В категории материалов: 124
Показано материалов: 81-85 |
Страницы: « 1 2 ... 15 16 17 18 19 ... 24 25 » |
|
Я читала и перечитывала это послание, затем бросила сто в огонь, как мне советовали. Почерк был мне незнаком, и, признаюсь, я совершенно не подозревала, кто мог быть автором записки.
Мы обе, Гертруда и я, терялись в догадках. Сто раз за его утро подходили мы к окну посмотреть, нет ли кого-нибудь па берегах пруда или в лесу, но и лес и пруд были пустынны.
Час спустя после обеда в нашу дверь постучали. Впервые к нам стучались не в часы трапезы, но мы не могли запереться изнутри, и поэтому нам ничего по оставалось, как разрешить войти.
Вошел тот человек, который привез нас сюда, и по могла узнать его по лицу, потому что видела его только в маске, но с первых же слов узнала по голосу, Он подал мне письмо.
- Кто вас послал, сударь? - спросила я.
- Потрудитесь, пожалуйста, прочесть это письмо, сударыня, - ответил он, - и вы все узнаете.
- Но я не желаю читать письмо, не зная, от кого оно.
- Сударыня вольна делать все, что ей вздумается. Мне приказано вручить ей это послание, и я складываю его к ее ногам. Если сударыня соблаговолит наклониться и поднять письмо, она наклонится и поднимет его.
И действительно, этот человек, по всей вероятности дворянин, положил письмо на скамеечку, на которой стояли мои ноги, и вышел.
- Что делать? - спросила я Гертруду.
- Осмелюсь посоветовать вам, барышня, прочесть письмо. Может быть, в нем говорится о какой-то опасности, которой мы сможем избегнуть, если будем знать о ней.
Совет был настолько разумен, что я передумала и распечатала письмо.
Тут Диана прервала свое повествование, встала, открыла маленькую шкатулку из тех, за которыми мы сохранили итальянское название stipo, достала шелковый портфель и извлекла оттуда письмо.
Бюсси посмотрел на адрес.
- «Прекрасной Диане де Меридор», - прочел он. Затем, взглянув на молодую женщину, сказал:
- Этот адрес написан рукой герцога Анжуйского.
- Ах, - вздохнула Диана, - значит, он меня не обманул.
Затем, видя, что Бюсси не решается раскрыть письмо, приказала:
- Читайте. Случай сделал вас свидетелем самых интимных событий моей жизни, мне нечего от вас скрывать. Бюсси повиновался и прочел следующее:
«Несчастный принц, пораженный в самое сердце Вашей божественной красотой, навестит Вас сегодня вечером, в десять часов, дабы принести извинения за все, что он себе позволил по отношению к Вам. Для его действий, как это он сам понимает, не может быть иного оправдания, кроме неодолимой любви, которую Вы ему внушаете.
Франсуа».
- - Значит, это письмо действительно написано герцогом Анжуйским? - спросила Диана.
- Увы, да! - ответил Бюсси. - Это его почерк и его подпись.
Диана вздохнула.
- Может быть, и в самом деле он не так уж виноват, как я думала? - пробормотала она.
- Кто - он, принц? - спросил Бюсси.
- Нет, граф де Монсоро.
Теперь наступила очередь Бюсси вздохнуть.
- Продолжайте, сударыня, - сказал он, - и мы рассудим и принца и графа.
- Это письмо, в подлинности которого у меня тогда не было никаких причин сомневаться, ибо оно полностью подтверждало мои собственные догадки, показало, как и предвидела Гертруда, какой опасности я подвергаюсь, и тем драгоценнее сделалась для меня поддержка неизвестного друга, предлагавшего свою помощь от имени моего отца. Только на этого друга я и могла рассчитывать.
Вернувшись на наш наблюдательный пост у окна, мы с Гертрудой не сводили глаз с пруда и леса перед нашими окнами. Однако на всем пространстве, открытом взору, мы не могли заметить ничего утешительного.
Наступили сумерки, и, как всегда в январе, быстро стемнело. До срока, назначенного герцогом, оставалось четыре или пять часов, и мы ждали, охваченные тревогой.
Стоял один из тех погожих зимних вечеров, когда, если бы не холод, можно подумать, что на дворе конец весны или начало осени. Сверкало небо, усеянное тысячами звезд, и молодой полумесяц заливал окрестности серебряным светом; мы открыли окно в комнате Гертруды, думая, что за этим окном наблюдают, во всяком случае, менее строго, чем за моим.
Часам к семи легкая дымка, подобная вуали из прозрачной кисеи, поднялась над прудом, она не мешала нам видеть, может быть, потому, что наши глаза уже привыкли к темноте.
