В категории материалов: 195
Показано материалов: 101-105 |
Страницы: « 1 2 ... 19 20 21 22 23 ... 38 39 » |
|
- Давайте послушаем, принц...
И будущий король вместе с будущим папой стали жадно прислушиваться к беседе двух простых смертных, находившихся у них под ногами.
- Кольбер, - начал король, - сегодня вы без конца перечили мне.
- Ваше величество... я это знаю.
- Отлично! Мне нравится ваш ответ. Да, вы это знали. Надо обладать мужеством, чтобы упорствовать в этом.
- Я рисковал вызвать ваше неудовольствие, ваше величество: но, действуй я по-иному, я рисковал бы оставить вас в полном неведении относительно ваших истинных интересов.
- Как! Что-нибудь давало вам повод тревожиться за меня?
- Хотя бы возможное расстройство желудка, ваше величество; ибо задавать своему королю такие пиры можно лишь для того, чтобы задушить его тяжестью изысканных блюд.
И, грубо сострив, Кольбер не без удовольствия стал дожидаться, какой эффект произведет его остроумие. Людовик XIV, самый тщеславный и вместе с тем самый тонкий человек в своем королевстве, простил Кольберу эту неуклюжую шутку.
- Это правда, Фуке угостил меня на славу. Скажите, Кольбер, откуда он берет деньги на все эти непомерные траты? Вы об этом осведомлены?
- Да, ваше величество, я осведомлен!
- Посвятите и меня в то, что вы знаете.
- Это совсем не трудно. Я знаю его дела с точностью, можно сказать, до денье.
- Мне известно, что вы отлично считаете.
- Это самое первое качество, которое надлежит требовать от интенданта финансов.
- Но оно свойственно далеко не всем.
- Примите мою благодарность, ваше величество, за похвалу, сошедшую с ваших уст.
- Да, Фуке богат, очень богат, и об этом, сударь, известно решительно всем.
- Как живым, так и мертвым.
- Что вы хотите сказать, господин Кольбер?
- Живые видят богатства господина Фуке, они видят, так сказать, следствие и рукоплещут; но мертвые, осведомленные лучше, чем мы, знают причины и обвиняют.
- Вот как, значит, господин Фуке обязан своим состоянием некоторым обстоятельствам?
- Должность интенданта финансов нередко благоприятствует тем, кто исполняет ее.
- Говорите со мной откровеннее; не бойтесь, мы с вами одни.
- Я никогда ничего не боюсь; мой оплот - моя совесть и покровительство моего короля, государь.
И Кольбер низко склонился пред королем.
- Итак, если бы мертвые заговорили?..
- Порой и они говорят, ваше величество. Прочтите вот это.
- Ах, монсеньер, - прошептал Арамис на ухо принцу, который, находясь рядом с ним, слушал, опасаясь пропустить хоть единое слово, - раз вы здесь, монсеньер, чтобы учиться вашему королевскому ремеслу, узнайте же чисто королевскую гнусность. Вы присутствуете при такой сцене, которую один бог или, верней, один дьявол может задумать и выполнить. Слушайте же, это пригодится вам в будущем.
Принц удвоил внимание и увидел, как Людовик XIV взял из рук Кольбера письмо, которое тот протянул ему.
- Почерк покойного кардинала! - воскликнул король.
- У вашего величества превосходная память, - заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини, уже известное нашим читателям со времен ссоры г-жи де Шеврез с Арамисом.
- Я не совсем понимаю, - сказал король, которого живо заинтересовало это письмо.
- У вашего величества нет еще навыков, которыми обладают чиновники интендантства финансов.
- Я вижу, что речь идет о деньгах, данных господину Фуке.
- Совершенно верно. О тринадцати миллионах. Пожалуй, недурная сумма!
- Так. Значит, этих тринадцати миллионов не хватит в счетах? Вот этого я и не в силах понять, повторяю еще раз. Как и почему возможна подобная недостача?
- Я не говорю, что она возможна; я говорю, что она налицо. Это не я говорю, а отчет.
- И письмо кардинала указывает назначение этой суммы и имя ее хранителя?
- Как видите, ваше величество.
