В разделе материалов: 380
Показано материалов: 91-95 |
Страницы: « 1 2 ... 17 18 19 20 21 ... 75 76 » |
|
Николь поклонилась, как пастушка из комической оперы Руссо.
Маршал попрощался с бароном и его дочерью, обменялся с Таверне многозначительным взглядом, молодцевато раскланялся с Андре и вышел.
Мы просим позволения у читателя оставить барона и Андре: пусть они обсуждают новую милость, оказанную Филиппу, а мы последуем за маршалом. Мы узнаем, зачем он ездил на улицу Сен-Клод, куда прибыл, как мы помним, в страшную минуту.
Кстати, принципы морали, которыми руководствовался барон, были, пожалуй, еще жестче, чем у маршала; они могли бы оскорбить слух человека, обладающего и не такой нежной душой, как у Андре, и, следовательно, способного понять больше, нежели наивная девушка.
Итак, Ришелье спустился по лестнице, опираясь на плечо Николь, и, как только они оказались у клумбы, остановился и заглянул ей в лицо со словами:
- Ах, вот как, малышка? - сказал он. - Так у нас теперь есть любовник?
- У меня, господин маршал?! - воскликнула Николь, сильно покраснев и отступив на шаг.
- Может, ты не Николь Леге, а?
- Точно так, господин маршал.
- Так вот, у Николь Леге есть любовник.
- Скажете тоже!
- Да, черт побери! Этот бездельник недурно сложен, она его принимала на улице Кок-Эрон, а потом он последовал за ней в окрестности Версаля.
- Клянусь вам, ваша светлость...
- Он, кажется, гвардеец, а зовут его... Хочешь, малышка, я тебе скажу, как зовут любовника мадмуазель Николь Леге?
У Николь оставалась единственная надежда, что маршал не знает имя этого счастливейшего из смертных.
- Ну что же, господин маршал, договаривайте, раз уж начали.
- Его зовут господин де Босир, и, по правде говоря, он оправдывает свое имя.
Николь прижала руки к груди, попытавшись сделать вид, что она пристыжена, но это не произвело на маршала никакого впечатления.
- Кажется, мы назначаем в Трианоне свидания, - продолжал он. - Дьявольщина!
В королевской резиденции - это не шутки! Да за такие проделки недолго и места лишиться, прелестное дитя, а господин де Сартин отправляет всех уволенных из королевских замков девушек прямо в Сальпетриер.
Николь почувствовала некоторое беспокойство.
- Ваша светлость! - заговорила она. - Клянусь, что если господин де Босир и похваляется тем, что он - мой любовник, то он просто фат и мерзавец, потому что на самом деле я ни в чем не виновата.
- Я не отрицаю того, что он фат и мерзавец, - отвечал Ришелье, - но ведь ты назначала свидания? Да или нет?
- Ваша светлость! Свидание - еще не улика.
- Назначала ты свидания или не назначала? Отвечай!
- Ваша светлость...
- Назначала... Прекрасно! Я тебя не осуждаю, милое дитя. Я люблю юных прелестниц, которые не прячут своей красоты, я и сам в молодости умел ценить красоту. Однако, будучи твоим другом и покровителем, я хочу тебя предупредить.
- Так меня видели?.. - спросила Николь.
- Очевидно, да, раз я об этом знаю.
- Ваша светлость, никто меня не видел, - решительно заявила Николь, - потому что это просто невозможно.
- Я ничего не знаю наверное, но такие слухи ходят, и это бросает тень на твою хозяйку. А ты понимаешь, что я более близкий друг семейству Таверне, нежели семье Леге, и мой долг - шепнуть барону два слова о том, что происходит.
- Ах, ваша светлость! - вскричала Николь, напуганная разговором, принимавшим такой оборот. - Вы меня погубите. Ведь даже если я и невиновна, меня прогонят по одному подозрению!
- Что же делать, деточка? Значит, тебя прогонят. Уж не знаю, какой злодей мог найти в этих свиданиях что-то дурное, но, как бы невинны они ни были, о них уже доложили герцогине де Ноай.
- Герцогине де Ноай! Боже милостивый!
- Да, ты сама видишь, что дело не терпит отлагательств.
Николь в отчаянии всплеснула руками.
- Это неприятно, я понимаю, - продолжал Ришелье. - Что же ты собираешься делать?
