В категории материалов: 121
Показано материалов: 26-30 |
Страницы: « 1 2 ... 4 5 6 7 8 ... 24 25 » |
|
- Государь, - отвечал Келюс, - в тот день, когда ваше величество сделает это, мы отправимся босиком и с веревкой на шее к коменданту Бастилии мэтру Лорапу Тестю, чтобы он заключил нас в темницу вместе с этими дворянами.
- Я прикажу отрубить им головы, клянусь смертью Спасителя! В конце концов я король!
- Если с нашими врагами это случится, государь, мы перережем себе горло у подножия их эшафота.
Генрих долго молчал, потом вскинул свои черные глаза и сказал:
- В добрый час. Вот оно, славное и храброе дворянство!.. Что ж, если господь не благословит дело, которое защищают такие люди!..
- Не безбожничай.., не богохульствуй, - торжественно провозгласил Шико, встав со своей постели и направляясь к королю. - Боже мой! Какие благородные сердца. Ну, сделай же то, чего они хотят; ты слышишь, мой господин? Давай, назначь этим молодым людям день для поединка: займись своим делом, вместо того чтобы поучать всевышнего, в чем состоит его долг.
- Ах, боже мой! Боже мой! - прошептал Генрих.
- Государь, мы молим вас об этом, - сказали четверо молодых людей, склонив голову и опускаясь на колени.
- Хорошо, будь по-вашему. И верно: бог справедлив, он должен даровать вам победу. Впрочем, мы и сами сумеем подготовить ее, разумно и по-христиански. Дорогие друзья, вспомните, что Жарнак всегда обязательно исповедовался и причащался перед поединком. Ла-Шатеньерэ великолепно владел шпагой, но он перед поединком искал забвения в пирах, празднествах, отправлялся к женщинам, какой омерзительный грех! Короче, он искушал бога, который, быть может, улыбался его молодости, красоте, силе в хотел спасти ему жизнь. И вот Жарнак убил его. Послушайте, мы исповедуемся и причастимся. Если бы у меня было время, я послал бы ваши шпаги в Рим, чтобы их благословил святейший... По у нас есть рака святой Женевьевы, она стоит самых лучших реликвий. Попостимся вместе, умертвим свою плоть, отпразднуем великий день святых даров, а на следующее утро...
- О! Государь, спасибо, спасибо, - вскричали молодые люди. - Значит, через восемь дней.
И они бросились в объятия короля, который еще раз прижал их к сердцу и, проливая слезы, удалился в свою молельню.
- Условия нашего поединка уже составлены, - сказал Келюс, - остается только вписать в них день и час. Пиши, Можирон, на этом столе.., и пером короля, пиши:
«В день после праздника святых даров».
- Готово, - сказал Можирон. - Кто будет герольдом и отнесет это письмо?
- Я, если вы пожелаете, - сказал Шико, подходя. - Только хочу дать вам совет, малыши. Его величество говорит о посте, умерщвлении плоти, раке святой Женевьевы... Все это великолепно во исполнение обета - после победы, но я считаю, что до победы вам будет полезнее хорошая еда, доброе вино, восьмичасовой сон в полном одиночестве, в дневное или ночное время. Ничто не сообщает руке такой гибкости и силы, как трехчасовое пребывание за столом, коли не напиваешься допьяна, разумеется. В том же, что касается любви, я, в общем, поддерживаю короля. Слишком уж она разнеживает, и будет лучше, если вы от нее воздержитесь.
- Браво, Шико! - дружно воскликнули молодые люди.
- Прощайте, мои львята, - ответил гасконец, - я отправляюсь во дворец Бюсси.
Он сделал три шага и вернулся назад.
- Кстати, - сказал он, - не покидайте короля в прекрасный день праздника святых даров. Не уезжайте никто за город; оставайтесь в Лувре, как горстка паладинов. Договорились? Да? Тогда я ухожу выполнять ваше поручение.
И Шико, держа в руке письмо, раздвинул циркуль своих длинных ног и исчез.