- Выходит, что Фуке все еще не вернул этих тринадцати миллионов и, значит...
- Значит, ваше величество... раз господин Фуке не возвратил этих денег, следовательно, он их присвоил. А тринадцать миллионов больше чем вчетверо превышают те расходы и те щедроты, которые ваше величество могли позволить себе в Фонтенбло, где мы израсходовали всего три миллиона, если вы помните.
Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что суперинтендант в некоторых отношениях превосходит его, - было очень ловко подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив подобным образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на этом. Он это почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И ожидая, что скажет король, Кольбер горел нетерпением не меньше, чем Филипп и Арамис на своем наблюдательном пункте.
- Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер? - молвил король, подумав немного.
- Нет, ваше величество, не знаю.
- То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был с достоверностью установлен...
- Но он установлен.
- Я хочу сказать - предан гласности.
- Полагаю, что это можно было бы сделать хоть завтра, если бы король...
- Не был в гостях у господина Фуке, - с достоинством ответил Людовик.
- Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, которые содержатся на его деньги.
- Мне кажется, - шепнул Филипп Арамису, - что архитектор, строивший этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных негодяев, как этот Кольбер.
- И я тоже об этом подумал, - сказал Арамис, - но Кольбер в этот момент так близко от короля!
- Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике...
- И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте лучше молчать и слушать.
- Нам осталось недолго слушать... - заметил молодой принц.
- Почему, монсеньер?
- Потому что, если б я был королем, я бы ничего не добавил к тому, что уже сказано.
- А что бы вы сделали?
- Я отложил бы решение до утра.
Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, резко изменил направление разговора.
- Господин Кольбер, - произнес он, - уже поздно, я лягу.
- Так, - молвил Кольбер, - значит...
- Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.
- Отлично, ваше величество, - согласился Кольбер, который почувствовал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать своих истинных чувств. |
|
- Я ничего не предпринимаю.
- Арамис, какой-то голос подсказывает мне, он просветляет меня...
Этот голос никогда меня не обманывал. Вы злоумышляете на короля!
- На короля! - вскричал епископ, делая вид, что он возмущен...
- Ваше лицо не сможет разубедить меня в этом! Да, на короля, повторяю вам.
- И вы мне поможете? - спросил Арамис, иронически усмехаясь.
- Арамис, я сделаю больше, чем если бы я вам помогал, я сделаю больше, чем если б я оставался нейтральным, я вас спасу!
- Вы с ума сошли, д'Артаньян!
- Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы.
- И... вы можете заподозрить меня в желании убить короля?
- Кто ж говорит об этом! - сказал мушкетер.
- В таком случае давайте внесем в этот разговор полную ясность. Что же, по-вашему, можно сотворить с королем, нашим законным, подлинным королем, не покусившись на его жизнь?
Д'Артаньян ничего не ответил.
- К тому же у вас тут и гвардия и мушкетеры? - добавил епископ.
- Вы правы.
- И вы у господина Фуке, вы у себя.
- Вы правы еще раз.
- И у вас есть Кольбер, который в это мгновение советует королю предпринять против господина Фуке все то, что, быть может, охотно посоветовали б вы сами, не принадлежи я к противной партии.
- Арамис, Арамис, бога ради, пусть ваши слова будут словами настоящего друга.
- Слова друга - это сама правда. Если я замышляю прикоснуться хоть одним пальцем к нашему королю, сыну Анны Австрийской, истинному королю нашей родины Франции, если у меня нет твердого намерения пребывать простертым у его трона, если завтрашний день, здесь, в замке Во, не представляется мне самым славным днем в жизни моего короля, пусть меня поразят гром и молния, я согласен на это!
Арамис произнес эти слова, повернувшись лицом к алькову. Д'Артаньян, который стоял прислонившись к тому же алькову, никак не мог заподозрить, что кто-нибудь может скрываться в нем. Чувство, с которым были сказаны эти слова, их обдуманность, торжественность клятвы - все это окончательно успокоило мушкетера. Он взял Арамиса за обе руки и сердечно пожал их.