- А вы? Ведь вы только что называли себя моим покровителем, и вы это доказали... Неужели вы не можете меня защитить? - спросила Николь с лукавством, присущим скорее опытной женщине.
- Конечно, могу, черт побери.
- И что же, ваша светлость?..
- Могу, но не хочу!
- Как, господин герцог?
- Да, ты милая девушка, я знаю, и твои прелестные глазки многое мне говорят, но я уже почти совсем ослеп, бедняжка Николь, и не понимаю языка прелестных глаз. Когда-то я мог бы предложить тебе приют в особняке Гановер, а сегодня к чему мне это? Нам не о чем было бы даже поболтать.
- Однако вы уже возили меня в свой особняк, - поморщившись заметила Николь.
- Как нелюбезно с твоей стороны, Николь, упрекать меня в том, что я возил тебя в свой особняк! Ведь я это сделал для того, чтобы оказать тебе услугу. Признайся, что без волшебной воды господина Рафте, превратившей тебя в прелестную брюнетку, ты не попала бы в Трианон, В конце концов, стоило ли это затевать только ради того, чтобы тебя прогнали, но, с другой стороны, ты сама виновата: за каким чертом назначаешь свидания господину де Босиру, да еще прямо у входа в конюшни?
- Вы даже это знаете? - спросила Николь, решив изменить тактику и всецело положиться на благородство маршала. |
|
- Смерть или жизнь! - воскликнула молодая женщина, приходя постепенно во все большее возбуждение от своей ярости. - Сегодня - крайний срок. Согласны ли вы лишить меня жизни, иными словами - дать мне успокоение?
- Жизнь, Лоренца, только жизнь.
- Тогда свободу! Бальзамо молчал.
- В таком случае - смерть, тихая смерть от какого-нибудь зелья, укола иглой, смерть во время сна: покой! покой! покой!
- Жизнь и терпение, Лоренца.
Лоренца расхохоталась адским хохотом и, отскочив, выхватила из-за пазухи нож с тонким и острым лезвием, словно молния, сверкнувшим у нее в руке.
Бальзамо вскрикнул, но было поздно: он не успел отвести ее руку, и нож вонзился в грудь Лоренцы. Бальзамо был ослеплен вспышкой и видом крови.
Он закричал и, обхватив Лоренцу руками, на лету поймал нож, готовый опуститься снова.
Лоренца резким движением попыталась высвободить нож, и лезвие прошло между пальцев Бальзамо.
Из раны хлынула кровь.
Вместо того, чтобы продолжать борьбу, Бальзамо протянул окровавленную руку к молодой женщине и властно проговорил:
- Усните, Лоренца! Усните! Я приказываю! Но она была так сильно возбуждена, что повиновалась не сразу.
- Нет, нет, - прошептала Лоренца, пошатываясь и пытаясь еще раз вонзить нож себе в грудь. - Нет, я не буду спать!
- Усните, я вам говорю! - шагнув к ней, повторил Бальзамо. - Спите, я так хочу!
На сей раз сила воли Бальзамо оказалась такой мощной, что всякое сопротивление было сломлено. Лоренца вздохнула, выронила нож, зашаталась и рухнула на подушки.
Только глаза ее оставались открытыми, однако ее пылавший ненавистью взор постепенно угасал, и скоро глаза закрылись. Напряжение спало, голова склонилась к плечу, как у раненой птицы; нервная дрожь пробежала по всему ее телу. Лоренца заснула.
Только тогда Бальзамо смог расстегнуть одежду Лоренцы и осмотреть рану; она показалась ему неопасной. Однако кровь так и хлестала из раны.
Бальзамо нажал кнопку, спрятанную в глазу льва; распрямилась пружина, растворилась потайная дверь. Он отвязал противовес, спустилась подъемная дверь Альтотаса: Бальзамо встал на нее и поднялся в лабораторию старика.
- А-а, это ты, Ашарат? - спросил тот, продолжая сидеть в кресле. - Ты знаешь, что через неделю мне исполняется сто лет? Ты знаешь, что к этому времени мне нужна кровь младенца или девственницы?
Не слушая его, Бальзамо бросился к шкапчику, где хранились магические бальзамы. Он схватил одну из пробирок, содержимое которой ему не раз приходилось испытывать, потом вернулся к подъемному окну, топнул ногой и начал спускаться.
Альтотас подкатил вместе с креслом прямо к отверстию в полу и протянул руки, намереваясь вцепиться в одежду Бальзамо, но опоздал.
