не понял, спит она или грезит: она сидела совершенно неподвижно. Сердце Жильбера трепетало в груди, он безуспешно пытался унять волнение, он задыхался. |
|
Добавим пару стульев и деревянный шкаф с продавленными стенками, выкрашенный в серый цвет.
Пока Ла Бри пытался навести в комнате порядок после того, как Николь проветрила ее и удалилась к себе, Бальзамо разбудил Альтотаса и вернулся в дом.
Подойдя к гостиной, он остановился и прислушался. Когда Андре вышла из столовой, она заметила, что не испытывает на себе больше таинственного влияния путешественника.
Чтобы не думать больше о нем, она села за клавесин. Звуки и теперь доносились сквозь приотворенную дверь.
Бальзамо, как мы уже сказали, остановился перед этой дверью.
В течение некоторого времени он плавными медленными взмахами рук словно гипнотизировал Андре. Она стала испытывать уже знакомое волнение, постепенно игра ее смолкла, руки безжизненно повисли, и она медленно обернулась к двери, словно подчиняясь чужой воле, готовая исполнить любое приказание.
Бальзамо улыбнулся в полумраке, будто видел, что происходит за запертой дверью.
Очевидно, он именно этого добивался от Андре и догадался, что его воля исполнена. Протянув в темноте левую руку и ухватившись за перила, он стал подниматься по крутой массивной лестнице, - лестница привела его к красной комнате.
Пока он удалялся, Андре так же медленно отвернулась от двери и обратилась к клавесину. Остановившись на последней ступеньке лестницы, Бальзамо услышал первые аккорды мелодии, которую продолжала исполнять Андре.
Бальзамо вошел в красную комнату и отпустил Ла Бри.
Ла Бри был прекрасно вышколен и привык беспрекословно повиноваться. На сей же раз, двинувшись было к двери, он внезапно остановился на пороге.
- В чем дело? - спросил Бальзамо, Ла Бри не отвечал, опустив руку в карман куртки и пытаясь нащупать что-то на самом дне.
- Вы хотите что-нибудь сообщить мне, друг мой? - переспросил Бальзамо, подходя к нему.
Казалось, Ла Бри сделал над собою нечеловеческое усилие, чтобы вынуть руку из кармана.
- Я хотел сказать вам, сударь, что вы, должно быть, ошиблись нынче вечером, - пролепетал он.
- Я ошибся? - удивился Бальзаме. - В чем же, друг мой?
- Вы, верно, подумали, что подаете мне монету в двадцать четыре су, а вместо нее я нашел в кармане монету в двадцать четыре ливра!
Он разжал кулак: на ладони сверкнул новехонький луидор.
Бальзамо с восхищением посмотрел на старого слугу: нечасто приходилось ему встречать честного человека.
- «And honest» <И честен (англ ).>, - повторил он вслед за Гамлетом.
Пошарив в кармане, он достал второй луидор и положил рядом с первым.
Не испытанная им еще радость охватила Ла Бри при виде подобной щедрости. Прошло уже почти двадцать лет, как он не видал золота.
Он смог поверить, что стал обладателем такого богатства, только после того, как Бальзамо взял у него монеты и сам опустил их ему в карман.
Ла Бри поклонился до земли и, пятясь, двинулся к выходу. Бальзамо остановил его.
- Как обычно проходит утро в замке? - обратился он с вопросом к старому слуге.
- Господин де Таверне встает поздно, а мадмуазель Андре спозаранку на ногах.
- В котором часу?
- Около шести.
- Кто живет надо мной ?
- Ваш покорный слуга, сударь.
- А внизу?
- Внизу никого нет, там вестибюль.
- Хорошо, благодарю вас, друг мой; можете идти.
- Покойной ночи, сударь!
- Прощайте! Кстати, позаботьтесь о том, чтобы моя карета была в безопасности.
- О, можете быть совершенно покойны!