Арамис вынес упреки, ни разу не побледнев, но теперь, когда мушкетер расточал ему похвалы, лицо его покраснело. Обмануть д'Артаньяна - это была честь для него, внушить д'Артаньяну доверие - неловко и стыдно.
- Вы уходите? - спросил он, заключая его в объятия, чтобы он не видел его покрывшегося краской лица.
- Да, этого требует служба. Я должен получить пароль на ночь.
- Где же вы будете спать?
- По-видимому, в королевской прихожей. А Портос?
- Берите его с собой, он храпит, как медведь.
- Вот как... Значит, он ночует не с вами? - удивился д'Артаньян.
- Никоим образом, У него где-то есть свое помещение, но, право, не знаю, где.
- Превосходно! - сказал мушкетер, у которого, лишь только его осведомили о том, что оба приятеля живут врозь, исчезли последние подозрения.
Он резко коснулся плеча Портоса. Тот зарычал.
- Пойдемте! - позвал его д'Артаньян.
- А! Д'Артаньян, это вы, дорогой друг! Какими судьбами? Да, да, ведь я на празднестве в Во!
- Ив вашем прекрасном костюме.
- Этот господин Коклеп де Вольер... очень, очень мило с его стороны, верно?
- Шш! Вы так топаете, что продавите, пожалуй, паркет, - остановил друга Арамис.
- Это правда, - подтвердил д'Артаньян. - Ведь эта комната прямо над куполом.
- Я занял ее отнюдь не в качестве фехтовальной залы, - добавил епископ. - На плафоне королевских покоев изображены прелести сна. Помните, что мой паркет как раз над этим плафоном. Покойной ночи, друзья, через десять минут и я уже буду в постели.
И Арамис выпроводил их, ласково улыбаясь. Но едва они вышли, как он, быстро заперев двери на все замки и задернув шторами окна, позвал:
- Монсеньер, монсеньер!
И тотчас же из алькова, открыв раздвижную дверь, находившуюся возле кровати, вышел Филипп; он усмехнулся:
- Какие, однако же, подозрения у шевалье д'Артаньяна!
- Вы узнали д'Артаньяна?
- Раньше, чем вы обратились к нему по имени, - Это ваш капитан мушкетеров.
- Он мне глубоко предан, - ответил Филипп, делая на слове мне ударение.
- Он верен, как пес, но иногда кусается. Если д'Артаньян не узнает вас, пока не исчезнет другой, можете рассчитывать на д'Артаньяна навеки; если он ничего не увидит собственными глазами, он останется верен; если же увидит чрезмерно поздно, то никогда не признается, что ошибся, ведь он истый гасконец.
- Я так и думал. Чему же мы сейчас отдадим наш досуг?
- Вы займете свой наблюдательный пункт и будете смотреть, как король укладывается в постель, как вы укладываетесь в постель при малом церемониале, предусмотренном этикетом.
- Отлично. Куда же мне сесть?
- Садитесь на складной стул. Я сдвину шашку паркета. Вы будете смотреть сквозь отверстие, которое находится над одним из фальшивых окон, устроенных в куполе королевской спальни. Вы видите?
- Да, вижу Людовика.
И Филипп вздрогнул, как вздрагивают при виде врага.
- Что же он делает?
- Он предлагает сесть возле него какому-то человеку.
- Господину Фуке?
- Нет, нет, погодите.
- Но вспомните заметки, мой принц, портреты!
- Человек, которого король хочет усадить возле себя, - это Кольбер.
- Кольбер в спальне у короля! - вскричал Арамис. - Немыслимо!
- Смотрите.
Арамис взглянул через проделанное в полу отверстие.
- Да, - сказал он, - вы правы! Это - Кольбер. О, монсеньер, что же мы услышим сейчас и что выйдет из этого свиданья между ними?
- Без сомнения, ничего хорошего для господина Фуке.
Принц не ошибся. Мы уже видели, что Людовик XIV вызвал Кольбера, и Кольбер явился к нему. Разговор между ними начался одною из величайших милостей, оказанных когда бы то ни было королем. Правда, король был наедине со своим подданным.
- Садитесь, Кольбер.
