В категории материалов: 188
Показано материалов: 61-65 |
Страницы: « 1 2 ... 11 12 13 14 15 ... 37 38 » |
|
- Я его встречал, но так как я не знаю латыни, то не смог его понять.
- Это значит: «Отдать жизнь за правду».
- Неужели возможно, - продолжал Жильбер, - чтобы человека, начавшего с того, с чего начинал Руссо, полюбила прекрасная дама, знатная дама? О Господи! Да это дает надежду, которая может свести с ума тех, кто, будучи выходцами из таких же низов, как Руссо, посмели поднять голову!
- Вы, вероятно, влюблены и видите совпадение между своим положением и положением Руссо?
Жильбер покраснел, но не ответил на вопрос.
- Далеко не все женщины похожи на госпожу де Варен, - проговорил он, - среди них встречаются и гордячки, и недотроги - любить их было бы чистым безумием.
- Тем не менее, молодой человек. - отвечал старик, - подобные случаи не раз выпадали на долю Руссо.
- О да! - вскричал Жильбер. - На то он и Руссо! Конечно, если бы в моей душе тлела хотя бы искорка пламени, бушевавшего в его сердце и воспламенившего его гений...
- Так что же?
- Тогда я бы себе сказал, что нет такой женщины, даже самой знатной, которая могла бы со мной сравниться, а пока я - ничто, пока у меня нет уверенности в будущем, пока я смотрю на окружающих снизу вверх и у меня разбегаются глаза. Ах, как бы я хотел поговорить с Руссо!
- Зачем?
- Я бы у него спросил, сумел ли бы он подняться до госпожи де Варен, если бы она сама не снизошла до него? Я бы его спросил: «Что, если бы вам отказали в обладании, так вас опечалившем? Не стали бы вы его тогда добиваться, пусть даже...»
Молодой человек замолчал.
- Пусть даже?.. - подхватил старик.
- Пусть даже ради этого вам пришлось бы пойти на преступление?
Жак вздрогнул.
- Должно быть, жена проснулась, - сказал он, обрывая разговор, - пойдемте-ка вниз. Кстати, начинать работать никогда не рано. Идемте, молодой человек, идемте.
- Вы правы, - отвечал Жильбер, - простите, сударь, я увлекся. Но, знаете, бывают такие разговоры, от которых я словно пьянею; некоторые книги приводят меня в восторженное состояние, а подчас меня посещают мысли, от которых я готов сойти с ума.
- Так вы влюблены, - заметил старик.
Жильбер ничего не ответил. Он принялся сгребать фасоль во вновь сколотые из страниц мешки. Жак не стал ему мешать.
- У вас не очень-то роскошная комната, - проговорил старик, - зато здесь есть самое для вас необходимое. А если бы вы к тому же поднялись пораньше, то имели бы возможность подышать утренней свежестью, что немаловажно для столичного жителя, весь день напролет вдыхающего смрадные запахи большого города. Здесь недалеко бульвар Жюссьен, там сейчас цветут тополя и альпийский ракитник. Стоит только бедному пленнику ощутить утром их аромат, и ему на целый день хватит этой радости, не так ли?
- Я понимаю, - сказал Жильбер, - но я так ко всему привык, что просто не обращаю внимания.
- Скажите лучше, что вы не так давно пришли в город, чтобы успеть соскучиться по деревне. Вы готовы? Тогда идемте работать.
Указав Жильберу на дверь, Жак пошел следом и запер за собой дверь на замок.
На этот раз Жак проводил своего спутника прямехонько в ту самую комнату, которую Тереза накануне называла кабинетом.
Бабочки под стеклом, гербарии и минералы в темных деревянных рамках, книжный шкаф орехового дерева, узкий длинный стол под зеленым сукном, где в идеальном порядке были разложены рукописи, четыре кресла-стула с продавленными сиденьями, обтянутыми черной ворсистой тканью, - вот и вся обстановка. В кабинете царил безупречный порядок, все сверкало чистотой, но было неуютно: в этот пасмурный день слабый дневной свет едва просачивался сквозь двойные шторы, и мрачное, холодное это жилище казалось лишенным не только роскоши, но простого достатка.
Лишь небольшой клавесин розового дерева на прямых ножках да скромные каминные часы с выгравированной на них надписью «Мастер Дольт из Арсенала» говорили о том, что это подобие могилы обитаемо: струны клавесина отзывались металлическим позвякиванием на грохот проезжавших по улице карет, а маятник часов нарушал тишину серебристым постукиванием.
Жильбер почтительно вошел в описанный нами кабинет; обстановка показалась ему пышной, потому что почти не отличалась от той, к которой он привык в замке Таверне; особенно большое впечатление произвел на него натертый паркет.
