В категории материалов: 192
Показано материалов: 16-20 |
Страницы: « 1 2 3 4 5 6 ... 38 39 » |
|
Принцесса ничего не отвечала. Она вглядывалась в осунувшееся и побледневшее лицо Филиппа, догадываясь об его страданиях; в юноше, на котором было скромное партикулярное платье, она с трудом угадывала блестящего офицера, первым встретившего ее когда-то на французской земле.
- Господин Мик! - проговорила она, обратившись к архитектору, - мы с вами уговорились, как должна быть украшена бальная зала? Мы также можем считать решенным вопрос о посадках в ближнем лесу. Простите, что я так надолго задержала вас на холодном ветру.
Таким образом, она его отпускала. Мик отвесил поклон и удалился.
Ее высочество тотчас кивнула всем ожидавшим ее на некотором расстоянии придворным, и они немедленно исчезли. Филипп решил, что приказание относится и к нему: сердце его заныло. Однако, проходя мимо него, принцесса обратилась к нему:
- Так вы говорите, сударь, что ваша сестра больна?
- Если не больна, ваше высочество, то совершенно обессилена.
- Обессилена? - с удивлением переспросила принцесса. - Она же была совершенно здорова!
Филипп поклонился. Юная принцесса еще раз посмотрела на него испытующим взглядом, который можно было бы назвать орлиным взором. Помолчав некоторое время, она продолжала:
- Я бы хотела пройтись немного, сегодня холодный ветер.
Она сделала несколько шагов. Филипп остался стоять на месте.
- Почему же вы не идете за мной? - спросила, оборачиваясь, Мария-Антуанетта.
Филипп в два прыжка нагнал ее.
- Почему вы раньше не предупредили пеня о состоянии мадмуазель Андре? Ее судьба мне небезразлична.
- Ваше высочество только что сказали... Вашему высочеству была небезразлична судьба моей сестры... Но теперь...
- Она и теперь меня, разумеется, интересует... Впрочем, мне кажется, что мадмуазель де Таверне преждевременно оставила у меня службу.
- Это было необходимо, ваше высочество! - едва слышно отвечал Филипп.
- Что за отвратительное слово: необходимо!.. Объясните, что это значит, сударь. Филипп молчал.
- Доктор Луи мне сказал, - продолжала ее высочество, - что воздух Версаля вреден для здоровья мадмуазель де Таверне, что она поправится, поживя немного в родном доме... Вот все, что он мне сообщил; ваша сестра только однажды побывала у меня перед отъездом. Она была бледна, печальна; должна признаться, что во время нашей последней встречи она выказала мне большую преданность: она просто заливалась слезами!
- Искренними слезами, ваше высочество, - заметил Филипп, сердце которого отчаянно билось в груди, - она и сейчас продолжает оплакивать разлуку с вами.
- Мне показалось, - прибавила принцесса, - что ваш отец насильно заставил свою дочь переехать ко двору; вот почему, видимо, бедное дитя заскучало по родному дому, испытывая к нему привязанность...
- Ваше высочество! - поспешил вставить Филипп. - Моя сестра привязана только к вам.
- Она страдает... Что же это за странная болезнь, которую воздух родной стороны должен был вылечить, а вместо этого только усилил страдания нашей больной?
- Мне, право, неловко отнимать у вашего высочества время... - молвил Филипп, - болезнь моей сестры представляет собой глубокую печаль, которая привела ее в состояние, близкое к отчаянию. Мадмуазель де Таверне привязана в этом мире только к вашему высочеству и ко мне. Впрочем, последнее время она стала очень религиозна. Я имел честь испросить у вашего высочества аудиенцию в надежде на вашу помощь в исполнении желания моей сестры.
Принцесса подняла голову.
- Она хочет уйти в монастырь? - спросила Мария-Антуанетта.
- Да, ваше высочество.
- И вы допустите это? Ведь вы любите бедную девочку?
- Тщательно все взвесив, ваше высочество, я сам посоветовал ей это сделать. Я так люблю сестру, что мой совет не может у кого бы то ни было вызвать подозрение. Вряд ли меня можно обвинить в алчности. От заточения Андре я не буду иметь никакой выгоды: у нас с ней ничего нет.
Принцесса остановилась и украдкой еще раз взглянула на Филиппа.
- Вот об этом как раз я и пыталась у вас узнать, а вы не пожелали меня понять. Вы ведь небогаты?