Интендант, который еще недавно боялся отставки, безмерно обрадовался такой невиданной чести, но отказался.
- Он принимает королевское приглашение? - спросил Арамис.
- Нет, он не сел. |
|
Последние слова были лишними; Арамис снова насторожился.
- Дело в том, - объяснил он, - что Фуке желательно угодить королю.
- Разоряясь ради него?
- Да.
- Странный расчет!
- Необходимость.
- Я не понимаю, дорогой Арамис.
- Пусть так! Но вы видите, разумеется, что ненависть, обуревающая господина Кольбера, усиливается со дня на день.
- Вижу. Вижу и то, что Кольбер побуждает короля расправиться с суперинтендантом.
- Это бросается в глаза всякому.
- И что есть заговор против господина Фуке.
- Это также общеизвестно.
- Разве правдоподобно, чтобы король стал действовать против того, кто истратил все свое состояние, лишь бы доставить ему удовольствие?
- Это верно, - медленно проговорил Арамис, отнюдь не убежденный своим собеседником и жаждавший подойти к теме их разговора с другой стороны.
- Есть безумства разного рода, - продолжал д'Артаньян, - но ваши, говоря по правде, я никоим образом не одобряю. Ужин, бал, концерт, представление, карусель, водопады, фейерверки, иллюминация и подарки - все это хорошо, превосходно, согласен с вами. Но разве этих расходов было для вас недостаточно? Нужно ли было...
- Что?
- Нужно ли было одевать во все новое, например, всех ваших людей?
- Да, вы правы. Я указывал на то же самое господину Фуке; он мне ответил, однако, что, будь он богат, он построил бы, чтобы принять короля, совершенно новый дворец, новый от подвалов до флюгеров на крыше, с совершенно новою обстановкой и утварью, и что после отъезда его величества он велел бы все это сжечь, дабы оно... не могло больше служить кому-либо другому.
- Но ведь это чистые бредни и ничего больше!
- То же было высказано ему и мною, но он заявил: "Кто будет советовать мне быть бережливым, в том я буду видеть врага".
- Но ведь это значит сойти с ума! А этот портрет!
- Какой портрет? - спросил Арамис.
- Портрет короля, этот сюрприз...
- Какой сюрприз?
- Для которого вы взяли у Персерена образцы тканей.
Д'Артаньян остановился. Он выпустил стрелу; оставалось установить, метко ли он целил.
- Это была любезность, - отвечал Арамис.
Д'Артаньян встал, подошел к своему другу, взял его за обе руки и, глядя ему в глаза, произнес:
- Арамис, продолжаете ли вы хоть немного любить меня?
- Конечно, люблю.
- В таком случае сделайте мне одолжение. Скажите, для чего вы брали образцы тканей у Персерена?
- Пойдемте со мной и давайте спросим беднягу Лебрена, трудившегося над этим портретом двое суток, не сомкнув глаз.
- Арамис, это правда для всех, но только не для меня...
- Право, Д'Артаньян, вы меня поражаете?
- Будьте честны со мной. Скажите мне правду: ведь вы не хотели бы, чтобы со мной случилось что-нибудь весьма и весьма неприятное, так ведь?
- Дорогой друг, вы становитесь совершенно непостижимы. Что за дьявольское подозрение зародилось в вашем уме?
- Верите ли вы в мой инстинкт? Прежде вы в него верили. Так вот этот инстинкт нашептывает мне, что у вас есть какие-то тайные замыслы.
- У меня! Замыслы!
- Я не могу, разумеется, утверждать, что я в этом уверен - Еще бы!
- Но хоть я в этом и не уверен, все же готов поклясться в том, что я прав.
- Вы мне доставляете живейшее огорчение, д'Артаньян. Если б у меня были некие замыслы, которые я должен был бы скрывать от вас, я, конечно, умолчал бы о них, не так ли? Если бы мои замыслы были, напротив, такого рода, что я должен был бы открыться вам, я бы сделал это и без вашего напоминания.
- Нет, Арамис, нет, бывают замыслы, которые можно раскрыть лишь в подводящий момент.
- Значит, дорогой друг, - подхватил со смехом епископ, - подходящий момент еще не настал.