У нас не было часов, и я не могу точно сказать, в котором часу мы заметили, что на опушке леса движутся какие-то тени. Казалось, они с большой осторожностью, укрываясь за стволами деревьев, приближаются к берегу пруда. Может быть, мы в конце концов решили бы, что эти тени только привиделись нашим утомленным глазам, но тут до пас донеслось конское ржание.
- Это наши друзья, - пробормотала Гертруда.
- Или принц, - ответила я.
- О, принц, - сказала она, - принц бы не прятался.
Эта простая мысль рассеяла мои подозрения и укрепила мой дух.
Мы с удвоенным вниманием вглядывались в прозрачную мглу.
Какой-то человек вышел вперед, его спутники, по-видимому, остались позади, в тени деревьев.
Человек подошел к лодке, отвязал ее от столба, к которому она была привязана, сел в нее, и лодка бесшумно заскользила по воде, направляясь в нашу сторону.
По мере того как она продвигалась вперед, я все больше и больше напрягала зрение, пытаясь разглядеть друга, спешащего к нам на помощь.
И вдруг мне показалось, что его высокая фигура напоминает графа де Монсоро. Потом я смогла различить мрачные и резкие черты лица; наконец, когда лодка была уже в десяти шагах от нас, мои последние сомнения рассеялись.
Теперь новоявленный друг внушал мне почти такой же страх, как и враг.
Я стояла, безмолвная и неподвижная, сбоку от окна, и граф не мог меня видеть. Подъехав к подножию стены, он привязал лодку к причальному кольцу, и голова его показалась над подоконником. Я не удержалась и вскрикнула.
- Ах, простите, - сказал граф де Монсоро, - я полагал, что вы меня ждете.
- Я действительно ждала кого-то, но не знала, что это будете вы, Граф горько улыбнулся.
- Кто же еще, кроме меня и вашего отца, будет оберегать честь Дианы де Меридор?
- В том письме, которое я получила, вы писали мне, сударь, что уполномочены моим батюшкой. |
|
Какое-то время мы молча глядели друг на друга. Два канделябра, стоявшие на обеденном столе, освещали комнату. Гертруда открыла было рот, собираясь что-то сказать, но я предостерегающе поднесла палец к губам: пас могли подслушивать.
Дверь комнаты, предназначенной Гертруде, была открыта, и нам обоим одновременно пришла в голову мысль осмотреть это помещение. Гертруда взяла один из канделябров, и мы на цыпочках вошли туда.
Мы увидели большую туалетную комнату, дополняющую спальню; в ней была еще одна дверь и в той же стене, что и дверь, через которую нас ввели в спальню. Эта дверь, несомненно, также выходила в прихожую; на пей, как и на двери спальни, висел на медном гвоздике молоточек из того же металла. И молоточки и гвозди были столь тонкой и изящной работы, что казались творениями самого Бенвенуто Челлини.
Гертруда поднесла свечу к замку; дверь была закрыта на двойной оборот ключа.
Мы были узницами.
Просто невероятно, насколько одинаково два человека, даже принадлежащие к разным слоям общества, по оказавшиеся в одном и том же положении и подвергающиеся одной и той же опасности, просто невероятно, говорю я, насколько одинаково они мыслят и как легко они понимают друг друга с полуслова.
Гертруда приблизилась ко мне.
- Вы заметили, барышня, - тихо сказала она, - когда мы входили сюда со двора, мы поднялись только на пять ступенек?
- Да, - ответила я.
- Значит, мы на первом этаже?
- Несомненно.
- А что, если, - продолжала она шепотом, показывая глазами на ставни, закрывающие окна, - а что, если...
- Если на окнах нет решеток, - перебила я.
- Да, и если барышня наберется смелости.
- Смелости! - воскликнула я. - О, будь спокойна, смелости у меня хватит.
На этот раз наступил черед Гертруды приложить палец к губам.
- Да, да, все ясно, - сказала я.
Гертруда сделала мне рукой знак - оставаться на месте, а сама унесла канделябр в спальню и снова поставила его на стол.
Я уже поняла, что она задумала, подошла к окну и принялась искать задвижки ставен.
Я их нашла, вернее, их нашла Гертруда, пришедшая мне на помощь. Ставни открылись.
У меня вырвался радостный крик: на окне решетки не было.
Но Гертруда тут же обнаружила причину этого мнимого недосмотра со стороны наших стражей. Подножие стены омывал широкий пруд. Эти воды, добрых десять футов глубиной, стерегли нас надежнее любых решеток.