- Садитесь, - пригласил его Жак, указав на второй небольшой столик у окна, - сейчас я скажу, чем вам надлежит заняться.
Жильбер послушно сел.
- Вы знаете, что это такое? - спросил старик.
Он положил перед Жильбером разлинованный листок.
- Конечно, - отвечал тот, - это нотная бумага.
- Так вот, когда я сам чисто заполнял такой листок нотами, то есть, если я вписывал в него столько нотных знаков, сколько здесь может поместиться, я получал десять су. Эту сумму я сам себе назначил. Как вы полагаете, можете вы научиться переписывать ноты?
- Думаю, что смогу, сударь.
- Неужели вся эта мазня из черных кружочков, нанизанных на одинарные, двойные и тройные палочки, не сливается у вас в глазах?
- Вы правы, сударь, с первого взгляда я почти ничего в этом не понял. Но я буду стараться и научусь различать ноты Вот это, например, «фа».
- Где?
- Да вот, на самой верхней линейке.
- А эта, между двумя нижними линейками, как называется?
- Тоже «фа».
- А вот эта, над той, что на второй линейке?
- «Соль».
- Так вы, стало быть, умеете читать ноты?
- Да нет, я знаю названия нот, но не понимаю, что это значит.
- А вы знаете, в чем заключается разница между целыми, половинками, четвертями, восьмыми, шестнадцатыми долями?
- О да, это я понимаю!
- А вам знакомы эти вот обозначения?
- Да Это - «пауза».
- А это что за значок?
- Диез.
- А это?
- Бемоль.
- Прекрасно! Ну что же, если вы не разбираетесь в музыке так же, как недавно - в ботанике, - проговорил Жак, в глазах которого загорелся огонек свойственного ему недоверия, - и так же, как несколько минут тому назад - в человеческих отношениях..
- Ох, сударь! - покраснев, взмолился Жильбер. - Не смейтесь надо мной.
- Что вы, дитя мое, вы меня удивляете! Музыка - это такой род искусства, который может быть доступен только после знакомства с другими науками, а вы мне говорили, что не получили никакого образования, что ничего не знаете - Это правда, сударь.
- Да ведь не сами же вы придумали, что этот черный кружочек на верхней линейке называется «фа»! |
|
Мешки были сделаны из листков белой бумаги, скрепленных между собой булавками.
Жильбер дернул головой и нечаянно задел веревку: один мешок упал на пол.
Побледнев от страха так, будто он взламывал сейф, молодой человек бросился собирать рассыпавшуюся по полу фасоль и запихивать ее в мешок.
Поглощенный своим занятием, он машинально взглянул на листок, пробежал глазами несколько строк; напечатанные на листке слова привлекли его внимание. Он вытряхнул, фасоль и, сев на циновку, стал читать: слова не только выражали его мысли - они отвечали его характеру и, казалось, были написаны не столько для него, сколько им самим.
Вот что он прочел:
«Впрочем, белошвейки, горничные, молоденькие продавщицы совсем меня не привлекали. Мне были нужны барышни. У каждого человека могут быть свои фантазии, вот это и была моя фантазия. Тут я никак не могу согласиться с Горацием. Меня влечет вовсе не тщеславие обладания знатной и богатой девушкой, а лучший цвет лица, более красивая форма рук, более изящное украшение, утонченность и опрятность во всем облике, более тонкий вкус в манере одеваться и выражать свои мысли, более изящное и лучше сидящее на ней платье, меньший размер туфельки, ленты, кружева, более искусная прическа. Я готов отдать предпочтение менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства девушке. Я сам понимаю, как я смешон, но сердце мое помимо воли отдает это предпочтение».
Жильбер вздрогнул, на лбу у него выступила испарина. Невозможно было лучше выразить его мысль, точнее определить движения его души, тоньше изучить его вкус. Кроме того, Андре была далеко не «менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства». Андре не только обладала всеми достоинствами, но была еще и самой красивой.
Жильбер с жадностью продолжал читать.
Вслед за приведенными строчками следовало описание прелестного приключения молодого человека и двух девушек, а также стремительной погони, сопровождаемой кокетливыми вскрикиваниями, которые делают женщин еще более соблазнительными, потому что выдают женскую слабость; далее шло описание того, как молодой человек скакал, примостившись на крупе лошади позади одной из этих девушек, рассказывалось о еще более восхитительном ночном возвращении.
Жильбер читал со все возраставшим интересом; он разъединил листки, из которых состоял мешок, и с бьющимся сердцем прочел все, что на них было напечатано; он взглянул на номер страницы и стал искать среди других листков продолжения. Нумерация нарушалась, однако он обнаружил на веревке еще мешков восемь, составленных из следовавших по порядку листков. Он вытащил иголки, высыпал фасоль на пол, сложил страницы по порядку и стал читать.
