В разделе материалов: 176
Показано материалов: 16-20 |
Страницы: « 1 2 3 4 5 6 ... 35 36 » |
|
Оно и это предложение готово было отвергнуть, а потому два человека нажали на его плечи так неожиданно, а главное, так сильно, что он упал обоими коленями на каменный настил.
Голос продолжал:
- «Приговор, вынесенный на заседании суда в Венсеннской крепости по делу Марка-Аннибала де Коконнаса, обвиненного и уличенного в преступлении, заключающемся в оскорблении его величества, в покушении на отравление, в ворожбе и колдовстве, направленных против особы короля, в заговоре против государственной безопасности, а также в том, что своими пагубными советами он подстрекал принца крови к мятежу...».
При каждом из этих обвинений Коконнас в такт отрицательно мотал головой, как это делают непослушные школьники.
Судья продолжал:
- «Вследствие вышеизложенного означенный Марк-Аннибал де Коконнас будет препровожден из тюрьмы на площадь Сен-Жан-ан-Грев и там обезглавлен, имущество его будет конфисковано, его строевые леса будут срублены до высоты в шесть футов, его замки будут разрушены и в чистом поле будет поставлен столб с медной доской, на коей будут указаны его преступление и кара...».
- Что касается моей головы, - сказал Коконнас, - то я не сомневаюсь, что ее и впрямь отрубят, ибо она - во Франции и слишком далеко зашла. Что же касается моих строевых лесов и моих замков, то ручаюсь, что всем пилам и всем киркам христианнейшего королевства там делать будет нечего!
- Молчать! - приказал судья и продолжал:
- «Сверх того, означенный Коконнас...».
- Как? - перебил Коконнас. - После того как мне отрубят голову, со мной будут еще что-то делать? По-моему, это уж чересчур жестоко!
- Нет, сударь, не после, а до... - отвечал судья и продолжал:
- «Сверх того означенный Коконнас до исполнения приговора должен быть подвергнут чрезвычайной пытке в десять клиньев.. ».
Коконнас вскочил на ноги, испепеляя судью сверкающим взглядом.
- Зачем?! - воскликнул он, не найдя кроме этого наивного вопроса других слов, чтобы выразить множество мыслей, зародившихся у него в мозгу.
В самом деле, пытка была для Коконнаса полнейшим крушением его надежд: его отправят в часовню только после пытки, а от пытки часто умирали, и умирали тем вернее, чем сильнее и мужественнее был человек, смотревший на вынужденное признание как на малодушие. А если человек ни в чем не признавался, пытку продолжали, и не только продолжали, но пытали еще более жестоко.
Судья не удостоил Коконнаса ответом, так как окончание приговора отвечало за него, а потому продолжал читать;
- «...дабы заставить его назвать своих сообщников, раскрыть заговор и все козни во всех подробностях».
- Черт побери! - воскликнул Коконнас. - Вот это я называю гнусностью! Вот это я называю больше чем гнусностью, - это я называю подлостью!
Привыкший к различным проявлениям гнева несчастных жертв - гнева, который страдания ослабляют, превращая в слезы, - бесстрастный судья сделал знак рукой.
Коконнаса схватили за ноги и за плечи, свалили с ног, понесли, усадили на допросный стул и прикрутили к нему веревками прежде, чем он успел даже разглядеть тех, кто совершал над ним насилие.
- Негодяи! - рычал Коконнас, сотрясая в пароксизме ярости стул и его ножки так, что заставил отступить самих истязателей. - Негодяи! Пытайте, бейте, режьте меня на куски, но, клянусь, вы ничего не узнаете! Вы воображаете, что вашими железками и деревяшками можно заставить говорить такого родовитого дворянина, как я? Попробуйте, попробуйте, я презираю вас!
- Секретарь! Приготовьтесь записывать, - сказал судья.
- Да, да, приготовляйся! - рычал Коконнас. - Будет тебе работа, если станешь записывать то, что я скажу вам всем, гнусные палачи! Пиши, пиши!
- Вам угодно сделать признания? - так же спокойно спросил судья.
- Ни одного слова, ничего. Идите к черту!
- Вы лучше поразмыслите, сударь, пока они все приготовят. Мэтр! Приладьте господину сапожки.
При этих словах человек, доселе неподвижно стоявший с веревкой на руке, отделился от столба и медленным шагом подошел к Коконнасу, - тот повернулся к нему лицом, чтобы скорчить ему рожу.
Это был мэтр Кабош, палач парижского судебного округа.