Д'Артаньян грустно покачал головой.
- Дружба, дружба! - сказал он. - Пустое слово, вот что такое пресловутая дружба! Предо мной человек, который дал бы разорвать себя на куски ради меня.
- Конечно, - с благородною простотой подтвердил Арамис.
- И этот же человек, который отдал бы за меня всю кровь, текущую в его жилах, не желает открыть предо мною крошечного уголка своего сердца.
Дружба, повторяю еще раз, ты не больше, чем тень, чем приманка, чем все то, что распространяет вокруг себя ложный мишурный блеск.
- Не говорите так о нашей дружбе, - ответил епископ твердым, уверенным тоном. - Она не из числа тех, о которых вы только что говорили.
- Взгляните-ка, Арамис: вот нас трое из нашей четверки. Вы обманываете меня, я подозреваю вас, ну а Портос... Портос спит. Хорошее трио, не так ли? Славные остатки былого!
- Могу вам сказать лишь одно, д'Артаньян, и в этом готов дать на Евангелии клятву: я люблю вас, как прежде. И если порой я недостаточно откровенен с вами, то это - исключительно ради других, а не из-за себя или вас. Во всем, в чем я буду иметь успех, вы получите вашу долю. Обещайте же мне такую же благожелательность.
- Если я не обманываюсь, друг мой, слова, только что произнесенные вами, исполнены благородства.
- Возможно.
- Вы в заговоре против Кольбера. Если дело идет только об этом, скажите мне прямо: у меня есть инструмент, и я выдерну этот зуб.
Арамис не мог скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую на его благородном лице.
- А если б я и был в заговоре против Кольбера, что тут ужасного?
- Это слишком ничтожно для вас, и не для того, чтоб свалить Кольбера, вы домогались образцов тканей у Персерена. О, Арамис, ведь мы не враги, мы - братья! Скажите же, что вы предпринимаете, и, честное слово, если я не смогу вам помочь, клянусь вам, я останусь нейтральным. |
|
Утолив голод, король снова отдался печальным раздумьям; он был грустен в такой же мере, в какой выказывал, считая это необходимым, хорошее настроение, и особенно грустно становилось ему от тех любезностей, которые его придворные расточали Фуке.
Д'Артаньян ел и пил в свое удовольствие; он принимал живейшее участие в разговоре, острил и сделал ряд наблюдений, которые ему весьма и весьма пригодились.
По окончании ужина король не пожелал пренебречь вечерней прогулкой. В парке горела богатая иллюминация. Луна, точно и она также отдала себя в распоряжение хозяина Во, серебрила озера и купы деревьев своими алмазами и искрящимся фосфором. Воздух был приятно прохладен. Тенистые аллеи, посыпанные песком, нежили ногу. Все удалось на славу; к тому же король, встретившись на перекрестке аллеи с мадемуазель Лавальер, смог коснуться ее руки в сказать: "Я люблю вас"; этих слов не слышал никто, кроме д'Артаньяна, следовавшего за королем, и Фуке, шедшего перед ним.
Незаметно текли часы этой волшебной ночи. Король попросил проводить его в спальню. Вслед за ним заторопились и все остальные. Королевы проследовали к себе при звуках флейт и теорб. Поднимаясь по лестнице, король увидел своих мушкетеров, которых Фуке вызвал из Мелена и пригласил ужинать.
Д'Артаньян успокоился; он забыл свои подозрения; од устал, отлично поужинал и надеялся хоть раз в жизни насладиться празднеством у настоящего короля.
"Фуке, - думал он, - вот человек по мне".
Торжественно, с бесконечными церемониями повели короля в покои Морфея, которые нам подобает хотя бы бегло обрисовать нашим читателям. Это была самая красивая и самая большая комната во дворце. На венчающем ее куполе Лебреном были изображены счастливые и печальные сны, ниспосылаемые Морфеем как королям, так и их подданным. Все милое и приятное, навеваемое нам снами, весь мед и все благовония, цветы и нектар, наслаждение и покой, которые он вливает в сердца, - всем этим художник насытил свои роскошные фрески. Но если по одну сторону купола им была написана столь сладостная картина, то по другую она была ужасной и мрачной. Кубки, из которых изливается яд, сталь, сверкающая над головой спящего, колдуны и призраки в отвратительных масках, полусумрак еще более страшный, чем пламя или глубокая ночь, - вот те контрасты, которые живописец противопоставил своим изящным и нежным образам.