Переведя взор с поверхности пруда па его берега, я узнала знакомые места: мы были пленницами в замке Боже, который, как я уже говорила, мы с отцом несколько раз посещали и куда месяц тому назад, в день гибели Дафны, меня принесли в бесчувственном состоянии. Замок Боже принадлежал герцогу Анжуйскому. И, как будто вспышка молнии осветила мое сознание, я разом все поняла.
Я глядела на пруд с чувством мрачного удовлетворения: вот она - последняя возможность уйти от насилия, надежное убежище от бесчестия.
Мы заперли ставни. Я, не раздеваясь, бросилась в постель, Гертруда заснула в кресле у моих ног.
За ночь я раз двадцать просыпалась, охваченная неизъяснимым ужасом, но каждый раз убеждалась, что мои страхи ничем не оправданы, не считая моего положения пленницы. Ничто вокруг не говорило о злых умыслах против меня, наоборот, весь замок, казалось, спал безмятежным сном, и только крики болотных птиц нарушали тишину ночи.
Рассвело. Ночной мрак, в котором всегда есть что-то пугающее, отступил. Но мои ночные страхи не рассеялись. Я поняла, что без помощи извне бегство невозможно. Но откуда могла прийти к нам эта помощь?
Около девяти часов в дверь постучали. Я перешла в комнату Гертруды, а ей разрешила впустить тех, кто стучится.
Дверь за собой я оставила неприкрытой и в щелку могла видеть, как в комнату вошли все те же вчерашние слуги. Они забрали оставшийся нетронутым ужин и поставили на стол завтрак.
Гертруда обратилась к ним с вопросом, но они удалились, ничего ей не ответив.
Тогда я вернулась в свою спальню. То, что мы находимся в замке Боже, и показной почет, которым нас окружали, объясняло мне все. Герцог Анжуйский увидел меня па балу у господина де Монсоро и влюбился. Батюшка был об этом предупрежден и решил уберечь свою дочь от преследований, которым она, несомненно, должна была подвергнуться. Он хотел удалить меня из Меридора, но эта предосторожность, благодаря измене какого-нибудь слуги или несчастному случаю, не увенчалась успехом. Я попала в руки того человека, от которого отец тщетно пытался меня спасти.
Эта мысль показалась мне вполне правдоподобной и действительно впоследствии подтвердилась.
Уступив мольбам Гертруды, я выпила чашку молока и съела ломтик хлеба.
Утро прошло за составлением самых безрассудных планов бегства. В ста шагах перед нами, в камышах, стояла лодка с веслами. Будь это суденышко в пределах досягаемости, то, конечно, моих сил, удесятеренных страхом, и от природы немалых сил Гертруды нам хватило бы, чтобы спастись.
В течение дня нас никто не беспокоил. Нам сервировали обед точно так же, как в свое время - завтрак. Но я от слабости едва стояла на ногах. За обедом мне прислуживала только Гертруда; паши стражники, поставив блюда на стол, тут же удалились. И вдруг, разломив маленький хлебец, я увидела в нем записку.
Я торопливо развернула ее и прочла:
«Ваш друг печется о вас. Завтра вы получите весточку от него и от вашего отца».
Понятно, как я обрадовалась; мое сердце забилось так отчаянно, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я показала записку Гертруде. Остаток дня прошел в ожиданиях в надеждах.
Вторая ночь протекла так же спокойно, как и первая; наступил час завтрака, которого я ждала с нетерпением, ибо не сомневалась, что в хлебе снова найду записку. И я не обманулась. Содержание записки было следующим:
«Лицо, которое вас похитило, прибудет в замок Боже сегодня вечером, в десять часов. Но в девять часов друг, пекущийся о вас, появится под вашими окнами с письмом от вашего отца. Это письмо внушит вам доверие к его подателю, которое иначе вы, быть может, ему и не оказали. Записку сожгите». |
|
- Дитя мое, - обратился он ко мне, - причина, которую тебе совершенно ни к чему знать, вынуждает меня расстаться с тобой на некоторое время. Не спрашивай меня ни о чем. Пойми одно - эта причина должна быть весьма уважительной, раз уж я решаюсь провести неделю, две недели, может быть месяц, в разлуке с тобой.
Я вздрогнула, хотя и не могла угадать, какая опасность мне грозит. Но повторный визит господина де Монсоро не сулил мне ничего хорошего.
- И куда я должна буду уехать, батюшка? - осведомилась я.
- В Людский замок, к моей сестре, там ты будешь укрыта от всех глаз. Мы позаботимся о том, чтобы ты прибыла туда под покровом ночи.
- А вы не поедете со мной?
- Нет, я должен остаться здесь, чтобы отвести подозрение, Даже наша челядь не будет знать, куда ты уехала.
- А кто же меня проводит?
- Два человека, в которых я уверен, - О, боже мой! Батюшка! Барон обнял меня.
