В разделе материалов: 402
Показано материалов: 356-360 |
Страницы: « 1 2 ... 70 71 72 73 74 ... 80 81 » |
|
Глава 22
У КОРОЛЕВЫ
Когда Шарни выходил от короля, сердце его было преисполнено чувствами самыми противоречивыми.
Наиболее сильное ощущение, всплывавшее на поверхность захлестнувших его беспорядочных мыслей, было чувство глубочайшей признательности к королю за оказанное ему безграничное доверие.
Это доверие обязывало его тем более свято исполнить свой долг, что совесть его была неспокойна при воспоминании о том, как он был виноват перед этим достойнейшим человеком, который в минуту опасности не побоялся опереться на Шарни, как на верного и преданного друга.
Чем больше Шарни в глубине души раскаивался в своей вине перед королем, тем скорее он был готов пожертвовать ради него жизнью.
И чем более охватывало сердце графа чувство почтительной преданности, тем скорее отступало недостойное чувство, в котором он многие дни, месяцы, годы клялся королеве.
Шарни впервые испытал было неясную надежду, зародившуюся в минуту смертельной опасности, подобно цветку, распустившемуся над пропастью и источавшему аромат бездны: эта надежда и привела его к Андре Но, потеряв надежду, Шарни судорожно ухватился за представившуюся возможность уехать подальше от двора, где он страдал вдвойне: оттого, что был еще любим женщиной, которую он сам уже не любил, и в то же время его не успела полюбить - так он, во всяком случае, думал - женщина, к которой он сам с недавних пор питал это чувство.
Воспользовавшись тем, что вот уже несколько дней в его отношения с королевой закралась некоторая холодность, он направился в свою мансарду, решив сообщить ей о своем отъезде в письме, но у своей двери он застал Ожидавшего его Вебера.
Королева хотела с ним поговорить и желала немедленно его видеть.
Он никак не мог уклониться от приглашения королевы. Желания коронованных особ равносильны приказаниям.
Шарни отдал некоторые распоряжения своему камердинеру, приказал приготовить карету и спустился вслед за молочным братом королевы.
Мария-Антуанетта находилась в расположении духа, совершенно противоположном Шарни; она поняла, что была слишком сурова с графом, и при воспоминании о проявленной им в Версале самоотверженности, при воспоминании о брате графа - а он все время стоял у нее перед глазами, - лежавшем в крови поперек коридора, загораживая собою вход в ее комнату, она почувствовала нечто вроде угрызения совести и призналась себе, что даже если предположить, что граф де Шарни проявил по отношению к ней только преданность, то и в этом случае он был достоин более щедрого вознаграждения.
Но разве не вправе она была требовать от Шарни нечто большее, чем просто преданность?..
Однако если вдуматься, так ли уж виноват был перед ней Шарни, как она полагала?
Не следовало ли отнести на счет траура по поводу гибели брата некоторое равнодушие, появившееся в нем после возвращения из Версаля? Равнодушие это, возможно, было лишь внешним, и обеспокоенная любовница слишком поторопилась отречься от Шарни, когда предложила послать его в Турин с целью удалить от Андре, а он отказался. Ее первой мыслью, мыслью дурной, продиктованной ревностью, было предположение, что его отказ вызван зарождавшейся любовью графа к Андре, его желанием остаться с женой; и действительно: графиня уехала из Тюильри в семь часов вечера, а часа два спустя муж последовал за ней на улицу Кок-Эрон. Однако Шарни отсутствовал недолго: ровно в девять он вернулся во дворец. По возвращении он отказался от апартаментов, состоявших из трех комнат, приготовленных для него по приказу короля, и удовольствовался мансардой, предназначенной для его лакея.
Сначала стечение всех этих обстоятельств заставило королеву страдать; но самое строгое расследование не могло бы уличить Шарни в том, что он покидал дворец не по служебным надобностям; очень скоро не только королеве, но и другим жителям дворца стало очевидно, что со времени своего возвращения в Париж Шарни почти не выходил из своей мансарды.
Было также отмечено, что с тех пор, как Андре уехала из дворца, она там больше не появлялась.
Значит, если Андре и Шарни виделись, то это продолжалось не более часа в тот самый день, когда граф отказался ехать в Турин.
Правда, во все это время Шарни не искал встречи и с королевой; но вместо того, чтобы усматривать в этом уклонении от свидания признак равнодушия, разве прозорливый ум не мог бы найти в нем, напротив, доказательства любви?
Разве не могло быть так, что Шарни, оскорбленный несправедливыми подозрениями королевы, отдалился не оттого, что охладел, а, напротив, от избытка любви?