- Ты слышишь, несчастный? - прокричал он ему вдогонку. - Слышишь? Если через неделю у меня не будет младенца или девственницы, чтобы завершить составление эликсира, я умру.
Бальзамо обернулся. Глаза старика горели на совершенно неподвижном лице; можно было подумать, что живы одни глаза.
- Да, да, - отвечал Бальзамо. - Да, можешь быть спокоен, у тебя будет то, о чем ты просишь.
Отпустив пружину, он вернул подъемное окно на прежнее место: оно сейчас же слилось с потолком, представляя собой часть орнамента.
Затем он поспешил в комнату Лоренцы, но, едва войдя туда, услышал звонок Фрица.
- Герцог де Ришелье, - пробормотал Бальзамо. - Ну ничего, герцог и пэр может и подождать!
Глава 2
ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ ГЕРЦОГА ДЕ РИШЕЛЬЕ
В половине пятого герцог де Ришелье покинул особняк на улице Сен-Клод.
В свое время читатель узнает, зачем он приходил к Бальзамо.
Барон де Таверне ужинал у дочери. Ее высочество в этот день предоставила Андре полную свободу, чтобы она могла принять у себя отца.
Герцог де Ришелье вошел в тот момент, когда подавали десерт. Он по-прежнему приносил в семью Таверне только добрые вести: он сообщил своему другу, что утром король во всеуслышание объявил, что хочет дать Филиппу не роту, а полк.
Таверне проявил бурную радость, Андре горячо поблагодарила маршала.
Беседа потекла так, как ей и следовало после того, что произошло. Ришелье продолжал рассказывать о короле, Андре без умолку говорила о брате, а Таверне - о достоинствах Андре.
В разговоре девушка упомянула о том, что она до самого утра свободна от службы у ее высочества, что ее высочество принимает в этот день двух немецких принцев, приходящихся ей родней; желая почувствовать себя хоть на несколько часов свободной и вспомнить те времена, когда она жила при дворе в Вене, Мария-Антуанетта не захотела видеть французских слуг и даже удалила фрейлину. Это так потрясло герцогиню де Ноай, что она побежала жаловаться королю, Барону де Таверне очень нравилась, как он говорил, свобода Андре, с какой она рассказывала о вещах, от которых непосредственно зависели состояние и слава семьи Таверне. Услышав это, Ришелье сказал, что готов удалиться, чтобы не мешать отцу пооткровенничать с дочерью. Мадмуазель де Таверне запротестовала, и Ришелье остался.
Ришелье живописал плачевное состояние, в котором оказалась французская знать, вынужденная сносить постыдное иго случайных фаворитов, подпольных владычиц, вместо того, чтобы иметь дело с такими фаворитками, как в былые времена; ведь тогда это были дамы почти столь же знатного происхождения, что и их августейшие любовники; дамы покоряли принцев крови своей красотой и любовью, а подданных - благородным происхождением, умом и верностью интересам страны.
Слова Ришелье совпали с тем, о чем вот уже несколько дней говорил Андре барон де Таверне, и это ее удивило.
Ришелье перешел к изложению своей теории добродетели, теории возвышенной, языческой и, вместе с тем, истинно французской; мадмуазель де Таверне была вынуждена признать, что она ни в коей мере не добродетельна. Настоящей добродетелью, как понимал ее маршал, обладали г-жа де Шатору, мадмуазель де ла Вольер и мадмуазель де Фосез.
От слова к слову, от доказательства к доказательству, мысль Ришелье становилась настолько прозрачной, что Андре вообще перестала ее понимать.
Беседа продолжалась в том же духе часов до семи вечера.
Когда часы пробили семь, герцог поднялся: ему было пора, по его словам, отправляться ко двору в Версаль.
Пройдясь по комнате в поисках шляпы, он наткнулся на Николь: она всегда старалась найти себе какое-нибудь дело поблизости от того места, где находился герцог де Ришелье.
- Малышка! - воскликнул он, потрепав ее по плечу. - Проводи-ка меня! Отнесешь цветы, которые герцогиня де Ноай приказала нарвать с клумбы и которые она посылает со мной графине д'Эгмон. |
|
- Ну ну, Лоренца, - молвил он, - не волнуйтесь, будьте благоразумны, умоляю вас.
- И он еще просит меня не волноваться! Он просит меня образумиться! Палач просит снисхождения у жертвы, которую он мучает!