- Дитя мое, - сказал он, - так надо.
Я знала, как он меня любит, и больше не настаивала ни на чем и не спрашивала никаких объяснений.
Мы договорились, что я возьму с собой дочь моей кормилицы, Гертруду.
Батюшка покинул меня, наказав подготовиться к отъезду.
Стояли самые короткие дни зимы, и к восьми часам вечера уже совсем стемнело и похолодало. В восемь часов отец пришел за мной. Как он и просил, я была уже готова. Мы бесшумно спустились по лестнице и прошли через сад. Барон собственноручно открыл ключом калитку, выходящую в лес. За ней нас ожидали запряженная карета и двое сопровождающих. Батюшка долго говорил с ними, как мне показалось, поручая меня их попечению. Я уселась в экипаж, Гертруда заняла место рядом со мной. Барон обнял меня на прощание, и мы тронулись в путь.
Я не знала, какого рода опасность мне угрожает и что заставило батюшку услать меня из Меридорского замка. Гертруда не могла мне ничем помочь, она тоже ничего не знала. Наши спутники были мне незнакомы, и я не осмеливалась к ним обратиться. Мы ехали около двух часов в полном молчании какими-то окольными дорогами, и, хотя я очень волновалась, ровное колыхание кареты постепенно меня убаюкало и я уже начала было засыпать, как вдруг мы остановились и Гертруда схватила меня за руку.
- Ах, барышня, - пролепетала бедная девушка, - что с нами будет?
Я выглянула из-за занавесок: нас окружили шесть всадников в масках. Наши провожатые, очевидно пытавшиеся оказать сопротивление, были схвачены и обезоружены.
До смерти напуганная, я не в силах была позвать на помощь, да и кто мог откликнуться на мой призыв?
Замаскированный всадник, который казался старшим, подъехал к дверцам экипажа.
- Успокойтесь, сударыня, - сказал он, - мы вас не обидим, но вам придется последовать за нами.
- Куда? - спросила я.
- Туда, где вам не грозит никакая опасность. Напротив, там с вами будут обращаться как с королевой, Это обещание меня испугало больше, чем любая угроза.
- Ах, батюшка мой, батюшка! - прошептала я.
- Послушайте, барышня, - сказала мне Гертруда, - я хорошо знаю все окрестности, я вам предана, силою бог меня не обидел, поверьте мне - мы сумеем убежать.
Эти заверения моей бедной служанки, конечно, не могли меня успокоить, все же ее поддержка меня подбодрила, и я пришла в себя, - Делайте с нами все, что вам угодно, господа, - ответила я, - мы всего лишь две слабые и беззащитные женщины.
Один из всадников спешился, занял место нашего возницы, и мы свернули в сторону с той дороги, по которой ехали.
Бюсси, как понимают читатели, слушал рассказ Дианы с глубочайшим вниманием. Среди первых проявлений зарождающейся большой любви есть чувство почти религиозного преклонения перед любимой. Вы поднимаете избранницу вашего сердца на пьедестал, возносите ее над всеми остальными женщинами. Вы возвеличиваете, очищаете, обожествляете ее образ, каждый ее жест - это милость, которую она вам дарует, каждое слово - ниспосланное вам счастье, ее взгляд наполняет вас радостью, улыбка - восторгом.
Поэтому молодой человек предоставлял прекрасной рассказчице полную возможность беспрепятственно развертывать свое повествование, не допуская и мысли о том, чтобы перебить ее. Малейшее обстоятельство, связанное с этой женщиной, которую, как он предчувствовал, ему предстоит взять под защиту, вызывало в его душе живейший отклик, он слушал Диану молча, с трудом переводя дыхание, как если бы от каждого ее слова зависела его жизнь.
И когда молодая женщина на минуту умолкла, будучи явно не в состоянии справиться с обуревавшим ее двойным волнением, вызванным и настоящим, и воспоминаниями о прошлом, Бюсси, не в силах сдержать свое беспокойство, молитвенно протянул к ней руки.
- О, продолжайте, сударыня, - простонал он, - ради бога, продолжайте.
Диана не могла ошибиться в глубине чувства, которое она внушала: мольба была не только в словах, но и в голосе, в жесте, в выражении лица молодого человека. Красавица печально улыбнулась и продолжала:
- Мы ехали около трех часов и наконец остановились. Я услышала, как заскрипели ворота, наши похитители обменялись с кем-то несколькими словами; затем экипаж двинулся дальше, и копыта лошадей застучали по чему-то твердому, словно бы по настилу подъемного моста. Выглянув из-за занавесок, я убедилась, что не ошиблась, - мы оказались во дворе какого-то замка.