Скорбное изумление выразилось на лице Коконнаса. Вместо того чтобы биться и кричать, он замер, будучи не в силах отвести взгляд от лица этого забытого им друга, появившегося в такую минуту.
Кабош, на лице которого не дрогнул ни один мускул, и который, казалось, никогда в жизни не видел Коконнаса, кроме как на станке, задвинул ему две доски меж голеней, две такие же доски приложил к голеням снаружи и обвязал все это веревкой, которую держал в руке.
Это сооружение и называлось «сапогами».
При простой пытке забивалось шесть деревянных клиньев между внутренними досками, которые, двигаясь, раздавливали мускулы.
При пытке чрезвычайной забивали десять клиньев, и тогда доски не только раздавливали мускулы, но и дробили кости.
Закончив подготовку, мэтр Кабош просунул кончик клина между досками и, опустившись на одно колено, поднял молот и посмотрел на судью.
- Вы намерены говорить? - спросил судья.
- Нет, - решительно ответил Коконнас, хотя капли пота выступили у него на лбу, а волосы на голове встали дыбом.
- В таком случае первый простой клин, - сказал судья.
Кабош поднял руку с тяжелым молотом и обрушил на клин страшный удар, издавший глухой звук.
Коконнас даже не вскрикнул от первого удара, обычно вызывавшего стоны у самых решительных людей.
Больше того, на лице пьемонтца не выразилось ничего, кроме неописуемого изумления. Он удивленными глазами посмотрел на Кабоша, который, подняв руку, стоял вполоборота к судье, готовясь повторить удар.
- С какой целью вы спрятались в лесу? - спросил судья.
- Чтобы посидеть в тени, - ответил Коконнас.
- Продолжайте, - сказал судья.
Кабош нанес второй удар, издавший тот же звук, что и первый.
Но, как и при первом ударе, Коконнас даже бровью не повел и с тем же выражением взглянул на палача.
Судья нахмурил брови.
- Стойкий христианин! - проворчал он. - Мэтр! До конца ли вошел клин?
Кабош нагнулся, чтобы посмотреть, но, наклонясь над Коконнасом, шепнул ему: |
|
- С кого начать, сударь? - почтительно снимая колпак, спросил этот человек.
- С того, - сказал председатель, показывая на Ла Моля, который еще виднелся, как тень, между двумя конвойными.
Затем председатель подошел к Рене, который г трепетом ожидал, что его опять отведут в Шатле, где он был заключен.
- Прекрасно, сударь, - сказал ему председатель, - будьте спокойны: королева и король будут извещены, что раскрытием истины в этом деле они обязаны вам.
Вместо того чтобы придать Рене силы, это обещание сразило его, и ответом председателю был лишь глубокий вздох.
Глава 8
ПЫТКА САПОГАМИ
Только когда Коконнаса отвели в его новую камеру и заперли за ним дверь, предоставив его самому себе и лишив его поддержки, какую оказывали ему борьба с судьями и злоба на Рене, пришла череда печальных мыслей.
- Мне кажется, - рассуждал он сам с собой, - что все оборачивается как нельзя хуже и что сейчас самое время идти в часовню. Ох, боюсь я этих смертных приговоров: ведь то, что они сейчас нам выносят смертный приговор, это бесспорно. Ох, особенно боюсь я смертных приговоров, которые произносятся при закрытых дверях в укрепленном замке да еще в присутствии таких противных рож, как те, что меня окружали! Они твердо намерены отрубить нам головы... Гм-гм!.. Я повторю то, что уже сказал, - сейчас самое время идти в часовню.
За тихим разговором с самим собой последовала тишина, и эту тишину внезапно прорезал глухой, сдавленный, страшный крик, крик, в котором не было ничего человеческого; казалось, он просверлил толщу стены и прозвучал в железе ее решеток.
Коконнас невольно вздрогнул, хотя это был человек мужественный, храбрость его была подобна инстинкту хищных зверей: Коконнас замер в том положении, в каком услышал этот вопль, сомневаясь, может ли человек издать такой вопль, и принимая его за вой ветра в деревьях и за один из множества ночных звуков, которые словно спускаются и поднимаются из двух неведомых миров, между которыми вращается наш мир. Но второй вопль, еще более жалобный, еще более душераздирающий, достиг ушей Коконнаса, и на сей раз он не только ясно различил человеческий крик боли, но, как ему показалось, узнал в этом голосе голос Ла Моля.