Переступив порог этих великолепных покоев, король вздрогнул. Фуке осведомился, не беспокоит ли его что-нибудь.
- Я хочу спать, - сказал побледневший Людовик.
- Желает ли ваше величество лечь немедленно? В таком случае я пришлю слуг.
- Нет, мне надо поговорить кое с кем. Велите позвать господина Кольбера.
Фуке поклонился и вышел.
Глава 41
ГАСКОНЕЦ ПРОТИВ ДВАЖДЫ ГАСКОНЦА
Д'Артаньян не терял времени даром, что было бы не в его правилах. Осведомившись об Арамисе, он искал его, пока не нашел. Арамис с момента прибытия короля удалился к себе, очевидно, затем, чтобы придумать что-нибудь новое для пополнения программы увеселений его величества.
Д'Артаньян велел доложить о себе и застал ваннского епископа в красивой комнате, которую здесь называли синей по цвету ее тканых обоев, в обществе Портоса и нескольких эпикурейцев.
Арамис обнял друга и предложил ему лучшее место. Так как всем стало ясно, что мушкетеру нужно переговорить с Арамисом наедине, эпикурейцы распрощались и вышли.
Портос не двинулся с места. После сытного обеда он мирно спал в своем кресле, так что это третье лицо не могло помешать их беседе. Он храпел спокойно и равномерно, и под этот басовый аккомпанемент, словно под античную мелодию, можно было разговаривать без особых помех.
Д'Артаньян почувствовал, что начинать разговор придется ему. Схватка, ради которой он явился сюда, обещала быть упорной и затяжной, и он сразу приступил к делу.
- Вот мы и в Во, - сказал он.
- Да, Д'Артаньян. Вам нравится здесь?
- Очень, и мне очень нравится господин Фуке, наш хозяин.
- Это очаровательный человек, не так ли?
- В высшей степени.
- Говорят, король поначалу был холоден с ним, но затем немного смягчился.
- Почему "говорят"? Разве вы сами не видели этого?
- Нет, я был занят. Вместе с только что вышедшими отсюда я обсуждал некоторые подробности представления и карусели, которые будут устроены завтра.
- Вот как! А вы тут главный распорядитель увеселений, не так ли?
- Как вы знаете, дорогой мой, я всегда был другом всякого рода выдумок; я всегда был в некотором роде поэтом.
- Я помню ваши стихи. Они были прелестны.
- Что до меня, то я их забыл; но я рад наслаждаться стихами других, тех, кого зовут Мольером, Пелисоном, Лафонтеном и так далее.
- Знаете, какая мысль осенила меня сегодня за ужином?
- Нет. Выскажите ее. Разве я могу догадаться о ней, когда их у вас всегда целая куча?
- Я подумал, что истинный король Франции отнюдь не Людовик Четырнадцатый.
- Гм! - И Арамис невольно посмотрел прямо в глаза мушкетеру"
- Нет, нет. Это не кто иной, как Фуке.
Арамис перевел дух и улыбнулся.
- Вы совсем как все остальные: завидуете! - сказал он. - Бьюсь об заклад, что эту фразу вы слышали от господина Кольбера.
Д'Артаньян, чтобы сделать приятное Арамису, рассказал ему о злоключениях финансиста в связи со злосчастным меленским вином.
- Дрянной человечек этот Кольбер! - воскликнул Арамис.
- По правде сказать, так и есть.
- Как подумаешь, что этот прохвост будет вашим министром через какие-нибудь четыре месяца и вы будете столь же усердно служить ему, как служили Ришелье или Мазарини...
- Как вы служите господину Фуке, - вставил д'Артаньян.
- С тем отличием, дорогой друг, что Фуке - не Кольбер.
- Это верно.
И Д'Артаньян сделал вид, что ему стало грустно.