- Ваше высочество...
- К чему эта ложная скромность, речь идет о счастье бедной девочки... Ответьте мне откровенно, как честный человек... А в вашей честности я не сомневаюсь.
Филипп встретился глазами с принцессой и выдержал ее взгляд.
- Я готов вам ответить, ваше высочество, - обещал он.
- Ваша сестра вынуждена оставить свет по причине бедности? Пусть сама скажет! Господи! До чего же принцы крови - несчастные люди! Бог наделяет их добрым сердцем, чтобы они пожалели обездоленных, но лишает их способности проникать в чужие тайны и узнавать о несчастье, скрытом под покровом скромности. Отвечайте же откровенно: все дело только в этом?
- Нет, ваше высочество, - твердо выговорил Филипп, - дело не в этом. Просто моя сестра хотела бы поступить в монастырь Сен-Дени, а у нас есть только треть необходимой для этого суммы.
- Взнос составляет шестьдесят тысяч ливров! - воскликнула принцесса. - Значит, у вас только двадцать тысяч?
- Около того. Однако нам известно, что вашему высочеству достаточно сказать одно слово, чтобы послушница была принята без всякого взноса.
- Разумеется, это в моих силах.
- Это единственная милость, о которой я осмеливаюсь просить ваше высочество, если, конечно, вы уже не обещали кому-нибудь еще свое ходатайство перед ее высочеством Луизой Французской.
- Полковник!
Вы меня удивляете! - проговорила в ответ Мария-Антуанетта. - Как, будучи моим приближенным, можно было скрывать, что вы без средств! Ах, полковник, это дурно с вашей стороны меня обманывать!
- Я не полковник, ваше высочество, - тихо проговорил Филипп. - Я лишь верный слуга вашего высочества.
- Вы не полковник? С каких это пор?
- Я никогда им не был, ваше высочество.
- Король в моем присутствии обещал полк...
- Назначение так и не было отправлено.
- Но вы же были на службе...
- Я ее оставил, ваше высочество, впав в немилость его величества.
- Почему?
- Не знаю.
- Ах, эти придворные интриги!.. - глубоко вздохнув, молвила принцесса.
Филипп печально улыбнулся. |
|
Бальзамо взял перо и написал на чистом листе всего две строчки:
«Примите на борт «Адониса» пассажира.
Джузеппе Бальзамо».
- Однако это опасный документ, - заметил Жильбер. - Как бы мне в поисках надежного укрытия не угодить в Бастилию!
- Когда кто-нибудь старается выглядеть умником, он на глазах глупеет, - проговорил граф. - «Адонис», дорогой мой Жильбер, - это торговое судно, а я - его основной владелец.
- Простите, ваше сиятельство, - с поклоном отвечал Жильбер, - я и в самом деле ничтожество, у которого к тому же голова порой идет кругом, но я никогда не повторяю своих ошибок. Простите меня и примите уверения в моей признательности.
- Идите, друг мой.
- Прощайте, ваше сиятельство!
- До свидания! - отвечал Бальзамо, поворачиваясь к нему спиной.
Глава 40
ПОСЛЕДНЯЯ АУДИЕНЦИЯ
В ноябре, - а точнее, много месяцев спустя после описанных нами событий, - Филипп де Таверне вышел очень рано для этого времени года, то есть на рассвете, из того самого дома, где он проживал с сестрой. Еще не погасли фонари, а все мелкие городские ремесленники были уже на ногах: продавцы горячих пирожков, которые бедный деревенский торговец с наслаждением глотает прямо на пронизывающем утреннем ветру; разносчики с корзинами за спиной, нагруженными овощами; владельцы тележек с форелью и Другой рыбой, спешащие на рынок... В этом движении трудолюбивых муравьев угадывалась сдержанность, внушаемая трудовому люду уважением ко сну богачей.
Филипп торопливо пересек густонаселенный квартал, где он жил, чтобы поскорее выйти на совершенно безлюдные в этот час Елисейские поля.
Тронутые ржавчиной листья трепетали на верхушках деревьев; большая часть их уже облетела и устилала утрамбованные дорожки Бульвара Королевы, а крокетные мячи, никому не нужные в этот час, были укрыты пушистым ковром вздрагивавших от ветра листьев.
Молодой человек был одет, как богатый парижский буржуа: на нем был сюртук с широкими басками, штаны и шелковые чулки; он был при шпаге; его безукоризненная прическа свидетельствовала о том, что накануне он немало времени провел у цирюльника, главного источника красоты и изящества в описываемую нами эпоху.
