В категории материалов: 124
Показано материалов: 51-55 |
Страницы: « 1 2 ... 9 10 11 12 13 ... 24 25 » |
|
- Эта генеалогия должна получить благословение нашего святого отца Григория Тринадцатого, но мы не можем поручить вам самому отвезти ее в Рим. Вы слишком маленький человек, и двери Ватикана перед вами не откроются.
- Увы! - сказал Николя Давид. - Я человек высокого мужества, это правда, но низкого рождения. Ах, если бы я был хотя бы простым дворянином!
- Заткнись, проходимец! - прошептал Шико.
- Но, к несчастью, - продолжал кардинал, - вы не дворянин. Поэтому нам придется возложить эту миссию на Пьера де Гонди.
- Позвольте, братец, - сказала герцогиня, сразу посерьезнев. - Гонди умные люди, это надо признать, но они от нас не зависят и нам никоим образом не подчиняются. Мы можем играть разве что на их честолюбии, но честолюбивые притязания этой семейки король может удовлетворить не хуже, чем дом Гизов.
- Сестра права, Людовик, - заявил герцог Майеннский со свойственной ему грубостью, - мы не смеем доверять Пьеру Гонди так же, как мы доверяем Николя Давиду. Николя Давид наш человек, и мы можем повесить его, когда нам вздумается.
Эти простодушные слова герцога, брошенные прямо в лицо адвокату, произвели на бедного законника неожиданное впечатление: он разразился судорожным смехом, обличавшим сильнейший испуг.
- Мой брат Карл шутит, - сказал Генрих де Гиз побледневшему адвокату, - известно, что вы наш верный слуга, вы доказали это во многих делах.
«В особенности моем», - подумал Шико, грозя кулаком своему врагу или, вернее, обоим своим врагам.
- Успокойтесь, Карл, успокойтесь, Катрин, я заранее все предусмотрел: Пьер де Гонди отвезет эту генеалогию в Рим, но вместе с другими бумагами и не зная, что именно он везет. Благословит ее папа или не благословит, в любом случае решение святого отца не будет известно Гонди. И, наконец, Гонди, все еще не зная, что он везет, вернется во Францию с этой генеалогией, благословленной папой или не одобренной им. Вы, Николя Давид, выедете почти одновременно с Гонди и останетесь ждать его возвращения в Шалоне, Лионе или Авиньоне, в зависимости от того, какой из этих трех городов мы вам укажем. Таким образом только вы будете знать настоящую цель этой поездки. Как видите, вы по-прежнему остаетесь нашим единственным доверенным лицом.
Давид поклонился.
- И ты знаешь, при каком условии, милый друг, - прошептал Шико, - при условии, что тебя повесят, если ты сделаешь хоть шаг в сторону; но будь спокоен: клянусь святой Женевьевой, представленной здесь в гипсе, в мраморе или в дереве, а возможно, и в кости, ты сейчас стоишь между двумя виселицами, и ближе к тебе болтается как раз та петля, что я тебе уготовил.
Три брата обменялись рукопожатием и обняли свою сестру, герцогиню, которая принесла рясы, оставленные ими в ризнице. Затем герцогиня помогла братьям натянуть на себя защитные монашеские одежды, а потом, опустив капюшон на глаза, повела их к арке дверей, где поджидал привратник. Вся компания Исчезла в дверях. Позади всех шел Николя Давид, в карманах которого при каждом шаге позвякивали золотые экю.
Проводив гостей, привратник закрыл двери на засов, вернулся в церковь и потушил лампаду на хорах.
Тотчас же густая тьма затопила часовню и снова принесла с собой тот таинственный страх, который уже не раз поднимал дыбом волосы Шико.
Во тьме зашаркали по плитам пола сандалии монаха, шарканье постепенно удалялось, слабело и, наконец, совсем затихло.
Прошло пять минут, показавшиеся Шико часами, и ничто более не нарушило ни темноту, ни тишину.
- Добро, - сказал гасконец, - по-видимому, на сей раз и в самом деле все кончено, все три акта сыграны, и актеры уходят. Попробуем и мы за ними последовать; такой комедии, как эта, для одной-единственной ночи с меня хватит.
И Шико, повидавший раскрывающиеся гробницы и исповедальни, в которых прячутся люди, отказался от мысли подождать в часовне наступления дня; он легонько приподнял щеколду, осторожно толкнул дверцу и вытянул ногу из своего ящика.
Следя за передвижениями мнимого певчего, Шико приметил в углу лестницу, предназначенную для чистки витражей. Он не стал терять времени даром. Вытянув руки вперед, осторожно переставляя ноги, бесшумно добрался до угла, нащупал рукой лестницу и, определив, по возможности, свое местонахождение, приставил ее к одному из окоп.
В лунном свете Шико увидел, что не обманулся в своих расчетах: окно выходило на кладбище монастыря, а за кладбищем лежала улица Бурдель.