Чей это замок? Ни Гертруда, ни я этого не могли угадать. По дороге мы не раз пытались распознать местность, по не видели ничего, кроме бесконечного темного леса, Правда, обеим нам показалось, что наши похитители нарочно петляют по лесу, пытаясь сбить нас с толку и лишить возможности определить, где мы находимся.
Дверцы кареты распахнулись, и тот же замаскированный мужчина, который ранее говорил с нами, пригласил нас выйти.
Я молча повиновалась. Два человека, очевидно, слуги из замка, в который мы прибыли, встречали нас с факелами в руках. Страшное обещание, данное мне, сбывалось - нам, пленницам, оказывались знаки величайшего почета. Мы последовали за людьми с факелами. Они провели нас в пышную опочивальню, которая, по-видимому, была обставлена и украшена в самые блестящие годы царствования Франциска Первого.
На столе нас ждал богато сервированный ужин.
- Вы у себя дома, сударыня, - сказал тот, кто уже дважды ко мне обращался. - Несомненно, вы нуждаетесь в услугах, поэтому ваша девушка останется при вас. Ее комната возле вашей.
Мы с Гертрудой обменялись радостным взглядом.
- Если вам что-нибудь понадобится, - продолжал человек в маске, - постучите в дверь молотком, который на ней висит, в прихожей все время кто-нибудь будет дежурить, и он немедленно явится к вам.
Эта притворная забота свидетельствовала, что нас будут тщательно сторожить.
Человек в маске поклонился и вышел, мы услышали, как он закрыл дверь на двойной оборот ключа.
Гертруда и я остались одни. |
|
Признаюсь, что чувство смутного страха овладело мной, и только теперь я осознала все безрассудство и даже неприличие своего поведения. Я пошла берегом пруда, надеясь встретить добряка садовника, который, всякий раз когда отец привозил меня сюда, дарил мне великолепные букеты цветов. Я хотела попросить его проводить меня домой. Вдруг до, меня снова донесся шум охоты. Я остановилась как вкопанная и прислушалась. Гон приближался. Я забыла все на свете. Почти в то же мгновение на другом берегу пруда из леса выскочила лань, буквально по пятам преследуемая собаками. Дафна была одна, ее второй детеныш тоже погиб. Вид воды словно придал бедняжке новые силы. Она втянула ноздрями водяную свежесть и бросилась в пруд, как будто хотела доплыть до меня.
Сначала она плыла довольно быстро и, казалось, вновь обрела всю свою живость. Я смотрела на нее со слезами на глазах, протягивала к ней руки и дышала почти так же тяжело, как она. Но силы Дафны постепенно истощались, в то время как гончие, возбужденные близостью добычи, удвоили свои усилия. Вскоре самые злые псы настигли Дафну и стали рвать зубами ее бока, не давая несчастному животному плыть к моему берегу. Тут на опушку леса вылетел господин де Монсоро, подскакал к пруду и быстро спешился. Я простерла к нему руки и крикнула из последних сил: «Пощадите!» Мне показалось, что он посмотрел в мою сторону. Я снова закричала, еще громче, чем в первый раз. Он меня услышал, так как поднял голову, потом бросился к лодке, поспешно отчалил от берега и начал быстро грести к бедняжке Дафне, которая отбивалась, как могла, от окружившей ее своры. Я не сомневалась, что господин де Монсоро, тронутый моими криками и жестами, спешит на выручку Дафне, но когда он оказался возле несчастной лани, я увидела, что он выхватил большой охотничий нож. Стальное лезвие молнией блеснуло в лучах солнца, этот блеск тут же погас, и я вскрикнула в ужасе: клинок до самой рукоятки вошел в горло бедного животного. Фонтаном брызнула кровь, окрашивая воду в красный цвет. Дафна испустила жалобный предсмертный крик, забила по воде передними копытами, вскинулась на дыбы и замертво рухнула в пруд.
Я застонала почти так же жалобно, как Дафна, и без чувств упала на землю.
Очнувшись, я увидела, что лежу на постели в одной из комнат замка Боже и батюшка, за которым послали, плачет у моего изголовья.
Моя болезнь объяснялась всего лишь перенапряжением сил, вызвавшим нервный припадок, поэтому уже на следующий день я смогла вернуться в Меридор. Однако еще три или четыре дня я не выходила из комнаты.
На четвертые сутки отец сказал мне, что все эти дни господин де Монсоро приезжал справляться о моем здоровье. Он видел, как меня несли в бесчувственном состоянии, и пришел в отчаяние, узнав, что был невольной причиной всего происшедшего. Граф просил разрешить ему лично принести мне свои извинения и утверждал, что не успокоится, пока не услышит слов прощения из моих уст.