Вот почему, когда Филипп заметил, что утренний ветер пытается расстроить его прическу и сдуть всю пудру, он обвел Елисейские поля недовольным взглядом, надеясь, что хотя бы один из наемных экипажей, предназначенных для перевозки пассажиров по этой дороге, уже отправился в путь.
Ему не пришлось долго ждать: потрепанная выцветшая разбитая карета, запряженная тощей клячей буланой масти, вскоре показалась на дороге; кучер еще издали высматривал седока среди деревьев, проницательно и в то же время угрюмо поглядывая вокруг, словно Эней, разыскивавший один из своих кораблей в Тиренском море.
Заметив Филиппа, наш Автомедон огрел сбою клячу кнутом, и карета, наконец, поравнялась с путешественником.
- Если я точно в девять буду в Версале, вы получите пол-экю, - сказал Филипп.
В девять часов Филиппу была назначена утренняя аудиенция у ее высочества - последнее ее новшество. Неуклонно стремясь к тому, чтобы освободиться из-под ига этикета, принцесса взяла за правило наблюдать по утрам за работами, которые она затеяла в Трианоне. Встречая на своем пути просителей, которым она заранее назначала встречу, она разрешала их вопросы скоро, никогда не теряя присутствия духа: она разговаривала приветливо, однако ни разу не уронив своего достоинства, а порой ей случалось и повысить тон, если она замечала, что ее доброта неверно истолкована.
Филипп сначала решил идти в Трианон пешком, потому что был вынужден соблюдать строжайшую экономию, однако самолюбие, а, может быть, только привычка, которую навсегда сохраняет военный человек: быть опрятно одетым, разговаривая со старшим, вынудила молодого человека истратить заработок целого дня, чтобы явиться в Версаль в подобающем виде.
Филипп рассчитывал вернуться пешком. Итак, патриций Филипп и плебей Жильбер, начав свой путь с противоположных концов, встретились на одной и той же ступени лестницы.
Сердце Филиппа сжалось, когда он вновь увидел не потерявший очарования Версаль, где розовые и золотые мечты совсем недавно манили его обещанием счастья. С истерзанным сердцем смотрел он теперь на Трианон, вспоминая о своем несчастье, о своем позоре. Точно в девять он уже прохаживался вдоль небольшой клумбы недалеко от резиденции, сжимая в руке приглашение на аудиенцию.
На расстоянии примерно ста футов он увидел ее высочество; она беседовала с архитектором, кутаясь в соболью накидку, хотя было не очень холодно; юная принцесса в крохотной шапочке, в каких изображены обыкновенно дамы на полотнах Ватто, отчетливо выделялась на фоне живой изгороди еще зеленых деревьев. Несколько раз ее серебристый звонкий голосок долетал до Филиппа и пробуждал в нем чувства, которые, как правило, способны вытеснить из раненого сердца печаль.
Несколько человек, которым была, как и Филиппу, милостиво назначена аудиенция, один за другим стали подходить к дверям резиденции; дворецкий по очереди вызывал их из приемной. Появляясь на дорожке, по которой расхаживала принцесса в сопровождении Мика, эти господа удостаивались ласкового слова Марии-Антуанетты или, в виде особой милости, могли обменяться несколькими словами с ней наедине.
Потом принцесса продолжала прогулку в ожидании следующего просителя.
Филипп ждал, пока пройдут все просители. Он уже видел, как взгляд ее высочества несколько раз останавливался на нем, словно она пыталась его вспомнить. Он краснел, изо всех сил стараясь выглядеть скромным и терпеливым.
Наконец дворецкий подошел и к нему, чтобы узнать, не хочет ли он тоже представиться, принимая во внимание то обстоятельство, что ее высочество скоро возвратится в свои покои, после чего не будет никого принимать.
Филипп устремился навстречу принцессе. Она не сводила с него глаз все время, пока он преодолевал разделявшее их расстояние в сто футов; выбрав подходящий момент, он почтительно поклонился.
Ее высочество обратилась к дворецкому с вопросом:
- Как зовут господина, который сейчас кланяется?
Дворецкий заглянул в список приглашенных и ответил:
- Господин Филипп де Таверне, ваше высочество.
- Да, да, верно, - молвила принцесса. Она еще пристальнее и не без любопытства посмотрела на Филиппа.