На сей раз это было что-то другое. Эти страницы рассказывали о любви бедного, безвестного юноши и знатной дамы. Знатная дама снизошла до него, вернее, он поднялся до нее, и она приняла его, словно он был ей ровня, она сделала его своим любовником, посвящала во все свои сердечные тайны; мечты юности столь мимолетны, что по прошествии многих лет они нам представляются вспыхнувшим метеоритом, впрочем, по весне их так много бывает на звездном небосклоне!..
Имя юноши нигде не упоминалось. У знатной дамы было нежное и приятное для слуха имя: госпожа де Варен.
Жильбер за счастье почел бы провести за чтением всю ночь, удовольствие было еще больше от сознания, что у него в распоряжении целая гора мешков, которые он собирался опорожнять один за другим, как вдруг раздался легкий треск: плававшая в медной чашке свеча потонула в расплавленном воске, зловонный чад распространился по всему чердаку, пламя угасло. Жильбер оказался в полной темноте.
Все произошло так стремительно, что не было никакой возможности исправить положение. Чтение Жильбера было прервано на середине, и он чуть было не разрыдался от ярости. Он выронил стопку страниц на фасоль, которую он перед тем сгреб в кучу возле постели. Он улегся на циновке и, несмотря на досаду, вскоре крепко уснул.
Молодой человек спал так, как спится только в восемнадцать лет; он не слышал скрипа висячего замка, на который Жак запер накануне дверь чердака.
Солнце давно поднялось. Открыв глаза, Жильбер увидал хозяина дома, бесшумно входившего в комнату Он сейчас же опустил глаза на рассыпанную фасоль и раздерганные по листику бумажные мешки.
Жак проследил за его взглядом.
Жильбер почувствовал, как краска стыда заливает ему щеки, и растерянно пробормотал:
- Здравствуйте, сударь!
- Здравствуйте, друг мой, - отвечал Жак. - Хорошо ли вам спалось?
- Спасибо, сударь.
- Вы, случаем, не сомнамбула?
Жильбер не знал, что такое сомнамбула, однако понял, что Жак ждет объяснений по поводу высыпанной из мешков фасоли.
- Да, сударь, я понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете, - пролепетал он, - да, я совершил преступление и признаю свою вину, но я считаю, что это поправимо.
- Разумеется. А почему ваша свеча догорела?
- Я долго не спал.
- Почему? - подозрительно спросил Жак.
- Я читал.
Жак еще более подозрительным взглядом окинул захламленный чердак.
- Меня так заинтересовал вот этот первый листок, на который я взглянул совершенно случайно... - отвечал Жильбер, кивнув на раздерганный по листику мешок, - ведь вы, сударь, так много знаете, вы, должно быть, можете сказать, из какой это книги?
Жак бросил небрежный взгляд на страницы и пробормотал:
- Понятия не имею.
- Это, разумеется, роман, и какой!..
- Думаете, роман?
- Да потому что там рассказывается о любви, как в настоящих романах, с той лишь разницей, что язык этой книги гораздо лучше.
- Однако я вижу внизу на этой странице слово «Исповедь». Мне кажется...
- Что?
- Что это, возможно, невыдуманная история.
- Да нет, что вы! Человек не мог бы так рассказать о самом себе. Его признания слишком откровенны, его суждения чересчур беспристрастны.
- А мне кажется, что вы ошибаетесь, - с живостью возразил старик, - автор, напротив, хотел представить миру человека таким, каким его создал Бог.
- Так вы знаете, кто автор этой книги?
- Ее написал Жан-Жак Руссо.
- Руссо? - с восхищением воскликнул молодой человек.
- Да. Здесь несколько разрозненных страниц из его последней книги.
- Стало быть, этот бедный, неизвестный, необразованный молодой человек, почти попрошайничавший на больших дорогах, которые он исходил пешком, и есть Руссо? Тот самый, что стал впоследствии автором «Эмиля» и «Общественного договора»?
- Да, он самый. Впрочем, нет, - с непередаваемым выражением грусти проговорил старик, - нет, это не тот Руссо: автор «Общественного договора» и «Эмиля» - это человек, разочаровавшийся в мире, в жизни, в славе, даже отчасти в Боге. Другой же Руссо.., тот, что пишет о госпоже де Варен, - юноша, вступающий в жизнь тем путем, каким приходит на землю утренняя заря, это ребенок со своими радостями и надеждами. Между двумя этими Руссо - пропасть, им никогда не суждено соединиться... Их разделяют три десятилетия несчастий!..
Старик сокрушенно покачал головой, опустил руки и глубоко задумался.
Жильбер казался растерянным.
