|
Едва он закончил этот монолог, как появился узник. Увидев его, д'Ар-
таньян невольно вздрогнул от удивления, но тотчас же подавил свои
чувства. Узник сел в карету, видимо не узнав д'Артаньяна.
- Господа, - сказал д'Артаньян четырем мушкетерам, - мне предписан
строжайший надзор за узником, а так как дверцы кареты без замков, то я
сяду с ним рядом. Лильбон, окажите любезность, поведите мою лошадь на
поводу.
- Охотно, лейтенант, - ответил тот, к кому он обратился.
Д'Артаньян спешился, отдал повод мушкетеру, сел - рядом с узником и
голосом, в котором нельзя было расслышать ни малейшего волнения, прика-
зал:
- В Пале-Рояль, да рысью.
Как только карета тронулась, д'Артаньян, пользуясь темнотой, царившей
под сводами, где они проезжали, бросился на шею пленнику.
- Рошфор! - воскликнул он. - Вы! Это действительно вы! Я не ошибаюсь!
- Д'Артаньян! - удивленно воскликнул Рошфор.
- Ах, мой бедный друг! - продолжал д'Артаньян. - Не видя вас пятый
год, я думал, что вы умерли.
- По-моему, - ответил Рошфор, - мало разницы между мертвым и погре-
бенным, а меня уже похоронили или все равно что похоронили.
- За какое же преступление вы в Бастилии?
- Сказать вам правду?
- Да.
- Ну, так вот: я не знаю.
- Вы мне не доверяете, Рошфор!
- Да нет же, клянусь честью! Ведь невозможно, чтобы я действительно
сидел за то, в чем меня обвиняют.
- В чем же?
- В ночном грабеже.
- Вы ночной грабитель! Рошфор, вы шутите.
- Я вас понимаю. Это требует пояснения, не правда ли?
- Признаюсь.
- Дело было так: однажды вечером, после попойки у Рейнара, в Тюильри,
с Фонтралем, де Рие и другими, герцог д'Аркур предложил пойти на Новый
мост срывать плащи с прохожих; это развлечение, как вы знаете, вошло в
большую моду с легкой руки герцога Орлеанского.
- В ваши-то годы! Да вы с ума сошли, Рошфор!
- Нет, попросту я был пьян; но все же эту забаву я счел для себя не-
гожей и предложил шевалье де Рие быть вместе со мной зрителем, а не ак-
тером и, чтобы видеть спектакль как из ложи, влезть на конную статую.
Сказано - сделано. Благодаря шпорам бронзового всадника, послужившим нам
стременами, мы мигом взобрались на круп, устроились отлично и видели все
превосходно. Уж пять плащей было сдернуто, и так ловко, что никто даже
пикнуть не посмел, как вдруг один менее покладистый дуралей вздумал зак-
ричать: "Караул!" - и патруль стрелков тут как тут. Герцог д'Аркур,
Фонтраль и другие убежали; де Рие тоже хотел удрать. Я его стал удержи-
вать; говорю, что никто нас здесь не заметит; не тут-то было, не слуша-
ет, стал слезать, ступил на шпору, шпора пополам, он свалился, сломав
себе ногу, и, вместо того чтобы молчать, стал вопить благим матом. Тут
уж и я соскочил, но было поздно. Я попал в руки стрелков, которые отвез-
ли меня в Шатле, где я и заснул преспокойно в полной уверенности, что
назавтра выйду оттуда. Но миновал день, другой, целая неделя. Пишу кар-
диналу. Тотчас за мной приходят, отвозят в Бастилию, и вот я здесь пять
лет. За что? Должно быть, за дерзость, за то, что сел на коня позади
Генриха Четвертого, как вы думаете?
- Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это. Но вы, по
всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.
- Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?
- К кардиналу.
- Что ему от меня нужно?
- Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно к вам
- Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!
- Я фаворит! - воскликнул д'Артаньян. - Ах, мой несчастный граф! Я и
теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать два года тому назад,
когда, помните, мы встретились в Менге.
Тяжелый вздох докончил его фразу.
- Однако же вам дано поручение...
- Потому что я случайно оказался в передней и кардинал обратился ко
мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант муш-
кетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.
- Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.