Тот ожидал, почтительно склонив голову.
- Здравствуйте, господин де Таверне! - обратилась к нему Мария-Антуанетта. - Как себя чувствует мадмуазель Андре?
- Плохо, ваше высочество, - отвечал молодой человек. - Однако моя сестра будет счастлива, когда узнает, что ваше высочество изволили интересоваться ее здоровьем. |
|
- Ты не тронешь эту женщину? - спросил Бальзамо, полагая, что остановит Жильбера своим вопросом.
- Не трону.
- И ее брата?
- Нет. И отца не трону.
- Ты не станешь на нее клеветать?
- Я никогда не раскрою рта, чтобы произнести ее имя.
- Понимаю. Однако это все едино: прирезать женщину или убить ее постоянными бравадами... Итак, ты хочешь погубить ее, беспрестанно показываясь неподалеку от нее, преследуя ее оскорбительными ухмылками и полными ненависти взглядами.
- Я далек от того, о чем вы говорите. Я хочу вас попросить на тот случай, если у меня появится желание покинуть Францию, дать мне возможность бесплатно переплыть море.
Бальзамо вскрикнул от удивления.
- Ну, мэтр Жильбер, - произнес Бальзамо пронзительным и, в то же время, ласковым голосом, в котором, между тем, не угадывалось ни боли, ни радости, - мне кажется, вы непоследовательны, а ваша незаинтересованность - показная. Вы просите у меня двадцать тысяч ливров, из которых ни одного не можете взять на то, чтобы нанять судно?
- Не могу, ваше сиятельство; у меня на это - две причины.
- Какие же?
- Первая заключается в том, что у меня не останется ни гроша к тому времени, как я соберусь к отплытию, потому что - попрошу это отменить, ваше сиятельство, - деньги мне нужны не для себя. Я прошу их для исправления той ошибки, которую я совершил не без вашей помощи...
- Ах, до чего же ты злопамятен! - поджав губы, заметил Бальзамо.
- Это естественно... Итак, я прошу у вас денег на то, чтобы, как я уже сказал, исправить ошибку, а не затем, чтобы прожить их для своего удовольствия. Ни один су из этих двадцати тысяч ливров не ляжет в мой карман. Они предназначены для других целей.
- Для твоего ребенка, как я понимаю...
- Да, ваше сиятельство, для моего ребенка, - не без гордости отвечал Жильбер.
- А как же ты?
- Я? Я сильный, свободный, умный. Я всегда сумею прожить, я хочу жить!
- Ты будешь жить! Бог никогда еще не наделял столь сильной волей тех, кому суждено преждевременно уйти из жизни. Господь позаботился о том, чтобы потеплее укрыть растения, которым предстоит пережить долгую зиму. Точно так же он одевает в стальную броню сердца тех, кому предстоят суровые испытания. Однако мне кажется, ты упомянул о двух причинах, по которым не можешь отложить тысячу ливров. Итак, во-первых - порядочность.
- А во-вторых, - осторожность. В тот день, когда я покину Францию, мне, возможно, придется скрываться... Если мне нужно будет идти в гавань на поиски капитана, потом - передавать ему деньги - я предполагаю, что именно так это обычно делается, - все это не будет способствовать моей безопасности.
- Ты полагаешь, я сумею помочь тебе скрыться?
- Я знаю, что это вам по плечу.
- Кто тебе это сказал?
- В вашем распоряжении слишком много сверхъестественных сил. Было бы странно, если бы вы не располагали целым арсеналом средств обыкновенных. Колдун может быть уверен в себе, только когда у него есть в запасе спасительный выход.
- Жильбер! - заговорил вдруг Бальзамо, протягивая руку к юноше. - Ты отважен, добро и зло переплетены в тебе, как это бывает обычно у женщин; ты вынослив, честен не напоказ; я сделаю из тебя великого человека; оставайся здесь, этот особняк - надежное пристанище; я на несколько месяцев собираюсь покинуть Европу, л возьму тебя с собой.
Жильбер внимательно выслушал графа.
- Спустя несколько месяцев, - отвечал он, - я бы, возможно, не отказался. Сегодня я вынужден вам сказать: «Благодарю вас, ваше сиятельство, ваше предложение для меня лестно, однако я должен отказаться».
- Неужели сиюминутное отмщение не стоит будущего, рассчитанного, может быть, на пятьдесят лет вперед?
