В разделе материалов: 380
Показано материалов: 271-275 |
Страницы: « 1 2 ... 53 54 55 56 57 ... 75 76 » |
|
- Ах, вот как? Ну что ж, дело ее, - сказал король. - Нездорова? Госпожа д'Эгмон, обладающая самым крепким здоровьем во всей Франции? Ну что ж, ну что ж!
И король отошел от де Ришелье, как отошел перед этим от де Шуазеля и де Гемене.
Затем он обошел весь салон, осыпав комплиментами г-жу де Мирпуа, - та была чрезвычайно этим довольна.
- Вот цена измены, - сказал маршал ей на ухо, - завтра на вас посыпаются почести, тогда как мы... Я дрожу при одной мысли о том, что нас ждет...
Герцог издал глубокий вздох.
- Но, как мне кажется, и вы в значительной степени предали де Шуазелей, раз находитесь здесь Вы же поклялись...
- За свою дочь, сударыня, за свою бедную Септиманию! И вот она в немилости из-за того, что слишком верна слову...
- Своего отца... - добавила г-жа де Мирпуа. Герцог сделал вид, что не расслышал этих слов, - они могли быть восприняты как эпиграмма.
- Не кажется ли вам, что король обеспокоен? - спросил он.
- На то есть причины.
- Какие?
- Уже четверть одиннадцатого.
- Да, правда, а графини все еще нет. Я вам скажу одну вещь.
- Говорите.
- У меня есть опасение.
- Какое?
- Я опасаюсь, не приключилась ли какая-нибудь неприятность с нашей бедной графиней. Вы-то должны быть осведомлены.
- Почему именно я?
- Да потому, что вы принимали в этом заговоре самое непосредственное участие.
- В таком случае, - доверительно ответила г-жа де Мирпуа, - признаюсь вам, герцог: у меня тоже есть серьезные опасения. Наша приятельница герцогиня - беспощадный противник, наносящий удар даже при отступлении, как парфеняне, а ведь она отступила. Посмотрите, как взволнован де Шуазель, несмотря на желание казаться спокойным. Глядите: ему не сидится на месте, он не сводит взгляда с короля.
Ну так что же, они что-нибудь задумали? Признайтесь.
- Я ничего не знаю, герцог, но согласна с вами.
- Чего они пытаются добиться?
- Опоздания, дорогой герцог. Вы же знаете, как говорят: важно выиграть время. Завтра может случиться непредвиденное событие, которое заставит отложить это представление ко двору на неопределенный срок. Возможно, ее высочество приедет в Компьень завтра, а не через четыре дня. Может быть, хотели просто протянуть время до завтра?
- Вы знаете, ваша сказочка очень похожа на правду. Ведь графини все еще нет, черт побери!
- А король уже теряет терпение, взглянете!
- Он уже в третий раз подходит к окну. Король действительно страдает.
- Дальше будет еще хуже.
- То есть как?
- Послушайте. Сейчас двадцать минут одиннадцатого.
- Верно.
- Теперь я могу вам сказать все.
- Ну так говорите же!
Госпожа де Мирпуа огляделась, затем прошептала:
- Так вот, она не приедет.
- Боже мой, сударыня, но ведь это будет ужасный скандал!
- Можно будет возбудить процесс, герцог, судебный процесс.., потому что во всей этой истории - а уж я-то знаю наверное - есть и похищение, и насилие, и даже, если хотите, оскорбление его величества. Шуазели все поставили на карту в этой игре.
- Очень неосмотрительно с их стороны.
- Ничего не поделаешь! Страсть ослепляет.
- Вот в чем преимущество людей бесстрастных, как мы с вами: мы на все смотрим неизмеримо трезвее.
- Смотрите, король опять подошел к окну.
В самом деле, Людовик XV, хмурый, обеспокоенный, раздраженный, подошел к окну и, опершись рукой на резную задвижку, прижался лбом к прохладному стеклу.
В это время по залу пробежал, как шелест листьев перед грозой, шепоток разговоров между придворными.
Все переводили взгляд с настенных часов на короля и обратно.
Часы пробили половину одиннадцатого. Их чистый звук, казалось, прозвенел сталью; ритмические колебания мало-помалу затихли в просторном зале.
Господин де Монеу приблизился к королю.
- Прекрасная погода, сир, - проговорил он робко.
- Да-да, великолепная. Вы что-нибудь во всем этом понимаете, Монеу?
- В чем, сир?
- В этой задержке. Бедная графиня!
- Должно быть, она нездорова, сир, - сказал канцлер - Я могу понять нездоровье госпожи де Граммон, госпожи де Гемене, могу понять, что госпожа д'Эгмон тоже нездорова. Но чтобы занемогла графиня - этого я не допускаю.
- Сир! От волнения можно заболеть, а радость графини была так велика!
- Ну, теперь все кончено, - сказал Людовик XV, - теперь она уже не приедет.
