В категории материалов: 184
Показано материалов: 171-175 |
Страницы: « 1 2 ... 33 34 35 36 37 » |
|
Я, правда, только намекнул, но как ловко намекнул! Ах! Чертов я гасконец -- буду острить даже в аду на сковороде... Друг ты мой д'Артаньян, -- продолжал он, обращаясь к самому себе с вполне понятным дружелюбием, -- если ты уцелеешь, что маловероятно, нужно впредь быть образцово учтивым. Отныне все должны восхищаться тобой и ставить тебя в пример. Быть вежливым и предупредительным не значит еще быть трусом. Погляди только на Арамиса! Арамис -- сама кротость, олицетворенное изящество. А разве может прийти кому-нибудь в голову назвать Арамиса трусом? Разумеется, нет! И отныне я во всем буду брать пример с него... Ах, вот как раз и он сам!" Д'Артаньян, все время продолжая разговаривать с самим собой, поравнялся с особняком д'Эгильона и тут увидел Арамиса, который, остановившись перед самым домом, беседовал с двумя королевскими гвардейцами. Арамис, со своей стороны, заметил д'Артаньяна. Он не забыл, что г-н де Тревиль в присутствии этого юноши так жестоко вспылил сегодня утром. Человек, имевший возможность слышать, какими упреками осыпали мушкетеров, был ему неприятен, и Арамис сделал вид, что не замечает его. Д'Артаньян между тем, весь во власти своих планов -- стать образцом учтивости и вежливости, приблизился к молодым людям и отвесил им изысканнейший поклон, сопровождаемый самой приветливой улыбкой. Арамис слегка поклонился, но без улыбки. Все трое при этом сразу прервали разговор. Д'Артаньян был не так глуп, чтобы не заметить, что он лишний. Но он не был еще достаточно искушен в приемах высшего света, чтобы найти выход из неудобного положения, в каком оказывается человек, подошедший к людям, мало ему знакомым, и вмешавшийся в разговор, его не касающийся. Он тщетно искал способа, не теряя достоинства, убраться отсюда, как вдруг заметил, что Арамис уронил платок и, должно быть по рассеянности, наступил на него ногой. Д'Артаньяну показалось, что он нашел случай загладить свою неловкость. Наклонившись, он с самым любезным видом вытащил платок из-под ноги мушкетера, как крепко тот ни наступал на него. -- Вот ваш платок, сударь, -- произнес он с чрезвычайной учтивостью, -- вам, вероятно, жаль было бы его потерять. Платок был действительно покрыт богатой вышивкой, и в одном углу его выделялись корона и герб. Арамис густо покраснел и скорее выхватил, чем взял платок из рук гасконца. -- Так, так, -- воскликнул один из гвардейцев, -- теперь наш скрытный Арамис не станет уверять, что у него дурные отношения с госпожой де Буа-Траси, раз эта милая дама была столь любезна, что одолжила ему свой платок! Арамис бросил на д'Артаньяна один из тех взглядов, которые ясно дают понять человеку, что он нажил себе смертельного врага, но тут же перешел к обычному для него слащавому тону. -- Вы ошибаетесь, господа, -- произнес он. -- Платок этот вовсе не принадлежит мне, и я не знаю, почему этому господину взбрело на ум подать его именно мне, а не любому из вас. Лучшим подтверждением моих слов может служить то, что мой платок у меня в кармане. С этими словами он вытащил из кармана свой собственный платок, также очень изящный и из тончайшего батиста -- а батист в те годы стоил очень дорого, -- но без всякой вышивки и герба, а лишь помеченный монограммой владельца. На этот раз д'Артаньян промолчал: он понял свою ошибку. Но приятели Арамиса не дали себя убедить, несмотря на все его уверения. Один из них с деланной серьезностью обратился к мушкетеру. -- Если дело обстоит так, как ты говоришь, дорогой мой Арамис, -- сказал он, -- я вынужден буду потребовать от тебя этот платок. Как тебе известно, Буа-Траси -- мой близкий друг, и я не желаю, чтобы кто-либо хвастал вещами, принадлежащими его супруге. -- Ты не так просишь об этом, -- ответил Арамис. -- И, признавая справедливость твоего требования, я все же откажу тебе из-за формы, в которую оно облечено. -- В самом деле, -- робко