Глава 46
ПРАЗДНИК СВЯТЫХ ДАРОВ
В эти восемь дней события назревали, как в безветренною и знойную летнюю пору в небесных глубинах назревает гроза.
Монсоро, снова поднявшийся на ноги после суток лихорадки, стал сам подстерегать похитителя своей чести. Но, не обнаружив никого, он еще крепче, чем прежде, уверовал в лицемерие герцога Анжуйского и его дурные намерения относительно Дианы.
Бюсси не прекратил дневных посещений дома главного ловчего.
Однако предупрежденный Одуэном о постоянных засадах, которые устраивал выздоравливающий граф, он воздерживался от ночных визитов через окно.
Шико делил свое время надвое.
Одну часть он проводил, почти безотлучно, со своим возлюбленным господином, Генрихом Валуа, оберегая его, как мать оберегает ребенка.
Другую часть он уделял своему задушевному другу Горанфло, которого восемь дней назад с большим трудом уговорил возвратиться в келью и сам препроводил в монастырь, где аббат, мессир Жозеф Фулон, оказал королевскому шуту самый теплый прием.
Во время этого первого визита Шико в монастырь было много говорено о благочестии короля, и приор казался выше всякой меры признательным его величеству за честь, которую тот сделает аббатству своим посещением.
Честь эта даже превзошла все первоначальные ожидания: Генрих, по просьбе почтенного аббата, согласился провести в уединении в монастыре целые сутки.
Аббат все еще не мог поверить своему счастью, но Шико утвердил Жозефа Фулона в его надеждах. И поскольку было известно, что король прислушивается к словам шута, Шико настоятельно просили снова наведаться в гости к монахам, и гасконец обещал это сделать.
Что касается Горанфло, то он вырос в глазах монахов на десять локтей.
Ведь именно ему удалось так ловко втереться в полное доверие к Шико. Даже столь тонкий политик, как Макиавелли, не сделал бы это лучше.
Приглашенный наведываться, Шико наведывался и всегда приносил с собой - в карманах, под плащом, в своих широких сапогах - бутылки с самыми редкими и изысканными винами, поэтому брат Горанфло принимал его еще лучше, чем мессир Жозеф Фулон.
Шико запирался на целые часы в келье монаха, разделяя с ним, если говорить в общих чертах, его ученые труды и молитвенные экстазы.
За два дня до праздника святых даров он даже провел в монастыре всю ночь напролет; на следующий день по аббатству пронесся слух, что Горанфло уговорил Шико надеть сутану.
Что до короля, то он в эти дни давал уроки фехтования своим друзьям, изобретая вместе с ними новые удары и стараясь в особенности упражнять д'Эпернона, которому судьба дала такого опасного противника и который ожидал решительного дня с заметным волнением.
Всякий, кто прошел бы ночью, в определенные часы, по улицам, встретил бы в квартале святой Женевьевы странных монахов, описанных уже нами в первых главах и смахивавших больше на рейтаров, чем на чернецов.
И, наконец, мы могли бы добавить, чтобы дополнить картину, которую стали набрасывать, могли бы добавить, повторяем, что дворец Гизов стал одновременно и самым таинственным и самым беспокойным вертепом, какой только можно себе представить. Снаружи он казался совершенно безлюдным, но внутри был густо населен. Каждый вечер в большом зале, после того как все занавеси на окнах были тщательно задернуты, начинались тайные сборища. Этим сборищам предшествовали обеды, на них приглашались только мужчины, и тем не менее обеды возглавляла госпожа де Монпансье.
Мы вынуждены сообщать нашим читателям все эти подробности, извлеченные нами из мемуаров того времени, ибо читатели не найдут их в архивах полиции.
И в самом деле, полиция того беспечного царствования даже и не подозревала, что затевается, хотя заговор, как это можно видеть, был крупным, а достойные горожане, совершавшие свой ночной обход с каской на голове и алебардой в руке, подозревали об этом не больше полиции, не будучи людьми, способными угадывать иные опасности, чем те, которые проистекают от огня, воров, бешеных собак и буйствующих пьяниц.