- Если оттуда послышится какой-нибудь шум или вы заметите свет, не пугайтесь. Там живет мой старый немощный слуга, которого я повсюду вожу с собой. Передайте господину Жильберу, чтобы он не беспокоил его. Прошу вас также сказать ему, чтобы он не пропадал завтра утром до тех пор, пока я не переговорю с ним. Вы все запомнили, - Конечно, сударь. Вы, надеюсь, не собираетесь покинуть нас завтра так рано?
- Посмотрим, - с улыбкой отвечал Бальзамо. - Хорошо бы завтра к вечеру успеть добраться до Бар-ле-Дюка.
Ла Бри покорно вздохнул, в последний раз окинул взглядом постель и поднес свечу к камину, где вместо дров лежали старые газеты: он хотел хоть немного обогреть сырую просторную комнату.
Бальзамо остановил его.
- Нет, нет, - воскликнул он, - не трогайте газеты: если мне не удастся заснуть, я с удовольствием почитаю их.
Ла Бри поклонился и вышел.
Бальзамо подошел к двери, слушая удалявшиеся шаги старого слуги, который поднимался по скрипучей лестнице. Вскоре шаги стали слышны над его головой: Ла Бри был у себя в комнате.
Бальзамо подошел к окну.
Напротив него в другом крыле флигеля светилось окно крошечной мансарды. Там жила Леге. Сквозь неплотно задернутые шторы было видно, как девушка медленно расстегнула платье, развязала косынку. Она время от времени отворяла окно и свешивалась вниз, разглядывая двор.
Бальзамо внимательно изучал ее, так как не успел сделать этого за ужином.
- Поразительное сходство! - прошептал он. В это самое мгновение свет в мансарде погас, хотя было ясно, что камеристка еще не ложилась.
Бальзамо продолжал стоять, привалившись плечом к стене.
Звуки клавесина по-прежнему доносились из гостиной.
Путешественник прислушался, желая убедиться, что никакой другой шум не нарушает ночную тишину. Затем он распахнул дверь, которую уходя прикрыл Ла Бри, бесшумно спустился по лестнице, легонько толкнул дверь в гостиную, повернувшуюся без малейшего скрипа на изношенных петлях.
Андре ничего не слыхала.
Она опускала свои белые руки на пожелтевшие от старости клавиши слоновой кости. Перед ней висело старинное зеркало с инкрустациями в резной раме с облупившейся позолотой, закрашенной серой краской.
Девушка наигрывала грустную мелодию, вернее, брала аккорды, задумчиво импровизируя. Наверное, она пыталась в музыке выразить мечты, навеянные воображением. Возможно, соскучившись в Таверне, она мысленно устремлялась в бескрайние сады монастыря Аннонсиад в Нанси, где резвились беззаботные воспитанницы. Как бы там ни было, ее затуманенный взор блуждал в мутном зеркале, висевшем напротив, где отражались темные углы просторной гостиной, которую не могла осветить одна-единственная свеча, стоявшая на клавесине.
Иногда она внезапно останавливалась. В эти мгновения она вспоминала о странном появлении незнакомца, и ее охватывали неведомые дотоле ощущения. Раньше, чем она успевала припомнить какую-нибудь подробность вечера, сердце ее начинало отчаянно биться, и дрожь пробегала по всему телу. Несмотря на то, что она была совершенно одна, она трепетала так, словно кто-то прикасался к ней и этими прикосновениями тревожил ей сердце.
В тот самый миг, как она попыталась разобраться в непривычных для нее ощущениях, она испытала их с новой силой. Все ее существо содрогнулось, будто от удара. Она словно прозрела в это мгновение, ее мысль работала ясно и четко. В зеркале отразилось какое-то движение. |
|
Андре не могла дольше противостоять неизвестной ей дотоле силе: она медленно поводила головой, словно цветок, чашечка которого переполнилась росой.
Услышав последние слова Бальзамо, она попыталась прогнать овладевшее ею наваждение. Андре с силой тряхнула головой, поднялась и, покачиваясь, с помощью Николь вышла из столовой.
Бальзамо внимательно следил за ней, за ее нетвердой поступью.
В ту же минуту исчезло лицо, все это время заглядывавшее через окно. Бальзамо успел узнать в нем Жильбера.