- Так значит, приключение с мадмуазель Галлей и мадмуазель Граффенрид - не выдумка? И он на самом деле так пылко любил госпожу де Варен? Значит, это правда, что обладание любимой женщиной опечалило его, вместо того чтобы осчастливить, как он того ожидал? Разве все это не восхитительный обман? - спросил молодой человек.
- Мой юный друг! - отвечал старик, - Руссо никогда не лгал. Вспомните его девиз «Vitam impendere vero». |
|
Ей не удалось одолеть Жильбера - тогда она решила сделать вид, что принимает его сторону. Да ведь на самом деле союзники чаще всего и предают!
- Раз вы привели этого юношу в дом, - сказала она, - стало быть, вы хорошо его знаете, и тогда ему лучше остаться у нас. Я постелю ему в вашем кабинете, рядом с бумагами.
- Нет, нет, - с живостью возразил Жак, - кабинет не место для ночлега: можно нечаянно поджечь бумаги.
- Подумаешь, несчастье! - пробормотала Тереза. Она громко спросила:
- Тогда, может, в прихожей, рядом с буфетом?
- Тоже не годится, - Ну, я вижу, что, несмотря на наше желание ему помочь, это невозможно, потому что остаются только наши с вами спальни.
- Мне кажется, Тереза, что вы плохо ищете.
- Я?
- Ну конечно! Разве у нас нет мансарды?
- Вы имеете в виду чердак?
- Да нет, какой же это чердак? Скорее верхняя комната, вполне подходящая, с видом на восхитительные сады, а в Париже это не часто встретишь.
- Да мне все равно, сударь, - заметил Жильбер, - я за счастье почту переночевать и на чердаке, клянусь вам.
- Это невозможно, - возразила Тереза, - я там сушу белье.
- Молодой человек ничего не тронет, - проговорил старик. - Друг мой, будьте осторожны и проследите, чтобы ничего не случилось с бельем нашей хозяюшки, не так ли?
- Можете быть покойны, сударь. Жак поднялся и подошел к Терезе.
- Видите ли, дорогая, я не хотел бы потерять этого юношу. Париж - опасный город, а здесь мы за ним присмотрим.
- Вы решили заняться его воспитанием? Так ваш ученик будет платить за пансион?
- Нет, но я вам ручаюсь, что он ничего не будет вам стоить. Начиная с завтрашнего дня, он будет питаться отдельно. А что касается ночлега, то, так как мы почти не пользуемся мансардой, позволим ему пожить там даром.
- Как все бездельники скоро находят общий язык! - пожимая плечами, пробормотала Тереза.
- Сударь! - сказал Жильбер, более хозяина уставший от этой борьбы, в которой приходилось отвоевывать пядь за пядью. Его унижало такое гостеприимство. - Я не привык никого стеснять и, уж конечно, не стану мешать и вам, ведь вы были так добры ко мне! Позвольте мне удалиться. Когда мы с вами шли по мосту, я заметил по ту сторону деревья, а под ними - скамейки. Уверяю вас, что я прекрасно высплюсь на одной из них.
- Ну да, - проговорил Жак, - не хватало только, чтобы вас, словно бродягу, забрал патруль!
- Вот хорошо бы!.. - едва слышно пробормотала Тереза, прибиравшая со стола.
- Пойдемте, пойдемте, молодой человек, - пригласил его Жак, - насколько я помню, наверху есть прекрасный соломенный тюфяк. Это в любом случае лучше, чем скамейка. А раз вы готовы были расположиться на скамье...
- Сударь, я всю жизнь спал только на соломе! - подхватил Жильбер. - Знаете, я задыхаюсь под шерстяным одеялом, - солгал он.
Жак улыбнулся.
- Да, солома и впрямь освежает, - согласился он, - возьмите со стола свечной огарок и следуйте за мной.
Тереза даже не взглянула в сторону Жака. Она вздохнула, потому что поняла, что проиграла.
Жильбер поднялся с серьезным видом и последовал за своим благодетелем.
Проходя через переднюю, Жильбер обратил внимание на кувшин с водой.
- Сударь! В Париже вода дорогая?
- Нет, друг мой, но даже если бы она стоила дорого, вода и хлеб - это две вещи, в которых человек никогда не должен отказывать просящему.
- В Таверне вода ничего не стоила, а ведь чистота - привилегия бедняка.
- Берите, берите, мой друг, - проговорил Жак, указывая Жильберу на большой фарфоровый кувшин.
И он двинулся вперед, удивляясь тому, что открывал в этом юном существе стойкость простолюдина и в то же время повадки аристократа.