Хотя король произнес эти последние слова вполголоса, тишина в зале была такая, что их услышали почти все присутствующие.
Но никто не успел ответить ему даже мысленно, как послышался шум подъезжавшей кареты.
Все головы повернулись к входу, все вопросительно переглянулись.
Король отошел от окна и стал посреди салона, откуда можно было видеть всю галерею.
- Боюсь, что нас ждет неприятная новость, - прошептала г-жа де Мирпуа на ухо генералу, старавшемуся скрыть хитрую улыбку.
Вдруг лицо короля озарилось радостью, глаза заблестели.
- Ее сиятельство графиня Дю Барри! - прокричал привратник главному распорядителю.
- Ее сиятельство графиня де Беарн!
При этих именах все сердца дрогнули, но от чувств самых противоположных. Толпа придворных, влекомых непреодолимым любопытством, подалась к королю.
Так случилось, что ближе всего к королю оказалась г-жа де Мирпуа.
- О, как она хороша! Как хороша! - воскликнула г-жа де Мирпуа и соединила руки как бы молясь, готовая преклониться, точно перед иконой.
Король обернулся и одарил ее улыбкой.
- Это не женщина, это фея! - сказал герцог де Ришелье.
Король улыбнулся старому придворному.
Действительно, никогда еще графиня не была так хороша. Никогда выражение ее лица не было столь нежным, никогда ей не удавалось лучше разыграть волнение, взгляд не был столь скромен, фигура благороднее, походка изящней. Ей удалось вызвать непоказное восхищение присутствующих, а ведь все это происходило - напомним - в салоне королевы, который был салоном представлений ко Двору.
Обворожительно прекрасная, одетая богато, но не вызывающе и, что особенно важно, восхитительно причесанная, графиня выступала рука об руку с де Беарн, которая не хромала и не морщилась, несмотря на страшные муки, но высохшие румяна крупинка за крупинкой осыпались с ее лица: жизнь уходила с него, каждая жилка болезненно вздрагивала в ней при малейшем движении больной ноги. Все взгляды были прикованы к этой странной паре. Старая дама была декольтирована, как во времена своей молодости. Со своей высокой прической, глубоко посаженными глазами, блестевшими, как у орлана, в великолепном туалете, двигаясь, как скелет, она казалась воплощением прошлого, поддерживавшего под руку настоящее. |
|
Через три четверти часа Дю Барри вышла из его рук прекраснее Афродиты, потому что на ней было больше одежды, и вместе с тем она была не менее обворожительна.
Леонар нанес последний штрих, завершавший великолепное сооружение, проверил его прочность, попросил воды для рук и робко поблагодарил Шон, которая на радостях прислуживала ему как монарху. Парикмахер собрался уходить.
- Сударь! - сказал Дю Барри. - Знайте, что я так же постоянен в своих привязанностях, как и в ненависти. Надеюсь, теперь вы соблаговолите сказать мне, кто вы такой.
- Вы уже знаете, сударь: я начинающий молодой парикмахер, а зовут меня Леонар.
- Начинающий? Клянусь честью, вы настоящий мастер, сударь!
- Вы будете моим парикмахером, господин Леонар, - сказала графиня, любуясь собой в маленьком ручном зеркале. - За каждую парадную прическу я буду платить вам пятьдесят луидоров. Шон! Отсчитай господину для первого раза сто луидоров, пятьдесят из них - во славу Божию.
- Я же говорил, сударыня, что вы сделаете мне имя.
- Но вы будете причесывать только меня.
- В таком случае оставьте себе сто луидоров, сударыня, я хочу быть свободным. Именно моей свободе я обязан тем, что имел честь причесывать вас сегодня. Свобода - главное богатство человека.
- Парикмахер-философ! - вскричала Дю Барри, вздымая руки к небу. - Куда мы идем, Бог мой, куда мы идем? Ну что же, дорогой господин Леонар, я не хочу ссориться с вами, берите свои сто луидоров и можете сохранять тайну и свободу.
- В карету, графиня, в карету!
Эти слова были обращены к де Беарн; она вошла в комнату, прямая, увешанная, словно икона, драгоценностями. Старуху только что извлекли из ее комнаты, чтобы воспользоваться ее услугами.
- Ну-ка, возьмите графиню вчетвером и осторожно снесите вниз по ступенькам, - обратился Жан к слугам. - Если она издаст хоть один стон, я велю вас высечь.
Пока Жан наблюдал за выполнением его нелегкого и важного поручения, а Шон помогала ему как верная помощница, графиня Дю Барри поискала глазами Леонара. Леонар исчез.
- Как же он вышел? - прошептала графиня Дю Барри, еще не совсем пришедшая в себя после всех этих следовавших одно за другим волнений, только что испытанных ею.
- Как вышел? Через пол или через потолок - ведь именно так исчезают все добрые духи. А теперь, графиня, смотрите, как бы ваша прическа не превратилась в паштет из дроздов, ваше платье в паутину, как бы вам не приехать в Версаль в тыкве, запряженной двумя толстыми крысами.