- А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его
забыл, да, пожалуй, никогда и на знал твердо): "Молния не ударяет в до-
лины". А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.
- Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?
- Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, муж королевы.
- Муж!
- Если он не муж ее, то уж наверное любовник.
- Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!
- Таковы женщины! - философски заметил д'Артаньян.
- Женщины - пусть их; но королевы!..
- Ах, бог ты мой, в этом отношении королевы - женщины вдвойне.
- А герцог Бофор все еще в тюрьме?
- По-прежнему. Почему вы об этом спрашиваете?
- Потому что он был хорош со мной и мог бы мне помочь.
- Вы-то, вероятно, сейчас ближе к свободе; скорее вы поможете ему. |
|
Это был д'Артаньян, ожидавший кардинала по его приказанию.
- Пойдемте ко мне, господин д'Артаньян, - проговорил Мазарини самым
приятным голосом, - у меня есть для вас поручение.
Д'Артаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестни-
це и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер.
Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на листке
бумаги.
Д'Артаньян стоял и ждал бесстрастно, без нетерпения и любопытства,
словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чу-
жой воли.
Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью.
- Господин д'Артаньян, - сказал он, - доставьте немедленно этот ордер
в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором здесь говорится.
Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником.
Д'Артаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не ху-
же любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение пос-
лышался его отрывистый и спокойный голос:
- Четырех конвойных, карету, мою лошадь.
Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по мосто-
вой.
III
ДВА СТАРИННЫХ ВРАГА
Когда д'Артаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого.
Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что офи-
цер приехал с приказом от кардинала по его повелению, вышел встречать
посланца на крыльцо.
Комендантом Бастилии был в то время г-н дю Трамбле, брат грозного лю-
бимца Ришелье, знаменитого капуцина Жозефа, прозванного "Серым Кардина-
лом".
Когда во времена заключения в Бастилии маршала Бассомпьера, просидев-
шего ровно двенадцать лет, его товарищи по несчастью, мечтая о свободе,
говорили, бывало, друг другу: "Я выйду тогда-то", "А я тогда-то", - Бас-
сомпьер заявлял: "А я, господа, выйду тогда, когда выйдет и господин дю
Трамбле". Он намекал на то, что после смерти кардинала дю Трамбле неми-
нуемо потеряет свое место в Бастилии, тогда как он, Бассомпьер, займет
свое - при дворе.
Его предсказание едва не исполнилось, только в другом смысле, чем он
думал; после смерти кардинала, вопреки общему ожиданию, все осталось
по-прежнему: г-н Трамбле не ушел, и Бассомпьер тоже чуть не просидел в
Бастилии до конца своей жизни.
Господин дю Трамбле все еще был комендантом Бастилии, когда д'Ар-
таньян явился туда, чтобы выполнить приказ министра. Он принял его с
изысканной вежливостью; и так как он собирался как раз сесть за стол,
Яго пригласил и д'Артаньяна отужинать вместе.
- Я и рад бы, - сказал д'Артаньян, - но, если не ошибаюсь, на конвер-
те стоит надпись: "Очень спешное".
- Это правда, - сказал дю Трамбле. - Эй, майор, пусть приведут номер
двести пятьдесят шесть.
Вступая в Бастилию, узник переставал быть человеком и становился но-
мером.
Д'Артаньян невольно вздрогнул, услышав звон ключей; ему не захотелось
даже сойти с лошади, когда он увидел вблизи забранные решетками окна и
гигантские стены, на которые он глядел раньше только с той стороны рва и
которые однажды так напугали его лет двадцать тому назад.
Раздался удар колокола.
- Я должен вас оставить, - сказал ему дю Трамбле, - меня зовут подпи-
сать пропуск заключенному. До свидания, господин д'Артаньян.
- Черт меня побери, если я захочу еще раз с тобой свидеться! - про-
ворчал д'Артаньян, сопровождая это проклятие самой сладкой улыбкой. -
Довольно пробыть в этом дворе пять минут, чтобы заболеть. Я согласен
лучше умереть на соломе, что, вероятно, и случится со мной, чем получать
десять тысяч ливров и быть комендантом Бастилии. |
|
- Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покой-
ны, я доложу королю о вашей преданности.