Ведь королева и сама понимала, что была несправедлива и излишне сурова к Шарни: несправедлива, когда упрекала его в том, что в страшную ночь с пятого на шестое октября он был рядом с королем, а не с нею и смотрел не только на нее, но однажды удостоил взглядом и Андре; сурова, потому что не приняла близко к сердцу и не разделила с ним глубокое страдание, которое Шарни испытал при виде убитого брата.
Так случается, по существу, всегда, даже если люди любят глубоко, по-настоящему: когда любимое существо рядом, оно предстает в глазах другого со всеми своими недостатками. Вблизи все наши упреки кажутся нам обоснованными, а недостатки характера, странности, забывчивость другого - все это всплывает, как под увеличительным стеклом; мы недоумеваем, почему мы так долго не замечали всех этих изъянов в любимом человеке и так долго их терпели. Однако стоит объекту наших нападок удалиться, по собственной ли воле или уступив силе, как те же недостатки, ранившие нас вблизи, словно острые шипы, исчезают; четкие грани стираются; суровый реализм уходит под влиянием поэтического вдохновения, нежного воспоминания. Любимое существо не вызывает осуждения, его начинаешь сравнивать, а к себе теперь относишься со строгостью, соразмерной со снисходительностью, которую испытываешь к другому, и кажется, что не умел его ценить, а в результате этой работы души после недельной разлуки любимый человек представляется нам дорогим и необходимым как никогда.
Разумеется, мы говорим о том случае, когда никакая другая любовь не успевает в отсутствие любимого человека завладеть нашим сердцем.
Вот что испытывала королева по отношению к Шарни, когда дверь распахнулась и на пороге в безупречном офицерском мундире появился граф.
Но было в его неизменно почтительной манере нечто холодное, и это будто останавливало королеву, готовую выплеснуть на него весь пыл своего сердца в надежде оживить в Шарни былые воспоминания, милые, нежные или болезненные, которые накапливались в его Душе четыре года по мере того, как время, то мимолетное, то томительно долгое, превращало настоящее в прошлое, а будущее - в настоящее.
Шарни поклонился и замер у двери.
Королева огляделась, словно спрашивая, что удерживает молодого человека в другом конце комнаты, пока, наконец, не убедилась, что единственной причиной тому было желание Шарни.
- Подойдите, - пригласила она - мы одни граф.
Шарни подошел ближе. Тихо, но достаточно твердо, так, что голос его не выдавал ни малейшего волнения, он проговорил:
- Я весь к услугам вашего величества.
- Граф! - продолжала королева как можно ласковее. - Разве вы не слышали, что я вам сказала: мы одни.
- Да, ваше величество, - отвечал Оливье. - Однако я не вижу, как это уединение может повлиять на обращение подданного к своей королеве.
- Когда я посылала за вами, а потом услышала от Вебера, что вы пришли, я подумала, что буду говорить с другом.
Горькая улыбка промелькнула на губах Шарни.
- Да, граф, я понимаю, что означает ваша улыбка; я знаю, о чем вы думаете. Вы говорите себе, что в Версале я была к вам несправедлива, а в Париже стала капризной.
- И несправедливость, и каприз - все позволено женщине, а тем более - королеве, - заметил Шарни. |
|
- Я уже говорил вам, граф, - возразил король, - что вы - Друг, и я тем откровеннее могу с вами об этом поговорить, что мое предубеждение против королевы давно стерлось в моей памяти. Я не по своей воле получил в жены представительницу королевского дома, дважды враждебного Франции, как со стороны Австрии, так и со стороны Лотарингин. Я был недоволен, когда увидел, что к моему двору прибыл этот аббат де Вермон, мнимый наставник королевы, а на самом деле шпион Марии-Терезии, на которого я наталкивался по несколько раз в день, потому что у него было задание постоянно крутиться у меня под ногами, хотя я за девятнадцать лет не сказал с ним ни одного слова. Я вопреки своей воле был вынужден после десяти лет борьбы назначить господина де Бретейля дворецким в своем доме и мэром Парижа. Мне пришлось, так же не по своей воле, назначить первым министром архиепископа Тулузского, этого безбожника. И, наконец, сам того не желая, я выплатил Австрии миллионы, которые она собиралась выкачать из Голландии. А сегодня, сейчас, когда я говорю с вами, кто, унаследовав трон Марии-Терезии, дает советы и направляет королеву? Ее брат Иосиф Второй, который, к счастью, уже при смерти. Через кого он дает ей советы? Вы это знаете не хуже меня: через доверенных лиц все того же аббата Вермона, то есть через барона де Бретейля, а также через австрийского посланника Мерси д'Аржанто. За спиною этого старика прячется другой старик: Кауниц, семидесятилетний министр столетней Австрии. Оба эти старых фата, вернее обе эти старые вдовушки, помыкают королевой Французской через посредство модистки мадмуазель Бертен и цирюльника Леонара, которых они оплачивают из собственного кармана. И куда они ведут королеву? Они склоняют ее к союзу с Австрией! А Австрия всегда грозила гибелью Франции, и как союзница, и как соперница. Кто вложил нож в руки Жаку Клеману? Кинжал - в руки Равальяку? А Дамьену? Австрия! Прежняя католическая набожная Австрия сегодня отрекается от Бога и уже наполовину прониклась философским духом благодаря Иосифу Второму. Австрия ведет себя неосмотрительно, потому что вот-вот повернет против себя собственную шпагу, то есть Венгрию. Австрия близорука, она позволяет обкрадывать себя бельгийским священникам, уже захватившим лучшую часть ее короны - Нидерланды; Австрия зависит от Европы, однако она поворачивается к ней спиной, хотя, казалось бы, должна была не сводить с нее глаз, и бросает в войну с турками, нашими союзниками, отборные войска, чем помогает России. Нет, нет и нет, господин де Шарни, я ненавижу Австрию и не могу ей доверять.