- Да, я прошу вас быть благоразумной и снисходительной, потому что ваши приступы гнева ничего не меняют в нашей общей судьбе, они причиняют боль, только и всего. Примите то, что я вам предлагаю, Лоренца; я дам вам подругу, которая полюбит рабство за то, что оно одарит ее вашей дружбой. Вы напрасно опасаетесь, что увидите грустное, залитое слезами лицо; напротив, ее улыбка, ее веселый нрав развеселят и вас. Милая Лоренца, согласитесь на мое предложение. Могу поклясться, что большего я не могу вам предложить.
- Иными словами, вы поселите рядом со мной наемницу и скажете ей, что тут живет одна сумасшедшая, несчастная женщина, безнадежно больная, вы придумаете мне какую-нибудь болезнь. «Заточите себя вместе с этой сумасшедшей, пообещайте, что будете верно ей служить, и я заплачу вам за ваши услуги, как только бедняжка умрет».
- Ах, Лоренца, Лоренца! - прошептал Бальзамо.
- Нет, все будет не так, я ошиблась, да? - насмешливо продолжала Лоренца. - Я недогадлива, ничего не поделаешь! Я несведуща, я так плохо знаю свет!.. Вы можете сказать этой женщине: «Будьте бдительны: эта сумасшедшая опасна; предупреждайте меня о каждом ее шаге, о всякой мысли; следите за ней днем и ночью». И вы дадите ей столько золота, сколько она пожелает: золото вам достается даром - ведь вы сами его делаете.
- Лоренца! Вы заблуждаетесь; во имя Неба, Лоренца, постарайтесь прочесть то, что у меня в сердце. Дать вам подругу значило бы поставить под удар дело всей моей жизни; если бы не ваша ненависть, вы оценили бы мою жертву... Дать вам подругу, как я уже сказал, это значит подвергнуть риску мою безопасность, мою свободу, жизнь. Однако я готов на это, лишь бы вас избавить от огорчений.
- Огорчений! - вскричала Лоренца с диким хохотом, заставившим Бальзамо содрогнуться. - И он называет это огорчениями!
- Ну хорошо, страдания... Да, вы правы. Лоренца, это невыносимые страдания. Да, Лоренца! Что ж, повторяю: потерпите, придет день, когда кончатся все ваши страдания; придет время, и вы станете свободной; настанет время, когда вы станете счастливой.
- Позвольте мне удалиться в монастырь! Я хочу дать обет.
- В монастырь?
- Я буду молиться, я буду молиться прежде всего за вас, а уж потом за себя. Я буду там заперта, это верно, но ведь у меня будет и сад, и свежий воздух, и простор, и кладбище, где я буду гулять среди могил, подыскивая место и для себя. У меня будут подруги, по-своему несчастливые, у каждой из них своя горькая доля. Позвольте мне удалиться в монастырь, и я дам вам любые клятвы, какие вы только пожелаете. Монастырь, Бальзамо, монастырь! На коленях умоляю вас об этой милости!
- Лоренца! Лоренца! Мы не можем разлучиться. Мы навсегда связаны в этой жизни, слышите? Не просите у меня ничего, что выходит за пределы этого дома.
Бальзамо произнес эти слова отчетливо и в то же время сдержанно, тоном, не допускавшим возражений; Лоренца больше не настаивала.
- Значит, вы этого не хотите? - с убитым видом прошептала она.
- Не могу.
- Это ваше последнее слово?
- Да.
- Ну что же, тогда я попрошу вас о другом, - с улыбкой проговорила она.
- Милая Лоренца! Улыбнитесь еще, вот так же, и можете просить у меня, что только пожелаете.
- Вы готовы исполнить любую мою прихоть, лишь бы я делала все, чего вы от меня требуете, ведь правда? Что ж, пусть так. Я постараюсь быть благоразумной.
- Говорите, Лоренца, говорите!
- Только что вы мне сказали: «Придет день, Лоренца, и ты не будешь больше страдать, наступит время, и ты станешь свободной и счастливой».
- Да, я так сказал и клянусь Небом, что жду этого дня, как и вы, с нетерпением.
- Это время может наступить теперь, Бальзамо, - проговорила молодая женщина с ласковой улыбкой, какую ее муж видел у нее на лице только когда она засыпала. - Я устала, знаете, очень устала. Это нетрудно понять: будучи молодой, я уже столько выстрадала! Так вот, друг мой, - ведь вы говорите, что вы мне друг, - выслушайте меня: сделайте так, чтобы этот счастливый день наступил сию минуту.