Время от времени какой-нибудь дозор все же задерживался возле гостиницы «Путеводная звезда» на улице Арбр-Сек, но мэтр Ла Юрьер слыл добрым католиком, и ни у кого не вызывало сомнений, что громкий шум, доносящийся из его заведения, раздается лишь во имя вящей славы божьей.
Вот в какой обстановке город Париж дожил наконец, день за днем, до утра того великого, отмененного конституционным правительством торжества, которое называют праздником святых даров.
В этот знаменательный день погода с утра выдалась великолепная, воздух был напоен ароматом цветов, устилавших улицы. |
|
- Клянусь святым чревом! Ну и болтлив этот Валуа! - воскликнул Шико.
- О! О! Мэтр гасконец, - сказал высокомерно Генрих, - если вы не спите, ступайте вон.
- Клянусь богом, - сказал Шико, - если я и не сплю, так только потому, что ты мне мешаешь спать: твой язык трещит, как трещотки на святую пятницу.
Келюс, видя, что в этом королевском покое невозможно говорить серьезно ни о чем, даже о самом серьезном, такими легкомысленными все привыкли здесь быть, вздохнул, пожал плечами и, раздосадованный, умолк.
- Государь, - сказал, переминаясь с ноги на ногу, д'Эпернон, - а ведь речь идет об очень важном деле.
- О важном деле? - переспросил Генрих.
- Конечно, если, разумеется, жизнь восьми доблестных дворян кажется вашему величеству достойной того, чтобы заняться ею, - заметил Келюс.
- Что ты хочешь этим сказать? - воскликнул король.
- Что я жду, чтобы король соблаговолил выслушать меня.
- Я слушаю, сын мой, я слушаю, - сказал Генрих, кладя руку на плечо Келюса.
- Я уже говорил вам, государь, что мы вели серьезный разговор, и вот итог нашей беседы: королевская власть ослабла, она под угрозой.
- Кажется, все только и делают, что плетут заговоры против нее, - вскричал Генрих.
- Она похожа, - продолжал Келюс, - на тех странных богов, которые, подобно богам Тиберия и Калигулы, старели, по не умирали, а все шли и шли в свое бессмертие дорогой смертельных немощей. Эти боги могли избавиться от своей непрерывно возрастающей дряхлости, вернуть свою молодость, возродиться лишь в том случае, если какой-нибудь самоотверженный фанатик приносил себя им в жертву. Тогда, обновленные влившейся в них молодой, горячей, здоровой кровью, они начинали жить заново и снова становились сильными и могущественными. Ваша королевская власть, государь, напоминает этих богов, она может сохранить себе жизнеспособность только ценой жертвоприношений.
- Золотые слова, - сказал Шико. - Келюс, сын мой, ступай проповедовать на улицах Парижа, и ставлю тельца против яйца, что ты затмишь Линсестра, Кайе, Коттона и даже эту бочку красноречия, которую именуют Горанфло.
Генрих молчал. Было заметно, что в настроении его происходит глубокая перемена: сначала он бросал на миньонов высокомерные взгляды, потом, постепенно осознав их правоту, он снова стал задумчивым, мрачным, обеспокоенным.
- Продолжайте, - сказал он, - вы же видите, что я вас слушаю, Келюс.
- Государь, - продолжал тот, - вы великий король, во кругозор ваш стал ограниченным. Дворянство воздвигло перед вами преграды, по ту сторону которых ваш взгляд уже ничего не видит, разве что другие, все растущие преграды, которые, в свою очередь, возводит перед вами народ. Государь, вы человек храбрый, скажите, что делают на войне, когда один батальон встает, как грозная стена, в тридцати шагах перед другим батальоном? Трусы оглядываются назад и, видя свободное пространство, бегут, смельчаки нагибают головы и устремляются вперед.
- Что ж, пусть будет так. Вперед! - вскричал король. - Клянусь смертью Спасителя! Разве я не первый дворянин в моем королевстве? Известны ли вам, спрашиваю я, более славные битвы, чем битвы моей юности? И знает ли столетие, которое уже приближается к концу, слова более громкие, чем Жарнак и Монкоптур? Итак, вперед, господа, и я пойду первым, это мой обычай. Бой будет жарким, как я полагаю.