Шико открыл окно, уселся верхом на подоконник и с силой и ловкостью, которые радость или страх всегда придают человеку, втянул лестницу в окно и поставил основанием на землю.
Спустившись, он спрятал лестницу среди тисов, росших вдоль стены. Затем, скользя от могилы к могиле, добрался до ограды, отделявшей кладбище от улицы, и перелез через нее, сбив с гребня несколько камней, которые одновременно с ним оказались на улице.
Очутившись на свободе, Шико остановился и вздохнул полной грудью.
Он выбрался, отделавшись всего несколькими ссадинами, из осиного гнезда, где жизнь его не раз висела на волоске.
Ощутив, что легкие наполнились свежим воздухом, он направился на улицу Сен-Жак, не останавливаясь, дошел до гостиницы «Рог изобилия» и уверенно постучал в двери, словно час и не был таким поздним или, вернее сказать, таким ранним.
Мэтр Клод Бономе собственноручно открыл ему дверь. Хозяин гостиницы знал, что всякое беспокойство оплачивается, и рассчитывал нажить себе состояние скорее па дополнительных подношениях, чем на обычных доходах.
Он распознал Шико с первого взгляда, хотя Шико ушел в костюме для верховой езды, а вернулся в монашеской рясе.
- Ах, это вы, сударь, - сказал он. - Добро пожаловать.
Шико дал ему экю и спросил:
- А как брат Горанфло?
Лицо хозяина гостиницы просияло широкой улыбкой. Он подошел к кабинету и толкнул дверь.
- Глядите.
Брат Горанфло громко храпел, лежа там, где его оставил Шико.
- Клянусь святым чревом, мой почтенный друг, - сказал гасконец, - ты только что, сам того но зная, видел кошмарный сон.
Глава 22
О ТОМ, КАК СУПРУГИ СЕН-ЛЮК ПУТЕШЕСТВОВАЛИ ВМЕСТЕ И КАК ПО ДОРОГЕ К НИМ ПРИСОЕДИНИЛСЯ СПУТНИК
На следующее утро, приблизительно в тот час, когда брат Горанфло проснулся, заботливо укутанный в свою рясу, наш читатель, путешествуй он по дороге из Парижа в Анжер, мог бы повстречать где-то между Шартром я Ножаном двух всадников, по виду дворянина и его пажа; их смирные лошади шли рядом, голова в голову, ласково касаясь друг друга мордами и переговариваясь ржанием и пофыркиванием, как добропорядочные животные, которые, будучи лишены дара слова, все же открыли способ обмениваться мыслями.
Накануне, примерно в тот же ранний утренний час, эти всадники прискакали в Шартр на взмыленных копях; конские бока дымились, с губ свисали клочья пены. Один конь упал на соборной площади как раз в то время, когда верующие шли к мессе; вид породистого скакуна, загнанного и, как самая последняя кляча, брошенного владельцами па произвол судьбы, представил для шартрских обывателей зрелище, не лишенное интереса. |
|
Как видите, наш славный Шико воспрянул духом и снова обрел свою веселость. Эта перемена была вызвана тремя причинами.
Во-первых, он совершенно неожиданно ускользнул от неминуемой гибели: во-вторых, открыл опасный заговор и, наконец, открыв этот заговор, нашел средство погубить двух своих главных врагов: герцога Майеннского и адвоката Николя Давида.
- Мой добрый Горанфло, - пробормотал он, когда все эти мысли утряслись в его голове, - каким ужином я отплачу тебе завтра за то, что ты ссудил мне рясу! Вот увидишь.
- Но если узурпация слишком бросается в глаза, мы воздержимся от применения нашего способа, - произнес Генрих де Гиз. - Мне нельзя восстанавливать против себя всех христианских королей, ведущих начало от божественного права.
- Я подумал о вашей щепетильности, монсеньер, - сказал адвокат, кланяясь герцогу и окидывая уверенным взглядом весь триумвират. - Я понаторел не только в искусстве фехтования, монсеньер, как могли вам донести мои враги, дабы лишить меня вашего доверия; будучи человеком сведущим в богословии и в юриспруденции, я, как подобает всякому настоящему казуисту и ученому юристу, обратился к анналам и декретам и подкрепил ими свои изыскания. Получить законное право на наследование трона, - это значит получить все, я же обнаружил, монсеньеры, что вы и есть законные наследники, а Валуа только побочная и узурпаторская ветвь.
Уверенный тон, которым Николя Давид произнес свою маленькую речь, вызвал живейшую радость мадам де Монпансье, сильнейшее любопытство кардинала и герцога Майеннского, и почти разгладил морщины на суровом челе герцога де Гиза.
- Вряд ли Лотарингский дом, - сказал герцог, - каким бы славным он ни был, может претендовать на преимущество перед Валуа.
- И, однако, это доказано, монсеньер, - ответил мэтр Николя. Распахнув полы рясы, он извлек из кармана широких штанов свиток пергамента, при этом движении из-под его рясы высунулась также и рукоятка длинной рапиры.