- Я слушаю вас, - молвил Бальзамо, охваченный необычайным волнением.
- Я заканчиваю свою речь просьбой, с которой мне следовало бы начать, Ашарат. Молодая женщина вздрогнула.
- Говорите, дорогая.
- Я не раз замечала во время ваших опытов над несчастными тварями - вы говорили, что эти опыты необходимы для человечества, - я замечала, что вы владеете секретом смерти: то он заключался в капле яда, то во вскрытой вене; и смерть эта была тихой и скорой, а несчастные, ни в чем не повинные животные, обреченные, как и я, на заточение, мгновенно становились после смерти свободными; и это было первым и единственным благодеянием, оказанным бедным тварям с самого их рождения. Так вот...
Она остановилась и побледнела.
- Что, Лоренца? - спросил Бальзамо.
- Сделайте ради меня то, что вы порой делаете в интересах науки с несчастными животными, сделайте это во имя человечности; сделайте это для подруги, благословляющей вас от всей души, для подруги, готовой из признательности целовать вам руки, если вы окажете ей милость, о которой она вас умоляет. Сделайте это, Бальзамо, для меня, на коленях прошу вас об этом, и я обещаю вам, что с последним вздохом я одарю вас такой любовью и радостью, какой вы не увидите от меня за всю мою жизнь. Вы сделали бы это ради меня, и я обещаю вам, что буду искренне радоваться в то мгновенье, когда покину этот мир. Бальзамо, душой вашей матери, кровью нашего Бога, всем, что есть святого в мире живых и в мире мертвых, заклинаю вас: убейте меня! Убейте меня!
- Лоренца! - вскричал Бальзамо, притянув к себе вскочившую с этими словами молодую женщину. - Лоренца, ты бредишь! Чтобы я тебя убил!.. Ты - моя любовь! Ты - моя жизнь!
Лоренца резким движением высвободилась из объятий Бальзамо и рухнула на колени.
- Я не встану, - сказала она, - пока вы не исполните моей просьбы. Умертвите меня тихо, без боли; окажите мне эту милость, ведь вы говорите, что любите меня; усыпите меня, как вы часто делаете, но избавьте меня от пробуждения, от разочарования.
- Лоренца, дорогая! - заговорил Бальзамо, - Боже мой, неужели вы не видите, что у меня сердце разрывается? Неужели вы так несчастливы? Встаньте, Лоренца, не надо впадать в отчаяние. Неужто вы так меня ненавидите?
- Я ненавижу рабство, пытки, одиночество, а раз вы превращаете меня в рабу, в несчастную и одинокую, значит, я ненавижу и вас.
- Но я безумно люблю вас и не могу видеть, как вы умираете. Значит, вы не умрете, Лоренца, и я займусь самым трудным лечением, которое когда-либо мне приходилось проводить: я заставлю вас полюбить жизнь, моя Лоренца!
- Нет, нет, это невозможно: вы уже заставили меня пожелать смерти.
- Лоренца, сжальтесь надо мной, я вам обещаю, что очень скоро... |
|
- Я предвидел это ваше желание, Лоренца, - проговорил Бальзамо, беря ее за руку, - и вы знаете, что уже давно я тоже этого хочу.
- Правда?! - вскричала Лоренца.
- Но вы же пригрозили, что предадите меня, когда я потерял голову от любви... Я позволил вам проникнуть в некоторые свои научные и политические тайны. Вы знаете, что Альтотас нашел философский камень и ищет секрет вечной молодости, - это из области науки. Вы знаете, что я и мои друзья замышляем свержение монархии, - это из области политики. За одну из этих тайн меня могут приговорить к сожжению на костре, как колдуна; за другую меня колесуют как за государственную измену. А вы мне угрожали, Лоренца; вы мне сказали, что любой ценой хотели бы вновь обрести свободу ради того, чтобы прежде всего донести на меня де Сартину. Ведь это же ваши слова?
- Что вы от меня хотите!.. Я порой прихожу в отчаяние и тогда.., тогда я теряю разум.
- А сейчас вы спокойны? Достаточно ли вы благоразумны в эту минуту, чтобы мы могли поговорить?
- Надеюсь, что да.