- Ваше сиятельство! Моя прихоть и мой каприз для меня дороже вселенной в ту минуту, как эта прихоть или этот каприз взбрели мне в голову. И потом, помимо отмщения, мне еще надлежит исполнить долг.
- Вот твои двадцать тысяч ливров, - не колеблясь, молвил Бальзамо.
Жильбер взял два банковских билета и, глядя на благодетеля, воскликнул:
- Вы по-королевски щедры!
- Надеюсь, что я более щедр, - возразил Бальзамо, - я не прошу даже, чтобы меня за это помнили.
- Однако я умею быть признательным, как вы уже могли это заметить. Когда я выполню свою задачу, я верну вам двадцать тысяч ливров.
- Каким образом?
- Я могу поступить к вам на службу на столько лет, сколько нужно работать лакею, чтобы вернуть своему хозяину двадцать тысяч ливров.
- На сей раз рассудительность тебе изменила, Жильбер. Еще минуту назад ты мне сказал: «Я прошу у вас двадцать тысяч ливров, которые вы мне должны».
- Это правда. Однако вы меня покорили.
- Очень рад, - бесстрастно молвил Бальзамо. - Итак, ты будешь мне служить, если я того пожелаю.
- Да.
- Что ты умеешь Делать?
- Ничего, но всему могу научиться.
- Ты прав.
- Но мне бы хотелось иметь возможность покинуть в случае необходимости Францию в два часа.
- Значит, ты оставишь у меня службу?
- Я сумею вернуться.
- А я сумею тебя разыскать. Прекратим этот разговор, я устал долго говорить. Придвинь сюда стол.
- Пожалуйста.
Бальзамо взял бумагу с тремя таинственными знаками вместо подписей и вполголоса прочел следующее:
«Пятнадцатого Декабря, в Гавре, на Бостон, П. Дж. «Адонис».
- Что ты думаешь об Америке, Жильбер?
- Что это не Франция, а в свое время мне бы очень хотелось поехать морем в любую страну, лишь бы не оставаться во Франции.
- Отлично!.. К пятнадцатому декабря наступит то время, о котором ты говоришь?
Жильбер в задумчивости стал загибать пальцы.
- Совершенно точно. |
|
В это время в садовую калитку вошла служанка; она явилась по чьей-то рекомендации. Андре с благосклонностью ее приняла: взяла у нее узелок с вещами и отнесла в бывшую комнату Николь. Позднее покупка разнообразной мебели, предметов домашнего обихода и провизии убедила бдительного Жильбера, что сестра и брат не собираются никуда переезжать.
Филипп самым тщательным образом осмотрел замок в садовой калитке. Жильбер понял: его подозревали, что он проник в дом с помощью поддельного ключа, который ему, возможно, дала Николь: в присутствии Филиппа слесарь сменил в замке собачку.
Впервые со времени последних событий Жильбер по-настоящему обрадовался, Он насмешливо ухмыльнулся.
- Жалкие людишки! - прошептал он. - Их бояться нечего! Взялись за замок, даже не подозревая, что я могу перелезть через стену!.. Плохого же они о тебе мнения, Жильбер. Тем лучше! Да, гордячка Андре, - прибавил он, - никакие замки тебе не помогут - стоит мне только захотеть пробраться к тебе... Теперь и на моей улице праздник! Я тебя презираю.., если только мне не заблагорассудится...
Он повернулся на каблуках, передразнивая придворных повес.
- Нет! - с горечью продолжал он. - Я благороднее вас, ничего мне от вас не нужно!.. Спите спокойно, у меня есть более достойное занятие, нежели мучить вас, получая от этого удовольствие. Спите!
Он отошел от окна и, оглядев свой костюм, спустился по лестнице и пошел к Бальзаме.
Глава 39
15 ДЕКАБРЯ
Жильбер не встретил со стороны Фрица никаких препятствий и вошел к Бальзамо.
Граф отдыхал на софе, как и подобало богатому бездельнику, утомленному тем, что он проспал всю ночь напролет. Так, во всяком случае, подумал Жильбер, увидев, что он лежит в такое время.
Несомненно, камердинеру было приказано впустить Жильбера, как только он явится, потому что юноше не пришлось называть свое имя, даже просто раскрыть рот.
Когда он вошел в гостиную, Бальзамо приподнялся на локте и захлопнул книгу, которую он держал в руках, но не читал.
- Ого! - молвил он. - Вот и наш жених! Жильбер промолчал.