С этим последним напутствием виконт Жан занял место в карете, где уже сидели графиня де Беарн и ее счастливая крестница.
Глава 5
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КО ДВОРУ
Как все великое, Версаль был и всегда будет прекрасен. Даже если его обрушившиеся камни порастут мхом, если его свинцовые, мраморные и бронзовые статуи развалятся на дне высохших бассейнов, если широкие аллеи подстриженных деревьев вознесут к небесам взлохмаченные кроны, все равно навсегда сохранится, пусть и в руинах, величественное, великолепное для поэта зрелище. Переведя взор с преходящей роскоши, поэт устремит его в вечную даль... Особенно великолепен бывал Версаль в период своей славы. Безоружный народ, сдерживаемый бравыми солдатами, волнами накатывал на его позолоченные решетки. Кареты, обитые бархатом, шелком и атласом, украшенные пышными гербами, катились по звонкой мостовой, увлекаемые резвыми лошадьми; в окна, освещенные, будто окна волшебного замка, было видно общество, сверкавшее брильянтами, рубинами, сапфирами. И лишь один человек взмахом руки мог заставить всех этих людей склониться перед ним, как клонит ветер золотые колосья вперемешку с белоснежными маргаритками, пурпурными маками и лазурными васильками.
Да, прекрасен был Версаль, особенно когда из всех его ворот скакали курьеры во все державы, когда короли, принцы, дворяне, офицеры, ученые всего цивилизованного мира ступали по его роскошным коврам и драгоценным мозаикам.
Но особенно хорош был он, когда готовился к парадной церемонии, когда благодаря роскошной мебели из хранилищ и праздничному освещению он становился еще волшебное. На самые холодные умы Версаль воздействовал своими чудесами, которые только может породить человеческое воображение и мощь.
Такова была церемония приема посла. Такая же церемония ожидала, в случае представления ко двору, и обычных дворян. Создатель правил этикета Людовик XIV, воздвигавший между людьми непреодолимые барьеры, желал, чтобы посвящение в красоты его королевской жизни внушало избранным такое почтение, чтобы они на всю жизнь сохранили отношение к королевскому дворцу как к храму, в который они были допущены ради того, чтобы обожать коронованного бога, находясь в более или менее непосредственной близости к алтарю.
Итак, Версаль, уже, несомненно, с признаками вырождения, но все еще сверкавший, отворил все двери, зажег все факелы, обнажил все свое великолепие для церемонии представления ко двору госпожи Дю Барри.
Народ - любопытный, голодный, нищий, но - странное дело! - забывший о своей нищете и голоде при виде такой роскоши, - заполонил всю площадь Арм, всю Авеню де Пари. Замок сиял огнями всех своих окон, а его жирандоли издалека походили на звезды, плававшие в золотой пыли.
Король вышел из своих апартаментов ровно в десять. Он был одет наряднее, чем обычно: на нем было больше кружев; одни только пуговицы на его подвязках и туфлях стоили миллион. Г-н де Сартин сообщил ему накануне о заговоре, устроенном завистливыми придворными дамами, на лицо его легла тень озабоченности, он боялся, что увидит в галерее одних лишь придворных-мужчин.
Но он мгновенно успокоился, когда в предназначенном для церемонии представления салоне королевы увидел в облаке кружев и пудры, сверкавшем неисчислимыми брильянтами, сначала трех своих дочерей, затем г-жу де Мирпуа, которая так расшумелась накануне, и, наконец, всех непосед, которые поклялись остаться дома и все были здесь в первых рядах.
Герцог де Ришелье переходил, как генерал, от одной к другой и говорил:
- А! Попались, коварная! Или же:
- Я так и знал, что вы не выдержите!
Или:
- А что я вам говорил обо всех этих заговорах?
- А вы-то сами, герцог? - спрашивали дамы.
- Я представлял свою дочь, графиню д'Эгмон. Посмотрите, Септимании здесь нет - она одна из сдержавших слово, вместе с графиней де Граммон и госпожой де Гемене. Поэтому я совершенно уверен, что завтра отправлюсь в ссылку в пятый раз или в Бастилию - в четвертый. Решительно я больше не участвую в заговорах!
Появился король. Наступила полная тишина; стало слышно, как часы пробили десять; настал торжественный миг.
Его величество был окружен многочисленными придворными. Рядом с ним стояли человек пятьдесят дворян, которые отнюдь не давали клятвы присутствовать на представлении графини ко двору и, возможно, именно по этой причине все были здесь.
Король прежде всего заметил, что в этой блестящей ассамблее не хватало г-жи де Граммон, г-жи де Гемене и г-жи д'Эгмон.
Он подошел к де Шуазелю, который старался казаться совершенно спокойным, но, несмотря на все усилия, сумел изобразить на своем лице лишь деланное безразличие.
- Я не вижу герцогини де Граммон, - сказал король.