При звуке его голоса пьемонтец забыл, что сидит за двумя дверьми, за тремя решетками и за стеной в двенадцать футов толщины; всей своей тяжестью он бросился на стену, словно собираясь повалить ее и броситься на помощь жертве с криком: «Кого здесь режут?».
Но, встретив на своем пути стену, о которой Коконнас позабыл, он отлетел к каменной скамье и рухнул на нее. Тем все и кончилось.
- Ого! Они его убили! - прошептал он. - Это чудовищно! А здесь и защищаться нечем.., нет оружия... Он стал шарить руками вокруг себя.
- Ага! Вот железное кольцо! - воскликнул он. - Вырву его - и горе тому, кто подойдет ко мне!
Коконнас встал, ухватился за железное кольцо и первым же рывком расшатал его так сильно, что сделай он еще два таких рывка - и кольцо, несомненно, выскочило бы из стены.
Но дверь внезапно отворилась, и камеру залил свет двух факелов.
- Идемте, сударь, идемте, суд ждет вас, - произнес тот же картавый голос, который и раньше был так неприятен Коконнасу и который теперь, раздавшись тремя этажами ниже, не обрел недостававшего ему обаяния.
- Хорошо, - выпустив из рук кольцо, ответил Коконнас. - Сейчас я услышу мой приговор?
- Да, сударь.
- Ох, легче стало! Идемте, - сказал Коконнас и последовал за приставом; тот заковылял впереди с черным жезлом в руках.
Хотя в первую минуту Коконнас и выразил удовлетворение, он на ходу все же бросал тревожные взгляды вправо и влево, вперед и назад.
«Эх! Что-то не видать моего почтенного тюремщика! - сказал себе Коконнас. - Признаться, мне очень недостает его».
Они проследовали в зал, откуда только что вышли судьи и где оставался стоять только один человек, в котором Коконнас тотчас узнал генерального прокурора, который во время допроса неоднократно брал слово, и всякий раз с озлоблением, которое нетрудно было уловить.
Именно ему Екатерина то письменно, то устно давала советы по ведению процесса.
Поднятый занавес давал возможность увидеть глубину этой комнаты, и глубина этой комнаты терялась в полумраке, а освещенная ее часть имела такой ужасающий вид, что Коконнас почувствовал, как у него подгибаются ноги.
- О, Господи! - воскликнул он.
Этот крик ужаса вырвался у Коконнаса недаром.
Картина была в самом деле зловещая. Зал, во время допроса скрытый занавесом, теперь казался преддверием ада.
На переднем плане стоял деревянный станок с веревками, блоками и прочими принадлежностями пытки. Дальше в жаровне пылал огонь, бросая красноватые отсветы на окружающие предметы и придавая еще более мрачный вид силуэтам людей, стоявших между Коконнасом и жаровней. Рядом с одним из каменных столбов, поддерживавших свод, недвижимый, как статуя, стоял какой-то человек с веревкой в руке.
Казалось, он был высечен из одного камня со столбом, к которому он прислонился. По стенам, над каменными скамейками, между железными кольцами висели цепи и сверкала сталь.
- Ого! Зал пыток в полной готовности. Должно быть, он только и ждет своей жертвы! - прошептал Коконнас. - Что это значит?
- Марк-Аннибал Коконнас, на колени! - произнес чей-то голос, заставивший Аннибала поднять голову. - Выслушайте на коленях вынесенный вам приговор.
Это было одно из тех приказаний, которые все существо Коконнаса инстинктивно отвергало. |
|
- Как ваше имя, сударь? - спросил председатель суда.
- Марк-Аннкбал де Коконнас, - изысканно вежливо отвечал он, - граф де Монпантье. Шено и прочая, и прочая; но я полагаю, что наши титулы вам известны.
- Где вы родились?
- В Сен-Коломбане, близ Сузы.
- Сколько вам лет?
- Двадцать семь лет и три месяца.
- Хорошо, - сказал председатель суда.
«Видно, ему это понравилось», - пробормотал Коконнас.
- Теперь скажите, - выждав, пока секретарь запишет ответы обвиняемого, продолжал председатель:
- С какой целью вы оставили службу у герцога Алансонского?
- Чтобы быть вместе с господином де Ла Молем, вот с этим моим другом, который оставил у него службу за несколько дней до меня.
- Что вы делали на охоте, когда вас арестовали?
- Как что?.. Охотился, - ответил Коконнас.
- Король тоже был на этой охоте, и там у него начались первые приступы той болезни, которой он страдает в настоящее время.