- Государь! Государь! - пробормотал Шарни. - Такое доверие мне лестно, однако опасно для того, кто его оказывает. Государь! Не пришлось бы вам однажды раскаяться в том, что вы мне открылись!
- О, это меня не пугает, граф, и в доказательство своих слов я продолжаю.
- Государь! Вы приказали мне слушать - я слушаю.
- Это предложение о бегстве - не единственное. Вы знаете маркиза де Фавра, граф?
- Маркиза де Фавра, бывшего капитана Белзунского полка и бывшего командующего гвардейцами его высочества? Да, государь.
- Он самый, - подтвердил король, подчеркивая последнее звание маркиза, - бывший командующий гвардейцами его высочества. Что вы о нем думаете?
- Это - храбрый солдат, преданный дворянин; к несчастью, он разорился и потому стал суетлив, бросается в крайности, берется за осуществление необдуманных проектов; однако он - человек порядочный, государь; он готов умереть, не отступив ни на шаг, ни на что не жалуясь, лишь бы исполнить данное слово. Ваше величество! Вы могли бы положиться на его Помощь, однако, боюсь, было бы безрассудством поручать ему возглавить такую операцию.
- Так ведь он и не возглавляет это дело, - с некоторой горечью заметил король - Во главе стоит его высочество... Его высочество добывает деньги, его высочество ведет подготовку, его высочество, жертвуя собой, останется здесь, когда я уеду, если, разумеется, я поеду с Фавра.
Шарни сделал нетерпеливое движение.
- Чем вы недовольны, граф? - продолжал король. - Это ведь уж не дело австрийской партии, за это берется партия принцев, эмигрантов, знати.
- Прошу прощения, государь. Я уже говорил о том, что не ставлю под сомнение ни преданность, ни храбрость маркиза Де Фавра. Куда бы маркиз де Фавра ни взялся доставить ваше величество, он вас доставит или умрет, защищая вас в пути Но почему его высочество не едет с вашим величеством? Почему его высочество остается?
- Из самопожертвования, как я вам уже сказал. Ну и, кроме того, возможно, на тот случай, если возникнет необходимость низложения короля и провозглашения регента, народу, уставшему от безуспешной погони за королем, не придется слишком далеко искать регента.
- Государь! - вскричал Шарни. - Вы говорите мне ужасные вещи!
- Я вам говорю то, что знают все, дорогой граф, о чем вчера написал мне ваш брат: на последнем заседании Совета принцев в Турине стоял вопрос о моем низложении и о провозглашении регента; на том же Совете мой кузен, принц Конде, предложил двинуться на Лион, что бы ни произошло с королем . Вам должно быть ясно, что, будь мое положение еще более бедственным, я все равно не могу принять предложение Фавра, как не соглашусь на участие в нем господина де Бретейля; я отвергаю и Австрию, и принцев. Вот, дорогой граф, чего я не говорил никому, кроме вас; я говорю вам это затем, чтобы ни единая душа, даже королева - король подчеркнул последние слова, - случайно или намеренно не могла рассчитывать на вашу преданность, потому что никто не сможет оказать вам такого доверия, как я.
- Государь! Мое путешествие также должно оставаться для всех в тайне? - с почтительным поклоном спросил Шарни.
- Да нет, дорогой граф, не страшно, если кто-то будет знать, что вы едете; главное - чтобы никто не догадывался о цели вашей поездки - Должен ли я понимать так, что я вправе открыться только господину де Буйе?