заметил д'Артаньян, -- я не видел, чтобы платок выпал из кармана господина Арамиса. Господин Арамис наступил на него ногой -- вот я и подумал, что платок принадлежит ему. -- И ошиблись, -- холодно произнес Арамис, словно не замечая желания д'Артаньяна загладить свою вину. -- Кстати, -- продолжал он, обращаясь к гвардейцу, сославшемуся на свою дружбу с Буа-Траси, -- я вспомнил, дорогой мой, что связан с графом де Буа-Траси не менее нежной дружбой, чем ты, близкий его друг, так что... платок с таким же успехом мог выпасть из твоего кармана, как из моего. -- Нет, клянусь честью! -- воскликнул гвардеец его величества. -- Ты будешь клясться честью, а я -- ручаться честным словом, и один из нас при этом, очевидно, будет лжецом. Знаешь что, Монтаран? Давай лучше поделим его. -- Платок? -- Да. -- Великолепно! -- закричали оба приятеля-гвардейца. -- Соломонов суд! Арамис, ты в самом деле воплощенная мудрость! Молодые люди расхохотались, и все дело, как ясно всякому, на том и кончилось. Через несколько минут разговор оборвался, и собеседники расстались, сердечно пожав друг другу руки. Гвардейцы зашагали в одну сторону, Арамис -- в другую. "Вот подходящее время, чтобы помириться с этим благородным человеком", -- подумал д'Артаньян, который в продолжение всего этого разговора стоял в стороне. И, подчиняясь доброму порыву, он поспешил догнать мушкетера, который шел, не обращая больше на него внимания. -- Сударь, -- произнес д'Артаньян, нагоняя мушкетера, -- надеюсь, вы извините меня... -- Милостивый государь, -- прервал его Арамис, -- разрешите вам заметить, что в этом деле вы поступили не так, как подобало бы благородному человеку. -- Как, милостивый государь! -- воскликнул д'Артаньян. -- Вы можете предположить... -- Я предполагаю, сударь, что вы не глупец и вам, хоть вы и прибыли из Гаскони, должно быть известно, что без причины не наступают ногой на носовой платок. Париж, черт возьми, не вымощен батистовыми платочками. -- Сударь, вы напрасно стараетесь меня унизить, -- произнес д'Артаньян, в котором задорный нрав начинал уже брать верх над мирными намерениями. -- Я действительно прибыл из Гаскони, и, поскольку это вам известно, мне незачем напоминать, что гасконцы не слишком терпеливы. Так что, раз извинившись хотя бы за сделанную ими глупость, они бывают убеждены, что сделали вдвое больше положенного. -- Сударь, я сказал это вовсе не из желания искать с вами ссоры. Я, слава Богу, не забияка какой-нибудь, и мушкетер я лишь временно. Дерусь я, только когда бываю вынужден, и всегда с большой неохотой. Но на этот раз дело нешуточное, тут речь о даме, которую вы скомпрометировали. -- Мы скомпрометировали! -- воскликнул д'Артаньян. -- Как могли вы подать мне этот платок? -- Как могли вы обронить этот платок? -- Я уже сказал, сударь, и повторяю, что платок этот выпал не из моего кармана. -- Значит, сударь, вы солгали дважды, ибо я сам видел, как он выпал именно из вашего кармана. -- Ах, вот как вы позволяете себе разговаривать, господин гасконец! Я научу вас вести себя! -- А я отправлю вас назад служить обедню, господин аббат! Вытаскивайте шпагу, прошу вас, и сию же минуту! -- Нет-нет, милый друг, не здесь, во всяком случае. Не видите вы разве, что мы находимся против самого дома д'Эгильонов, который наполнен клевретами кардинала? Кто уверит меня, что не его высокопреосвященство поручил вам доставить ему мою голову? А я, знаете, до смешного дорожу своей головой. Мне представляется, что она довольно ловко сидит у меня на плечах. Поэтому я согласен убить вас, будьте спокойны, но убить без шума, в укромном местечке, где вы никому не могли бы похвастать своей смертью. -- Пусть так. Только не будьте слишком самоуверенны и захватите ваш платочек: принадлежит ли он вам, или нет, но он может вам пригодиться. -- Вы, сударь, гасконец? -- с иронией спросил Арамис. -- Да. И гасконцы обычно не откладывают поединка из осторожности. -- Осторожность, сударь, качество излишнее для мушкетера, я это знаю. Но она необходима служителям церкви. И так как мушкетер я только временно, то предпочитаю быть осторожным. В два часа я буду иметь честь встретиться с вами в доме господина де Тревиля. Там я укажу вам подходящее для поединка место. Молодые люди раскланялись, затем Арамис удалился по улице, ведущей к Люксембургскому дворцу, а д'Артаньян, видя, что уже довольно поздно, зашагал в сторону монастыря Дешо. "Ничего не поделаешь, -- рассуждал он сам с собой, -- поправить ничего нельзя. Одно утешение: если я буду убит, то буду убит мушкетером". |