Герцог взял пергамент из рук Николя Давида.
- Что это такое? - спросил он.
- Генеалогическое древо Лотарингского дома.
- И родоначальник его?
- Карл Великий, монсеньер.
- Карл Великий! - в один голос воскликнули три брата с недоверчивым видом, к которому, однако, примешивалось некоторое удовлетворение. - Это немыслимо. Первый герцог Лотарингский был современником Карла Великого, но его звали Ранье, и он ни по какой линии не состоял в родстве с великим императором.
- Подождите, монсеньеры, - сказал Николя. - Вы, конечно, понимаете, что я вовсе не искал таких доказательств, которые можно с ходу опровергнуть и которые первый попавшийся знаток геральдики сотрет в порошок. Вам нужен хороший процесс, который затянулся бы на долгое время, занял бы и парламент и народ и позволил бы вам привлечь на свою сторону не народ - он и без того ваш, а парламент. Посмотрите, монсеньер, как это получается: Ранье, первый герцог Лотарингский, современник Карла Великого. Гильберт, его сын, современник Людовика Благочестивого. Генрих, сын Гильберта, современник Карла Лысого.
- Но... - начал герцог де Гиз.
- Чуточку терпения, монсеньер, мы уже подходим, Слушайте внимательно. - Бон...
- Да, - сказал герцог, - дочь Рисена, второго сына Ранье.
- Верно, - подхватил адвокат, - за кем замужем?
- Бон?
- Да.
- За Карлом Лотарингским, сыном Людовика Четвертого, короля Франции.
- За Карлом Лотарингским, сыном Людовика Четвертого, короля Франции, - повторил Давид. - Прибавьте еще: братом Лотаря, у которого после смерти Людовика Пятого Гуго Капет похитил французскую корону.
- О! О! - воскликнули одновременно герцог Майеннский и кардинал.
- Продолжайте, - сказал Меченый, - тут появляется какой-то просвет.
- Ибо Карл Лотарингский должен был наследовать своему брату Лотарю, если род Лотаря прекратится; род Лотаря прекратился; стало быть, господа, вы единственные законные наследники французской короны.
- Смерть Христова! - сказал Шико. - Это гадина еще ядовитее, чем я думал.
- Что вы на это скажете, братец? - в один голос спросили Генриха Гиза кардинал и герцог Майеннский.
- Я скажу, - ответил Меченый, - что, на нашу беду, во Франции существует закон, который называется салическим, и он сводит к нулю все наши претензии.
- Этого возражения я ожидал, монсеньер, - воскликнул Давид с гордым видом человека, честолюбие которого удовлетворено, - но помните, когда был первый случай применения салического закона?
- При восшествии на престол Филиппа Валуа в ущерб Эдуарду Английскому.
- А какова дата этого восшествия? Меченый поискал в своей памяти.
- Тысяча триста двадцать восьмой год, - без запинки подсказал кардинал Лотарингский.
- То есть триста сорок один год после узурпации короны Гуго Капетом; двести сорок лет после прекращения рода Лотаря. Значит, к тому году, когда был принят салический закон, ваши предки уже двести сорок лет имели права на французскую корону. А каждому известно, что закон обратной силы не имеет.
- Да вы ловкач, мэтр Николя Давид, - сказал Меченый, рассматривая адвоката с восхищением, к которому примешивалась, однако, доля презрения.
- Это весьма остроумно, - заметил кардинал.
- Это просто здорово, - высказался герцог Майеннский.
- Это восхитительно! - воскликнула герцогиня. - И вот я уже принцесса королевской крови. Теперь подавайте мне в мужья самого германского императора.
- Господи боже мой, - взмолился Шико, - ты знаешь, что у меня к тебе была только одна молитва:
«Ne nos inducas in teutationera, et libera nos ab advo-catis» <Не вводи нас во искушение и избави нас от адвокатов (лат.).>.
Среди общей шумной радости один только герцог де Гиз оставался задумчивым.
- Неужели человек моей породы не может обойтись без подобных уловок? - пробормотал он. - Подумать только, что люди, прежде чем повиноваться, должны изучать пергаменты, вроде вот этого, а не судить о благородстве человека но блеску его глаз или его шпаги.
- Вы правы, Генрих, вы десять раз правы. И если бы судили только по лицу, то вы были бы королем среди королей, ибо говорят, что все другие принцы по сравнению с вами просто мужичье. Но для того, чтобы подняться на трон, существенно важное значение имеет, как уже сказал мэтр Николя Давид, хороший процесс, а чтобы выиграть его, надо, как сказали вы, чтобы герб нашего дома не уступал гербам, висящим над другими европейскими тронами.
- Ну тогда эта генеалогия хороша, - улыбнулся Генрих де Гиз, - и вот вам, мэтр Николя Давид, двести золотых экю, их просил у меня для вас мой брат Майенн.