- Да, одному господину де Буйе, да и то лишь когда вы убедитесь в его чувствах. Письмо, которое я передаю с вами для него, - не более чем просто рекомендательное письмо. Вы знаете мое положение, мои опасения, мои надежды лучше, чем моя супруга, лучше, чем мой министр Неккер, лучше, чем мой советник Жильбер. Действуйте по обстоятельствам, я вложил вам в руки веревку и ножницы: вы можете либо распутать, либо разрезать ее по своему усмотрению.
Король протянул графу незапечатанное письмо.
- Прочтите! - предложил он. Шарни взял письмо и прочел:
«Дворец Тюильри, 20 октября сего года. Надеюсь, сударь, что вы по-прежнему довольны вашим местом командующего гарнизоном в Меце. Графу де Шарни, командующему моей охраной, поручено узнать, не желаете ли вы, чтобы я дал вам другое место. В таком случае я буду счастлив оказать вам услугу так же, как теперь рад возможности заверить вас в том глубоком уважении, какое я к вам питаю.
Людовик».
- А теперь идите, господин де Шарни, - молвил король - Вы вольны давать господину де Буйе любые обещания, если в том будет необходимость. Помните только, что вам не следует связывать меня такими обязательствами, которые я буду не в силах выполнить.
Он еще раз подал графу руку.
Шарни в волнении коснулся ее губами и вышел из кабинета, оставив короля в уверенности - и это в самом Деле было так, - что он своим доверием завоевал сердце графа скорее, чем мог бы это сделать благодаря всем богатствам и милостям, которыми он располагал в дни своего всемогущества. |
|
- Прежде всего мне хотелось бы услышать от вас, господин де Шарни, к кому вы обратились бы в переживаемую нами минуту затишья перед новой бурей, чтобы стереть следы бури минувшей и чтобы предотвратить грядущее несчастье.
- Если бы я имел честь и несчастье быть королем, государь, я вспомнил бы крики, раздававшиеся вокруг кареты по дороге из Версаля, и протянул бы правую руку господину де Лафайету, а левую - господину де Мирабо.
- Граф! - с живостью воскликнул король - Как вы можете так говорить, испытывая ненависть к одному и презирая другого?
- Государь! Речь идет не о моих чувствах, а о спасении короля и будущем королевства.
- То же самое сказал мне и доктор Жильбер, - пробормотал король, будто разговаривая сам с собой.
- Государь, я рад, что мое мнение совпадает с мнением человека столь известного, как доктор Жильбер, - отвечал Шарни.
- Так вы полагаете, дорогой граф, что союз этих двух людей мог бы привести ко всеобщему спокойствию и безопасности короля?
- С Божьей помощью, государь, я положился бы на союз этих двух людей.
- Однако если я положусь на этот союз, если я дам согласие на этот пакт, но, несмотря на мое и, возможно, их собственное желание, министерская интрига, которая должна их объединить, провалится, что тогда мне, по-вашему, делать?
- Я думаю, что когда король испробует все средства, данные ему судьбой, когда он исполнит все обязательств?, накладываемые на него положением, тогда настанет время подумать о безопасности короля и его семьи.
- Так вы предложили бы мне бежать?
- Я предложил бы вашему величеству удалиться вместе с теми из своих полков и подданных, на которых он считает себя вправе рассчитывать, в какой-нибудь укрепленный район вроде Меца, Нанси или Страсбурга.
Лицо короля расплылось в улыбке - Ага! - радостно воскликнул он - А кому из генералов, доказавших мне свою преданность, вы доверили бы опасною миссию, увезти или принять короля? Ответьте мне искренне, ведь вы знаете всех генералов!
- Государь! - прошептал Шарни. - Это очень большая ответственность: руководить выбором короля... Государь, я признаюсь в собственном невежестве, слабости, бессилии... Государь, позвольте мне не отвечать.
- Я вам помогу, граф, - молвил король - Выбор уже сделан К этому человеку я и хочу вас послать Вот уже готовое письмо, вам следует его передать. Таким образом, если вы назовете имя подходящего, по вашему мнению, человека, это не повлияет на мой выбор. Зато я узнаю имя еще одного верного слуги, у которого, несомненно, будет случай доказать свою преданность Итак, господин де Шарни, если бы вам пришлось поручить вашего короля чьей-либо смелости, преданности, находчивости, на кого пал бы ваш выбор?