Я не могла отказаться принять его и, несмотря на все отвращение, испытываемое мной к этому человеку, согласилась с ним встретиться.
На другой день он явился с визитом. Я понимала нелепость своего положения, ведь охота - любимое развлечение не только для мужчин, но и для многих дам. Мне пришлось объяснить, почему я так глупо расчувствовалась, и в оправдание своего обморока рассказать, как я любила Дафну.
Граф изобразил глубокое отчаяние, он раз по двадцать кряду заверял меня своей честью, что, если бы мог угадать, какую любовь я питаю к его жертве, он почел бы за величайшее счастье сохранить ей жизнь. Однако его красноречие меня не убедило, и граф удалился, так и не изгладив из моей души неприятное впечатление, которое он произвел.
Уходя, граф испросил у батюшки дозволения посетить нас еще раз. Граф родился в Испании, воспитывался в Мадриде, и барона соблазнила возможность побеседовать о стране, в которой и ему довелось провести немало времени. К тому же граф был человеком благородного происхождения, наместником провинции; молва называла его любимцем герцога Анжуйского, и у батюшки не было никаких поводов отказывать ему от дома.
Увы! С этого дня нарушилось если не счастливое, то по меньшей мере безмятежное течение моей жизни. Вскоре я заметила, что произвела впечатление на графа. Сначала он навещал нас каждую неделю, затем два раза в неделю и, наконец, стал появляться ежедневно. Он выказывал моему батюшке все знаки внимания и сумел завоевать его расположение. Я видела, что барону нравилось беседовать с ним, как с человеком незаурядным. Я не смела жаловаться; да и на что могла я жаловаться?
Граф был со мной учтив, как с хозяйкой дома, и почтителен, как с родной сестрой.
Однажды утром батюшка вошел в мою комнату с видом торжественнее обычного, и однако, несмотря на всю его важность, было ясно, что он чем-то обрадован.
- Дитя мое, - сказал он, - ты не раз уверяла меня, что была бы счастлива не разлучаться со мной всю жизнь.
- Ах, батюшка! - воскликнула я. - Ведь вы знаете - это самое заветное мое желание.
- Коли так, моя Диана, - сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в лоб, - исполнение этого желания зависит только от тебя.
Я вдруг угадала его мысли и так страшно побледнела, что отец замер, не успев прикоснуться ко мне губами.
- Диана, дитя мое! - воскликнул он. - Милосердный боже! Да что с тобой?
- Господин де Монсоро, не правда ли? - пролепетала я.
- А почему бы и нет? - удивился отец.
- О! Ни за что, батюшка, если у вас есть хоть капля жалости к вашей дочери, ни за что!
- Диана, любовь моя, - сказал он, - ты знаешь, что я не только жалею тебя, а молюсь на тебя; попроси восемь дней на размышление, и если через восемь дней.., - О пет, нет! - вскричала я. - Не нужно мне ни восьми дней, ни двадцати четырех часов, ни единой минуты. Нет, нет! О господи, нет!
И я разрыдалась.
Батюшка обожал меня, и ему еще ни разу не приходилось видеть мои слезы; он взял меня за руки, в двух словах успокоил и поклялся честью дворянина, что никогда больше не заговорит со мной об этом замужестве.
Действительно, прошел месяц, а я ни разу не видела господина де Монсоро и не слышала о нем ни слова. Как-то утром мы с батюшкой получили приглашение на большой праздник, устраиваемый господином де Монсоро в честь королевского брата, герцога Анжуйского, собиравшегося посетить провинцию, имя которой он носил. Праздник должен был состояться в ратуше города Анжера.
К письму было приложено особое приглашение от принца; герцог писал моему отцу, что он помнит, как они в свое время встречались при дворе короля Генриха Второго, и с удовольствием снова с ним повидается.
Моим первым побуждением было упросить отца не ехать на праздник; несомненно, я настояла бы на своем, если бы приглашение исходило только от одного господина де Монсоро, но второе письмо подписал принц, и отец боялся отказом оскорбить его высочество.
Итак, мы отправились на бал. Господин де Монсоро встретил меня так, словно между нами ничего не произошло. В его отношении ко мне не было ни напускного безразличия, ни нарочитой любезности. Он вел себя со мной так же, как и со всеми остальными дамами, и я была рада, что он ничем не выделял меня среди собравшегося общества.
Совсем иначе вел себя герцог Анжуйский. Увидев меня, он уже не сводил с меня глаз. Я чувствовала себя неловко под его тяжелым взглядом; и наконец, ни слова не сказав отцу о своем состоянии, незаметно устроила так, что мы уехали с бала в числе первых.
Три дня спустя господин де Монсоро появился в Меридоре. Увидев, что он едет по аллее к замку, я скрылась в свои покои.