Глава 12
МАНСАРДА ГОСПОДИНА ЖАКА
Лестница, узкая и крутая в конце коридора, в том месте, где Жильбер споткнулся о первую ступеньку, становилась еще уже, еще круче уходила вверх после третьего этажа, где была квартира Жака. Старик и находившийся под его покровительством юноша с большим трудом поднялись наверх. На этот раз Тереза оказалась права: это был обычный чердак, разделенный перегородками на четыре части, из которых три были нежилыми.
Крыша под острым углом уходила вверх. Посреди ската было прорезано слуховое оконце. Оно было не застеклено и пропускало свет и воздух. Света было маловато, а вот воздуха - в избытке, особенно в зимнюю стужу.
К счастью, лето было не за горами, однако и теперь на чердаке гулял ветер; он едва не задул свечу, которую нес Жильбер.
Соломенный матрац, о котором с гордостью говорил Жак, в самом деле валялся на полу и был, казалось, главной здешней утварью. Стопки старых бумаг, пожелтевших по краям, возвышались над сваленными в кучу книгами, до которых уже успели добраться крысы.
Поперек чердака были натянуты две веревки; на одной из них едва не повис Жильбер. На веревках были развешаны бумажные мешки с бобовыми стручками, гремевшие на ночном ветру, здесь же раскачивались высушенные приправы, висело тряпье.
- Непривлекательное зрелище, - заметил Жак, - но, когда человек спит, ему все равно, находится он в роскошном дворце или в жалкой лачуге. Желаю вам такого сна, какой бывает только в вашем возрасте, мой юный друг, и ничто не помешает вам завтра поверить в то, что вы провели ночь в Лувре. Но прошу вас быть очень осторожным с огнем.
- Хорошо, сударь, - отвечал Жильбер, ошеломленный всем, что увидел и услышал.
Улыбнувшись, Жак вышел, потом вернулся.
- Мы с вами побеседуем завтра, - проговорил он. - Я надеюсь, вы ничего не будете иметь против того, чтобы поработать, не так ли?
- Вы знаете, сударь, что работа - самое горячее мое желание, - сказал Жильбер.
- Вот и прекрасно. Жак шагнул к двери.
- Но я имею в виду благородное занятие, - педантично заметил Жильбер.
- А я других занятий и не признаю, мой юный друг. Итак, до завтра!
- Благодарю вас, сударь, покойной ночи! - отвечал Жильбер.
Жак вышел из комнаты, запер дверь, и Жильбер остался на чердаке один.
Оказавшись в Париже, Жильбер поначалу был очарован, потом ошеломлен, а теперь он спрашивал себя, в самом ли деле он в Париже, если в этом городе существуют такие комнаты.
Он подумал, что, в сущности говоря, г-н Жак подавал ему милостыню. Еще в Таверне он познал, что такое жить из милости, поэтому теперь он не только не удивлялся, но испытывал признательность.
Он обошел со свечой в руках чердачную комнату, приняв все меры предосторожности, о которых его предупреждал Жак. Он заглянул во все уголки, не обращая никакого внимания на тряпки Терезы, не желая даже брать ее старое платье, которым он мог бы укрыться.
Он наткнулся на стопку отпечатанных листков, до крайности его заинтересовавших.
Однако они оказались связанными, и он к ним не прикоснулся.
Вытянув шею, он перевел горящий взор со связанных стопок бумаги на мешки с фасолью. |
|
- Как! У вас теперь рассыльный? - вскричала старуха, - Этого только недоставало! Вы что, уже не способны сами носить свою дурацкую траву? Рассыльный у господина Жака! Вы только поглядите! Господин Жак - знатный сеньор!
- Ну, ну, успокойся, Тереза, - отвечал тот, к кому она так грубо обращалась и кого называла Жаком; он стал бережно раскладывать свои травы на камине.
- Заплатите ему поскорее и выставьте за дверь - нам ни к чему шпионы.
Жильбер смертельно побледнел и порывисто шагнул к двери. Жак его удержал.
- Этот господин не рассыльный, - довольно твердо проговорил он, - и уж тем более не шпион. Он мой гость. Старуха всплеснула руками.
- Гость? - вскрикнула она. - Этого нам только не хватало!
- Послушайте, Тереза, - продолжал незнакомец по-прежнему ласково, однако в его голосе уже зазвенели металлические нотки, - зажгите свечу. Я умаялся, и мы оба умираем от жажды.
Старуха громко вздохнула и затихла.
Она чиркнула огнивом, поднеся его к коробке с трутом; посыпались искры, и огонь занялся.
Пока длился весь этот разговор, сопровождаемый вздохами и наступившим затем молчанием., притихший Жильбер не шевелясь стоял у двери, словно пригвожденный, и уже искренне жалел о том, что переступил порог этого дома.
Жак обратил внимание на муки молодого человека.
- Входите, господин Жильбер, прошу вас! - проговорил он.