- Государь! - с минуту подумав, отвечал Шарни - Готов поклясться вашему величеству, что я выбрал бы этого человека не потому, что меня связывают с ним дружеские и даже, я бы сказал, почти родственные отношения, но потому, что он известен всей армии своей преданностью королю; будучи командующим войсками на Антильских островах во время войны с Америкой, он бесстрашно охранял наши владения от посягательств неприятеля и даже отбил у него несколько островов; с тех пор ему поручались весьма ответственные посты, а в настоящее время он, если не ошибаюсь, является военным комендантом Меца. Я имею в виду маркиза де Буйе, государь. Будь я отцом, я не побоялся бы доверить ему своего сына; будучи сыном, я доверил бы ему своего отца; будучи верноподданным, я доверил бы ему моего короля!
Несмотря на то, что внешне Людовик XVI оставался, как правило, невозмутим, на сей раз он с заметным беспокойством слушал графа; по мере того, как он угадывал, кого имел в виду Шарни, лицо его все более прояснялось. Когда граф произнес имя маркиза, король не сдержался и радостно вскрикнул.
- Вы только взгляните, граф, кому адресовано это письмо, - сказал он. - Должно быть, само Провидение внушило мне мысль обратиться к вам!
Шарни принял письмо из рук короля и прочитал на конверте:
«Господину Франсуа-Клоду-Амуру, маркизу де Буйе, командующему военным гарнизоном в Меце».
Слезы радости и гордости навернулись на глаза Шарни.
- Государь! - вскричал он. - После этого я могу сказать вам только одно: я готов умереть за моего короля!
- А я, граф, скажу вам вот что: после того, что произошло, я не вправе иметь от вас тайн, потому что в час испытаний я вам и только вам, - слышите? - доверю свою жизнь, жизнь королевы и моих детей. Выслушайте же, что мне предлагают и от чего я отказываюсь Шарни поклонился и приготовился слушать.
- Уже не в первый раз, как вы понимаете, граф, мне и моим близким приходится задуматься о том, как осуществить план, сходный с тем, который мы сейчас обсуждаем В ночь с пятого на шестое октября я собирался устроить побег королеве; ее должны были отвезти в Рамбуйе в экипаже, а я догнал бы ее верхом. Оттуда мы без особого труда добрались бы до границы, потому что тогда нас не охраняли столь тщательно, как теперь. Этот план провалился, потому что королева не пожелала без меня ехать и меня также заставила поклясться в том, что я без нее никуда не уеду.
- Государь! Я присутствовал при том, как трогательно обменялись тогда клятвами король и королева, вернее муж и жена.
- С тех пор господин де Бретейль начал со мной переговоры через посредничество графа д'Инисдала, а на прошлой неделе я получил письмо от Солера.
Король замолчал. Граф по-прежнему не проронил ни звука.
- Почему вы молчите, граф? - спросил король.
- Государь! - с поклоном отвечал Шарни. - Я знаю, что барон де Бретейль представляет интересы Австрии, и боюсь оскорбить вполне понятные симпатии короля к королеве, а также к императору Иосифу Второму, который приходится вам шурином.
Король схватил Шарни за руку и, наклонившись к нему, доверительно зашептал:
- Можете этого не бояться, граф: я, как и вы, не люблю Австрию.
Рука Шарни задрожала, так велико было его изумление.
- Граф! Граф! Когда столь значительное лицо, как вы, собирается пожертвовать собою ради другого человека, имеющего перед ним лишь то преимущество, что он - король, этот господин должен знать, кому он готов принести себя в жертву. Граф! Я уже сказал вам и готов повторить: я не люблю Австрию. Я не люблю Марию-Терезию, навязавшую нам Семилетнюю войну, в которой мы потеряли двести тысяч человек и двести миллионов семьсот тысяч квадратных миль в Америке; я не люблю ее за то, что она называла госпожу де Помпадур - шлюху! - своей кузиной; за то, что моего отца - святого! - она приказала отравить господину де Шуазелю; за то, что она пользуется своими дочерьми как дипломатическими агентами, за то, что через посредство эрцгерцогини Каролины она распоряжалась Неаполем, а через посредство эрцгерцогини Марии-Антуанетты она рассчитывала подчинить себе Францию.
- Государь, государь! - заметил Шарни. - Вы забываете, что я - посторонний, я - только слуга королю и королеве Французским.
Шарни сделал ударение на слове «королева». |
|
Позже, при обстоятельствах, которые окажут на судьбу несчастного короля меньшее влияние, нежели теперешние, мы еще пригласим читателя в королевскую кузницу; а сейчас давайте войдем в кабинет вслед за Шарни; он уже стоит перед письменным столом, за который только что уселся король.
Стол завален картами, книгами по географии, английскими газетами и бумагами; среди них нетрудно различить те, что исписаны рукой Людовика XVI: у него мелкий почерк, король не оставляет свободного места ни сверху, ни снизу, ни на полях.