- Если я возвращу вам свободу, о которой вы меня просите, могу ли я надеяться, что вы будете мне преданной и покорной женой, что я найду в вас верную и нежную душу? Вы знаете, что это мое заветное желание, Лоренца.
Молодая женщина молчала.
- Сможете ли вы меня полюбить? - со вздохом закончил Бальзамо.
- Я не хочу обещать вам то, что не могла бы исполнить, - молвила Лоренца. - Ни любовь, ни ненависть от нас не зависят. Я надеюсь, что Господь в награду за ваши добрые дела поможет мне избавиться от ненависти и полюбить вас.
- К сожалению, такого обещания недостаточно, Лоренца, чтобы я мог вам довериться. Я хочу от вас услышать клятву верности, священную клятву, нарушение которой было бы святотатством. Это должна быть такая клятва, которая связала бы вас и в этой, и в той жизни, а в случае вашего предательства она должна привести вас к смерти в этом мире и к вечному проклятию - в том.
Лоренца не проронила ни звука.
- Готовы ли вы принести такую клятву? Лоренца уронила голову и спрятала лицо в ладонях, ее грудь бурно вздымалась от охвативших ее противоречивых чувств.
- Поклянитесь мне, Лоренца, так, как я этого от вас прошу, со всей торжественностью, коей будет сопровождаться ваша клятва, и вы свободны.
- Чем я должна поклясться?
- Поклянитесь, что никогда, ни под каким предлогом, ничто из того, что вы узнали о занятиях Альтотаса, вы никому не откроете.
- Клянусь!
- Поклянитесь, что вы никогда не разгласите того, что знаете о наших собраниях.
- Ив этом клянусь!
- И вы готовы принести такую клятву, какую я вам предложу ?
- Да. И это все?
- Нет. Поклянитесь, - и это самое главное, Лоренца, потому что другие клятвы затрагивают меня косвенно, а в этой клятве заключено все мое счастье, - поклянитесь, что никогда не покинете меня. Поклянитесь, и вы свободны.
Молодая женщина вздрогнула, почувствовав, как ее« сердце словно пронзил стальной клинок.
- Как я должна произнести эту клятву?
- Мы вместе отправимся в церковь, Лоренца. Мы вместе причастимся одной просфорой. На этой просфоре вы и поклянетесь никогда не рассказывать ни об Альтотасе, ни о моих товарищах. Вы поклянетесь никогда не разлучаться со мной. Мы разделим просфору пополам и следим ее, поклявшись перед всемогущим Богом: вы - в том, что никогда меня не предадите, я - в том, что составлю ваше счастье.
- Нет, - возразила Лоренца, - подобная клятва - кощунство.
- Клятва может быть кощунством только тогда, Лоренца, - с грустью заметил Бальзамо, - когда она произносится с намерением нарушить ее.
- Я не стану приносить эту клятву, - продолжала упорствовать Лоренца. - Я боюсь погубить свою душу.
- Повторяю вам, что вы сгубили бы душу не тогда, когда произносили бы эту клятву, а в том случае, если бы нарушили ее.
- Я не буду клясться.
- В таком случае наберитесь терпения, Лоренца, - проговорил Бальзамо не со злобой, а с глубоким сожалением.
Лоренца помрачнела, словно туча набежала внезапно и нависла над цветущей лужайкой.
- Значит, вы мне отказываете? - спросила она.
- Нет, Лоренца, это вы отказываете мне. Нервное движение Лоренцы выдало нетерпение, охватившее ее при этих словах.
- Послушайте, Лоренца, - обратился к ней Бальзамо, - я кое-что могу для вас сделать, и сделать немало, можете мне поверить.
- Говорите, - горько улыбнувшись, проговорила молодая женщина, - Посмотрим, как далеко может зайти щедрость, о которой вы так любите разглагольствовать.
- Бог, случай или судьба, - называйте это, как хотите, Лоренца, - связали нас неразрывными узами. Не стоит пытаться разорвать их в этой жизни, это под силу только смерти.
- Ну, это я уже слышала, - нетерпеливо проговорила Лоренца.
- Так вот через неделю, Лоренца, чего бы мне это ни стоило и как бы ни велик был риск, у вас будет подруга.
- Где? - спросила она.
- Здесь.
- Здесь?! - вскричала она. - За этими решетками, за железными дверьми? Подруга по заточению? Вы ничего не поняли, сударь, я совсем не этого у вас прошу.