- Сир! - отвечал г-н де Шуазель. - Моя сестра нездорова и поручила мне передать вашему величеству уверения в нижайшем почтении.
- Что ж, дело ее, - сказал король и повернулся к де Шуазелю спиной.
Отвернувшись, он оказался лицом к лицу с графом де Гемене.
- А где же графиня де Гемене? - спросил король. - Разве вы не привезли ее, граф?
- Нет, сир. Графиня больна. Когда я за ней заехал, она была в постели.
- Что ж, так, так, так, - сказал король. - А! Вот и маршал! Здравствуйте, герцог!
- Сир!.. - приветствовал его старый придворный, склоняясь с гибкостью молодого человека.
- Вы, как я вижу, здоровы, - сказал король так громко, что его услышали Шуазель и де Гемене.
- Каждый раз, сир, - отвечал герцог де Ришелье, - когда для меня речь идет о счастье видеть ваше величество, я чувствую себя прекрасно.
- Но почему, - спросил король, оглядываясь вокруг, - я не вижу здесь вашу дочь, госпожу д'Эгмон?
Герцог, заметив, что его слушают, с печальным видом ответил:
- Увы, сир, моя бедная дочь чувствует себя несчастной оттого, что не может иметь честь засвидетельствовать вашему величеству свое нижайшее почтение, тем более - в этот вечер, но она нездорова, сир, очень нездорова. |
|
В коробке было восхитительное платье из китайского атласа с набивными цветами и целый набор чрезвычайно дорогих кружев.
- Платье! Платье! - закричала Шон, хлопая в ладоши.
- Платье! - повторила Дю Барри, уже готовая обрадоваться после того, как чуть было не поддалась отчаянию.
- Кто вручил тебе это, плут? - спросил Жан у привратника.
- Какая-то женщина, сударь.
- Что за женщина?
- Понятия не имею.
- Где она сейчас?
- Она просунула коробку в дверь и крикнула мне:
«Для ее сиятельства!», потом вскочила в кабриолет и умчалась.
- Хорошо! - сказал Жан. - Вот платье - это главное.
- Поднимайтесь, Жан! - крикнула Шон. - Моя сестра почти без чувств от нетерпения.
- Держите, - сказал Жан, - смотрите, разглядывайте, восхищайтесь! Вот что посылает нам Небо.
- Но платье мне не подойдет, оно не может мне подойти, его шили не для меня. Боже мой! Боже мой, какое несчастье! Ведь оно такое красивое!..
Шон быстро сняла мерки.
- Та же длина, - сказала она. - Тот же размер в талии.
- Изумительная ткань, - сказала Дю Барри.
- Невероятно! - отозвалась Шон.
- Поразительно! - воскликнула графиня.
- Напротив, - сказал Жан. - Это доказывает, что если у вас есть заклятые враги, то есть и преданные друзья.
- Это не мог быть друг, - ответила Шон. - Как он узнал, что против нас замышляется? Это, наверно, какой-нибудь кудесник, колдун.
- Да хоть сам сатана! - вскричала Дю Барри. - Мне все равно, пусть только он мне поможет одолеть Граммонов. Едва ли он превзойдет сатану, как эти люди.
- А теперь, - заговорил Жан, - я полагаю...
- Что вы полагаете?
- Что вы можете доверить свою голову этому господину.
- Что придает вам такую уверенность?
- Дьявольщина! Его прислал все тот же друг, который доставил вам платье.
- Меня? - спросил Леонар с наивным удивлением.
- Полно, полно! - сказал Жан. - Вся эта история с газетой - выдумка. Разве не так, мой дорогой?
- Чистая правда, господин виконт!
- Ну же, признайтесь! - сказала графиня.
- Сударыня! Вот эта газета, у меня в кармане: я сохранил ее для папильоток.
Молодой человек достал из кармана куртки газету с объявлением о предстоящем представлении ко двору.
- Ну что ж, за работу! - сказала Шон. - Слышите? Пробило восемь!
- Времени у нас вполне достаточно, - отозвался парикмахер, - ее сиятельство доедет за час.
- Да, если бы у нас была карета, - ответила графиня.
- Черт возьми! И в самом деле, - проворчал Жан. - Каналья Франсиан до сих пор не вернулся.
- Разве нас не подвели? - сказала графиня. - Ни парикмахера, ни платья, ни кареты.
- Неужели... - прошептала в ужасе Шон, - неужели он нас тоже подведет?
- Нет, - сказал Жан, - вот он.
- А карета? - спросила графиня.
- Должно быть, оставил у ворот. Привратник сейчас отворит, уже отворяет... Что это с каретником?
Почти в тот же миг Франсиан с потерянным видом вбежал в гостиную.
- Ах, господин виконт! - вскричал он. - Карета ее сиятельства направлялась сюда, но на углу улицы Траверсьер ее остановили четверо мужчин, сбросили на землю и избили моего лучшего ученика, который ею управлял, и, пустив лошадей в галоп, исчезли на повороте в улицу Сен-Нисез.