- А вот и еще двести, - сказал кардинал адвокату, пока тот с глазами, блестящими от радости, опускал монеты в свой большой кошелек. - Это за выполнение нового поручения, которое мы хотим вам доверить.
- Говорите, монсеньер, я весь к услугам вашего преосвященства. |
|
В это время герцог Анжуйский дошел до ступеней лестницы, ведущей в склеп, и вскоре исчез во мраке подземелья; один за другим за герцогом последовали и все остальные, за исключением трех братьев, которые скрылись в ризнице, пока привратник тушил свечи на алтаре.
Маленький певчий закрыл дверь склепа, и теперь часовню освещала только одна негасимая лампада, казавшаяся символом какой-то тайны, непонятной непосвященным.
Глава 21
О ТОМ, КАК ШИКО, ДУМАЯ ПРОСЛУШАТЬ КУРС ИСТОРИИ, ПРОСЛУШАЛ КУРС ГЕНЕАЛОГИИ
Шико встал в своей исповедальне, чтобы немного поразмять затекшие ноги. У него были все основания думать, что это заседание было последним, и, так как время приближалось к двум часам ночи, следовало поспешить с устройством на ночлег.
Но, к великому удивлению гасконца, после того, как в дверях подземного склепа дважды со скрипом повернулся ключ, три лотарингских принца снова вышли из ризницы, только на этот раз они сбросили рясы и были в своей обычной одежде.
Увидев их, мальчик-певчий расхохотался таи весело и чистосердечно, что заразил Шико и тот тоже начал смеяться, сам не зная чему.
Герцог Майеннский поспешно подошел к лестнице.
- Не смейтесь так громко, сестра, - сказал он. - Они недалеко ушли и могут вас услышать.
«Его сестра?! - подумал Шико, переходя от удивления к удивлению. - Неужто этот монашек - женщина?!» И действительно, послушник отбросил капюшон и открыл самое одухотворенное и самое очаровательное женское личико, которое только можно вообразить; такую красоту не доводилось переносить на полотно самому Леонардо да Винчи, художнику, как известно, написавшему Джоконду.
Черные глаза искрились лукавством, однако, когда зрачки этих глаз расширялись, их эбеновые кружки увеличивались, и, несмотря на все усилия красавицы придать своему взгляду строгое выражение, он становился почти устрашающим.
Рот был маленький, изящный и алый, нос - вырезан с классической строгостью, безукоризненный овал несколько бледного лица, на котором выступали две иссиня-черные дуги сросшихся бровей, идеально правильного рисунка, завершался округлым подбородком.
Это была достойная сестрица братьев Гизов, госпожа де Монпансье, опасная сирена, ловко скрывавшая под грубой монашеской рясой свои телесные изъяны - плечи, из которых одно было выше другого, и слегка искривленную правую ногу, заставлявшую ее прихрамывать.
Благодаря этим физическим недостаткам, в теле, которому бог дал голову ангела, поселилась душа демона.
Шико узнал герцогиню, он раз двадцать видел ее при дворе, где она любезничала со своей двоюродной сестрой, королевой Луизой де Водемон, и понял, что она присутствует здесь неспроста и что за упорным нежеланием семейства Гизов покинуть церковь скрывается еще одна тайна.
- Ах, братец-кардинал, - захлебываясь судорожным смехом, тараторила герцогиня, - какого святошу вы из себя корчили и как прочувственно произносили имя божье. Была такая минута, когда я даже испугалась: мне показалось, что вы все делаете всерьез; а он-то, он, до чего охотно этот болван подставлял свою глупую голову под помазание и под корону и каким жалким гаденышем выглядел в короне!
- Не важно, - сказал герцог де Гиз, - мы добились, чего хотели, и Франсуа теперь уж от нас не отречется. У Монсоро, несомненно, есть какой-то свой тайный расчет, он завел своего принца так далеко, что отныне мы можем быть спокойны - Франсуа не бросит нас на полпути к эшафоту, как он бросил Ла Моля и Коконнаса.
- Ого, - сказал герцог Майеннский, - принцев нашей крови не так-то просто заставить ступить па этот путь: от Лувра до аббатства святой Женевьевы нам всегда будет ближе, чем от ратуши до Гревской площади.
- Давайте вернемся к делу, господа, - прервал его кардинал. - Все двери закрыты, не правда ли?
- О, за двери я вам отвечаю, - ответила герцогиня, - впрочем, я могу пойти проверить.
- Не надо, - сказал герцог, - вы, должно быть, устали, мой прелестный мальчик из хора.
- Даю слово, нет, все это очень забавно.
- Майенн, вы говорите, он здесь? - спросил герцог.
- Да.
- Я его не заметил.
- Я думаю, он спрятался.
- И где?
- В исповедальне.
Эти слова раздались в ушах Шико, как сто тысяч труб Апокалипсиса.