- По этому поводу я ничего не могу сказать - я был далеко от короля. Я даже не знал, что он чем-то заболел. Судьи переглянулись с недоверчивой усмешкой.
- Ах, вы не знали?.. - переспросил председатель.
- Да, сударь, и мне очень жаль короля. Хотя французский король и не является моим королем, но я чувствую к нему большую симпатию.
- В самом деле?
- Честное слово! Не то что к его брату, герцогу Алансонскому. Признаюсь, его я...
- Речь идет не о герцоге Алансонском, сударь, а о его величестве...
- Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, - ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.
- Если, как вы утверждаете, вы действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о магической статуэтке?
- Ах, вот как! Мы, значит, возвращаемся к истории со статуэткой?
- Да, сударь, а вам это не по вкусу?
- Как раз наоборот! Предпочитаю статуэтку. Продолжайте!
- Почему эта статуэтка оказалась у господина де Ла Моля?
- У господина де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене!
- Таким образом, вы признаете, что она существует?
- Разумеется, признаю, если мне ее покажут.
- Вот она. Это та самая, которая вам известна?
- Очень хорошо известна.
- Секретарь, запишите, - сказал председатель, - обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у господина де Ла Моля.
- Нет, нет, - возразил Коконнас, - не путайте! Видел у Рене.
- Пусть будет - у Рене. Когда?
- В тот единственный раз, когда я и господин де Ла Моль были у Рене.
- Вы, значит, признаете, что вместе с господином де Ла Молем были у Рене?
- Вот так так! Да разве я это когда-нибудь скрывал?
- Секретарь, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене в целях колдовства.
- Э, потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны! Об этом я не сказал ни слова.
- Вы отрицаете, что были у Рене в целях колдовства?
- Отрицаю! Колдовство совершилось случайно и непреднамеренно.
- Но оно имело место?
- Я не могу отрицать, что происходило нечто похожее на чародейство.
- Секретарь запишите: обвиняемый признался, что у Рене совершилось чародейство с целью умертвить короля.
- Как с целью умертвить короля? Это гнусная ложь! Никогда никакого чародейства с целью умертвить короля не было!
- Вот видите, господа, - сказал Ла Моль.
- Молчать! - приказал председатель и, повернувшись к секретарю, продолжал:
- С целью умертвить короля. Записали?
- Да нет же, нет, - возразил Коконнас. - Да и статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.
- Что я вам говорил, господа? - вмешался Ла Моль.
- Господин де Ла Моль! Вы будете отвечать, когда мы будем вас допрашивать, - заметил председатель, - не перебивайте допрос других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?
- Конечно, утверждаю.
- Почему же на ней корона и королевская мантия?
- Да очень просто, черт возьми, - отвечал Коконнас, - потому что она...
Ла Моль встал и приложил палец к губам. «Верно, - подумал Коконнас. - Но что бы такое рассказать, что пришлось бы по вкусу этим господам?».
- Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?
- Разумеется, настаиваю.
- Но отказываетесь сообщить суду, кто эта женщина?
- Это моя соотечественница, - вмешался Ла Моль. - Я любил ее и хотел, чтобы и она меня полюбила.
- Допрашивают не вас, господин де Ла Моль! - крикнул председатель. - Молчите, или вам заткнут рот!
- Заткнут рот? - воскликнул Коконнас. - Как вы сказали, господин в черном? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Полноте!
- Введите Рене, - распорядился генеральный прокурор Лагель.
- Да, да, введите Рене, - сказал Коконнас, - посмотрим, кто окажется прав: вы трое или мы двое...
Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согнувшийся под гнетом преступления, которое он собирался совершить, - преступления еще более тяжкого, чем те, которые он совершил доселе.
- Мэтр Рене! - обратился к нему председатель. - Узнаете ли вы здесь присутствующих двух обвиняемых?
- Да, сударь, - ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.
- А где вы их видели?
- В разных местах, в том числе и у меня.
- Сколько раз они у вас были?
- Один раз.
По мере того как говорил Рене, лицо Коконнаса все больше прояснялось; лицо же Ла Моля, напротив, оставалось серьезным, как будто у него возникло какое-то предчувствие.
- Ас какой целью они были у вас? Рене, казалось, на мгновение заколебался.
- Чтобы заказать мне восковую фигурку, - ответил он.
- Простите, простите, мэтр Рене, - вмешался Коконнас, - вы допускаете небольшую ошибку.
- Молчать! - сказал председатель и, обращаясь к Рене, продолжал:
- Эта фигурка изображает мужчину или женщину?