- Ну? Что я вам говорил? - спросил, улыбаясь, Дю Барри, не вставая с кресла, в котором сидел, когда вошел каретник. - Что я вам говорил?
- Это же настоящий разбой! - вскричала Шон. - Сделай что-нибудь, брат!
- А что прикажете делать? И зачем?
- Надо раздобыть карету. Здесь у нас только загнанные лошади и грязные экипажи. Жанна не может ехать в Версаль в такой развалине.
- Тот, кто усмиряет бешеные волны, кто посылает пищу птицам, кто прислал нам такого парикмахера, как господин Леонар, и такое платье, не оставит нас без кареты, - сказал Дю Барри.
- Смотрите! Вон подъезжает карета, - сказала Шон.
- И останавливается, - добавил Дю Барри.
- Да, но она не въезжает во двор, - заметила графиня.
- В самом деле, не въезжает, - сказал Жан.
Бросившись к окну, он распахнул его и крикнул: «Бегите же, черт возьми, бегите, а то опять опоздаете! Скорей, скорей! Может быть, мы наконец узнаем, кто наш благодетель».
Лакеи, посыльные, дядьки бросились наружу, но было поздно: отделанная изнутри белым атласом карета, запряженная парой изумительных гнедых коней, уже стояла у самых ворот, но не было ни кучера, ни лакеев, был только рассыльный, державший лошадей под уздцы.
Рассыльный сказал, что получил шесть ливров от того, кто привел лошадей и скрылся в направлении Фонтанного двора.
Кто осматривал дверцы кареты, обнаружил, что чья-то торопливая рука нарисовала розу вместо недостающего герба.
Все эти события, предотвратившие катастрофу, заняли меньше часа.
Жан ввел карету во двор, запер за собой ворота и взял ключ. Затем поднялся в туалетную комнату, где парикмахер готовился представить графине первые доказательства своей ловкости.
- Сударь! - вскричал он, схватив Леонара за руку - Если вы не назовете нам имя нашего ангела-хранителя, если вы не укажете его, чтобы мы вечно выражали ему нашу благодарность, я клянусь...
- Осторожно, господин виконт! - прервал его невозмутимый молодой человек. - Ваше сиятельство так сжали мне руку, что я не смогу причесывать графиню, а ведь нужно торопиться. Слышите, часы бьют половину девятого.
- Отпустите его, Жан, отпустите! - крикнула графиня. Жан рухнул в кресло.
- Чудеса! - сказала Шон. - Настоящее волшебство! Платье идеально подходит по меркам. Может быть, перед на дюйм длиннее, чем нужно, вот и все. Через десять минут этот недостаток будет устранен.
- А что карета? В ней можно ехать? - спросила графиня.
- Безупречна... Я заглянул внутрь, - ответил Жан. - Она отделана белым атласом и надушена розовым маслом.
- Тогда все прекрасно! - вскричала Дю Барри, хлопая в ладоши. - Начинайте, господин Леонар. Если вы преуспеете, ваше будущее обеспечено.
Леонар не заставил себя ждать. Он завладел волосами графини Дю Барри, и первое же движение гребня показало, что он незаурядный мастер.
Быстрота, вкус, точность, чувство гармонии - все это он проявил в осуществлении своей столь важной задачи. |
|
- Право же, виконт, если вам суждено умереть, то только от страха, - ответила графиня с улыбкой.
Она сломала печать.
Прочитав первые строчки, она громко вскрикнула и почти без чувств упала в кресло.
- Ни парикмахера, ни платья, ни кареты! - прошептала она. Шон бросилась к графине, Жан кинулся к письму.
Оно было написано прямым и мелким почерком: по всей видимости, это была женская рука.
«Сударыня! - говорилось в письме. - Берегитесь: вечером у Вас не будет ни парикмахера, ни платья, ни кареты. Надеюсь, что эта записка прибудет к Вам вовремя. Не претендуя на Вашу благодарность, я не буду называть своего имени. Отгадайте, кто я, если хотите узнать своего искреннего друга».
- Ну вот и последний удар! - в смятении вскричал Дю Барри. - Черт побери! Мне надо срочно кого-нибудь убить! Не будет парикмахера! Клянусь своей смертью, я вспорю живот этому жулику Любену! Часы бьют половину восьмого, а его все нет. Ах, проклятье! Проклятье!
И Дю Барри, хотя и не его представляли ко двору в этот вечер, выместил гнев на своих волосах, которые он растрепал самым непристойным образом.
- Платье! Бог мой, платье! - простонала Шон. - Парикмахера еще можно было бы найти!
- Да? Ну что ж, попробуйте! Какого парикмахера вы найдете? Прощелыгу? Гром и молния! Тысяча чертей!
Графиня ничего не говорила, но так вздыхала, что растрогала бы даже Шуазелей, если бы те могли ее услышать.