|
IV. ПЛЕЧО АТОСА, ПЕРЕВЯЗЬ ПОРТОСА И ПЛАТОК АРАМИСА
Д'Артаньян как бешеный в три скачка промчался через приемную и выбежал на площадку лестницы, по которой собирался спуститься опрометью, как вдруг с разбегу столкнулся с мушкетером, выходившим от г-на де Тревиля через боковую дверь. Мушкетер закричал или, вернее, взвыл от боли. -- Простите меня... -- произнес д'Артаньян, намереваясь продолжать свой путь, -- простите меня, но я спешу. Не успел он спуститься до следующей площадки, как железная рука ухватила его за перевязь и остановила на ходу. -- Вы спешите, -- воскликнул мушкетер, побледневший как мертвец, -- и под этим предлогом наскакиваете на меня, говорите "простите" и считаете дело исчерпанным? Не совсем так, молодой человек. Не вообразили ли вы, что если господин де Тревиль сегодня резко говорил с нами, то это дает вам право обращаться с нами пренебрежительно? Ошибаетесь, молодой человек. Вы не господин де Тревиль. -- Поверьте мне... -- отвечал д'Артаньян, узнав Атоса, возвращавшегося к себе после перевязки, -- поверьте мне, я сделал это нечаянно, и, сделав это нечаянно, я сказал: "Простите меня". По-моему, этого достаточно. А сейчас я повторяю вам -- и это, пожалуй, лишнее, -- что я спешу, очень спешу. Поэтому прошу вас: отпустите меня, не задерживайте. -- Сударь, -- сказал Атос, выпуская из рук перевязь, -- вы невежа. Сразу видно, что вы приехали издалека. Д'Артаньян уже успел шагнуть вниз через три ступеньки, но слова Атоса заставили его остановиться. -- Тысяча чертей, сударь! -- проговорил он. -- Хоть я и приехал издалека, но не вам учить меня хорошим манерам, предупреждаю вас. -- Кто знает! -- сказал Атос. -- Ах, если б я не так спешил, -- воскликнул д'Артаньян, -- и если бы я не гнался за одним человеком... -- Так вот, господин Торопыга, меня вы найдете, не гоняясь за мной, слышите? -- Где именно, не угодно ли сказать? -- Подле монастыря Дешо. -- В котором часу? -- Около двенадцати. -- Около двенадцати? Хорошо, буду на месте. -- Постарайтесь не заставить меня ждать. В четверть первого я вам уши на ходу отрежу. -- Отлично, -- крикнул д'Артаньян, -- явлюсь без десяти двенадцать! И он пустился бежать как одержимый, все еще надеясь догнать незнакомца, который не мог отойти особенно далеко, так как двигался не спеша. Но у ворот он увидел Портоса, беседовавшего с караульным. Между обоими собеседниками оставалось свободное пространство, через которое мог проскользнуть один человек. Д'Артаньяну показалось, что этого пространства достаточно, и он бросился напрямик, надеясь как стрела пронестись между ними. Но д'Артаньян не принял в расчет ветра. В тот миг, когда он собирался проскользнуть между разговаривавшими, ветер раздул длинный плащ Портоса, и д'Артаньян запутался в его складках. У Портоса, по-видимому, были веские причины не расставаться с этой важной частью одеяния, и, вместо того чтобы выпустить из рук полу, которую он придерживал, он потянул ее к себе, так что д'Артаньян, по вине упрямого Портоса проделав какое-то вращательное движение, оказался совершенно закутанным в бархат плаща. Слыша проклятия, которыми осыпал его мушкетер, д'Артаньян, как слепой, ощупывал складки, пытаясь выбраться из-под плаща. Он больше всего опасался как-нибудь повредить роскошную перевязь, о которой мы уже рассказывали. Но, робко приоткрыв глаза, он увидел, что нос его упирается в спину Портоса, как раз между