Я боялась, как бы отец не позвал меня к гостю, но он этого не сделал. Прошло не более получаса, и господин де Монсоро покинул наш замок. Никто, даже батюшка ни словом не обмолвился об его визите, однако мне показалось, что после появления графа барон помрачнел.
Прошло еще несколько дней. Вернувшись с прогулки по окрестностям, я узнала, что господин де Монсоро снова разговаривал с моим отцом... В мое отсутствие барон дважды или трижды справлялся обо мне и несколько раз с беспокойством спрашивал, куда именно я могла уйти. Он приказал немедленно известить его, когда я вернусь.
И в самом деле, как только я вошла в свою комнату, отец постучался в дверь.
|
|
- Но кто вы такой? Ваше имя, сударь.
- Сударыня, я Луи де Клермон, граф де Бюсси.
- Бюсси, вы тот самый храбрец Бюсси! - простодушно воскликнула Диана, не заботясь о том, какой восторг пробудит это восклицание в сердце молодого человека. - Ах, Гертруда, - продолжала она, обращаясь к служанке, которая, услышав, что госпожа с кем-то разговаривает, испуганно вбежала в комнату, - Гертруда, мне больше нечего бояться, с этой минуты я отдаю свою честь под защиту самого благородного и самого беспорочного дворянина Франции.
И протянула Бюсси руку.
- Встаньте, сударь, - сказала она, - теперь, когда я знаю, кто вы, надо, чтобы и вы узнали мою историю.
Глава 13
ИСТОРИЯ ДИАНЫ ДЕ МЕРИДОР
Не помня себя от счастья, Бюсси поднялся с колен и вслед за Дианой вошел в гостиную, только что оставленную господином де Монсоро.
Молодой человек смотрел на Диану с восхищенным изумлением, он не смел и надеяться, что разыскиваемая им женщина сможет выдержать сравнение с героиней его сна, но действительность превзошла образ, принятый им за плод воображения.
Диане было лет восемнадцать - девятнадцать, то есть она находилась в том первом расцвете молодости и красоты, который дарит цветам самые чистые краски, а плодам - нежнейшую бархатистость. В значении взгляда Бюсси ошибиться было невозможно. Диана чувствовала, что ею восхищаются, и не находила в себе сил вывести Бюсси из восторженного оцепенения.
Наконец она поняла, что пора прервать это чересчур уж красноречивое молчание.
- Сударь, - сказала она, - вы ответили только на один из моих вопросов: я вас спросила, кто вы такой, и вы мне сказали, но на второй мой вопрос - как вы попали сюда, я все еще не получила ответа.
- Сударыня, - сказал Бюсси, - до меня донеслись только немногие слова из вашего разговора с господином де Монсоро, и все же я понял, что причины, приведшие меня сюда, связаны с той историей, которую вы мне обещали поведать. Разве вы сами минуту назад не сказали, что я должен узнать историю вашей жизни?
- О да, граф, я вам все расскажу, - воскликнула Диана. - Одно ваше имя внушает мне полное доверие. Я много слышала о вас, как о человеке мужественном и верном, как о человеке чести, на которого можно во всем положиться.
Бюсси поклонился.
- Из того, что вы здесь услышали, - продолжала Диана, - вы могли понять, что я дочь барона де Меридор, то есть единственная наследница одной из благороднейших и древнейших фамилий Анжу.
- Был один барон де Меридор, - заметил Бюсси, - который в битве при Павии мог избежать пленения, но сам вручил свою шпагу испанцам, когда узнал, что король в плену, и как единственной милости попросил дозволения сопровождать Франциска Первого в Мадрид. Он разделил с королем все тяготы плена и покинул его лишь для того, чтобы вернуться во Францию вести переговоры о выкупе.
- Это мой отец, сударь, и если вы когда-нибудь войдете в большую залу Меридорского замка, вы увидите там портрет Франциска Первого кисти Леонардо да Винчи, памятный подарок барону от короля в награду за верность.
- Ах! - вздохнул Бюсси. - В те времена принцы еще умели вознаграждать своих слуг.
- Вернувшись из Испании, отец женился. Первые его дети, двое сыновей, умерли. Их смерть была жестоким ударом для барона де Меридор, потерявшего надежду возродиться в наследнике. Вскоре затем скончался король, и горе барона превратилось в отчаяние. Несколько лет спустя он покинул двор и затворился со своей супругой в Меридорском замке, а через десять лет после смерти сыновей, словно чудом, у них родилась я.
Вся любовь барона обратилась на дитя, ниспосланное ему в старости. Он испытывал ко мне не просто отцовскую любовь: он боготворил меня. В трехлетнем возрасте я потеряла мать. Для барона это было новым глубоким горем, но я, еще дитя, не понимала, какая случилась беда. Я непрестанно улыбалась, и моя улыбка служила отцу утешением.