- Давайте успокоимся! - сказала Шон. - Поищем парикмахера, съездим еще раз к портнихе, чтобы выяснить, что же случилось с платьем.
- Нет ни парикмахера, ни платья, ни кареты, - упавшим голосом прошептала графиня.
- Да, кареты все еще нет! - вскричал Жан. - Она то-, же не едет, хотя должна была бы уже быть здесь. Это заговор, графиня! Неужели Сартин не арестует виновных? Неужели Монеу не приговорит их к повешению? Неужели сообщников не сожгут на Гревской площади? Я хочу колесовать парикмахера, пытать щипцами портниху, содрать живьем кожу с каретника!
Между тем графиня пришла в себя, но лишь для того, чтобы еще острее почувствовать ужас своего положения.
- Все пропало, - прошептала она. - Люди, перекупившие Любена, достаточно богаты, чтобы удалить из Парижа всех хороших парикмахеров. Остались только ослы, которые испортят мне волосы... А мое платье! Мое бедное платье!.. А моя новенькая карета, при виде которой все должны были лопнуть от зависти!..
Дю Барри ничего не отвечал. Он делал страшные глаза и бегал по комнате, натыкаясь на мебель. Он разносил в щепки все, что попадалось ему под ноги. А если щепки казались ему слишком большими, он разламывал и их.
В самый разгар отчаяния, распространившегося из будуара в приемную, из приемной во Двор, в то время как лакеи, одуревшие от двадцати разных и противоречивых указаний, сновали туда-сюда, натыкаясь друг на друга, молодой человек в сюртуке цвета зеленого яблока и шелковой куртке, в сиреневых штанах и белых шелковых чулках вышел из кабриолета, вошел в никем не охраняемые ворота, на цыпочках прошел двор, перескакивая с булыжника на булыжник, поднялся по лестнице и постучал в дверь туалетной комнаты.
Жан в это время топтал ногами столик с севрским фарфором, который он зацепил фалдой фрака, уклоняясь от большой японской вазы, сбитой ударом кулака.
В дверь трижды робко, едва слышно постучали.
Настала полная тишина. Напряжение было так велико, что никто не осмеливался спросить, кто стучит.
- Простите, - послышался незнакомый голос, - я хотел бы поговорить с ее сиятельством.
- Сударь! Так в дом не входят! - крикнул привратник, кинувшийся за чужаком.
- Минутку, минутку! - сказал Дю Барри. - Хуже того, что уже произошло, ничего случиться не может. Чего вы хотите от графини?
Жан распахнул дверь рукой, достаточно сильной, чтобы отворить двери Газы.
Незнакомец, отскочив, избежал удара и, присев в третьей позиции, сказал:
- Господин! Я хотел бы предложить свои услуги ее сиятельству Дю Барри, которая сегодня, как я слышал, должна присутствовать на торжественной церемонии.
- Что же это за услуги, сударь?
- Услуги моей профессии.
- А какова ваша профессия?
- Я цирюльник.
Незнакомец еще раз поклонился.
- Ax! - вскричал Жан, бросаясь молодому человеку на шею. - Вы - цирюльник! Входите, друг мой, входите!
- Проходите же, сударь, проходите, - приговаривала Шон, ухватившись за испуганного молодого человека.
- Цирюльник! - воскликнула Дю Барри, вздымая руки к небу. - Цирюльник! Но это же ангел с неба! Вас прислал Любен, сударь?
- Меня никто не посылал. Я прочитал в газете, что ее сиятельство должны представить ко двору сегодня вечером, и сказал себе: «А что, если совершенно случайно у ее сиятельства нет цирюльника? Это маловероятно, но возможно». Вот я и пришел.
- Как вас зовут? - спросила, поостыв, графиня.
- Леонар, сударыня.
- Леонар? Вы не очень известны.
- Пока нет. Но если графиня согласится принять мои услуги, завтра я стану знаменитым.
- Гм-гм, - прокашлялся Жан, - причесывать ведь можно по-разному.
- Если ее сиятельство мне не доверяет, - сказал цирюльник, - то я уйду.
- У нас совсем не осталось времени на пробы, - сказала Шон.
- А зачем пробовать? - вскричал молодой человек в порыве восторга и, обойдя Дю Барри со всех сторон, прибавил:
- Я знаю, что ее сиятельство должна привлекать своей прической все взоры. С той минуты, как я увидел ее сиятельство, я придумал прическу, которая - я уверен - произведет наилучшее впечатление.
Тут молодой человек уверенно взмахнул рукой, и это поколебало сомнения графини и возродило надежду в сердцах Шон и Жана.
- Ив самом деле! - сказала графиня, восхищенная свободой молодого человека, который стоял, подбоченившись, и принимал всякие другие позы не хуже великого Любена.
- Но прежде мне надо взглянуть на платье ее сиятельства, чтобы подобрать украшения.