- Мужчину, - ответил Рене.
Коконнас подскочил, словно от электрического разряда.
- Мужчину! - воскликнул он.
- Мужчину, - повторил Рене, но таким слабым голосом, что председатель едва его расслышал.
- А почему у статуэтки на плечах мантия, а на голове корона?
- Потому, что статуэтка изображает короля.
- Подлый лжец! - в бешенстве крикнул Коконнас.
- Молчи, молчи, Коконнас, - перебил его Ла Моль, - пусть этот человек говорит: каждый волен губить свою душу.
- Но не тело других, черт подери!
- А что означает стальная иголка в сердце статуэтки и буква «М» на крошечном флажке? - спросил председатель.
- Иголка заменяет шпагу или кинжал, буква «М» означает «смерть».
Коконнас хотел броситься на Рене и задушить его, но четверо конвойных удержали пьемонтца.
- Хорошо, - сказал прокурор Лагель, - трибуналу достаточно этих сведений. Отведите узников в камеры ожидания.
- Но нельзя же слушать такие обвинения и не протестовать! - воскликнул Коконнас.
- Протестуйте, сударь, вам никто не мешает. Конвойные, вы слышали?
Конвойные схватили обвиняемых и вывели - Ла Моля в одну дверь, Коконнаса - в другую.
Затем прокурор сделал знак человеку, которого Коконнас заметил в тени, и сказал:
- Не уходите, мэтр, сегодня ночью у вас будет работа. |
|
- Затем ты завалишь входную дверь скамейками. Наши принцессы выбегут из-за престола, где они спрячутся, и Анриетта откроет дверцу ризницы. Честное слово, теперь я люблю Анриетту; должно быть, она мне изменила, коль скоро это так обновляюще на меня подействовало.
- А затем мы скачем в лес, - сказал Ла Моль тем трепещущим голосом, который исходит из уст, словно музыка. - Каждому из нас довольно поцелуя, чтобы стать счастливым и сильным. Ты представляешь себе, Аннибал, как мы несемся, пригнувшись к нашим быстроногим скакунам, а сердце сладко замирает? О, этот страх - превосходное чувство! Как хорош этот страх на воле, когда на боку у тебя добрая, обнаженная шпага, когда кричишь «ура», давая шпоры своему коню, а он при каждом крике уже не скачет - летит!
- Да, Ла Моль, но что ты скажешь о прелестях страха в четырех стенах? - заметил Коконнас. - Я имею право говорить об этом, ибо сам кое-что испытал в этом роде. Когда бледная рожа Болье впервые появилась в моей камере, а позади него блеснули протазаны и зловеще лязгнуло железо о железо, - клянусь тебе, я сразу подумал о герцоге Алансонском и так и ждал появления его гнусной физиономии Между двумя противными башками алебардщиков. Я ошибся, и это было моим единственным утешением, но я не много потерял ночью я увидел его во сне.
- Да, - говорил Ла Моль, следуя за улыбавшейся ему мыслью и не сопровождая своего друга в путешествии, которое совершала его мысль по стране фантазии, - да, они все предусмотрели, даже место нашего убежища. Мы едем в Лотарингию, дорогой друг. По правде говоря, я предпочел бы Наварру; в Наварре я был бы у нее, но Наварра слишком далеко, Нанси удобнее, мы там будем всего в восьмидесяти милях от Парижа. Знаешь, Аннибал, о чем я буду жалеть, выходя отсюда?
- Вот тебе на! Честное слово, не знаю... Я все сожаления оставляю здесь.
- Мне будет жаль, что мы не сможем взять с собой почтенного тюремщика, вместо того, чтобы...
- Да он и сам не захотел бы, - возразил Коконнас, - он слишком много потеряет: подумай, пятьсот экю от нас да вознаграждение от правительства, а может быть, и повышение по службе. Как счастлив будет этот молодец, когда я его убью!.. Но что с тобой?
- Так.., ничего... У меня мелькнула одна мысль.
- Видно, не больно веселая, если ты так страшно побледнел?
- Я спрашиваю себя, зачем нас поведут в часовню.
- Как зачем? Для причастия, - ответил Коконнас. - Думаю, что так.
- Но ведь в Часовню уводят только приговоренных к смертной казни или после пытки, - возразил Ла Моль.
- Ого! Это заслуживает внимания, - слегка побледнев, ответил Коконнас. - Спросим доброго человека, которого мне придется потрошить. Эй! Ключарь! Друг мой!
- Вы звали меня, сударь? - спросил тюремщик, карауливший на верхних ступенях лестницы.