Желая повнимательнее разглядеть того, к кому ее муж столь вежливо обращался, старуха повернулась к Жильберу угрюмым пожелтевшим лицом. На ее лице играли отблески разгоравшейся свечи, вставленной в медный подсвечник.
У нее было морщинистое, в красных прожилках лицо, в некоторых местах на нем словно проступала желчь. Ее глаза можно было скорее назвать подвижными, нежели живыми; у нее были заурядные черты лица, губы кривились в притворной улыбке, противоречившей ее голосу, а главное - тому, как она встретила мужа и Жильбера. Молодой человек с первого взгляда почувствовал к ней неприязнь.
А старухе не по вкусу пришлось бледное утонченное лицо Жильбера, так же как его подозрительное, напряженное молчание.
- Еще бы не умаяться, еще бы не умереть от жажды, господа хорошие! - сказала она. - Ну как же! Провести целый день в лесной тени - ах, как это утомительно! Время от времени наклониться и сорвать цветок - ох, какая тяжелая работа! Этот господин, верно, тоже занимается сбором трав? Подходящее ремесло для тех, кто ничего не умеет делать!
- Этот господин, - отвечал Жак все более строгим тоном, - добрый и верный товарищ, оказавший мне честь тем, что сопровождал меня весь день. Я уверен, что дорогая Тереза отнесется к нему, как к другу.
- У нас еды только на двоих, - проворчала Тереза, - я на гостей не рассчитывала.
- Мне много не надо, ему - тоже, - отвечал Жак.
- Знаю я вашу скромность! Предупреждаю, что в доме мало хлеба для двух скромников, а я не собираюсь бежать за ним вниз. Кстати, булочная уже закрыта.
- Ну что же, в таком случае я сам схожу за хлебом, - насупившись, проговорил Жак. - Отопри мне дверь, Тереза.
- Но...
- Я приказываю!
- Ладно, ладно, - проворчала старуха, уступая категорическому тону Жака, причиной которого было ее упрямство - ведь я здесь для того, чтобы потакать любой вашей прихоти... Ладно уж, нам хватит и того, что есть. Давайте ужинать.
- Садитесь рядом со мной, - сказал Жак Жильберу, подводя его к небольшому столику, накрытому в соседней комнате. На столе рядом с двумя приборами лежали сложенные салфетки, перевязанные одна - красной, другая - белой ленточкой, указывавшие место каждого из хозяев квартиры.
Четырехугольная комнатка была тесновата, стены были оклеены бледно-голубыми обоями с белым рисунком. На стенах висели две огромные географические карты. Вся обстановка состояла из шести стульев вишневого дерева с плетеными сиденьями, упомянутого уже стола да комода со старыми чулками.
Жильбер сел. Старуха поставила перед ним тарелку и принесла истертый прибор, потом поставила перед ним начищенный до блеска оловянный кубок.
- Так вы не пойдете за хлебом? - обратился Жак к жене.
- Незачем, - проворчала она, всем своим видом показывая, что не простила Жаку одержанной им над ней победы, - я обнаружила в буфете еще полбулки. Всего у нас, стало быть, полтора фунта или около того - этого должно хватить.
И она подала суп.
Сначала старуха налила Жаку, потом Жильберу, остатки стала есть сама прямо из супницы.
Все трое ели с большим аппетитом. Оробевший Жильбер старался есть как можно медленнее; он понимал, что стал невольной причиной всех этих семейных дрязг. Однако, как ни старался, он первым опорожнил тарелку.
Старуха бросила на него возмущенный взгляд.
- Кто сегодня заходил? - спросил Жак, отвлекая внимание Терезы.
- Да все, кому не лень, как обычно. Вы обещали госпоже де Буффлер четыре тетради стихов, госпоже д'Эскар - две арии, а госпоже де Пентьевр - квартет с аккомпанементом. Одни явились собственной персоной, другие прислали прислугу. Да куда там! Господин Жак собирал травы, а так как нельзя и отдыхать и в то же время работать, то дамам пришлось уйти ни с чем.
Жак не проронил ни слова, к величайшему удивлению Жильбера, ожидавшего, что старик рассердится. Но так как на сей раз обидные слова касались одного старика, он и глазом не моргнул, выслушивая их.
За супом последовал малюсенький кусочек вареной говядины; он был подан на небольшой фарфоровой тарелке, исцарапанной ножами Жак положил Жильберу крохотный кусочек, будучи под неусыпным оком Терезы, потом взял себе почти такую же порцию и передал блюдо хозяйке.
Она взялась за хлеб и протянула кусок Жильберу.
Кусок был такой тоненький, что Жак покраснел от стыда. Он дождался, пока Тереза отрежет хлеба ему, потом себе, а затем забрал у нее булку и сказал:
- Отрежьте себе хлеба сами, мои юный друг, и ешьте досыта, прошу вас. Хлеб жалко давать тому, кто его не бережет.