- Это все, что в моих силах, Лоренца! Молодая женщина сделала еще более нетерпеливое движение.
- Дорогая моя! Дорогая моя! - ласково продолжал Бальзамо. - Подумайте хорошенько: из нас двоих вам легче перенести все тяготы этого вынужденного несчастья.
- Ошибаетесь, сударь! До сей минуты я страдала только за себя, а не за другого. И я не могу долее выдержать испытание, которому, насколько я понимаю, вы хотели бы меня подвергнуть. Пусть вы поместите рядом со мной такую же жертву, как я. Я буду видеть, как она худеет, бледнеет, чахнет от страданий, как я; я буду слышать, как она стучит, как и я раньше, вот в эту стену, в эту постылую дверь, которую я по сто раз на день разглядываю, пытаясь понять, как она открывается, пропуская вас сюда. А когда эта жертва, моя подруга, обломает, как я, ногти об дерево и мрамор, тщетно пытаясь разбить доски или раздвинуть плиты; когда она, как я, выплачет все глаза; когда она, как я, станет мертвой, и вместо одного перед вами будут два трупа, вы со свойственной вам дьявольской добротой скажете: «Этим двум девочкам весело вместе, они счастливы.» Нет, нет, тысячу раз нет! И она в сердцах топнула ногой. Бальзамо еще раз попытался ее успокоить. |
|
Лицо, обращавшееся к вам просить совета за несколько дней до падения последнего министра, а также много раньше, прибудет к Вам сегодня за новым советом. Позволят ли Ваши разнообразные занятия уделить этому лицу полчаса между четырьмя и пятью часами вечера?»
Перечитав письмо во второй или в третий раз, Бальзамо погрузился в размышления.
«Не стоит беспокоить Лоренцу из-за такой малости. И потом, разве я не умею угадывать сам? Каракули - верный признак, что писал аристократ; почерк нетвердый - это свидетельствует о преклонных годах писавшего; много орфографических ошибок: автор - придворный. Какой я глупец! Это же герцог де Ришелье. Разумеется, я уделю вам полчаса, ваша светлость, да хоть час, хоть целый день! Возьмите у меня все время и делайте с ним, что пожелаете. Ведь вы для меня, сами того не зная, являетесь одним из моих таинственных агентов, одним из моих домашних демонов. Разве мы с вами заняты не одним и тем же делом? Мы вместе пытаемся расшатать монархию: вы - тем, что хотите стать ее министром, я - тем, что являюсь ее врагом. Я жду вас, ваша светлость!
Бальзамо вынул часы, желая убедиться, долго ли еще ему ждать герцога.
Как раз в эту минуту под потолком зазвенел звонок.
- Что такое? - вздрогнув, проговорил Бальзамо. - Лоренца! Меня зовет Лоренца! Она хочет со мной увидеться. Не случилось ли с ней чего-нибудь? Или, может быть, у нее опять истерический припадок - свидетелем которого мне часто случалось быть, а несколько раз не просто свидетелем, но и жертвой? Еще вчера она была задумчива, смиренна, нежна; вчера она была такой, какой я больше всего ее люблю. Бедная девочка! Ну, пойду.
Он застегнул расшитую рубашку, заправил кружевное жабо под шлафрок, взглянул на свое отражение, желая убедиться, что волосы у него не очень взлохмачены, и пошел по направлению к лестнице, позвонив перед тем в колокольчик, точно так, как это сделала Лоренца.
Бальзамо по привычке остановился в комнате, отделявшей его от Лоренцы; он скрестил руки на груди, повернулся в ту сторону, где по его предположениям должна была находиться Лоренца, и не знавшим преград усилием воли заставил ее уснуть.
Потом он заглянул в едва заметную трещинку в стене, словно сомневался в себе или считал, что необходимо быть особенно осторожным.
Лоренца уснула в тот момент, когда лежала на диване или после приказания своего повелителя упала на него, покачнувшись и ища, на что бы опереться. Ни один художник не мог бы придумать для нее позы более поэтичной, чем та, какую она приняла. Страдая и задыхаясь под тяжестью гипноза, Лоренца походила на одну из прекрасных Ариан кисти Ванлоо: грудь ее бурно вздымалась, голова повисла от отчаяния или изнеможения.
Бальзамо вошел в комнату и, залюбовавшись, остановился перед ней. Он поспешил ее разбудить: она была слишком соблазнительна.