- Да, звал. Поди сюда.
- Вот он я.
- Условленно, что мы бежим из часовни, так ведь?
- Те! - с ужасом оглядываясь вокруг, произнес ключарь.
- Не беспокойся, никто нас не слышит.
- Да, сударь, вы бежите из часовни.
- Значит, нас поведут в часовню?
- Конечно, таков обычай.
- Так это обычай?
- Да, по обычаю после вынесения смертного приговора осужденным разрешается провести в часовне ночь накануне казни.
Коконнас и Ла Моль вздрогнули и переглянулись.
- Вы, стало быть, полагаете, что нас приговорят к смертной казни? - спросил Ла Моль.
- Непременно... Да и вы сами так думаете.
- Как - мы сами?
- Конечно... Если бы вы думали иначе, вы не стали бы подготавливать побег.
- А знаешь, он совершенно прав, - обратился Коконнас к Ла Молю.
- Да.., по крайней мере теперь я знаю, что мы, как видно, играем в опасную игру, - ответил Ла Моль.
- А я-то! - сказал тюремщик. - Вы думаете, я не рискую? А вдруг от волнения этот господин ударит не в тот бок...
- Э, черт побери! Хотел бы я быть на твоем месте, - медленно произнес Коконнас, - и не иметь дела ни с какой другой рукой, кроме этой, и только с тем железом, которым тебя коснусь я.
- Смертный приговор! - тихо сказал Ла Моль. - Нет, этого не может быть!
- Не может быть? Почему же? - простодушно спросил тюремщик.
- Тс-с! - произнес Коконнас. - Мне показалось, что внизу отворили дверь.
- Верно, - подхватил тюремщик. - По камерам, господа, по камерам!
- А когда, по-вашему, нам вынесут приговор? - спросил Ла Моль.
- Самое позднее завтра. Но вы не беспокойтесь: тех, кого надо предупредить, непременно предупредят.
- Тогда обнимем друг друга и простимся с этими стенами.
Друзья горячо обнялись и вернулись в свои камеры:
Ла Моль - вздыхая, Коконнас - напевая.
До семи часов вечера ничего нового не произошло. На Венсеннский донжон спустилась темная, дождливая ночь - ночь, созданная для побега Коконнасу принесли ужин, и он поужинал с обычным своим аппетитом, предвкушая удовольствие вымокнуть под дождем, хлеставшим по стенам замка, и уже готовился заснуть под глухой, однообразный шум ветра, как вдруг ему почудилось, что ветер, к которому он не раз прислушивался с тоскливым чувством, которого он ни разу не ощущал до тюрьмы, как-то странно стал поддувать под двери, да и печь тоже гудела с большей яростью, чем обычно. Это странное явление повторялось всякий раз, как открывали камеры на верхнем этаже, в особенности камеру напротив. По этому шуму Аннибал всегда догадывался, что тюремщик сейчас придет: этот шум говорил о том, что тюремщик выходит от Ла Моля.
На сей раз, однако, пьемонтец тщетно вытягивал шею и напрягал слух.
Время шло, никто к нему не приходил.
«Странно, - рассуждал Коконнас, - у Ла Моля отворили дверь, а у меня нет. Быть может, Ла Моля вызвали на допрос? Или он заболел? Что это значит?».
Для узника все - подозрение и тревога, и все - радость и надежда.
Прошло полчаса, час, полтора.
Коконнас с досады начал засыпать, как вдруг услыхал скрежет ключа в замочной скважине и вскочил с постели.
«Ого! Неужели пришел час освобождения и нас отведут в часовню без приговора? - подумал он. - Черт побери! Какое наслаждение бежать в такую ночь, когда ни зги не видно: лишь бы лошади не ослепли!».
С веселым лицом он собрался расспросить обо всем тюремщика, но увидел, что тот приложил палец к губам, весьма красноречиво делая знаки глазами.
И в самом деле, за его спиной слышался шорох и виднелись тени.
Внезапно он разглядел в темноте две каски, на которые коптившая свеча бросила золотистые точки.
- Ого! Зачем здесь эта зловещая свита? - шепотом спросил он. - Куда мы идем?
Тюремщик ответил только вздохом, очень похожим на стон.
- Черт побери! Вот проклятая жизнь! - пробормотал Коконнас. - Вечно какие-то крайности, нет под ногами твердой земли: то барахтаешься в воде на глубине в сто футов, то летаешь над облаками - середины нету! Слушайте, куда мы идем?