Характер проявляется в мелочах: бережливый Людовик XVI не только не оставлял на листе бумаги свободного места, но под его рукой белый листок покрывался таким количеством букв, какое, казалось, он теоретически просто не мог вместить.
Шарни, около четырех лет проживший в непосредственной близости от обоих венценосных супругов, давным-давно привык к этим мелочам, и потому не замечал их, вот отчего он, не останавливаясь взглядом ни на чем в особенности, почтительно ожидал, когда король к нему обратится.
Однако, придя в кабинет, король, несмотря на то, что он заранее заявил о своем доверии, испытывал, казалось, некоторое смущение перед тем, как приступить к делу.
Прежде всего, чтобы придать себе решимости, он отпер один из ящиков стола, а в ящике - потайное отделение, достал несколько запечатанных писем и положил их на стол, придавив сверху рукой.
- Господин де Шарни! - заговорил он наконец. - Я заметил вот что...
Он замолчал и пристально взглянул на Шарни, терпеливо ожидавшего, когда король снова заговорит.
- В ночь С пятого на шестое октября, когда надо было выбирать между охраной королевы и короля, вы поручили ее величество своему брату, а сами остались при мне.
- Государь! - отвечал Шарни. - Я - глава семьи, а вы - глава государства, вот почему я счел себя вправе умереть рядом с вами.
- Это внушило мне мысль, - продолжал Людовик XVI, - что если когда-нибудь мне доведется искать человека для выполнения тайного, трудного и опасного поручения, я могу доверить его вам, как верному французу и как сердечному другу.
- Государь! - вскричал Шарни. - Как бы высоко ни возносил меня король, я не настолько самонадеян, чтобы полагать себя чем-то большим, кроме как верным и признательным подданным.
- Господин де Шарни! Вы занимаете высокое положение, несмотря на то, что вам всего тридцать шесть лет; вы стараетесь осмыслить каждое из происшедших с нами событий и о каждом сделать свое заключение... Господин де Шарни, что вы думаете о моем положении? Что бы вы могли предложить для его улучшения, если бы вы были премьер-министром ?
- Государь! - скорее нерешительно, нежели смущенно отвечал Шарни. - Я - солдат.., морской офицер... Эти сложные политические вопросы недоступны моему пониманию.
- Граф! - молвил король, протягивая Шарни руку с достоинством, будто только сейчас до конца осознанным им самим. - Вы - человек. А другой человек, считающий вас своим другом, обращается к вам просто, искренне, доверяясь вашему светлому уму, честному и преданному сердцу, и просит вас поставить себя на его место.
- Государь! - отвечал Шарни. - В менее серьезных обстоятельствах королева уже оказала мне однажды честь, которую в настоящую минуту оказывает мне король, спрашивая моего мнения; это было в день взятия Бастилии; королева намеревалась выдвинуть против ста тысяч, вооруженных парижан, катившихся, будто ощетинившаяся железом и пышущая огнем гидра, по улицам Сент-Антуанского предместья, всего восемь или десять тысяч наемных солдат. Если бы королева не так хорошо меня знала, если бы она не видела всей моей почтительности и преданности, мой ответ мог бы поссорить меня с ней... Увы, государь, сегодня я боюсь, что, искренне отвечая на вопрос короля, я могу обидеть ваше величество.
- Что же вы ответили королеве, граф?
- Что вы, ваше величество, недостаточно сильны, чтобы войти в Париж победителем, и потому должны войти как отец народа.
- Ну так что же, граф! - отвечал Людовик XVI. - Разве я не последовал этому совету?
- Совершенно верно, государь, вы ему последовали - Теперь остается узнать, правильно ли я сделал, что последовал ему, потому что на сей раз.., скажите сами, вошел я сюда как король или как пленник?
- Государь! Позволено ли мне будет говорить со всею откровенностью? - спросил Шарни.
- Говорите, граф; раз я спрашиваю вашего мнения, значит, собираюсь последовать вашему совету.
- Государь! Я был против трапезы в Версале; я умолял королеву не ходить в ваше отсутствие в театр; я был в отчаянии, когда вы, ваше величество, попрали трехцветную кокарду, заменив ее черной, то есть австрийской кокардой.
- Вы полагаете, господин де Шарни, что это послужило действительной причиной событий пятого и шестого октября?
- Нет, государь, однако это было поводом. Государь! Вы справедливо относитесь к своему народу, верно? Народ добр, он вас любит, народ поддерживает королевскую власть; однако народ страдает, народ голодает, народ мерзнет; он окружен дурными советчиками, толкающими его против вас; народ идет, опрокидывает все на своем пути, потому что и сам еще не знает своих сил; стоит его однажды выпустить из рук, как он, подобно наводнению или пожару, затопляет все вокруг или сжигает дотла - Предположим, граф, - и это вполне естественно, - что я не хочу ни утонуть, ни сгореть; что же мне следует предпринять?