лопатками, другими словами -- в самую перевязь. Увы, как и многое на этом свете, что блестит только снаружи, перевязь Портоса сверкала золотым шитьем лишь спереди, а сзади была из простой буйволовой кожи. Портос, как истый хвастун, не имея возможности приобрести перевязь, целиком шитую золотом, приобрел перевязь, шитую золотом хотя бы лишь спереди. Отсюда и выдуманная простуда, и необходимость плаща. -- Дьявол! -- завопил Портос, делая невероятные усилия, чтобы освободиться от д'Артаньяна, который копошился у него за спиной. -- С ума вы спятили, что бросаетесь на людей? -- Простите! -- проговорил д'Артаньян, выглядывая из-под локтя гиганта, -- но я очень спешу. Я гонюсь за одним человеком... -- Глаза вы, что ли, забываете дома, когда гонитесь за кем-нибудь? -- орал Портос. -- Нет... -- с обидой произнес д'Артаньян, -- нет, и мои глаза позволяют мне видеть даже то, чего не видят другие. Понял ли Портос, или не понял, но он дал полную волю своему гневу. -- Сударь, -- прорычал он, -- предупреждаю вас: если вы будете задевать мушкетеров, дело для вас кончится трепкой! -- Трепкой? -- переспросил д'Артаньян. -- Не сильно ли сказано? -- Сказано человеком, привыкшим смотреть в лицо своим врагам. -- Еще бы! Мне хорошо известно, что тыл вы не покажете никому. И юноша, в восторге от своей озорной шутки, двинулся дальше, хохоча во все горло. Портос в дикой ярости сделал движение, намереваясь броситься на обидчика. -- Потом, потом! -- крикнул ему д'Артаньян. -- Когда на вас не будет плаща! -- Значит, в час позади Люксембургского дворца! -- Прекрасно, в час! -- ответил д'Артаньян, заворачивая за угол. Но ни на улице, по которой он пробежал, ни на той, которую он мог теперь охватить взглядом, не видно было ни души. Как ни медленно двигался незнакомец, он успел скрыться из виду или зайти в какой-нибудь дом. Д'Артаньян расспрашивал о нем всех встречных, спустился до перевоза, вернулся по улице Сены, прошел по улице Алого Креста. Ничего, ровно ничего! Все же эта погоня принесла ему пользу: по мере того как пот выступал у него на лбу, сердце его остывало. Он углубился в размышления о происшедших событиях. Их было много, и все они оказались неблагоприятными. Было всего одиннадцать часов утра, а это утро успело уже принести ему немилость де Тревиля, который не мог не счесть проявлением развязности неожиданный уход д'Артаньяна. Кроме того, он нарвался на два поединка с людьми, способными убить трех д'Артаньянов каждый, -- одним словом, с двумя мушкетерами, то есть с существами, перед которыми он благоговел так глубоко, что в сердце своем ставил их выше всех людей. Положение было невеселое. Убежденный, что будет убит Атосом, он, вполне понятно, не очень-то беспокоился о поединке с Портосом. Все же, поскольку надежда есть последнее, что угасает в душе человека, он стал надеяться, что, хотя и получит страшные раны, все же останется жив, и на этот случай, в расчете на будущую жизнь, уже бранил себя за свои ошибки: "Какой я безмозглый грубиян! Этот несчастный и храбрый Атос был ранен именно в плечо, на которое я, как баран, налетел головой. Приходится только удивляться, что он не прикончил меня на месте, -- он вправе был это сделать: боль, которую я причинил ему, была, наверное, ужасна. Что же касается Портоса... о, что касается Портоса -- ей-Богу, тут дело забавнее!.." И молодой человек вопреки своим мрачным мыслям не мог удержаться от смеха, поглядывая все же при этом по сторонам -- не покажется ли такой беспричинный одинокий смех кому-нибудь обидным. "Что касается Портоса, то тут дело забавнее. Но я все же глупец. Разве можно так наскакивать на людей -- подумать только! -- и заглядывать им под плащ, чтобы увидеть то, чего там нет! Он бы простил меня... конечно, простил, если б я не пристал к нему с этой проклятой перевязью. |
|