- Следуйте за алебардщиками, сударь, - произнес картавый голос, показавший Коконнасу, что замеченных им солдат сопровождал судебный пристав.
- А господин де Ла Моль? - спросил Коконнас. - Где он? Что с ним?
- Следуйте за алебардщиками, - тем же тоном повторил тот же картавый голос.
Пришлось повиноваться. Коконнас вышел из своей камеры и увидел человека в черном - обладателя столь неприятного голоса. Это был пристав, маленький горбун, который, несомненно, пошел по судейской части затем, чтобы скрыть под длинным черным одеянием другой свой недостаток: он был кривоног.
Коконнас начал медленно спускаться по винтовой лестнице. На втором этаже конвой остановился.
- Спуститься-то спустились, но не настолько, насколько нужно, - прошептал Коконнас.
Дверь открылась. У Коконнаса было зрение рыси и чутье ищейки; он сразу почуял судей и разглядел в темноте силуэт человека с голыми руками, при виде которого пот выступил у него на лбу. Однако он принял веселый вид, слегка склонил голову налево, как предписывали правила той эпохи и, подбоченясь, вошел в зал.
Кто-то отдернул занавес, и Коконнас в самом деле увидел судей и секретарей суда.
В нескольких шагах от судей и этих секретарей сидел на скамейке Ла Моль.
Коконнаса подвели к судьям. В ожидании вопросов он встал против них и кивком головы с улыбкой приветствовал Ла Моля. |
|
- У тебя?
- Да, у меня.
- Как же ты их достала?
- Взяла и достала!
- Это тайна?
- Для всех, кроме тебя.
- Боже мой! Не украла же ты их? - улыбаясь сквозь слезы, спросила Маргарита.
- Суди сама.
- Посмотрим.
- Помнишь этого безобразного Нантуйе?
- Богача, ростовщика?
- Да.
- И что же?
- А то, что в один прекрасный день он увидел блондинку с зелеными глазами, в прическе, украшенной тремя рубинами - один на лбу, два у висков; прическа на редкость шла ей, и, понятия не имея, что эта женщина - герцогиня, этот богач, этот ростовщик воскликнул: «За три поцелуя на месте этих трех рубинов я взращу три брильянта по сто тысяч экю каждый!».
- И что же, Анриетта?
- А то, дорогая, что брильянты расцвели и были проданы!
- Ах, Анриетта! Анриетта! - прошептала Маргарита.
- Вот еще! - воскликнула герцогиня с наивным и в то же время величественным бесстыдством, характеризующим и век, и женщину. - Вот еще! Я же люблю Аннибала!
- Это верно, ты очень его любишь, даже слишком сильно! - сказала Маргарита, улыбаясь и краснея. И все-таки она пожала ей руку.
- Так вот, - продолжала Анриетта, - благодаря нашим трем брильянтам, у нас наготове триста тысяч экю и человек.
- Человек? Какой человек?
- Человек, которого должны убить: ты забываешь, что надо убить человека!
- И ты нашла такого человека?
- Конечно.
- За эту цену? - усмехнувшись, спросила Маргарита.
- За эту цену? Да за эту цену я нашла бы тысячу! - ответила Анриетта. - Нет, нет, всего за пятьсот экю.
- И ты отыскала человека, который согласен, чтобы его убили за пятьсот экю?
- Что поделаешь? Жить-то надо!
- Милый Друг, я перестаю тебя понимать. Знаешь, говори яснее! На разгадку загадок требуется слишком много времени для того положения, в каком мы очутились.
- Ну слушай тюремщик, которому поручен надзор за Ла Молем и Коконнасом, - бывший солдат и знает толк в ранах; он согласен помочь нам спасти наших друзей, но не хочет потерять место. Ловко нанесенный удар кинжалом сделает свое дело. Мы дадим ему денег, а государство - награду за ранение. Таким образом этот честный человек загребет деньги обеими руками и обновит басню о пеликане.
- Так-то оно так, - сказала Маргарита, - но все-таки удар кинжалом...
- Не беспокойся! Удар нанесет Аннибал.
- Верно, верно! - со смехом сказала Маргарита. - Он нанес Ла Молю три удара шпагой и кинжалом, а Ла Моль не умер - значит, на него вполне можно положиться.
- Злюка! Пожалуй, ты не стоишь того, чтобы я продолжала свой рассказ.
- О нет, нет! Умоляю тебя, расскажи: что же дальше? Как же мы их спасем?