- Отлично! - насмешливо продолжал граф. - Ты счастлив и признателен Очень хорошо! Ты пришел поблагодарить меня... Ну, это лишнее! Оставь это на тот случай, Жильбер, когда тебе опять что-нибудь понадобится. Благодарность - расхожая монета, которая удовлетворяет многих, если сопровождается улыбкой. Иди, дружок, иди.
В словах Бальзамо, в его тоне было нечто невыносимое, омерзительно-слащавое, поразившее Жильбера: ему почудился в них упрек, и в то же время ему показалось, что его тайна разгадана.
- Нет, ваше сиятельство, вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь жениться.
- Вот как? - молвил граф. - Что же ты собираешься делать?.. Что с тобой случилось?
- Случилось так, что меня выставили за дверь, - отвечал Жильбер.
Граф повернулся к нему лицом.
- Должно быть, ты не так взялся за дело, дорогой мой.
- Да нет, ваше сиятельство, во всяком случае, я этого не думаю.
- Кто же тебя выставил?
- Мадмуазель.
- Это естественно. Отчего ты не поговорил с отцом?
- Судьба была ко мне неблагосклонна.
- Так ты фаталист?
- Я для этого недостаточно богат. Граф нахмурился и с любопытством взглянул на Жильбера.
- Не говори о вещах, в которых ты не разбираешься. У взрослых людей это бывает от глупости, у юнцов - от заносчивости. Тебе позволительно быть гордым, но глупым - нет. Скажи ты, что недостаточно богат, чтобы быть дураком, - это я способен понять. Итак, подведем итоги: что ты сделал?
- Пожалуйста. Я уподобился поэтам и размечтался, вместо того, чтобы действовать. Мне захотелось прогуляться по тем же дорожкам, где я когда-то с наслаждением мечтал о любви... И вдруг действительность предстала предо мною, когда я был к этому не готов: действительность убила меня на месте.
- Не так уж плохо, Жильбер. Человек в твоем положении напоминает дозорного на войне. Такие люди должны быть всегда настороже: в правой руке - мушкет, в левой - потайной фонарик.
- Одним словом, ваше сиятельство, я потерпел неудачу. Мадмуазель Андре назвала меня подлецом, негодяем и сказала, что прикажет меня убить.
- Ну, хорошо! А как же ребенок?
- Она сказала, что ребенок - ее, а не мой.
- Что было дальше?
- Я удалился.
- Эх!..
Жильбер поднял голову.
- А что бы сделали вы на моем месте?
- Не знаю. Скажи мне, что намерен делать дальше ты.
- Наказать ее за свое унижение.
- Хорошо сказано.
- Нет, ваше сиятельство, это не просто слова, я принял твердое решение.
- Однако.., ты, возможно, выболтал свою тайну, отдал деньги?
- Моя тайна осталась при мне, и я никому не намерен ее открывать. А деньги - ваши, я их возвращаю.
Жильбер расстегнул куртку и достал из кармана тридцать банковских билетов; раскладывая их на столе перед Бальзамо, он внимательно пересчитал деньги.
Граф взял их и перегнул, продолжая следить глазами за Жильбером, на лице которого не отразилось ни малейшего волнения.
«Он честен, не жаден... Он не лишен ума и решимости: настоящий мужчина», - подумал граф.
- А теперь, ваше сиятельство, - проговорил Жильбер, - я должен дать вам отчет о двух луидорах, которые вы мне дали.
- Это лишнее, - возразил Бальзамо. - Вернуть сто тысяч экю - благородно, возвращать сорок восемь ливров - мальчишество.
- Я не собирался их вам возвращать, я хотел только рассказать, на что я их потратил, чтобы вы убедились, что мне нужна еще некоторая сумма.
- Это другое дело. Так ты просишь?..
- Я прошу...
- Зачем?
- Чтобы сделать то, о чем вы только что заметили:
«Хорошо сказано».
- Ну, хорошо. Ты собираешься отомстить за себя?
- Да. Надеюсь, это будет благородная месть.
- Не сомневаюсь. Но ведь и жестокая?
- Да.
- Сколько тебе нужно?
- Двадцать тысяч ливров. |
|
Глава 38
РЕШЕНИЕ
Как Жильбер вернулся к себе, как он не умер от страданий и бешенства и пережил ночные кошмары, как он не поседел за ночь - мы не беремся объяснить это читателю.