молодая женщина лет двадцати -- двадцати двух. Мы уже упоминали о том, с полагается! -- воскликнул д'Артаньян. -- Но у меня коварно похитили его! И он рассказал обо всем, что произошло в Менге, описал незнакомого дворянина во всех подробностях, и речь его дышала жаром и искренностью, которые очаровали де Тревиля. -- Странная история... -- задумчиво произнес капитан мушкетеров. -- Вы, значит, громко называли мое имя? -- Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше, должно было служить мне в пути щитом. Судите сами, как часто я прикрывался им. Лесть была в те дни в моде, и де Тревиль был так же чувствителен к фимиаму, как любой король или кардинал. Он не мог поэтому удержаться от выражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла. -- Скажите мне... -- начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, -- скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске? -- Да, как бы ссадина от пули. -- Это был видный мужчина? -- Да. -- Высокого роста? -- Да. -- Бледный, с темными волосами? -- Да-да, именно такой. Каким образом, сударь, вы знаете этого человека? Ах, если когда-нибудь я разыщу его, а я клянусь вам, что разыщу его хоть в аду... -- Он ожидал женщину? -- перебил его де Тревиль. -- Уехал он, во всяком случае, только после того, как обменялся несколькими словами с той, которую поджидал. -- Вы не знаете, о чем они говорили? -- Вручив ей ларец, он сказал, что в нем она найдет его распоряжения, и предложил ей вскрыть ларец только в Лондоне. -- Эта женщина была англичанка? -- Он называл ее миледи. -- Это он! -- прошептал де Тревиль. -- Это он! А я полагал, что он еще в Брюсселе. -- О сударь, -- воскликнул д'Артаньян, -- скажите мне, кто он и откуда, и я не буду просить вас ни о чем, даже о зачислении в мушкетеры! Ибо прежде всего я должен рассчитаться с ним. -- Упаси вас Бог от этого, молодой человек! -- воскликнул де Тревиль. -- Если вы встретите его на улице, спешите перейти на другую сторону. Не натыкайтесь на эту скалу: вы разобьетесь о нее вдребезги. -- И все-таки, -- произнес д'Артаньян, -- если только я его встречу... -- Пока, во всяком случае, не советую вам разыскивать его, -- сказал де Тревиль. Внезапно де Тревиль умолк, пораженный странным подозрением. Страстная ненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившему у него отцовское письмо... Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистью какой-нибудь коварный замысел? Не подослан ли этот молодой человек его высокопреосвященством? Не явился ли он с целью заманить его, де Тревиля, в ловушку? Этот человек, называющий себя д'Артаньяном, -- не был ли он шпионом, которого пытаются ввести к нему в дом, чтобы он завоевал его доверие, а затем погубил его, как это бывало с другими? Он еще внимательнее, чем раньше, поглядел на д'Артаньяна. Вид этого подвижного лица, выражавшего ум, лукавство и притворную скромность, не слишком его успокоил. "Я знаю, правда, что он гасконец, -- подумал де Тревиль. -- Но он с таким же успехом может применить свои способности на пользу кардиналу, как и мне. Испытаем его..." -- Друг мой, -- проговорил он медленно, -- перед сыном моего старого друга -- ибо я принимаю на веру всю эту историю с письмом, -- перед сыном моего друга я хочу искупить холодность, которую вы сразу ощутили в моем приеме, и раскрою перед вами тайны нашей политики. Король и кардинал -- наилучшие друзья. Мнимые трения между ними служат лишь для того, чтобы обмануть глупцов. Я не допущу, чтобы мой земляк, красивый юноша, славный малый, созданный для успеха, стал жертвой этих фокусов и попал впросак, как многие другие, сломавшие себе на этом голову. Запомните, что я предан этим двум всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю и господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, какие когда-либо создавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в силу семейных или дружеских связей или подчиняясь голосу страстей, вы питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко прорываются у иных дворян, -- распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе. Надеюсь, во