- Но почему вы решили, что Кольбер через четыре месяца будет министром?
- Потому что Фуке им больше не будет, - печально ответил Арамис.
- Он будет окончательно разорен? - спросил д'Артаньян.
- Полностью.
- Зачем же в таком случае устраивать празднества? - молвил мушкетер таким естественным и благожелательным тоном, что епископ на мгновение поверил ему. - Почему вы не отговорили его? - добавил Д'Артаньян. |
|
Все эти столь несходные между собой побуждения, скапливаясь, как тучи на небе, неминуемо должны были разразиться грозой. Король не носил усов, поэтому он нервно покусывал ручку своего хлыста. Как выйти из положения?
Д'Артаньян умильно смотрел в рот королю, Кольбер щетинился.
- Давайте послушаем, что думает королева, - сказал Людовик XIV, кланяясь дамам.
Эта любезность проникла в самое сердце Марии-Терезии; добрая и великодушная королева, располагая свободой выбора, все же ответила:
- Я с удовольствием подчинюсь воле его величества.
- Как скоро мы можем доехать до Во? - спросила Анна Австрийская, запинаясь на каждом слоге и прижимая руку к больной груди.
- Для карет их величеств потребуется не более часа езды по довольно хорошим дорогам, - сообщил д'Артаньян.
Король взглянул на него.
- И четверть часа для короля, - поспешил он прибавить.
- Мы могли бы приехать засветло, - произнес Людовик XIV.
- Но размещение конвоя, - напомнил Кольбер, - займет столько времени, что король ничего не выиграет от быстрой поездки.
"Дважды дурак, - решил про себя Д'Артаньян, - если б в мои расчеты входило подорвать твой кредит, я сделал бы это за какие-нибудь десять минут".
- На месте короля, - заметил он, - отправляясь к господину Фуке, которого все мы отлично знаем как чело - века порядочного, я бы оставил охрану в Мелене и поехал, как друг, с капитаном гвардии; от этого моя особа стала бы еще величественней и еще священнее.
В глазах короля загорелась радость.
- Вот это - добрый совет, сударыни, - поклонился он королевам, - поедем же, как ездят к другу. Трогайтесь, поезжайте не торопясь, - обратился он к сидевшим в каретах. - А мы, господа, вперед!
И он увлек за собой всех всадников.
Кольбер скрыл свою хмурую физиономию, нагнувшись к шее лошади.
"Ограничусь тем, что сегодня же вечером переговорю с Арамисом, - пробормотал Д'Артаньян, пуская коня в галоп, - и затем Фуке - человек порядочный, черт возьми! Я это сказал, и нужно этому верить".
Вот каким образом около семи часов вечера, без труб и литавр, без высланной вперед гвардии, без фланкеров и мушкетеров, король показался перед оградой замка Во, где уже с полчаса, окруженный слугами и друзьями, поджидал его с непокрытой головой Фуке.
Глава 40
НЕКТАР И АМБРОЗИЯ
Фуке, придержав королю стремя, помог ему спрыгнуть с коня, и Людовик, изящно став на ноги, с еще большим изяществом протянул руку, которую суперинтендант, несмотря на легкое сопротивление короля, почтительно поцеловал.
Король изъявил желание подождать на первом дворе прибытия карет с королевами. Это ожидание длилось недолго. По приказу фуке дороги были приведены в полный порядок, и от Мелена до Во нигде не было ни одного камешка величиною хотя бы с яйцо. Итак, кареты, катясь как по ковру, без тряски и качки доставили дам к восьми часам вечера. Они были приняты г-жою Фуке; в момент их появления яркий, почти солнечный свет брызнул сразу из-за деревьев, статуй и ваз. И пока их величества не вошли во дворец, не угасало и это чарующее сияние.
Все чудеса, которые летописец, рискуя оказаться соперником романиста, нагромоздил или, вернее, запечатлел в оставленном им рассказе, все волшебства побежденной ночи, исправленной рукой человека природы, все удовольствия и всю роскошь, сочетаемые с таким расчетом, чтобы они воздействовали одновременно и на ум и на чувства, - все это Фуке и в самом деле преподнес своему королю в этом волшебном приюте, равным которому не мог бы похвалиться ни один из тогдашних монархов Европы.