- Кто же это прячется в исповедальне? - спрашивал он, беспокойно вертясь в своем деревянном ящике. - Клянусь святым чревом, кроме себя, никого не вижу.
- Значит, он все видел и все слышал? - спросил герцог.
- Ну и что, ведь он вполне наш человек.
- Приведите его ко мне, Майенн, - сказал герцог. Герцог Майеннский опустился по лестнице с хоров, некоторое время стоял, словно раздумывая, куда идти, и, наконец, решительно двинулся прямо к той исповедальне, где притаился Шико.
Шико был храбр, но на этот раз он залязгал зубами от страха, и капли холодного пота потекли с его лба на руки, - Ах, так! - говорил он, пытаясь высвободить шляпу из складок рясы. - Однако же я вовсе не хочу, чтоб меня закололи в этом ящике, как ночного вора. Ну что ж, встретим смерть лицом к лицу, клянусь святым чревом! И, раз представляется случай, убьем сами, прежде чем умереть.
И готовясь привести в исполнение свой смелый замысел, Шико, который наконец-то нащупал рукоять шпаги, уже положил было руку на дверную задвижку. Но тут он услышал голос герцогини:
- Не в этой, Майенн, не в этой, в другой - на левой стороне, совсем в глубине.
- Ах да, верно! - пробормотал герцог Майеннский, резко поворачиваясь и опуская руку, уже протянутую было к исповедальне Шико.
- Уф! - вырвался у Шико вздох облегчения, которому позавидовал бы сам Горанфло. - В самую пору. Но какой черт прячется в другой коробке?
- Выходите, мэтр Николя Давид, - пригласил герцог Майеннский, - мы остались одни.
- К вашим услугам, монсеньер, - отозвался человек из исповедальни.
- Добро, - сказал Шико, - тебя не было на празднике, мэтр Николя, я искал тебя повсюду и вот сейчас, когда уже бросил искать, нашел.
- Вы все видели и все слышали, не так ли? - спросил герцог де Гиз.
- Я не упустил ни одного слова из того, что здесь говорилось, и я не забуду ни одной мелочи. Будьте спокойны, монсеньер.
- И вы сможете все передать посланцу его преосвященства папы Григория Тринадцатого? - продолжал Меченый.
- Все до мельчайших подробностей.
- Ну, а теперь посмотрим, что вы там для нас сделали; брат Майенн мне сказал, что вы прямо чудеса творите.
Кардинал и герцогиня подошли поближе, влекомые любопытством. Три брата и сестра встали рядом.
Николя Давид стоял в трех шагах от них на полном свету лампады.
- Я сделал все, что обещал, монсеньер, - сказал он, - то есть я нашел для вас способ по законному праву занять французский трон.
- И они туда же! - воскликнул Шико. - Вот так так! Все стремятся занять французский трон. Последние да будут первыми! |
|
- Господа, - задыхаясь, сказал герцог и еще тише:
- Господа...
- Монсеньер, - произнес кардинал, - на столь благородную щепетильность, которую вы сейчас перед па-ми проявили, мы ответим такими словами: Генрих Третий был помазанником божьим, но мы его низложили, больше он уже не избранник божий, и теперь вы будете этим избранником, монсеньер. Мы здесь в храме не менее чтимом, чем Реймский собор; ибо здесь хранятся мощи святой Женевьевы, покровительницы Парижа; ибо здесь погребено тело короля Хлодвига, первого короля-христианина; и вот, монсеньер, в этом святом храме, перед статуей подлинного основателя французской монархии, я, один из князей церкви, который без ложного тщеславия может надеяться со временем стать ее главой, я говорю вам, монсеньер: «Вот святое миро, посланное папой Григорием Тринадцатым, оно заменит миро, хранящееся в Реймском соборе. Монсеньер, назовите вашего будущего архиепископа реймского, назовите вашего будущего коннетабля, и через минуту вы станете королем, помазанным на царствие, и ваш брат Генрих, если он не уступит вам трона, будет почитаться узурпатором». Мальчик, зажгите свечи перед алтарем.
И тут же мальчик-певчий, очевидно ожидавший этого распоряжения, вышел из ризницы с зажженным факелом в руке, и вскоре вокруг алтаря и на хорах загорелись свечи в пятидесяти канделябрах.
И тогда взорам всех открылись митра, сверкающая драгоценными камнями, и большой меч, украшенный геральдическими лилиями: митра архиепископа и меч коннетабля.
И в то же мгновение в темном углу, куда не проникал свет, зазвучал орган, он играл «Veni Creator» <Прийди, создатель (лат.)>.
Это подобие спектакля, приготовленное тремя лотарингскими принцами без ведома герцога Анжуйского, вдохновило присутствующих. Смелые воодушевились, слабые почувствовали себя сильными.
Герцог Анжуйский поднял голову и более твердым шагом, чем от него можно было ожидать, направился к алтарю, довольно решительно взял в левую руку митру, а в правую - меч и, подойдя к герцогу и кардиналу, заранее ожидавшим этой чести, возложил митру на голову кардинала и опоясал герцога мечом.