Когда настало утро, Жильбер почувствовал страстное желание написать Андре, чтобы изложить ей все убедительные доводы, до которых он додумался ночью. Однако ему уже не раз приходилось сталкиваться с несгибаемым характером девушки: у него не оставалось ни малейшей надежды. Кроме того, написать - значило бы пойти на уступку, а это было противно его гордой душе. При мысли, что она скомкает его письмо, швырнет даже, может быть, не читая; при мысли, что оно послужит лишь для того, чтобы навести на его след неумных, озлобленных врагов, он решил не писать.
Жильбер подумал, что его предложение могло быть более благосклонно принято отцом: ведь барон был скуп и честолюбив, или братом, человеком сердечным: опасаться стоило разве что первого движения Филиппа.
«Впрочем, что мне проку в поддержке барона де Таверне или господина Филиппа, - подумал он, - если Анд-ре неизменно будет преследовать меня словами: «Я не желаю вас знать!..» Ну, хорошо, - продолжал он, разговаривая сам с собой, - ничто меня не связывает более с этой женщиной, она сама позаботилась, чтобы разорвать наши отношения»
Он бормотал все это, катаясь от боли на своем тюфяке, с яростью припоминая до малейших подробностей интонации и лицо Андре; он говорил это, испытывая невыразимые муки, потому что любил ее до самозабвения.
Когда солнце поднялось высоко и заглянуло в мансарду Жильбера, он встал, пошатываясь, с последней надеждой в душе: увидеть свою неприятельницу в саду или в самом павильоне.
Это должно было утишить его горе.
И вдруг его захлестнула волна горечи, досады и презрения. Он усилием воли заставил себя замереть на чердаке.
«Нет, - сказал он себе, - ты не станешь смотреть в это окно, ты не будешь больше глотать отраву, от которой тебе так хотелось бы умереть! Это - бессердечное создание. Когда ты склонял перед ней голову, она ни разу даже не снизошла до улыбки, не сказала тебе ни слова в утешение, не позволила себе дружеского жеста; ей нравилось рвать твое сердце, преисполненное невинной и чистой любовью. Это - создание без чести и совести; она готова отнять у ребенка отца, в котором тот испытывает естественную потребность; она обрекает несчастного малыша на забвение, нищету, даже, может быть, смерть, и это только за то, что ребенок обесчестил чрево, в котором был зачат. Нет, Жильбер, как бы ни была велика твоя вина, как бы ни был ты влюблен и слаб, я тебе запрещаю подходить к окну и хоть одним глазком глядеть в сторону павильона; я тебе запрещаю жалеть эту женщину и терзать свою душу воспоминаниями о прошлом. Живи, как простой смертный, в труде и удовлетворении материальных потребностей, с пользой трать отпущенное тебе время, не забывая обид и мечтая об отмщении, и помни, что единственный способ не потерять уважение к себе и быть выше знатных честолюбцев - стать благороднее их самих».
Бледный, трясущийся, всем существом тянувшийся к этому окну, он, однако, подчинился голосу разума. Было бы небезынтересно увидеть, как мало-помалу, не спеша, словно его ноги успели врасти в пол, он стал переставлять их шаг за шагом, медленно продвигаясь к лестнице. Наконец он вышел и отправился к Бальзамо.
Внезапно он передумал.
«Безумец! - сказал он себе. - Безмозглое ничтожество! Кажется, я что-то говорил об отмщении? Какое же может быть мщение?.. Убить женщину? О нет, она падет и с радостью заклеймит меня еще одним проклятьем!. Может, публично ее опозорить? Нет, это подло!.. Да есть ли в душе у этого создания уязвимое место, где мой легкий укол отозвался бы страшной болью, словно от удара кинжалом?.. Ее нужно унизить... Да, потому что она - еще большая гордячка, нежели я Мне.., унизить ее... Но как?.. У меня ничего нет, я ничего собой не представляю, и потом, она наверняка скоро куда-нибудь уедет. Разумеется, мое присутствие, частые появления, презрительный или вызывающий взгляд были бы ей жестоким наказанием. Я отлично понимаю, что она бессердечна и может послать своего брата убить меня Кто же мне мешает научиться искусству убивать человека? Ведь научился же я думать, писать Кто мне помешает одержать над Филиппом победу, обезоружить его, рассмеяться в лицо мстителю, как и той, которая считает себя оскорбленной? Нет, это смешно. Только тот может рассчитывать на свою ловкость и опытность, кто не принимает во внимание вмешательство высших сил или случая... Нет, я в одиночку, голыми руками, полагаясь на свой рассудок, свободный от всякого рода фантазий, при помощи мускулов, данных мне природой, и мощного разума уничтожу планы этих несчастных... Чего хочет Андре? Что у нее есть? Что она может выдвинуть в качестве защиты и для моего посрамления?.. Надо подумать».