всяком случае, что моя откровенность сделает вас моим другом, ибо вы единственный молодой человек, с которым я когда-либо так говорил. "Если кардинал подослал ко мне эту лису, -- думал де Тревиль, -- то, зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способ вкрасться ко мне в доверие -- это наговорить про него черт знает что. И, конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает отвращение к его высокопреосвященству. Но все произошло совсем по-иному -- не так, как ожидал де Тревиль. Д'Артаньян ответил с совершенной прямотой. -- Сударь, -- произнес он просто, -- я прибыл в Париж именно с такими намерениями. Отец мой советовал мне не повиноваться никому, кроме короля, господина кардинала и вас, которых он считает первыми людьми во Франции. Д'Артаньян, как можно заметить, присоединил имя де Тревиля к двум первым. Но это добавление, по его мнению, не могло испортить дело. -- Поэтому, -- продолжал он, -- я глубоко чту господина кардинала и преклоняюсь перед его действиями... Тем лучше для меня, если вы, как изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь, заметив сходство в наших взглядах. Но если вы отнеслись ко мне с некоторым недоверием, -- а это было бы вполне естественно, -- тогда, разумеется, я гублю себя этими словами в ваших глазах. Но все равно вы оцените мою прямоту, а ваше доброе мнение обо мне дороже всего на свете. Де Тревиль был поражен. Такая проницательность, такая искренность вызывали восхищение, но все же полностью не устраняли сомнений. Чем больше выказывалось превосходство этого молодого человека перед другими молодыми людьми, тем больше было оснований остерегаться его, если де Тревиль ошибался в нем. -- Вы честный человек, -- сказал он, пожимая д'Артаньяну руку, -- но сейчас я могу сделать для вас только то, что предложил. Двери моего дома всегда будут для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне в любое время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно, достигнете того, к чему стремитесь. -- Другими словами, сударь, -- проговорил д'Артаньян, -- вы ждете, чтобы я оказался достоин этой чести. Ну что ж, -- добавил он с непринужденностью, свойственной гасконцу, -- вам недолго придется ждать. И он поклонился, собираясь удалиться, словно остальное касалось уже только его одного. -- Да погодите же, -- сказал де Тревиль, останавливая его. -- Я обещал вам письмо к начальнику академии. Или вы чересчур горды, молодой человек, чтобы принять его от меня? -- Нет, сударь, -- возразил д'Артаньян. -- И я отвечаю перед вами за то, что его не постигнет такая судьба, как письмо моего отца. Я так бережно буду хранить его, что оно, клянусь вам, дойдет по назначению, и горе тому, кто попытается похитить его у меня! Это бахвальство вызвало на устах де Тревиля улыбку. Оставив молодого человека в амбразуре окна, где они только что беседовали, он уселся за стол, чтобы написать обещанное письмо. Д'Артаньян в это время, ничем не занятый, выбивал по стеклу какой-то марш, наблюдая за мушкетерами, которые один за другим покидали дом, и провожая их взглядом до самого поворота улицы. Господин де Тревиль, написав письмо, запечатал его, встал и направился к молодому человеку, чтобы вручить ему конверт. Но в то самое мгновение, когда д'Артаньян протянул руку за письмом, де Тревиль с удивлением увидел, как юноша внезапно вздрогнул и, вспыхнув от гнева, бросился из кабинета с яростным криком: -- Нет, тысяча чертей! На этот раз ты от меня не уйдешь! -- Кто? Кто? -- спросил де Тревиль. -- Он, похититель! -- ответил на ходу д'Артаньян. -- Ах, негодяй! -- И с этими словами он исчез за дверью. -- Сумасшедший! -- пробормотал де Тревиль. -- Если только... -- медленно добавил он, -- это не уловка, чтобы удрать, раз он понял, что подвох не удался. |
|