- Государь! Не следует давать повода к тому, чтобы начались наводнение или пожар... Впрочем, прошу прощения, - спохватился Шарни, - я забываю, что даже по приказанию короля .
- Вы хотите сказать - по просьбе... Продолжайте, граф, продолжайте: король просит вас.
- Итак, государь, вы видели парижан, так долго живших без короля и королевы и возжаждавших на них посмотреть; вы видели, каким страшным, угрожающим, сметающим все на своем пути был народ в Версале, вернее, таким он вам показался, потому что в Версале был не народ! Вы видели народ в Тюильри, когда, столпившись под двойным дворцовым балконом, он приветствовал вас, королеву, членов королевской семьи, пробирался в ваши покои в виде различных депутаций: депутаций рыночных торговок, депутаций ополченцев, депутаций представителей городских властей; все они стремились попасть в ваши апартаменты и перекинуться с вами словом; вы видели, как они толкались под окнами вашей столовой, а матери приказывали детишкам посылать через стекла воздушные поцелуи августейшим сотрапезникам!
- Я все это видел, этим и объясняется моя нерешительность. Я хочу понять, какой же народ настоящий: тот, что поджигает и убивает, или тот, который приветствует и возвеличивает?
- Конечно, последний, государь! Доверьтесь ему, и он защитит вас от того, кто поджигает и убивает.
- Граф! Вы с разницей в два часа слово в слово повторяете то, что уже сказал мне нынче утром доктор Жильбер.
- Ах, государь! Почему же, узнав мнение столь серьезного, ученого, важного господина, каковым является господин доктор, вы соблаговолили справиться о моей точке зрения? Ведь я - всего-навсего скромный офицер.
- Я могу объяснить вам это, господин де Шарни, - отвечал Людовик XVI. - Вы с доктором совершенно непохожи. Вы преданы королю, а доктор Жильбер - лишь королевской власти.
- Я не совсем вас понимаю, государь.
- Я полагаю, что ради спасения королевской власти, то есть принципа, он не остановится перед тем, чтобы покинуть короля, то есть живого человека.
- В таком случае вы, ваше величество, правы, мы действительно по-разному смотрим на вещи: вы, государь, олицетворяете для меня и короля и королевскую власть, и я прошу вас располагать мною. |
|
- Я вас об этом спрашиваю по привычке королей задавать вопросы, а также отчасти из желания узнать адрес графини; ведь я знаю Париж не лучше какого-нибудь русского или австрийца и потому не знаю, далеко ли от Тюильри улица Кок-Эрон.
- Совсем рядом, государь.
- Тем лучше. Теперь я понимаю, почему у вас в Тюильри только временное пристанище.
- Моя комната в Тюильри, государь, не просто временное пристанище, - вымолвил Шарни с той же печалью в голосе, какую король уже имел случай заметить. - Напротив, это - мое постоянное жилище, где меня можно застать в любое время суток.
- Ого! - откинувшись в кресле и забывая о еде, воскликнул король. - Что вы хотите этим сказать, граф?
- Прошу прощения, ваше величество, но я не совсем понимаю, что означают вопросы, которые я имею честь слышать от вашего величества.
- Да разве вы не знаете, что у меня добрая душа? Я отец и супруг прежде всего; внутренние дела дворца волнуют меня ничуть не меньше, нежели сношения моего королевства с иностранными государствами... Что это значит, дорогой граф? Не прошло и трех лет после вашей женитьбы, а у графа де Шарни - «постоянное» жилье в Тюильри, в то время как графиня де Шарни «постоянно» проживает на улице Кок-Эрон!
- Государь! Я могу ответить вашему величеству лишь следующее: графиня де Шарни хочет жить отдельно.
- Но вы хоть бываете у нее ежедневно?.. Нет.., дважды в неделю?..
- Государь! Я не имел удовольствия видеть графиню де Шарни с того самого дня, как король приказал мне о ней справиться.
- Так ведь.., с тех пор прошло уже больше недели?
- Десять дней, государь, - взволнованно произнес Шарни.
Король уловил в словах графа едва заметные нотки страдания.
- Граф! - промолвил Людовик XVI с добродушным выражением, так шедшим «доброму семьянину», как он сам себя иногда называл. - Граф, это - ваша вина!
- Моя вина? - невольно покраснев, торопливо переспросил Шарни.
- Да, да, ваша вина, - продолжал настаивать король. - Если мужчину оставляет женщина, да еще столь безупречная, как графиня, в этом всегда отчасти виноват мужчина.