Спустя мгновение из комнаты Андре послышались громкие звуки клавесина.
После ухода Андре Бальзамо воскликнул, не скрывая торжества:
- Итак, теперь я могу повторить вслед за Архимедом:
Eureka
- Кто такой Архимед? - спросил барон.
- Один славный ученый, с которым я был знаком две тысячи сто пятьдесят лет тому назад, - отвечал Бальзамо.
Глава 7
ЭВРИКА!
То ли бахвальство на этот раз показалось чрезмерным барону, то ли он попросту не слышал слов Бальзамо, то ли, наконец, слышал, но не слишком рассердился, чтобы вышвырнуть из своего дома странного гостя. Он провожал взглядом Андре, пока за ней не затворилась дверь. Затем, когда звуки клавесина убедили его в том, что она в соседней комнате, барон предложил Бальзамо доставить его до ближайшего города.
- У меня скверная лошадь, для нее, вероятно, это будет последнее путешествие, но туда-то она вас довезет, и вы можете по крайней мере быть уверены, что найдете подходящее место для ночлега. Это не значит, что в Таверне не нашлось бы комнаты или кровати Но я по-своему понимаю гостеприимстве. «Все или ничего» - вот мой девиз.
- Так вы меня гоните? - спросил Бальзамо, пытаясь скрыть в улыбке противоречивые чувства, охватившие его. - Стало быть, я вам надоел.
- Да нет, черт побери! Я к вам по-дружески расположен, мой дорогой. Оставить же вас здесь на ночлег означало бы, напротив, что я желаю вам зла. Я с величайшим сожалением говорю вам это, скорее для очистки совести. По правде говоря, вы мне очень нравитесь.
- Так если я вам нравлюсь, не тоните меня, я устал, и не заставляйте меня скакать на коне - вместо того чтобы вытянуться в постели. Не умаляйте своих возможностей, если, конечно, вы не хотите, чтобы я поверил, что вы плохо ко мне относитесь.
- О, если так, то вы остаетесь здесь!
Поискав взглядом Ла Бри, он заметил его в углу.
- Поди сюда, старый негодяй! - обратился он к нему. Ла Бри робко приблизился.
- Подойди ближе, черт тебя побери! Как ты думаешь, красная комната подойдет?
- Конечно, сударь, - отвечал старый слуга. - Ведь в ней живет господин Филипп, когда приезжает в Таверне.
- Может, она и годится для бедного лейтенанта, приезжающего на лето к нищему отцу, но совершенно не подходит богатому сеньору, который путешествует в карете, запряженной четверкой.
- Уверяю вас, сударь, - вмешался Бальзаме, - она мне подойдет.
Барон поморщился, словно хотел сказать: «Ну-ну, уж я-то знаю, чего она стоит».
Затем громко приказал:
- Приготовь господину красную комнату, раз уж он хочет навсегда избавиться от желания вернуться когда-нибудь в Таверне. Итак, вы хотите остаться?
- Разумеется!
- Погодите! Есть еще одно средство...
- О чем вы говорите?
- Вы ведь можете поехать не только верхом...
- Куда поехать?
- В Бар-ле-Дюк.
Бальзамо ждал, что последует за этим предложением.
- Вы ведь приехали на почтовых лошадях, не так ли?
- Несомненно, если только не сатана ими правил.
- Я сначала тоже так подумал. Мне показалось, вы с ним приятели.
- Слишком большая честь для меня.
- Так вот лошади, которые дотащили вашу карету сюда, могут ведь отвезти ее назад, верно?
- Вот тут вы ошибаетесь. Во-первых, от четверки у меня осталась только пара лошадей. Кроме того, карета очень тяжелая, лошадям необходим отдых.
- Еще один довод... Решительно вы хотите здесь остаться!
- Я хотел бы сегодня остаться здесь, чтобы завтра снова встретиться с вами, чтобы выразить вам свою признательность.
- Это очень просто.
- Что вы имеете в виду?
- Раз вы водите дружбу с сатаной, попросите его помочь мне отыскать философский камень.
- Господин барон! Если он так вам нужен...
- Философский камень? Черт возьми, еще как нужен!