Солдаты -- взрослые дети, но так как я требую, чтобы распоряжения короля и особенно господина кардинала выполнялись... Д'Артаньян не мог скрыть улыбку. Эта улыбка показала г-ну де Тревилю, что перед ним отнюдь не глупец, и он сразу перешел к делу. -- Я очень любил вашего отца, -- сказал он. -- Чем я могу быть полезен его сыну? Говорите скорее, время у меня уже на исходе. -- Сударь, -- произнес д'Артаньян, -- уезжая из Тарба в Париж, я надеялся в память той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас плащ мушкетера. Но после всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость была бы столь огромна, что я боюсь оказаться недостойным ее. -- Это действительно милость, молодой человек, -- ответил г-н де Тревиль. -- Но для вас она, может быть, не так недоступна, как вы думаете или делаете вид, что думаете. Впрочем, одно из распоряжений его величества предусматривает подобный случай, и я вынужден, к сожалению, сообщить вам, что никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких сражениях, не совершил каких-нибудь блестящих подвигов или не прослужил два года в другом полку, поскромнее, чем наш. Д'Артаньян молча поклонился. Он еще более жаждал надеть форму мушкетера, с тех пор как узнал, насколько трудно достичь желаемого. -- Но... -- продолжал де Тревиль, вперив в своего земляка такой пронзительный взгляд, словно он желал проникнуть в самую глубину его сердца, -- но из уважения к вашему отцу, моему старому другу, как я вам уже говорил, я все же хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши беарнские юноши редко бывают богаты, и я не думаю, чтобы положение сильно изменилось с тех пор, как я покинул родные края. Полагаю, что денег, привезенных вами, вряд ли хватит на жизнь... Д'Артаньян гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни у кого не просит милостыни. -- Полно, полно, молодой человек, -- продолжал де Тревиль, -- мне эти повадки знакомы. Я приехал в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы на дуэль любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Лувр. Д'Артаньян еще выше поднял голову. Благодаря продаже коня он начинал свою карьеру, имея на четыре экю больше, чем имел на первых порах де Тревиль. -- Итак, -- продолжал капитан, -- вам необходимо сохранить привезенные, как бы значительна ни была эта сумма. Но вам также следует усовершенствоваться в искусстве владеть оружием -- это необходимо дворянину. Я сегодня же напишу письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнего дня он примет вас, не требуя никакой платы. Не отказывайтесь от этого. Наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются приема туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам. Вы завяжете полезные знакомства, а время от времени будете являться ко мне, докладывать, как у вас идут дела и чем я могу помочь вам. Как ни чужды были д'Артаньяну придворные уловки, он все же почувствовал холодок, которым веяло от этого приема. -- Увы! -- воскликнул он. -- Я вижу, как недостает мне сейчас письма с рекомендацией, данного мне отцом. -- Действительно, -- ответил де Тревиль, -- я удивлен, что вы пустились в столь дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь необходимого нашему брату беарнцу. |
|
Тем не менее мы не сдались. Нет! Нас уволокли силой. По пути мы скрылись. Что касается Атоса, то его сочли мертвым и оставили спокойно лежать на поле битвы, полагая, что с ним не стоит возиться. Вот как было дело. Черт возьми, капитан! Не всякий бой можно выиграть. Великий Помпей проиграл Фарсальскую битву, а король Франциск Первый, который, как я слышал, кое-чего стоил, -- бой при Павии. -- И я имею честь доложить, -- сказал Арамис, -- что одного из нападавших я заколол его собственной шпагой, так как моя шпага сломалась после первого же выпада. Убил или заколол -- как вам будет угодно, сударь. -- Я не знал этого, -- произнес г-н де Тревиль, несколько смягчившись. -- Господин кардинал, как я вижу, кое-что преувеличил. -- Но молю вас, сударь... -- продолжал Арамис, видя, что де Тревиль смягчился, и уже осмеливаясь обратиться к нему с просьбой, -- молю вас, сударь, не говорите