Собравшиеся встретили единодушными рукоплесканиями уверенные действия принца, которых они, зная его нерешительный характер, не ждали от него.
- Господа, - сказал герцог Анжуйский, обращаясь к присутствующим, - сообщите ваши имена герцогу Майеннскому, главному дворецкому Франции, и в тот день, когда я стану королем, вы все станете рыцарями ордена.
Рукоплескания усилились, и все присутствующие, один за другим, начали подходить к герцогу Майеннскому и называть свои имена.
- Смерть Христова! - сказал Шико. - Вот прекрасный случай заиметь голубую ленточку. Такой возможности у меня больше никогда не будет. И подумать только, что мне приходится от нее отказаться!
- А теперь к алтарю, государь, - сказал кардинал де Гиз.
- Господин де Монсоро, мой капитан-полковник, господа де Рибейрак и д'Антрагэ, мои капитаны, господин де Ливаро, лейтенант моей гвардии, займите на хорах места, подобающие тем званиям, которые я вам присвоил.
Каждый из названных дворян занял место, которое полагалось бы ему по этикету при подлинной церемонии помазания на царство.
- Господа, - сказал герцог, обращаясь к остальным, - пусть каждый из вас попросит у меня, чего хочет, и я постараюсь, чтобы среди вас не было ни одного недовольного.
Тем временем кардинал зашел за дарохранилище и надел на себя епископское облачение. Вскоре он появился, держа в руках сосуд с миром, который поставил на алтарь.
Затем он сделал знак рукой мальчику-певчему, и тот принес книгу Евангелий и крест. Кардинал взял то и другое, возложил крест на книгу и протянул герцогу Анжуйскому, который положил на них руку.
- Перед лицом всевышнего, - сказал герцог, - я обещаю моему народу сохранять и чтить нашу святую веру, как это подобает всехристианнейшему королю и старшему сыну церкви. Да будут мне в помощь бог и его святые Евангелия.
- Аминь! - в один голос откликнулись присутствующие.
- Аминь! - повторило эхо, казалось выходящее из самых глубин часовни.
Герцог де Гиз, как мы уже говорили, исполнявший обязанности коннетабля, поднялся на три ступени к алтарю и положил свой меч перед дарохранилищем; кардинал благословил оружие.
Затем кардинал извлек меч из ножен и, держа за клинок, протянул королю, который взял его за рукоятку.
- Государь, - сказал кардинал, - примите сей меч, вручаемый вам с благословения господа, дабы с его помощью и силой святого духа вы могли противоборствовать всем вашим врагам, охранять и защищать святую церковь и вверенное вам государство. Возьмите меч сей, дабы его сталью вершить правосудие, оборонять вдов и сирот, пресекать беспорядки, дабы все добродетели покрыли вас славой, и вы заслуженно царствовали бы вкупе с тем, чьим образом вы являетесь на земле, с тем, кто царствует и ныне, и присно, и во веки веков вместе с Отцом и Духом святым.
Герцог Анжуйский опустил острие меча к земле и, посвятив меч богу, вручил его герцогу Гизу.
Маленький певчий принес подушечку и положил ее перед герцогом Анжуйским, герцог преклонил колени.
Тогда кардинал открыл небольшой позолоченный сосуд, кончиком золотой иглы взял из него несколько капель мира и размазал их на патене. Затем, держа патен в левой руке, он прочитал над герцогом две молитвы, после чего, смочив большой палец в мире, начертил на темени герцога крест и сказал:
- Ungo te in regem de oleo sanctificato, in nomine Pat-ris et Filii et Spiritus sancti <Помазаю тебя на царство освященным елеем во имя Отца, и Сына, и Святаго духа (лат.).>.
Почти тотчас же маленький певчий платком с золотой вышивкой стер помазание.
Тогда кардинал взял обеими руками корону и опустил ее к голове принца, но не возложил на голову. Герцог де Гиз и герцог Майеннский приблизились к принцу и с двух сторон поддержали корону.
И кардинал, держа корону одной левой рукой, правой благословил принца со словами:
- Господь венчает тебя венцом славы и справедливости.
Затем, возлагая корону на голову принца, он произнес:
- Прими сей венец во имя Отца, и Сына, и Святаго духа.
Герцог Анжуйский, бледный и дрожащий, почувствовал тяжесть короны на своей голове и невольно схватился за нее рукой.
Колокольчик маленького певчего зазвенел снова, и все склонили головы.
Но тотчас же свидетели этой церемонии выпрямились и, размахивая шпагами, закричали:
- Да здравствует король Франциск Третий!
- Государь, - сказал кардинал герцогу Анжуйскому, - отныне вы царствуете во Франции, ибо вы помазаны самим папой Григорием Тринадцатым, которого я представляю.