- В таком случае вам следует обратиться к другому лицу.
- Кто же это другое лицо!
- «Я», как сказал Корнель в, не помню точно, какой комедии, которую он читал мне.., погодите-ка.., да, ровно сто лет назад, когда мы с ним проезжали по Новому мосту в Париже.
- Ла Бри, старый мошенник! - закричал барон, почувствовав, что разговор начинает принимать нежелательный оборот в столь поздний час, да еще с таким собеседником. - Поищите свечу и проводите барона.
Ла Бри бросился исполнять приказание. Найти в доме свечу было почти так же трудно, как философский камень. Он позвал Николь и приказал ей подняться первой и проветрить красную комнату.
Николь оставила Андре одну, или скорее Андре была рада предлогу выпроводить камеристку: ей было необходимо остаться наедине со своими мыслями.
Барон пожелал Бальзамо спокойной ночи и пошел спать.
Бальзамо вынул часы, вспомнив об обещании, данном Альтотасу. Ученый проспал два с половиной часа вместо двух. Полчаса было потеряно. Бальзамо спросил у Ла Бри, стоит ли карета на прежнем месте.
Ла Бри отвечал, что она должна стоять там, если только ей не вздумалось уехать одной, без лошадей.
Бальзамо поспешил справиться о Жильбере.
Ла Бри уверял его, что бездельник Жильбер лег уже, по крайней мере с час назад.
Бальзамо вышел во двор, собираясь разбудить Альтотаса. Но прежде он выяснил, как пройти в красную комнату.
. Господин де Таверне нисколько не преувеличивал, говоря о бедности комнаты. Она не отличалась убранством от остальных комнат в замке.
. Дубовая кровать была застлана покрывалом из потертой шелковой узорчатой ткани - того же зеленовато-золотистого оттенка, что и обивка стен. В комнате стоял дубовый стол на гнутых ножках. Большой камин эпохи Людовика XIII, которому пламя зимой придавало некоторую пышность», выглядел летом без огня тоскливо: не было ни подставки для дров, ни щипцов, не было и дров, зато был он забит старыми газетами. - Вот и вся обстановка комнаты, случайным обладателем которой оказался в эту ночь Бальзамо. |
|
- Позвольте мне вернуться к тому, с чего я начал рассказ, - продолжал невозмутимо Бальзамо. - Итак, вы были в форме лейтенанта легкой кавалерии, я прекрасно помню. Проходя мимо дерущихся, я обратил на вас внимание: вы держали лошадей, свою и маршала. Я к вам подошел и спросил, что происходит; вы мне ответили...
- Я?
- Ну да, черт побери, именно вы! Теперь я узнаю вас, тогда вы были шевалье, вас еще называли «малыш-шевалье».
- Тысяча чертей! - в изумлении вскричал Таверне.
- Простите, что не сразу узнал вас. За тридцать лет любой человек меняется. Итак, за маршала де Ришелье, дорогой барон!
Подняв бокал. Бальзаме залпом осушил его.
- Вы, вы видели меня в то славное время? - спросил барон. - Но это невозможно!
- Однако я вас видел, - проговорил Бальзамо.
- На главной дороге?
- На главной дороге.
- С конями?
- Вот именно.
- Во время дуэли?
- В ту самую минуту, как принц испустил дух, как я уже имел честь сообщить вам.
- Так вам, должно быть, лет пятьдесят?
- Мне достаточно лет, чтобы я запомнил вас тогда.
Барон откинулся в кресле с таким видом, будто совершенно был сбит с толку. Николь не могла сдержать улыбку.
Однако Андре вместо того, чтобы весело рассмеяться, как ее камеристка, глубоко задумалась, не сводя с Бальзамо глаз.
Можно было подумать, что Бальзамо ждал этой минуты и был к ней готов.
Резким движением поднявшись, он несколько раз окинул девушку горящим взором. Она вздрогнула, как от электрического удара.
Руки ее застыли, голова поникла, она словно против воли улыбнулась незнакомцу, затем прикрыла глаза.
Продолжая стоять, путешественник коснулся ее руки, она снова сильно вздрогнула.