Затем было подано блюдо зеленых бобов в масле.
- Взгляните, какая у нас зеленая фасоль, - проговорил Жак, - это из наших запасов, и нам она кажется очень вкусной.
Он передал блюдо Жильберу.
- Благодарю вас, сударь, за прекрасный ужин, - отвечал тот, - я сыт.
- Господин иного мнения о моей фасоли, - с кислой миной заметила Тереза, - он, вероятно, предпочитает свежую фасоль, да нам это не по карману.
- Что вы, сударыня. Ваша фасоль изумительна, и я бы с удовольствием ее отведал, но я всегда ем только одно блюдо.
- А воду вы пьете? - спросил Жак, протягивая ему бутылку.
- Всегда, сударь.
Себе Жак налил немного неразбавленного вина.
- А теперь, женушка, - сказал он, ставя бутылку на прежнее место, - прошу вас приготовить молодому человеку постель, он очень устал.
Тереза выронила вилку и с испугом уставилась на мужа.
- Приготовить постель? Да вы с ума сошли! Вы хотите оставить его на ночь? Может, вы собираетесь уложить его в своей постели? Да нет, он просто потерял голову... Вы, должно быть, решили открыть пансион? В таком случае на меня можете не рассчитывать. Поищите себе кухарку и служанку. С меня довольно вас одного, я не собираюсь убирать за другими.
- Тереза! - строго и внушительно сказал Жак. - Выслушайте меня, дорогая: это всего на одну ночь, молодой человек в первый раз в Париже, я его сюда привел. Я не хочу, чтобы он ночевал на постоялом дворе, даже если мне придется уступить ему свою постель.
Старик уже второй раз пытался действовать наперекор жене. Он замолчал и стал ждать, что она скажет.
Пока он говорил, Тереза не сводила с него внимательных глаз, следя за каждым мускулом его лица. Кажется, она поняла, что бороться бесполезно, и резко переменила тактику. |
|
Глава 11
ГОСПОДИН ЖАК
Жильбер был очень обрадован, что счастливый случай не оставил его и на сей раз и помог ему, как обычно, в трудную минуту. Он шагал впереди, время от времени оглядываясь на странного незнакомца; этому удивительному человеку удалось всего несколькими словами и обнадежить и в то же время приручить юношу.
Жильбер привел его на то место, где и в самом деле росли превосходные папоротники. Старик выбрал то, что ему было нужно для коллекции, и они отправились на поиски новых растений.
Жильбер разбирался в ботанике лучше, чем предполагал. Будучи рожден среди лесов, он знал все растения, ведь это были его друзья. Правда, они были ему знакомы под другими именами. Он их показывал, а его спутник давал им правильное название. Повторяя за ним, Жильбер коверкал греческие или латинские слова. Незнакомец растолковывал ему значение каждого слова, и Жильбер запоминал не только название растения, но и значение греческих и латинских слов, которыми Плиний, Линней или Жюсье окрестили то или иное растение.
Время от времени Жильбер восклицал:
- Как жаль, сударь, что я не могу зарабатывать шесть су вот так, занимаясь с вами ботаникой весь день напролет! Клянусь вам, я не позволил бы себе ни минуты отдыха, да мне не нужно было бы и денег: я обошелся бы куском хлеба - таким, каким вы угостили меня утром. Я сейчас напился из ручья воды, она показалась мне такой же вкусной, как в Таверне. А ночью под деревом я спал лучше, чем под крышей Версальского дворца.
Незнакомец в ответ улыбнулся.
- Друг мой! - сказал он. - Придет зима, трава засохнет, ручей замерзнет, ледяной ветер будет гулять среди голых ветвей вместо легкого ветерка, который сейчас едва колышет листву. Вам будет нужна крыша над головой, теплая одежда, очаг, а из шести су в день вы ничего не сможете выкроить на то, чтобы снять комнату, запастись дровами и купить одежду.
Жильбер горестно вздыхал, собирал растения и снова и снова задавал вопросы.
Весь день бродили они по лесам в окрестностях Ольней, Плес-си-Пике и Кламар-су-Медон.
Жильбер, в силу своего характера, скоро сблизился с незнакомцем. Старик пытался его расспрашивать, однако подозрительный, осторожный и боязливый Жильбер больше помалкивал.
В Шатийоне незнакомец купил хлеба и молока и разделил их со спутником; затем они отправились в Париж, торопясь дойти засветло, чтобы Жильбер смог посмотреть город.
От одной мысли о Париже сердце молодого человека отчаянно билось; он не пытался скрыть волнения, когда с холма Ванв он увидал купола Сент-Женевьевы, Дома Инвалидов, Собора Парижской Богоматери и необъятное море домов, волнами разбегавшихся от центра города и словно пытавшихся затопить Монмартр, Бельвиль и Мелинмонтан.