И, обернувшись к своим спутникам, прибавил:
- Едем, господа; все в порядке.
- Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем луч-
ше: меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю. Вы
доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были добрые
намерения, я все же благодарю вас.
Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую
песенку.
Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Ко-
менжа, Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за него никто
не постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала своих друзей,
что поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все принятые им
меры, очень ненадежной и сомнительной.
В продолжение своей ночной поездки, длившейся около часа, кардинал,
расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного че-
ловека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными уг-
розами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на те насмешки,
предметом которых был сам кардинал, казался ему человеком необычным и
достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для надви-
гающихся в будущем.
К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо, и хотя он,
Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет че-
рез семьвосемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он
все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды (он
уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости
И преданности.
Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться
в этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было об-
ращаться. По некоторым словам, произнесенным лейтенантом мушкетеров,
кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи и
слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к тому,
что каждый из них может наговорить о самом себе. Поэтому, когда они
подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался в ка-
литку (примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"), поблаго-
дарил Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе, сделал знак Гито
следовать за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворив-
шему калитку, и исчезли в саду.
- Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского
капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состои-
те на службе королевы.
- Да, это так, - ответил Гито.
- Так вот, мой милый Гито, - продолжал кардинал, - я заметил, что вы,
кроме вашей храбрости, которая не подлежит никакому сомнению, и много
раз доказанной верности, отличаетесь еще и превосходной памятью.
- Вы это заметили, монсеньер? - сказал гвардейский капитан. - Черт,
тем хуже для меня.
- Почему?
- Без сомнения, одно из главных достоинств придворного - это умение
забывать.
- Но вы, Гито, не придворный, вы храбрый солдат, один из тех славных
воинов, которые еще остались от времен Генриха Четвертого и, к сожале-
нию, скоро совсем переведутся.
- Черт побери, монсеньер! Уж не пригласили ли вы меня сюда для того,
чтобы составить мой гороскоп?
- Нет, - ответил Мазарини, смеясь, - я пригласил вас, чтобы спросить,
обратили ли вы внимание на нашего лейтенанта мушкетеров?
- Д'Артаньяна?
- Да.
- Мне ни к чему было обращать на него внимание, монсеньер: я уже дав-
но его знаю.
- Что же это за человек?
- Что за человек? - воскликнул Гито, удивленный вопросом. - Гасконец.
- Это я знаю; но я хотел спросить: можно ли ему вполне довериться?
- Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а госпо-
дин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы.
- Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле...
- Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу. Мне говорили,
что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил больше,
чем требовал его долг.
- Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и в
другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких людях.
Д'Артаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интри-
гу, из которой, по слухам, выпутался очень умело?
- Монсеньер, по этому поводу, - сказал Гито, который понял, что кар-
динал хочет заставить его проговориться, - я должен сказать, что мало
верю всяким слухам и выдумкам. Сам я никогда не путаюсь ни в какие инт-
риги, а если иногда меня и посвящают в чужие, то ведь это не моя тайна,
и ваше преосвященство одобрит меня за то, что я храню ее ради того, кто
мне доверился.
Мазарини покачал головой.
- Ах, - сказал он, - честное слово, бывают же счастливцы министры,
которые узнают все, что хотят знать.
- Монсеньер, - ответил Гито, - такие министры не меряют всех людей на
один аршин: для военных дел они пользуются военными людьми, для интриг -
интриганами. Обратитесь к какому-нибудь интригану тех времен, о которых
вы говорите, и от него вы узнаете, что захотите... за плату, разумеется.
- Хорошо, - поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь захо-
дила о деньгах в том смысле, как про них упомянул Гито, - заплатим...
если иначе нельзя.
- Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека, участвовав-
шего во всех кознях того времени?
- Per Bacco! [3] - воскликнул Мазарини, начиная терять терпение. -
Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова!
- Есть человек, по-моему вполне подходящий, но только согласится ли
он говорить?
- Уж об этом позабочусь я.
- Ах, монсеньер, не всегда легко заставить говорить человека, предпо-
читающего молчать.
- Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он?
- Граф Рошфор.
- Граф Рошфор?
- Да, по, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с
ним сталось.
- Я-то знаю, Гито, - сказал Мазарини.
- Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего
не знаете?