- А вы, мадмуазель, - произнес он, - тоже считаете меня лжецом, потому что я утверждаю, что участвовал в осаде Филипсбурга?
- Нет, сударь, я верю вам, - едва вымолвила Андре, сделав над собой нечеловеческое усилие.
- Выходит, я горожу вздор? - вспылил старый барон. - Ах, извините, вы, сударь, часом не приведенье ли, а может, вы не более, чем тень?
Николь следила за происходившим расширенными от ужаса глазами.
- Как знать! - отвечал Бальзамо с такой важностью, что окончательно сразил камеристку.
- Нет, поговорим серьезно, господин Бальзамо, - снова заговорил барон. Казалось, он полон был решимости внести окончательную ясность в это дело. - Вам ведь должно быть больше, чем тридцать лет, верно? По правде говоря, вы выглядите моложе.
- Сударь! - обратился к нему Бальзамо. - Поверите ли вы мне, если я вам скажу что-то такое, во что и поверить-то трудно?
- Не могу вам ответить на этот вопрос, - насмешливо покачал головой барон, тогда как Андре, напротив, слушала, затаив дыхание. - Должен вас предупредить, что я крайне недоверчив.
- Зачем же в таком случае задавать мне вопрос, если вы сомневаетесь в моей правдивости?
- Ну хорошо, я готов вам поверить. Вы довольны?
- В таком случае, сударь, я могу лишь повторить то, что уже сказал. Я не только видел вас, но и был с вами знаком во время осады Филипсбурга.
- Так вы были тогда ребенком?
- Конечно.
- Вам, должно быть, было не больше пяти лет?
- Нет, сударь, мне тогда был сорок один год.
- Ха-ха-ха! - громко рассмеялся барон.
Николь эхом вторила ему.
- Я говорю совершенно серьезно, сударь, - с важностью произнес Бальзамо, - но вы мне не верите.
- Да как же можно этому верить, помилуйте! Представьте какие-нибудь доказательства!
- Но ведь это же так понятно! - продолжал Бальзамо без тени смущения. - В то время мне был сорок один год, и это правда. Я же не утверждаю, что сейчас перед вами тот же человек, каким я был в то время.
- Ха-ха! Это что-то языческое! - вскричал барон. - Кажется, был какой-то древнегреческий философ, - опять эти подлые философы, они водились во все времена! Так вот, был один древний грек, который не ел бобов, утверждая, что у них есть душа; прямо, как мой сын, который утверждает, что у негров тоже есть душа; кто это выдумал? Его имя.., э-э.., вот черт, как же его звали-то?
- Пифагор, - подсказала Андре.
- Да, да, Пифагор, - подхватил барон. - Когда-то я учился этому у иезуитов. Отец Поре заставлял меня слагать на эту тему латинские вирши, и я соперничал в этом занятии с маленьким Вольтером. Я даже помню, что отец Поре отдавал предпочтение моим стихам... Пифагор, да, да, так его звали.
- Вот видите, а кто вам сказал, что я не, мог быть Пифагором? - очень просто заметил Бальзамов - Не буду отрицать, что вы были Пифагором, - возразил барон, - да только Пифагор не участвовал в осаде Филипсбурга. Во всяком случае, я его там не видел.
- Несомненно, - сказал Бальзамо, - однако вы видели там виконта Жана де Барро, черного мушкетера, не правда ли?
- Да, да, я даже был с ним знаком.., уж он-то не был философом, хотя терпеть не мог бобов и ел их только в самом крайнем случае.
- Вот именно! Прошу вас припомнить, что на следующий день после дуэли господина де Ришелье де Барро находился в траншее рядом с вами.
- Совершенно верно. Как вы, очевидно, помните, черные мушкетеры всю неделю стояли бок о бок с легкими кавалеристами.
- Верно, но что из этого следует?
- Так вот, пули сыпались градом в тот вечер. Де Барро был в грустном настроении, он подошел к вам и попросил щепотку табаку. Вы протянули ему золотую табакерку.
- На ней была изображена женщина!..