- Вот он, Париж! - прошептал он.
- Да, Париж, нагромождение камней, бездна страдания, - заметил старик, - в этом городе каждый камень полит слезами и пропитан кровью.
Жильбер умерил свой пыл. Впрочем, его радостное возбуждение вскоре само собой угасло.
Они вошли в Париж через ворота д'Анфер и сразу угодили на грязную, зловонную окраину. Больных не успевали на носилках переносить в госпиталь. Полуголые дети играли в грязи вместе с собаками, коровами и свиньями.
Жильбер нахмурился.
- Вы все это находите отвратительным, не так ли? - спросил старик. - Скоро вы еще не то увидите! Свинья и корова - это достаток, здесь дети - в радость. Ну, подумаешь, грязь - ее вы увидите всюду!
Жильбер был рад познакомиться и с таким Парижем; он видел его глазами своего спутника и принимал здешнюю жизнь такой, какой ее представлял ему старик.
А тот вначале был красноречив и все разглагольствовал. Но мало-помалу, по мере того как они приближались к центру города, он становился все молчаливее. Он выглядел таким озабоченным, что Жильбер не осмеливался спросить его, что за сад раскинулся по другую сторону решетки, вдоль которой они шагали, и как называется мост, по которому они проходили... Так он в тот раз и не узнал, что это были Люксембургский сад и Новый мост.
Жильбер заметил, что задумчивость незнакомца переросла в беспокойство. Он позволил себе спросить:
- Нам еще долго идти, сударь?
- Нет, мы почти пришли, - мрачно отвечал старик. Они прошли вдоль великолепного особняка де Суассон; его парадный подъезд и окна выходили на улицу дю Фур, а прекрасные сады тянулись до улиц Гренель и Де-Су. Спутники вышли к церкви - она показалась юноше необыкновенно красивой. Жильбер на мгновение замер от восторга и воскликнул:
- До чего красиво!
- Это церковь святой Евстафии, - пояснил старик. Подняв глаза, он вскричал:
- Восемь часов! О Господи! Идемте скорее, молодой человек, скорее, прошу вас!
Незнакомец ускорил шаг, Жильбер едва за ним поспевал.
- Я, кстати, забыл вас предупредить, что я женат, - сообщил старик после некоторого молчания, начинавшего не на шутку беспокоить Жильбера.
- Вот как?
- Да, и моя жена, как истинная парижанка, станет бранить нас за опоздание. Должен также предупредить, что она крайне недоверчива к незнакомым людям.
- Я готов удалиться, сударь, если вам угодно, - предложил Жильбер, обескураженный словами незнакомца.
- Да нет, друг мой, раз я вас к себе пригласил, следуйте за мной.
- Я готов, сударь.
- Сюда пожалуйте, теперь направо, вот сюда.., вот мы и пришли.
Жильбер поднял голову и при свете последних лучей заходящего солнца прочел на углу площади над лавкой бакалейщика слова: «Улица Пластриер».
Незнакомец еще ускорил шаг. Чем ближе он подходил к дому, тем его все более охватывало лихорадочное возбуждение. Боясь потерять его из виду, Жильбер поминутно натыкался то на прохожего, то на лоток разносчика, то на дышло кареты или оглоблю телеги.
Казалось, его проводник совершенно о нем забыл: он торопливо шагал своей дорогой, находясь во власти все более беспокоившей его мысли.
Наконец он остановился перед дверью с зарешеченным верхом.
Рядом с дверью висел шнурок. Старик дернул за него, дверь распахнулась.
Он обернулся и, увидев, что Жильбер замер в нерешительности, проговорил:
- Входите поскорее.
Дверь захлопнулась.
Пройдя несколько шагов во мраке, Жильбер споткнулся о нижнюю ступеньку крутой темной лестницы. Старик в знакомой обстановке успел тем временем подняться на десяток ступеней.
Жильбер нагнал его и пошел следом.
Они поднялись на площадку - здесь было две двери. На пороге одной из них лежала вытертая циновка.
Незнакомец подергал за привязанную к шнурку ручку, и в комнате раздался пронзительный звон. Стало слышно, как кто-то в стоптанных башмаках прошаркал к порогу, дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, ей было на вид немного за пятьдесят.
Незнакомец и женщина заговорили разом.
Старик робко спрашивал:
- Мы не очень поздно, дорогая Тереза? А женщина ворчала:
- Из-за вас приходится так поздно ужинать, Жак!
- Ничего, ничего, это поправимо, - ласково отвечал незнакомец, затворяя дверь и забирая у Жильбера жестяную коробку. |
|