- Так вы думаете, - сказал Мазарини, - что этот Рошфор...
- Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньер. Но, предупреждаю,
это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любим-
цами.
- Да, да, Гито, - сказал Мазарини, - кардинал был великий человек, но
этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим
советом, и притом сегодня же.
Оба собеседника подошли в это время ко двору ПалеРояля; кардинал дви-
жением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по
двору, подошел к нему. |
|
- Монсеньер, - сказал Коменж, который из-за полученных побоев был в
дурном настроении и искал случая в отместку за свою шишку нанести рану,
- разрешите послать пулю этому бездельнику, чтобы научить его не петь в
другой раз так фальшиво?
И он уже протянул руку к кобуре на дядюшкином седле.
- Нет, нет! - воскликнул Мазарини. - Diavolo [2] мой милый друг, вы
все дело испортите, а оно пока идет чудесно. Я знаю всех ваших францу-
зов, от первого до последнего: поют, - значит, будут платить. Во времена
Лиги, о которой вспоминал сейчас Гито, распевали только мессы, ну и было
очень плохо. Едем, Гито, едем, посмотрим, так ли хорош караул у Трехсот
Слепых, как у заставы Сержантов.
И, махнув Коменжу рукой, он подъехал к д'Артаньяну, который снова за-
нял место во главе своего маленького отряда. Следом за ним ехали карди-
нал и Гито, а немного поодаль остальные.
- Это правда, - проворчал Коменж, глядя вслед удаляющемуся кардиналу.
- Я и забыл: платить да платить, больше ему ничего не надо.
Теперь они ехали по улице Сент-Оноре, беспрестанно рассеивая по пути
кучки народа. В толпе только и разговору было что о новых эдиктах; жале-
ли юного короля, который, сам того не зная, разоряет народ; всю вину
сваливали на Мазарини; поговаривали о том, чтобы обратиться к герцогу
Орлеанскому и к принцу Конде; восторженно повторяли имена Бланмениля и
Бруселя.
Д'Артаньян беспечно ехал среди народа, как будто он сам и его лошадь
были из железа; Мазарини и Гито тихо разговаривали; мушкетеры, наконец
узнавшие кардинала, хранили молчание.
Когда по улице Святого Фомы они подъехали к посту Трехсот Слепых, Ги-
то вызвал младшего офицера. Тот подошел с рапортом.
- Ну, как дела? - спросил Гито.
- Капитан, - ответил офицер, - все обстоит благополучно; только в
этом дворце что-то неладно, на мой взгляд.
И он показал рукой на великолепный дворец, стоявший там, где позже
построили театр Водевиль.
- В этом доме? - спросил Гито. - Да ведь это особняк Рамбулье.
- Не знаю, Рамбулье или нет, но только я видел своими глазами, как
туда входило множество подозрительных лиц.
- Вот оно что! - расхохотался Гито. - Да ведь это поэты!
- Эй, Гито, - сказал Мазарини, - не отзывайся так непочтительно об
этих господах. Я сам в юности был поэтом и писал стихи на манер Бенсера-
да.
- Вы, монсеньер?!
- Да, я. Хочешь, продекламирую?
- Это меня не убедит. Я не понимаю по-итальянски.
- Зато когда с тобой говорят по-французски, ты понимаешь, мой славный
и храбрый Гито, - продолжал Мазарини, дружески кладя руку ему на плечо,
- и какое бы ни дали тебе приказание на этом языке, ты его исполнишь?
- Без сомнения, монсеньер, как всегда, если, конечно, приказание бу-
дет от королевы.
- Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело ей
предан.
- Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества.
- В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке.
Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе колонны с
тем слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата.
Они проехали по улицам Ришелье и Вильдо к третьему посту на холме
Святого Рока. Этот пост, расположенный почти у самой крепостной стены,
был самым уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало насе-
лена.
- Кто командует этим постом? - спросил кардинал.
- Вилькье, - ответил Гито.
- Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете, мы
с ним не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бо-
фора: он в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту
честь.
- Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав, потому что король,
которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания.
- Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас.
Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и, обменявшись паролем с
часовым, вызвал Вилькье.
Тот подошел к нему.
- А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. -
Какого черта вы сюда явились?