Мы не станем повествовать ни о великолепном пиршестве, данном Фуке их величествам, ни о концертах, ни о феерических превращениях; мы опишем лишь лицо короля, которое из веселого, открытого и счастливого, каким оно было сначала, вскоре сделалось мрачным, натянутым, раздраженным. Он вспомнил свой дворец и свою жалкую роскошь, которая была утварью королевства, а не его личной собственностью. Большие луврские вазы, старинная мебель и посуда Генриха II, Франциска I и Людовика XI были только памятниками истории. Они были лишь ценностями, имуществом, собственностью государства. Все, что видел король у Фуке, было ценным не только по материалу, по также и по работе; Фуке ел на золоте, которое отливали и чеканили для него подлинные художники; фуке пил вина, названия которых были неизвестны королю Франции; и пил он их из таких драгоценных кубков, что каждый из них в отдельности стоил столько же, сколько все королевские погреба, вместе взятые.
Что же сказать о залах, обоях, картинах, слугах и служащих всякого рода? Что сказать о том, как тут Служили, тут, где порядок заменял этикет, удобство - приказы, где удовольствие и удовлетворение Фостя становилось высшим законом для всех, кто повиновался хозяину?
Этот рой бесшумно снующих взад и вперед и занятый делом людей, эта масса гостей, все же менее многочисленных, нежели слуги, это бесчисленное множество блюд, золотых и серебряных ваз; эти потоки света, эти груды не ведомых никому цветов, все это гармоническое соединение, бывшее только прелюдией к предстоящему празднеству, зачаровало всех присутствующих, которые не раз выражали свое восхищение не словами и жестами, но молчанием и вниманием, этой речью придворных, переставших ощущать на себе узду, налагаемую на них их господином.
Что касается короля, то глаза его налились кровью, и он не смел больше встретиться взглядом с вдовствующей королевой. Анна Австрийская, самое высокомерное существо во всем мире, уничтожала хозяина дома презрением ко всему, что бы ни подали ей. Молодая королева, напротив, добрая и любознательная, хвалила Фуке, ела с большим аппетитом и спросила названия некоторых плодов, появившихся на столе. Фуке ответил, что он и сам не знает, как они называются. Эти плоды между тем были из его собственных оранжерей, и нередко он сам и выращивал их, будучи очень сведущим в экзотической агрономии. Король почувствовал всю его деликатность, и она еще больше его унизила. Он нашел королеву несколько простоватой, а Анну Австрийскую слишком надменной. Сам он старался оставаться холодным, держаться посередине между чрезмерной надменностью и простодушной восторженностью.
Фуке, однако, все это предвидел заранее; он был одним из тех, кто предвидит решительно все.
Король объявил, что, пока он будет пребывать у г-на Фуке, он хотел бы обедать, не подчиняясь правилам этикета, то есть вместе со всеми, и суперинтендант Отдал распоряжение, чтобы обед королю подавался особо, но, если можно так выразиться, за общим столом. Этот приготовленный с величайшим искусством обед включал в себя все, что только любил король, все, что ему неизменно приходилось по вкусу. И Людовик, обладавший лучшим аппетитом во всем королевстве, не смог устоять пред соблазном и отказаться от иных блюд, ссылаясь на то, что ему не хочется есть.
Фуке сделал больше: подчиняясь приказанию короля, он сел за стол вместе со всеми: но едва только подали суп, он тотчас же поднялся со своего места и принялся лично прислуживать королю; г-жа Фуке между тем стала за креслом вдовствующей королевы. Надменность Юноны в капризы Юпитера не устояли пред такою предельной любезностью. Вдовствующая королева соизволила скушать бисквит, обмакнув его в сан-люкар; король же, отведав всего, сказал, обращаясь к Фуке:
- Господин суперинтендант, ваш стол превыше похвал.
После чего весь двор набросился на бесконечные яства с таким необыкновенным усердием, что гостей уместно было бы сравнить с тучами египетской саранчи, налетевшей на зеленое поле. |
|