никому, что Атос ранен! Он был бы в отчаянии, если б это стало известно королю. А так как рана очень тяжелая -- пронзив плечо, лезвие проникло в грудь, -- можно опасаться... В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался мушкетер с благородным и красивым, но смертельно бледным лицом. -- Атос! -- вскрикнули оба мушкетера. -- Атос! -- повторил за ними де Тревиль. -- Вы звали меня, господин капитан, -- сказал Атос, обращаясь к де Тревилю. Голос его звучал слабо, но совершенно спокойно. -- Вы звали меня, как сообщили мне товарищи, и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний, сударь! И с этими словами мушкетер, безукоризненно одетый и, как всегда, подтянутый, твердой поступью вошел в кабинет. Де Тревиль, до глубины души тронутый таким проявлением мужества, бросился к нему. -- Я только что говорил этим господам, -- сказал де Тревиль, -- что запрещаю моим мушкетерам без надобности рисковать жизнью. Храбрецы дороги королю, а королю известно, что мушкетеры -- самые храбрые люди на земле. Вашу руку, Атос! И, не дожидаясь, чтобы вошедший ответил на это проявление дружеских чувств, де Тревиль схватил правую руку Атоса и сжал ее изо всех сил, не замечая, что Атос, при всем своем самообладании, вздрогнул от боли и сделался еще бледнее, хоть это и казалось невозможным. Дверь оставалась полуоткрытой. Появление Атоса, о ране которого, несмотря на тайну, окружавшую все это дело, большинству было известно, поразило всех. Последние слова капитана были встречены гулом удовлетворения, и две или три головы в порыве восторга просунулись между портьерами. Де Тревиль, надо полагать, не преминул бы резким замечанием покарать за это нарушение этикета, но вдруг почувствовал, как рука Атоса судорожно дернулась в его руке, и, переведя взгляд на мушкетера, увидел, что тот готов потерять сознание. В то же мгновение Атос, собравший все силы, чтобы преодолеть боль, и все же сраженный ею, рухнул на пол как мертвый. -- Лекаря! -- закричал г-н де Тревиль. -- Моего или королевского, самого лучшего! Лекаря, или, тысяча чертей, мой храбрый Атос умрет! На крик де Тревиля все собравшиеся в приемной хлынули к нему в кабинет, дверь которого он не подумал закрыть, Все суетились вокруг раненого. Но все старания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме. Расталкивая толпу, он приблизился к Атосу, который все еще лежал без сознания, и, так как шум и суета мешали ему, он прежде всего потребовал, чтобы больного перенесли в соседнюю комнату. Г-н д Тревиль поспешно распахнул дверь и сам прошел вперед, указывая путь Портосу и Арамису, которые на руках вынесли своего друга. За ними следовал лекарь, а за лекарем дверь затворилась. И тогда кабинет г-на Тревиля, всегда вызывавший трепет у входивших, мгновенно превратился в отделение приемной. Все болтали, разглагольствовали, не понижая голоса, сыпали проклятиями и, не боясь сильных выражений, посылали кардинала и его гвардейцев ко всем чертям. Немного погодя вернулись Портос и Арамис. Подле раненого остались только де Тревиль и лекарь. Наконец возвратился и г-н де Тревиль. Раненый, по его словам, пришел в сознание. Врач считал, что его положение не должно внушать друзьям никаких опасений, так как слабость вызвана только большой потерей крови. Затем г-н де Тревиль сделал знак рукой, и все удалились, за исключением д'Артаньяна, который, со свойственной гасконцу настойчивостью, остался на месте, не забывая, что ему назначена аудиенция. Когда все вышли и дверь закрылась, де Тревиль обернулся и оказался лицом к лицу с молодым человеком. Происшедшие события прервали нить его мыслей. Он осведомился о том, чего от него желает настойчивый посетитель. Д'Артаньян назвался, сразу пробудив в памяти де Тревиля и прошлое и настоящее. -- Простите, любезный земляк, -- произнес он с улыбкой, -- я совершенно забыл о вас. Что вы хотите? Капитан -- это тот же отец семейства, только отвечать он должен за большее, чем обыкновенный отец. |
|