- Совершенно верно. Она так и стоит у меня в глазах - блондинка, не так ли?
- Черт возьми! Так! - в растерянности проговорил барон. - А что было дальше?
- Дальше, - продолжал Бальзамо. - в то самое время, когда он нюхал табак, в него угодило ядро, оторвав ему голову, как в свое время господину Бервику.
- Увы, так оно и было! Бедный де Барро!
- Что ж, сударь, вы понимаете теперь, что я не только видел, но и знал вас во времена Филипсбурга? - проговорил Бальзамо. - Я и был тем самым де Барро.
Старый барон отпрянул в страхе или скорее в изумлении. Это развеселило незнакомца.
- Вы, стало быть, колдун? - вскричал барон. - Лет сто назад вас бы сожгли на костре, дорогой мой гость. О Господи, кажется, здесь уже попахивает привидениями, висельниками, - пахнет жареным!
- Господин барон, - с улыбкой возразил Бальзамо, - настоящий колдун не может быть ни сожжен, ни повешен, зарубите это себе на носу! Только дураки попадают на костер или на виселицу. Однако не довольно ли на сегодня? Я вижу, мадмуазель де Таверне засыпает? Кажется, метафизические споры и оккультные науки почти не трогают ее. |
|
- Это уж чересчур!.. - воскликнул Бальзамо.
- Ну что вы скажете? Что мне повезло, не так ли? У меня двое детей, а нельзя сказать, что я в них найду свое продолжение. Сестра - ангел, брат - апостол!.. Выпейте, сударь... Ох, до чего же отвратительное у меня вино!
- На мой вкус, оно превосходно, - возразил Бальзамо, взглянув на Андре.
- В таком случае вы самый что ни на есть философ! Будьте осторожны, не то я заставлю дочь прочесть вам молитву. Да нет, философы не религиозны. А ведь как удобно иметь веру: веришь в Бога и в короля, вот и все. А в наше время, чтобы не верить ни в то, ни в другое, надо сперва очень много узнать и прочесть кучу книг; я же предпочитаю ни в чем не сомневаться. В мое время учились приятным вещам: хорошо играть в фараон, например, в бириби или в пасди; учились хорошо владеть шпагой, несмотря на эдикты, разорять герцогинь и проматывать собственное состояние, бегая за танцовщицами. Это как раз мой случай: я все имение Таверне ухнул на Оперу, и это единственное, о чем я сожалею, принимая во внимание то обстоятельство, что разоренный человек - уже не человек. Я вам кажусь старым, не так ли? Так вот это как раз оттого, что я разорен, что живу в берлоге, что на мне истрепанный парик и допотопное платье. Но взгляните на моего Друга маршала: он ходит в платье с иголочки, во взбитом парике, живет в Париже и имеет двести тысяч ливров годового дохода. Уверяю вас, он еще молод, он еще зелен, бодр, отважен! А ведь на десять лет старше меня, сударь мой, на десять лет!
- Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
- Вот именно.
- О герцоге?
- Да не о кардинале же, черт побери! Я полагаю, до этого я еще не дошел. Кстати сказать, ему далеко до племянника, он не смог так же долго продержаться...
- Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как он, вы покинули двор.
- О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, - произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
- Скажите, а господин маршал помогает по крайней мере продвинуться по службе вашему сыну? - спросил он.
- Моему сыну? Да что вы, он терпеть его не может!
- Сына своего друга?
- Да, и он имеет на это основание.
- Как вы можете так говорить?
- Черт побери! Так ведь мой сын - философ. Он его просто ненавидит.
- Ну и Филипп платит ему тем же, - произнесла Андре с полным хладнокровием. - Убирайте, Леге!
Девушка, поглощенная тем, что неусыпно следила за окном, не сводя с него глаз, бросилась исполнять приказание.
- Да-а, - вздохнул барон, - когда-то сиживали за столом до двух часов ночи. Правда, было, чем поужинать, а когда не могли больше есть, продолжали пить! Но как тут будешь пить плохое вино, если еще и закусить нечем... Деге! Подайте графин с мараскином, если там еще что-нибудь осталось.