Привалившись к выступу в стене, он глубоко задумался, уставившись взглядом в одну точку «Андре должна любить то, что я ненавижу. Стало быть, надо уничтожить то, что я терпеть не могу?.. Уничтожить! О нет!.. Моя месть не должна толкать меня на злодеяние!.. Я никогда не должен браться за оружие! Что же мне остается? А вот что: найти, в чем состоит превосходство Андре; понять, как ей удается сковывать разом и мое сердце, и мои руки... Никогда больше ее не видеть!.. Не попадаться ей на глаза!.. Пройти в двух шагах от этой женщины, не замечая ее, в то время как она, вызывающе улыбаясь, будет вести за руку своего ребенка.., своего ребенка, который никогда меня не узнает... Гром и преисподняя!»
При этих словах Жильбер изо всех сил ударил кулаком в стену и еще крепче выругался.
«Ее ребенок! Вот в чем секрет. Надо сделать так, чтобы она навсегда лишилась ребенка, которого она приучила бы гнушаться именем Жильбера. Надо, чтобы она, напротив, отлично знала, что ребенок этот вырастет, проклиная имя Андре! Одним словом, надо, чтобы Андре никогда не увидела ребенка, которого она не могла бы полюбить, которого она стала бы мучить, которым корила бы меня всю жизнь - ведь она бессердечная! Потеряв его, она взревет, как львица, у которой отняли ее львят!»
Жильбер был прекрасен в гневе; он встал, испытывая радость отчаяния.
- Погоди же! - воскликнул он, погрозив кулаком в сторону павильона, где жила Андре. - Ты обрекла меня на позор, на одиночество, я мучаюсь угрызениями совести и умираю от любви... А я тебя обрекаю на бесплодные страдания, на одинокое существование, на вечный стыд и страх, на неутомимую ненависть. Теперь ты будешь меня разыскивать, а я стану тебя избегать, ты будешь звать своего ребенка, хотя бы для того только, чтобы растерзать его в клочья. Итак, я разожгу в твоем сердце страстное желание, оно будет жечь тебя так, словно в сердце твоем застрял кинжал без рукоятки... Да, да, ребенок! Я добуду этого ребенка, Андре; я отниму у тебя не твоего, как ты говоришь, а своего ребенка. У Жильбера будет свой ребенок! Дворянин по линии матери... Мой ребенок!.. Мой ребенок!..
Он едва заметно оживился, хотя его сердце сильно билось от пьянящей радости.
- Итак, - продолжал он, - речь идет не об обыкновенной досаде или жалобах юного провинциала - это будет самый настоящий заговор Теперь мне не придется изо всех сил сдерживаться, чтобы не смотреть в сторону павильона; теперь я все силы своей души должен направить на то, чтобы обеспечить успех своего предприятия. Я буду смотреть за тобой днем и ночью, Андре, - торжественно проговорил он, подходя к окну, - ни одно твое Г движение не останется незамеченным; я не пропущу ни единого твоего стона, не пожелав тебе еще более сильного страдания; едва ты улыбнешься, как я отвечу тебе громким оскорбительным смехом. Ты - в моих руках, Андре; ты - моя жертва, и я не спущу с тебя глаз. Он подошел к слуховому окну и увидел, что решетчатые ставни павильона раскрываются; потом тень Андре скользнула за занавесками и по потолку, отразившись, вероятно, в одном из зеркал.
Вскоре пришел Филипп. Он встал раньше, но оставался за работой у себя в комнате, расположенной за комнатой Андре.
Жильбер заметил, как оживленно беседуют брат с сестрой. Несомненно, они говорили о нем, о происшедшей накануне сцене. Филипп в замешательстве расхаживал по комнате. Появление Жильбера вносило, по-видимому, некоторые изменения в их планы; может быть, они попытаются обрести в другом месте покой и забвение.
При этой мысли в глазах Жильбера вспыхнул огонь, который, казалось, способен был испепелить павильон и проникнуть в самое сердце земли. |
|