На глазах у батюшки я росла и развивалась. Я была для него всем, но и он, мой бедный отец, он так же заменял мне все на свете. Я вступила в свою шестнадцатую весну, даже не подозревая, что есть какой-то Другой мир, кроме моих овечек, моих павлинов, лебедей и голубок, ни думая, что моя привольная жизнь когда-нибудь должна кончиться, и не желая, чтобы она кончалась.
Меридорский замок окружают дремучие леса, принадлежащие герцогу Анжуйскому; в них резвятся на воле лани, дикие козы и олени, которых никто не тревожит, и поэтому они стали ручными. Я знала почти всех этих животных; иные из них узнавали меня по голосу и сбегались на мой зов, особенно свыклась со мной одна лань, моя любимица, моя фаворитка - Дафна, бедняжка Дафна. Она ела из моих рук.
Однажды весной Дафна пропала на целый месяц, я уже считала ее погибшей и оплакивала, как любимую подружку, но вдруг она появилась и привела с собой двух маленьких оленят. Малыши сначала испугались меня, по, увидев, что их мать ласково лижет мне руки, осмелели и, в свою очередь, начали ко мне ласкаться.
К этому времени распространился слух, что герцог Анжуйский направил в столицу провинции своего наместника. Через несколько дней стало известно, что наместник герцога прибыл и зовут его граф де Монсоро.
Почему, когда я впервые услышала это имя, у меня сжалось сердце? Я могу объяснить это тревожное ощущение только предчувствием беды.
Прошло восемь дней. Во всей округе много толковали о сеньоре де Монсоро, и толковали по-разному. Однажды утром лес огласили звуки охотничьего рога и собачий лай. Я подбежала к решетке парка как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо нашего замка молнией пронеслась Дафна, преследуемая стаей собак, два олененка бежали вместе с матерью.
Еще один миг, и на вороном коне, который, казалось, летел на крыльях, мимо меня промчался мужчина, похожий на страшный призрак. Это был господин де Монсоро.
Я закричала, я молила пощадить мою любимицу, но он настолько был увлечен погоней, что либо не услышал моего голоса, либо не обратил на него внимания.
Тогда, не думая о том, как будет волноваться батюшка, если он обнаружит мое отсутствие, я бросилась бежать вдогонку за охотой. Я надеялась повстречать графа или кого-нибудь из его свиты и упросить их прекратить погоню, разрывавшую мне сердце.
Я пробежала около полулье, не зная, куда бегу, потеряв из виду и лань, и собак, и охотников. Вскоре уже и собачий лай перестал до меня доноситься. Я упала на землю у подножия высокого дерева и залилась слезами. Прошло примерно четверть часа, и мне показалось, что вдали снова послышался шум охоты. Я не ошиблась, гоп приближался ко мне, еще одно мгновение, и я уже не сомневалась, что охотники должны проскакать где-то поблизости. Я тотчас же вскочила на ноги и бросилась бежать в том направлении, откуда доносился шум.
Действительно, я увидела, как через прогалину пробежала бедная Дафна, она задыхалась, с ней был только один ее детеныш, второй, очевидно, выбился из сил и был растерзан собаками.
Сама Дафна выглядела измученной, расстояние между ней и гончими значительно сократилось, она неслась судорожными скачками и, пробегая передо мной, жалобно закричала.
И снова мне не удалось обратить на себя внимание охотников. Господин де Монсоро мчался, яростно трубя в рог, не видя ничего, кроме преследуемой им дичи. Он промелькнул мимо меня еще стремительней, чем в первый раз.
За ним скакали трое или четверо доезжачих, криками и хриплым воем рогов они подстрекали гончих. Этот вихрь криков, трубных звуков и собачьего лая пронесся мимо меня, исчез в лесу и замер где-то вдали.
Я пришла в отчаяние, я проклинала себя за неповоротливость, мне казалось, что сумей я подбежать ближе к той прогалине всего на каких-нибудь полсотни шагов - и граф де Монсоро заметил бы меня, услышал бы мои мольбы и, несомненно, пощадил бы бедное животное.
Эта мысль меня несколько приободрила.
Охотники могли и в третий раз попасться мне на глаза. Я пошла по дороге под сенью вековых деревьев. Путь был мне знаком, он вел к замку Боже, владению герцога Анжуйского, находящемуся на расстоянии примерно трех лье от Меридора. Вскоре я увидела этот замок и лишь тут поняла, что прошла пешком три лье и сейчас бреду одна-одинешенька вдали от родного крова. |
|