- Вот как обстоит дело: единственное место, куда могут проникнуть женщины, не являющиеся узницами, это замковая часовня. Нас прячут за престолом; под покровом престола они найдут два кинжала. Дверь в ризницу заранее будет отперта. Коконнас ударяет кинжалом тюремщика, тот падает и притворяется мертвым; мы выбегаем, набрасываем каждому из них плащ на плечи, бежим вместе с ними в дверцу ризницы, а так как пароль будет нам известен, то мы выходим беспрепятственно.
- А потом что?
- У ворот их ждут две лошади; они вскакивают на лошадей, покидают Иль-де-Франс <В средневековой Франции (с XV в.) - одна из провинций, ее главный город Париж.> и уезжают в Лотарингию, откуда время от времени будут приезжать сюда инкогнито.
- Ты вернула мне жизнь! - воскликнула Маргарита. - Значит, мы их спасем!
- Почти ручаюсь.
- А скоро?
- Дня через три - через четыре. Болье предупредит нас.
- Но если тебя узнает кто-нибудь в окрестностях Венсенна, это может повредить нашему плану!
- А как меня узнают? Я выхожу из дома в одеянии монахини, под капюшоном, благодаря этому меня не узнаешь, даже столкнувшись нос к носу.
- В нашем положении лишняя предосторожность не помешает.
- Знаю, черт побери! - как сказал бы бедный Аннибал.
- А что король Наваррский? Ты о нем спрашивала?
- Разумеется, не преминула спросить.
- И что же?
- А то же, что он, по-видимому, никогда еще не бывал так весел - поет, смеется, ест в свое удовольствие и просит только об одном: чтобы его получше стерегли!
- Правильно делает! А что моя мать?
- Я уже сказала тебе: всеми силами торопит ход процесса.
- Да, но нас она ни в чем не подозревает?
- Как она может что-нибудь подозревать? Кто посвящен в нашу тайну, те заинтересованы в ее сохранении. Ах да! Я узнала, что она велела передать судьям Парижа, чтобы они были наготове.
- Давай действовать быстрее, Анриетта. Если наших бедных узников переведут в другую тюрьму, придется все начинать сначала.
- Не беспокойся, я не меньше твоего стремлюсь увидеть их за стенами тюрьмы.
- О да, я это прекрасно знаю! Спасибо, сто раз спасибо за то, что ты сделала, чтобы привести их сюда.
- Прощай, Маргарита, прощай! Я снова отправляюсь в поход.
- А в Болье ты уверена?
- Я на него надеюсь.
- А В тюремщике?
- Он обещал.
- А лошади?
- Будут самые лучшие из конюшни герцога Неверского.
- Я тебя обожаю, Анриетта!
С этими словами Маргарита кинулась на шею к своей подруге, после чего женщины расстались, пообещав друг другу встретиться завтра и встречаться каждый день в том же месте и в то же время. Это и были те два очаровательных и преданных создания, которых Коконнас - и то была святая истина - называл своими «незримыми щитами».
Глава 7
СУДЬИ
- Ну, мой храбрый друг, - сказал Коконнас Ла Молю, когда приятели встретились после допроса, на котором в первый раз зашла речь о восковой фигурке, - по-моему, все идет прекрасно, и в ближайшее время судьи сами откажутся от нас, а это совсем не то, что отказ врачей: врач, отказывается от больного, когда уже не может его спасти; а тут как раз наоборот: если судья отказывается от обвиняемого - значит он потерял всякую надежду отрубить ему голову.
- Да, - подхватил Ла Моль, - мне даже кажется, что в этой учтивости и обходительности тюремщиков, в этих эластичных дверях наших камер я узнаю наших благородных подруг. Ведь я просто не узнаю Болье - по крайней мере судя по тому, что я о нем слышал.
- Ну, я-то его прекрасно узнаю, - сказал Коконнас, - только это дорого будет стоить. А впрочем - что ж? - одна из них принцесса, другая - королева, обе богаты, а лучшего случая употребить деньги на доброе дело им не представится. Теперь повторим наш урок: нас отводят в часовню и оставляют под охраной нашего тюремщика; в указанном месте мы находим кинжалы, я продырявливаю живот тюремщику...
- О нет, нет, только не живот - так ты лишишь его пятисот экю. Бей в руку.
- Ну да, в руку! Это значило бы погубить беднягу! Сейчас видно будет, что мы с этим добрым человеком заодно. Нет, нет, в правый бок - и ловко скользнуть по ребрам; такой удар и правдоподобен, и безвреден.
- Хорошо, пусть так, а затем... |
|