Едва раскрыв глаза, она метнула в него пронзительный взгляд, потом, словно для того, чтобы собраться с мыслями, обеими руками пригладила волосы, сжала губы, приоткрывшиеся было в сладострастном забытьи, и, изо всех сил напрягая память, постаралась припомнить, что с ней произошло Бальзамо с беспокойством наблюдал за ней. Он давным-давно привык к ее внезапным переходам от нежной влюбленности к всплескам ненависти и злобы. Теперешняя ее задумчивость была ему внове; хладнокровие Лоренцы, с каким она его принимала, сдерживая привычные уже вспышки злобы, свидетельствовали о том, что на сей раз его ожидает нечто более серьезное, чем то, что ему доводилось видеть до сих пор Лоренца привстала и, тряхнув головой, подняла на Бальзамо бархатные глаза.
- Сядьте, пожалуйста, рядом, - попросила она его. При звуке ее голоса, проникнутого необычайной нежностью, Бальзамо вздрогнул.
- Вы хотите, чтобы я сел? - переспросил он. - Вы прекрасно знаете, Лоренца, что у меня только одно желание: умереть у ваших ног.
- Сударь! - не меняя тона, продолжала Лоренца. - Я прошу вас сесть, хотя не собираюсь долго с вами говорить. Но мне кажется, что будет лучше, если вы сядете, - Нынче, как, впрочем, и всегда, моя дорогая, я готов исполнить любое ваше желание, - ответил Бальзамо и сел в кресло рядом с Лоренцой, сидевшей на диване.
- Сударь! - проговорила она, умоляюще взглянув на Бальзамо. - Я вызвала вас для того, чтобы попросить вас об одной милости.
- Лоренца, любимая моя! - воскликнул в восторге Бальзамо. - Просите все, что хотите, все!
- Я хочу только одного, но предупреждаю вас: это мое самое сильное желание.
- Говорите, Лоренца, говорите! Я готов отдать все мое состояние, я полжизни отдам за то, чтобы вы были счастливы!
- Вам это ничего не будет стоить, это займет всего одну минуту вашего времени, - сказала молодая женщина.
Обрадованный тем, что разговор протекает так спокойно, Бальзамо, обладавший богатым воображением, попытался представить себе, какие желания могли появиться у Лоренцы и какие он мог бы удовлетворить.
«Она у меня сейчас попросит служанку или подругу, - думал он. - Ну что же, это огромная жертва, потому что мне придется подвергнуть риску свою тайну и тайну моих друзей, но я готов на него пойти, потому что бедняжка томится в одиночестве».
- Ну говорите же, Лоренца, - проговорил он, глядя на нее с нежной улыбкой.
- Сударь! Вы знаете, что я умираю от тоски и одиночества, - молвила она.
Бальзамо в знак согласия опустил голову и вздохнул.
- Моя молодость пропадает понапрасну, - продолжала Лоренца, - мои дни проходят в слезах, мои ночи - это нескончаемый ужас. Я угасаю в тоске и одиночестве - Вы сами избрали себе такую жизнь, Лоренца, - отвечал Бальзамо, - и не моя вина, что образ жизни, который вас теперь приводит в уныние, вы сами предпочли тому, которому могла бы позавидовать королева.
- Пусть так. Но вы видите, что я обращаюсь к вам.
- Благодарю вас, Лоренца.
- Не вы ли мне неоднократно говорили, что вы - христианин, хотя...
- Хотя вы полагаете, что я погубил свою душу, вы это хотите сказать? Я правильно закончил вашу мысль, Лоренца?
- Прошу вас выслушать то, что я скажу, и ничего за меня не додумывать.
- Продолжайте, пожалуйста.
- Вместо того, чтобы вызывать во мне ненависть и доводить меня до отчаяния, окажите мне, раз уж я ни на что не гожусь...
Она замолчала и посмотрела на Бальзамо. Но он уже овладел собой и ответил ей холодным взглядом, нахмурив брови.
Она затрепетала под его почти угрожающим взглядом.
- Окажите мне милость, - продолжала она. - Я не прошу у вас свободы, нет, я знаю, что по Божьей, вернее, по вашей воле, - ведь вы мне кажетесь всемогущим, - я обречена на пожизненное заточение. Позвольте мне хоть изредка видеть человеческие лица, слышать не только ваш голос, позвольте мне выходить, двигаться, чувствовать, что я еще живу. |
|