- Государь!
- Вы можете сказать, что это не мое дело, дорогой граф. А я отвечу вам так: «Ошибаетесь: это - мое дело; король многое может сделать одним своим словом». Ну, будьте со мной, откровенны: вы оказались неблагодарны по отношению к бедной мадмуазель де Таверне, а она так вас любит!
- Она меня любит?.. Простите, государь... Ваше величество, вы изволили сказать, что мадмуазель де Таверне меня....любит?..
- Мадмуазель де Таверне, или графиня де Шарни, - это одно и то же лицо, я полагаю.
- И да и нет, государь.
- Я сказал, что графиня де Шарни вас любит, и продолжаю это утверждать.
- Государь! Вы знаете, что я не могу солгать вам.
- Можете лгать, сколько хотите, я знаю, что говорю.
- И вы, ваше величество, по некоторым признакам, понятным, очевидно, только вашему величеству, заметили, что графиня де Шарни.., меня любит?..
- Я не знаю, мне ли одному были понятны эти признаки, дорогой граф; однако я знаю наверное, что в страшную ночь шестого октября, с той самой минуты, как графиня присоединилась к нам, она ни на секунду не отводила от вас взгляда, и в глазах ее читалась душевная тревога, читалась до такой степени ясно, что когда ворота Лей-де-Беф готовы были вот-вот затрещать, я увидел, что бедняжка подалась вперед, чтобы заслонить вас собою.
Сердце Шарни болезненно сжалось. Ему показалось, что он заметил в поведении графини нечто сходное с тем, о чем говорил король; однако боль от его последнего свидания с Андре была еще слишком остра, чтобы он мог поверить и невнятному голосу своего сердца, и утверждениям короля.
- Я потому еще обратил на это внимание, - продолжал Людовик XVI, - что уже во время моего путешествия в Париж, когда королева послала вас ко мне в Ратушу она сама мне потом рассказала, что графиня едва не умерла от горя, пока вас не было, а позже - от радости, когда вы благополучно вернулись.
- Государь! - с печальной улыбкой заметил Шарни. - Богу было угодно, чтобы те, кто по рождению выше нас, имели то преимущество, что могут читать в чужих сердцах тайны, недоступные другим людям. Если король и королева это видели, значит, так оно и было. Однако мое слабое зрение позволило мне увидеть другое; вот почему я прошу короля не обращать внимания на пламенную любовь ко мне графини де Шарни, если ему угодно поручить мне какое-нибудь опасное дело или послать куда бы то ни было с поручением. Я бы с удовольствием уехал из Парижа, даже с риском для жизни.
- Однако когда неделю тому назад королева хотела отправить вас в Турин, вы, как мне показалось, сами пожелали остаться в Париже.
- Я подумал, что для выполнения этого поручения вполне подойдет мой брат, государь, а сам остался в надежде получить другое - более трудное и опасное задание.
- Ну что же, наступило именно такое время, когда я хочу поручить вам одно дело; сегодня оно трудное, а в будущем, возможно, и небезопасное; вот почему я говорил с вами о нынешнем одиночестве графини: я хотел бы видеть ее рядом с подругой, потому что отнимаю у нее мужа.
- Я напишу графине, государь, и расскажу о том, какие добрые чувства вы к ней питаете.
- Как «напишете»? Разве вы не повидаете графиню до отъезда?
- Я лишь однажды посетил графиню де Шарни, не испросив на то ее позволения, государь, и, судя по тому, какой прием она мне оказала, мне не следует к ней приезжать, даже если она сама разрешит.., не будь на то особого приказания вашего величества.
- Не будем больше об этом говорить; я обсужу это с королевой в ваше отсутствие, - сказал король, поднимаясь из-за стола.
Он удовлетворенно крякнул, как человек, хорошо покушавший и довольный своим пищеварением.
- Да, признаться, доктора правы: любое дело представляется совершенно по-разному в зависимости от того, занимаемся ли мы им на голодный или на сытый желудок... Пройдите в мой кабинет, дорогой граф; я чувствую, Что могу чистосердечно обо всем с вами поговорить.
Граф последовал за Людовиком XVI, размышляя о том, что материальная, грубая сторона человека иногда лишает коронованную особу величия, в чем гордая Мария-Антуанетта неустанно упрекала своего супруга.
Глава 21
ГЛАВА, В КОТОРОЙ КОРОЛЬ ЗАНИМАЕТСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ДЕЛАМИ
Хотя король переехал в Тюильри всего две недели тому назад, оборудование двух комнат в его апартаментах было полностью закончено.
Это были его кузница и кабинет. |
|