- О! Мое платье! - вскричала Дю Барри, возвращенная к ужасной действительности. - Мое бедное платье! Жан хлопнул себя по лбу.
- Ив самом деле, - сказал он. - Представьте себе, сударь, чудовищную ловушку... Его украли! Платье, портниху, все! Шон, бедная Шон!
Устав рвать на себе волосы, Дю Барри разрыдался.
- А что если еще раз съездить к ней, Шон? - предложила графиня.
- Зачем? - спросила Шон. - Ведь она поехала сюда.
- Увы! - прошептала графиня, откинувшись в кресле. - Увы! Зачем мне парикмахер, если у меня нет платья!
В это мгновение зазвонил дверной колокольчик. Испугавшись, как бы не вошел еще кто-нибудь, привратник затворил все двери и запер их на задвижки и замки.
- Звонят, - сказала Дю Барри. Шон бросилась к окну.
- Коробка! - вскричала она.
- Коробка, - повторила графиня. - Для нас?
- Да... Нет... Да! Отдали привратнику.
- Бегите, Жан, скорее же, ради Бога!
Жан кинулся по лестнице и, опередив всех лакеев, вырвал коробку из рук швейцара.
Шон следила за ним в окно.
Он сорвал крышку с коробки, сунул в нее руку и испустил радостный вопль. |
|
- Вчера мы с моим инженером подсчитали количество стежков. На каждое полотно приходится десять тысяч стежков, пять тысяч - на мастерицу. По такой плотной ткани женщина не может сделать более одного стежка в пять секунд. Итак, двенадцать стежков в минуту, семьсот двадцать в час, семь тысяч двести за десять часов. Я оставляю две тысячи двести на отдых и неправильные швы. У нас остается еще добрых четыре часа.
- А что с каретой?
- Вы знаете, что за карету отвечал я. Лак сохнет в большом сарае, который для этой цели натоплен до пятидесяти градусов. Это очаровательный экипаж с двумя расположенными друг против друга сиденьями, в сравнении с которыми - я вам ручаюсь - посланные навстречу ее высочеству кареты - просто ничто. В придачу к гербу, на всех четырех створках, и боевому кличу Дю Барри «Надежные, вперед!» на двух боковых створках я велел нарисовать с одной стороны воркующих голубков, а с другой - сердце, пронзенное стрелой. И - всюду луки, колчаны и факелы.
У Франсиана народ стоит в очереди, чтобы взглянуть на карету. Ровно в восемь она будет здесь.
В это мгновение вошли Шон и Доре. Они подтвердили слова Жана.
- Благодарю вас, мои славные помощники, - сказала графиня.
- Сестричка! - сказал Жан Дю Барри. - У вас усталые глаза. Поспите часок, вы почувствуете себя лучше.
- Поспать? Ну конечно, я отлично высплюсь ночью, но многим будет не до сна.
В то время как у графини в доме велись приготовления, слух о представлении ко двору распространился по всему городу. Каким бы праздным и каким бы безразличным ни казался парижский люд - он самый большой охотник до сплетен. Никто лучше не знал придворных и их интриги, чем зеваки восемнадцатого века - те самые, которых не допускали ни на один дворцовый праздник; они могли только видеть ночью непонятные гербы на каретах да таинственные ливреи лакеев. Нередко случалось, что какого-нибудь высокородного дворянина знал весь Париж. Это было неудивительно: на спектаклях и прогулках двор играл главную роль. Герцог де Ришелье на своем итальянском табурете или графиня Дю Барри в своем не уступавшем королевскому экипаже позировали перед публикой так же, как в наше время известный актер или любимая актриса.
Знакомые лица вызывают большой интерес. Весь Париж знал графиню Дю Барри, любившую показываться в театре, на прогулке, в магазинах, как и всякая богатая, молодая, красивая женщина. Париж знал ее по портретам, карикатурам, наконец узнавал ее благодаря Замору. История с представлением ко двору занимала Париж в такой же степени, как и королевский двор. В этот день опять было сборище на площади Пале-Рояль, но - мы просим прощения у философов - вовсе не для того, чтобы взглянуть на играющего в шахматы Руссо в кафе "Режанс", а чтобы увидеть фаворитку короля в роскошной карете и изысканном платье, вызывавших много толков. Острота Жана Дю Барри «Мы дорого стоим Франции» имела под собой достаточное основание; вполне естественно, что представляемая Парижем Франция хотела насладиться спектаклем, за который так недешево платила.
Графиня Дю Барри отлично знала свой народ - французский народ был ей гораздо ближе, чем Марии Лещинской. Она знала, что он любит блеск и алчность. Она следила за тем, чтобы спектакль соответствовал расходам.
Вместо того чтобы лечь спать, как посоветовал ей деверь, она с пяти до шести часов принимала молочную ванну, потом, в шесть часов, доверилась рукам горничных в ожидании прихода парикмахера.
Не стоит блистать эрудицией, описывая эпоху, столь хорошо изученную в наши дни, что ее почти можно назвать современностью.