- Приехал узнать, что у вас нового.
- А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазари-
ни!". Ведь это уже не новость: за последнее время мы привыкли к таким
крикам.
- И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито.
- По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я
охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет жалованье, лишь бы
король был теперь на пять лет старше!
- Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше.
- Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам от-
давать приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвер-
того, чем сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я умру с удо-
вольствием; но сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось се-
годня с вашим племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы
должность мне там ни дали. |
|
Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, ли-
хо заломив набок, и обернулся к д'Артаньяну:
- У вас в конюшне есть оседланные лошади?
- Есть, монсеньер.
- Так едем.
- Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер?
- Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как
мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых.
- Как прикажете.
- Идите, я следую за вами. Или пег, постойте, лучше пройдем здесь.
Бернуин, посвети нам.
Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький вырезной ключ,
и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во дворе Па-
ле-Рояля.
II
НОЧНОЙ ДОЗОР
Десять минут спустя маленький отряд выехал на улицу Добрых Ребят,
обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого представления
"Мирам"; теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего лите-
ратуре музыку, шли первые во Франции оперные спектакли.
Все в городе свидетельствовало о народном волнении. Многочисленные
толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил д'Артаньян, люди
останавливались и смотрели на солдат дерзко и с угрозой. По всему видно
было, что у горожан обычное добродушие сменилось более воинственным
настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На
улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и неиз-
вестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол.
Д'Артаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки
ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он направлял на нее
своего коня, даже не крикнув "берегись!"; и, как бы понимая, с каким че-
ловеком она имеет дело, толпа расступалась и давала всадникам дорогу.
Кардинал завидовал этому спокойствию; и хотя оно объяснялось, по его
мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под на-
чальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором бла-
горазумие не может отказать беспечной смелости.
Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часо-
вой:
- Кто идет?
Д'Артаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к карау-
лу. Пароль был: Людовик и Рокруа.
После обмена условными словами д'Артаньян спросил, не лейтенант ли
Коменж командует караулом.
Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал с каким-то
всадником, положив руку на шею лошади. Это был тот, кого искал д'Ар-
таньян.
- Господин де Коменж здесь, - сказал д'Артаньян, вернувшись к карди-
налу.
Мазарини подъехал к нему, между тем как д'Артаньян из скромности ос-
тался в стороне; по манере, с какой оба офицера, пеший и конный, сняли
свои шляпы, он видел, что они узнали кардинала.
- Браво, Гито, - сказал кардинал всаднику, - я вижу, что, несмотря на
свои шестьдесят четыре года, вы попрежнему бдительны и преданны. Что вы
говорили этому молодому человеку?
- Монсеньер, - отвечал Гито, - я говорил ему, что мы переживаем
странные времена и что сегодняшний день очень напоминает дни Лиги, о ко-
торой я столько наслышался в молодости. Знаете, сегодня на улицах СенДе-
ни и Сен-Мартен речь шла не более не менее, как о баррикадах!
- И что же ответил вам Коменж, мой дорогой Гито?
- Монсеньер, - сказал Коменж, - я ответил, что для Лиги им кое-чего
недостает, и немалого, - а именно герцога Гиза; да такие вещи и не пов-
торяются.
- Это верно, но зато они готовят Фронду [1], как они выражаются, -
заметил Гито.
- Что такое Фронда? - спросил Мазарини.
- Они так называют свою партию, монсеньер.
- Откуда это название?
- Кажется, несколько дней тому назад советник Башомон сказал в парла-
менте, что все мятежники похожи на парижских школьников, которые сидят
по канавам с пращей и швыряют камнями; чуть завидят полицейского - раз-
бегаются, но как только он пройдет, опять принимаются за прежнее. Они
подхватили это слово и стали называть себя фрондерами, как брюссельские
оборванцы зовут себя гезами. За эти два дня все стало "по-фрондерски" -
булки, шляпы, перчатки, муфты, веера; да вот послушайте сами.
Действительно, в эту самую минуту распахнулось какое-то окно, в него
высунулся мужчина и запел:
Слышен ветра шепот,
Слышен свист порой,
Это Фронды ропот:
"Мазарини долой!"
- Наглец, - проворчал Гито. |
|