- Подайте, - приказала Андре камеристке, которая, казалось, ждала знака хозяйки, прежде чем исполнить приказание барона.
Барон откинулся в кресле и, прикрыв глаза, меланхолично вздохнул.
- Вы мне начали рассказывать о маршале де Ришелье, - вновь заговорил Бальзамо.
- Да, верно, я вам о нем рассказывал, - отвечал Таверне и принялся напевать мелодию, такую же меланхоличную, как и его вздохи.
- Если он ненавидит вашего сына, имея лишь то основание, что ваш сын философ, - продолжал разговор Бальзамо, - он, должно быть, сохраняет дружеское расположение к вам, потому что вы далеки от философии?
- Я - философ? Разумеется, нет, слава Богу!
- У вас, я полагаю, предостаточно титулов. Ведь вы были на королевской службе, не так ли?
- Я отслужил пятнадцать лет. Был адъютантом маршала, мы вместе прошли Маонскую кампанию, наша дружба началась.., хм.., подождите-ка.., во время осады Филипсбурга, то есть с тысяча семьсот сорок второго по сорок седьмой год.
- Ага, прекрасно! - отвечал Бальзамо. - Так вы участвовали в осаде Филипсбурга... Знаете, я тоже там был в то время.
Старик подскочил в кресле и посмотрел на Бальзамо широко раскрытыми от удивления глазами.
- Простите, - возразил он, - сколько же вам лет, дорогой гость?
- У меня нет возраста, - отвечал Бальзамо, протягивая свой стакан Андре. Она налила ему мараскину.
Барон по-своему понял ответ гостя, подумав, что Бальзамо имеет причины скрывать свой возраст.
- Сударь! Позвольте заметить, что вы не похожи на солдата, воевавшего под Филипсбургом. Осада происходила двадцать восемь лет назад, а вы выглядите самое большее - лет на тридцать.
- О Господи, да кому из нас не тридцать лет! - небрежно бросил путешественник.
- Мне, черт возьми! - вскричал барон. - Потому что как раз тридцать лет тому назад я вышел из этого возраста.
- Андре не сводила глаз с путешественника; она находилась во власти непреодолимого любопытства. В самом деле Бальзамо с каждой минутой открывался ей новой стороной.
- Так вы, сударь, намеренно меня сбиваете или, что весьма вероятно, путаете Филипсбург с другим городом. Я Дал бы вам не более тридцати лет, - ты согласна со мной, Андре?
- Пожалуй, - отвечала та, безуспешно пытаясь вновь выдержать властный взгляд гостя.
- Да нет же, вовсе нет! - вскричал путешественник. - Я знаю, что говорю, а говорю то, что есть. Я имею в виду знаменитую осаду Филипсбурга, во время которой его сиятельство герцог де Ришелье убил на дуэли своего кузена принца де Ликсена. Это произошло в тот самый момент, когда я выбрался из траншеи, клянусь честью. Они находились на обочине дороги, по левую сторону; герцог проткнул его шпагой. Я как раз проходил мимо в ту минуту, когда он умирал на руках у принца де Депонта, сидевшего на краю траншеи; господин де Ришелье спокойно обтирал шпагу.
- Сударь! - воскликнул барон. - Клянусь честью, вы потрясли меня до глубины души. Все происходило в точности так, как вы рассказываете.
- Вы, должно быть, уже слышали от кого-нибудь об этом деле? - спокойно спросил Бальзамо.
- Да я был там, я имел честь быть секундантом господина маршала; правда, в то время он еще не был маршалом, но это не меняет дела.
- Погодите-ка, - произнес Бальзамо, пристально вглядываясь в лицо барона.
- В чем дело?
- Вы были в то время в звании капитана, не так ли?
- Совершенно верно.
- Вы служили в королевском полку легкой кавалерии, который был потом разбит под Фонтенуа?
- А вы ив Фонтенуа были? - насмешливо спросил барон.
- Нет, - спокойно отвечал Бальзамо, - к тому времени я уже был мертв.
Барон широко раскрыл глаза, Андре вздрогнула, а Никель торопливо перекрестилась |
|