Большинство наших читателей знают ее не хуже нас. Но будет уместным объяснить здесь, и именно сейчас, каких усилий, времени и искусства должна была стоить прическа графини Дю Барри.
Представьте себе огромное сооружение, предтечу зубчатых башен, что выстраивались на головах придворных дам в царствование молодого Людовика XVI. Все в ту эпоху должно было стать предзнаменованием. Легкомысленная мода словно отражала общественные потрясения, заставлявшие землю уходить из-под ног у тех, кто был или казался великим; мода словно постановила, что у представителей аристократии остается слишком мало времени, чтобы пользоваться своими привилегиями, потому эти привилегии выражались в прическе; еще более мрачное, но не менее верное предзнаменование: мода будто говорила, что так как их головам недолго оставаться на плечах, то головы должно всячески украшать и поднимать как можно выше над головами простолюдинов.
Чтобы заплести прекрасные волосы в косы, поднять их на шелковой подушке, обвить вокруг каркаса из китового уса, усеять их драгоценными камнями, жемчугом, цветами, напудрить их до той снежной белизны, которая придавала блеск глазам и свежесть лицу; чтобы гармонично сочетать тон лица с перламутром, рубинами, опалами, брильянтами, цветами всех форм и оттенков, нужно быть не только великим художником, но и терпеливым человеком.
Потому-то единственные из всех ремесленников - цирюльники носили шпаги, как, впрочем, и скульпторы.
Вот чем объясняется также сумма в пятьдесят луидоров, которую Жан Дю Барри вручил придворному цирюльнику, и страх, что великий Любен - придворный цирюльник в эту пору звался Любен - будет менее точен или менее ловок, чем от него ожидали.
Это опасение вскоре подтвердилось: пробило шесть, затем половина седьмого, без четверти семь - цирюльник не появлялся. Лишь одна мысль позволяла замиравшим сердцам присутствовавших питать крохотную надежду: такой важный человек, как Любен, естественно, должен заставлять себя ждать.
Но вот пробило семь. Виконт, обеспокоенный тем, что приготовленный для цирюльника ужин остынет, а сам кудесник будет недоволен, послал к нему старика лакея: кушать, мол, подано.
Лакей вернулся через четверть часа.
Только тот, кто сам пережил подобное ожидание, знает, сколько секунд в четверти часа.
Лакей разговаривал с г-жой Любен; она уверяла, что Любен незадолго до этого вышел и что если он еще не дошел до особняка, то наверняка скоро прибудет.
- Хорошо, - сказал Дю Барри, - у него, по-видимому, какие-то трудности с экипажем. Подождем!
- Еще есть время, - отозвалась графиня. - Я могу причесываться наполовину одетой. Представление ко двору назначено ровно на десять. В нашем распоряжении еще три часа, а дорога в Версаль занимает только час. А пока, Шон, покажи мне платье, это меня развлечет. Так где же Шон? Шон! Мое платье!
- Платье еще не принесли, - ответила Доре, - а ваша сестра отправилась за ним десять минут назад.
- Ага! - сказал Дю Барри. - Я слышу стук колес. Это, конечно, привезли нашу карету.
Виконт ошибался: это вернулась Шон в карете, запряженной парой взмыленных лошадей.
- Платье! - вскричала графиня, когда Шон еще была в прихожей. - Где мое платье?
- Разве его еще нет? - спросила растерянная Шон.
- Нет.
- Ну, значит, вот-вот привезут, - ответила она, успокаиваясь, - портниха, к которой я поднималась, незадолго до моего приезда отправилась сюда в фиакре с двумя мастерицами, чтобы доставить и примерить платье.
- Конечно, - согласился Жан, - она живет на улице Бак, а фиакр едет медленнее, чем наши лошади.
- Да-да, вне всякого сомнения, - подтвердила Шон, тем не менее она была заметно обеспокоена.
- Виконт! - предложила Дю Барри - А не послать ли нам за каретой? Чтобы хоть ее не ждать.
- Вы правы, Жанна.
Дю Барри распахнул дверь.
- Пошлите к Франсиану за каретой, - приказал он, - и захватите свежих лошадей, чтобы сразу же их запрячь.
Кучер отправился за каретой.
Еще не стих шум шагов кучера и стук копыт лошадей, направлявшихся к улице Сент-Оноре, как появился Замор с письмом в руках.
- Письмо для маркиза Дю Барри, - объявил он - Кто его принес?
- Какой-то мужчина.
- Что значит «какой-то мужчина»? Что за мужчина?
- Верховой.
- А почему он вручил его тебе?
- Потому что Замор стоял у входа.
- Да читайте же, графиня, проще прочесть, чем задавать вопросы.
- Вы правы, виконт.
- Только бы в этом письме не было ничего неприятного! - прошептал виконт.
- Ну что вы, это какое-нибудь прошение его величеству!
- Записка не сложена в форме прошения. |
|