- Пресвятое чрево! - сказал Шико. - Как жаль, что я не золотушный, я тут же мог бы получить исцеление.
- Господа, - произнес герцог Анжуйский гордо и величественно, поднимаясь с колен, - я никогда не забуду имена тридцати дворян, которые первыми сочли меня достойным царствовать над ними; а теперь прощайте, господа, да хранит вас святая и могущественная десница божья.
Кардинал и герцог де Гиз склонились перед герцогом Анжуйским; однако Шико из своего угла заметил, что пока герцог Майеннский провожал новоявленного короля к выходу, остальные два лотарингских принца обменялись ироническими улыбками.
- Вот как! - удивился гасконец. - Что все это значит и что это за игра, в которой все игроки плутуют? |
|
- Монсеньер, - сказал кардинал, от внимания которого не укрылся взгляд принца, - ежели ваше высочество чего-то опасается, то я надеюсь, что даже одни имена тех, кто его здесь окружает, успокоят его. Вот господин губернатор провинции Онис, вот господин д'Антрагэ-младший, господин де Рибейрак и господин де Ливаро, дворяне, с которыми его высочество, быть может, знакомы и которые столь же преданы вам, сколь отважны. Вот еще господин викарный епископ Кастильонский, господин барон де Люзиньян, господа Крюс и Леклерк. Все они поражены мудростью вашего королевского высочества и счастливы оказанной им честью выступить под его стягом на борьбу за освобождение святой веры и трона. Мы с благодарностью будем повиноваться приказам, которые ваше высочество соблаговолит дать нам.
Герцог Анжуйский, не в силах сдержаться, гордо вскинул голову. Гизы, эти Гизы, такие надменные, что никто никогда не мог принудить их склониться, сами заговорили о повиновении.
Герцог Майеннский поддержал своего брата, кардинала, - Вы, монсеньер, и по праву рождения, и в силу присущей вам мудрости являетесь природным вождем нашего святого Союза, и вы должны разъяснить нам, какого образа действий следует придерживаться в отношении тех лживых друзей короля, о которых мы только что говорили.
- Нет ничего проще, - ответил принц, охваченный тем лихорадочным возбуждением, которое слабым людям заменяет мужество, - когда сорняки прорастают в поле и не дают возможности снять с него богатый урожай, сии ядовитые травы выпалывают с корнем. Короля окружают не друзья, а куртизаны, они губят его и своим поведением постоянно возмущают и Францию, и весь христианский мир.
- Истинно так, - глухим голосом подтвердил герцог де Гиз.
- И кроме того, эти куртизаны, - подхватил кардинал, - мешают нам, подлинным друзьям его величества, приблизиться к трону, хотя мы на это имеем право и по нашему сану, и по рождению.
- Давайте-ка оставим бога, - грубо вмешался герцог Майеннский, - на попечение рядовых лигистов, лигистов первой Лиги. Служа богу, они будут служить тем, кто им говорит о боге. А мы займемся своим делом. Нам мешают некоторые люди, они заносятся перед нами, они оскорбляют нас, они постоянно отказывают в уважении принцу, которого мы чтим больше всех и который является нашим вождем.
У герцога Анжуйского покраснел лоб.
- Уничтожим же, - продолжал герцог Майеннский, - уничтожим же их всех, от первого до последнего, истребим начисто эту проклятую породу, которую король обогатил за счет наших состояний, и пусть каждый из нас возьмет на себя обязательство убить одного из них, Нас здесь тридцать, давайте пересчитаем их.
- Это мудрое предложение, - сказал герцог Анжуйский, - и вы уже выполнили свою задачу, господин герцог.
- Сделанное не в счет, - возразил герцог Майеннский.
- Оставьте все-таки что-нибудь и на нашу долю, монсеньер, - сказал д'Антрагэ. - Я беру на себя Келюса!
- А я Можирона! - поддержал его Ливаро.
- А я Шомберга! - крикнул Рибейрак.
- Хорошо, хорошо, - отвечал принц. - Но ведь у нас есть еще Бюсси, мой храбрый Бюсси. Он тоже внесет свою лепту.
- И мне! И мне! - раздавались крики со всех сторон. Господин де Монсоро выступил вперед.
- Ага, - сказал Шико, который, видя, какой оборот принимают события, уже не смеялся, - главный ловчий хочет потребовать свою долю добычи.
Но Шико ошибался.
- Господа, - сказал Монсоро, протягивая руку. - Помолчите минуту. Мы, здесь собравшиеся, люди смелые, а боимся откровенно поговорить друг с другом. Мы, здесь собравшиеся, люди умные, а вертимся вокруг каких-то глупых мелочей. Давайте же, господа, проявим чуть больше мужества, чуть больше смелости, чуть больше откровенности. Дело не в миньонах короля Генриха и не в том, что нам затруднен доступ к его королевской особе.
- Валяй! Валяй! - бормотал Шико, широко раскрыв глаза и приставив к уху согнутую ладонь левой руки, чтобы не упустить ни одного слова. - Пошел дальше! Не задерживайся. Я жду.
- То, что нас всех тревожит, господа, - продолжал граф, - это безвыходное положение, в котором мы оказались. Это король, навязанный нам и не устраивающий французское дворянство. Это бесконечные молебны, деспотизм, бессилие, оргии, бешеные траты на празднества, над которыми смеется вся Европа, скаредная экономия во всем, что относится к войне и к ремеслам. Подобное поведение нельзя объяснить ни слабостью характера, ни невежеством, это слабоумие, господа.
Речь главного ловчего звучала в зловещей тишине. Она произвела особенно глубокое впечатление потому, что все присутствующие думали про себя то же самое, что Монсоро произносил во всеуслышание, и слова главного ловчего заставляли каждого невольно вздрагивать, словно он признавался себе в полном своем согласии с оратором.
Граф де Монсоро, чувствуя, что молчание слушателей объясняется избытком согласия, продолжал:
- Можем ли мы и впредь, оставаться под властью короля - глупца, бездеятельного лентяя в то время, когда Испания разжигает костры, когда Германия будит старых ересиархов, уснувших в тени монастырей, когда Англия, неуклонно проводя свою политику, рубит головы и идеи? Все государства со славой трудятся над чем-нибудь. А мы, мы - спим. Господа, простите, что я выскажусь в присутствии великого принца, который, быть может, осудит мою дерзость, так как он связан родственными чувствами, но подумайте, господа, уже четыре года нами правит не король, а монах.
При этих словах взрыв, умело подготовленный и в течение часа умело сдерживаемый осторожными руководителями, разразился с такой силой, что никто бы не узнал в этой беснующейся толпе тех спокойных, мудро расчетливых людей, которых мы видели в предыдущей сцене.
- Долой Валуа, - вопили они, - долой отца Генриха! Пусть нас ведет принц-дворянин, король-рыцарь, пусть он будет даже тираном, лишь бы не был долгополым.
- Господа, господа, - лицемерно твердил герцог Анжуйский, - заклинаю вас, прощения, прощения моему брату, он обманывается, или, вернее, его обманывают. Позвольте мне надеяться, господа, что наши мудрые упреки, что действенное вмешательство могущественной Лиги наставят его на путь истинный.
- Шипи, змея, - прошептал Шико, - шипи.
- Монсеньер, - ответил герцог де Гиз, - ваше высочество услышали, может быть, несколько преждевременно, но все же услышали искреннее выражение наших помыслов. Нет, речь идет уже не о Лиге, направленной против Беарнца, этого пугала для дураков; речь идет и не о Лиге, имеющей целью поддержать церковь, - наша церковь сама позаботится о себе, - речь идет о том, господа, чтобы вытащить дворянство Франции из грязной трясины, в которой оно тонет. Слишком долго нас сдерживало уважение, внушаемое нам вашим высочеством; слишком долго та любовь, которую, как мы знаем, вы испытываете к вашей семье, заставляла нас притворяться. Теперь все вышло наружу, и сейчас вы, ваше высочество, будете присутствовать на настоящем заседании Лиги, все, что происходило здесь до сих пор, - только присказка.
- Что вы хотите этим сказать, господин герцог? - спросил принц, одновременно раздираемый страхом и распираемый тщеславием, - Монсеньер, - продолжал герцог де Гиз, - мы собрались здесь, как справедливо сказал господин главный ловчий, не для того, чтобы обсудить уже сто раз обсужденные вопросы теории, а для того, чтобы действовать с пользой. Сегодня мы избираем вождя, способного прославить и обогатить дворянство Франции. В обычае древних франков, когда они избирали себе вождя, было подносить избраннику достойный его дар, и мы подносим в дар вождю, которого мы избрали...
Все сердца забились, но сильнее всех заколотилось сердце герцога Анжуйского.
И все же он стоял немой и неподвижный, и только бледность выдавала его волнение.
- Господа, - продолжал герцог де Гиз, взяв со стоящего за ним кресла какой-то предмет и с усилием поднимая его над головой, - господа, вот дар, который я от вашего имени приношу к стопам принца.
- Корона! - вскричал герцог Анжуйский. - Корона! Мне, господа?!
- Да здравствует Франциск Третий! - в один голос прогремела, заставив вздрогнуть церковные своды, тесно сплотившаяся толпа дворян, которые обнажили свои шпаги.
- Мне, мне, - бормотал герцог, содрогаясь и от радости и от страха, - мне! Но это невозможно! Мой брат еще жив, он помазанник божий.
- Мы его низлагаем, - сказал Генрих де Гиз, - в ожидании, пока господь его смертью не утвердит сделанный нами сегодня выбор или, вернее сказать, пока какой-нибудь его подданный, которому опостылело это бесславное царствование, ядом или кинжалом не предвосхитит божью справедливость!.. |
|