- Да, государь, бесспорно, - воскликнули молодые люди, воодушевленные воинственной речью короля. - Вперед!
Шико принял сидячее положение.
- Тише, вы, там, - сказал он, - предоставьте оратору возможность продолжать. Давай, Келюс, давай, сын мой. Ты уже сказал много верных и хороших слов, но далеко не все, что можешь; продолжай, мой друг, продолжай.
- Да, Шико, ты прав, как это частенько с тобой случается. Я продолжу и скажу его величеству, что для королевской власти наступила минута, когда ей необходимо принять одну из тех жертв, о коих мы только что говорили. Против всех преград, которые невидимой стеной окружают ваше величество, выступят четверо, уверенные, что вы их поддержите, государь, а потомки прославят.
- О чем ты говоришь, Келюс? - спросил король, и глаза его зажглись радостью, умеряемой тревогой. - Кто эти четверо?
- Я и эти господа, - сказал Келюс с чувством гордости, которое возвышает любого человека, рискующего жизнью ради идеи или страсти. - Я и эти господа, мы приносим себя в жертву, государь.
- В жертву чему?
- Вашему спасению.
- От кого?
- От ваших врагов.
- Все это лишь раздоры между молодыми людьми, - воскликнул Генрих.
- О! Это общераспространенное заблуждение, государь. Привязанность вашего величества к нам столь великодушна, что позволяет вам прятать ее под этим изношенным плащом. Но мы ее узнали. Говорите как король, государь, а не как буржуа с улицы Сен-Дени. Не притворяйтесь, будто вы верите, что Можирон ненавидит Антрагэ, что Шомбергу мешает Ливаро, что д'Эпернон завидует Бюсси, а Келюс сердит на Рибейрака. Нет, все они молоды, прекрасны и добры. Друзья и враги, все они могли бы любить друг друга, как братья. Нет, не соперничество людей с людьми вкладывает нам в руки шпаги, а вражда Франции с Анжу, вражда между правом народным и правом божественным. Мы выступаем как поборники королевской власти на то ристалище, куда выходят поборники Лиги, и говорим вам: «Благословите нас, сеньор, одарите улыбкой тех, кто идет за вас на смерть. Ваше благословение, быть может, приведет их к победе, ваша улыбка облегчит им смерть».
Задыхаясь от слез, Генрих распахнул объятия Келюсу и его друзьям.
Он прижал их всех к своему сердцу. Эта сцена не была зрелищем, лишенным интереса, картиной, не оставляющей впечатления: мужество вступало здесь в единение , с глубокой нежностью, и все это было освящено самоотречением...
Из глубины алькова глядел, подперев рукой щеку, Шико, Шико серьезный, опечаленный, и его лицо, обычно холодно-безразличное или искаженное саркастическим смехом, сейчас было не менее благородным и не менее красноречивым, чем лица остальных.
- Ах! Мои храбрецы, - сказал наконец король, - это прекрасный, самоотверженный поступок, это благородное дело, и сегодня я горжусь не тем, что царствую во Франции, а тем, что я ваш друг. Но я лучше кого бы то ни было знаю, в чем мои интересы, и поэтому не приму жертвы, которая, суля столь много в случае вашей победы, отдаст меня, если вы потерпите поражение, в руки моих врагов. Чтобы вести войну с Анжу, хватит и Франции, поверьте мне. Я знаю моего брата, Гизов и Лигу, в своей жизни я усмирял и не таких норовистых и горячих коней.
- Но, государь, - воскликнул Можирон, - солдаты так не рассуждают. Они не могут считаться с возможностью неудачи в делах такого рода - делах чести, делах совести, когда человек действует, повинуясь внутреннему убеждению и не задумываясь о том, как его действия будут выглядеть перед судом разума.
- Прошу прощения, Можирон, - ответил король, - солдат может действовать вслепую, но полководец - размышляет.
- Так размышляйте, государь, а нам, нам предоставьте действовать, ведь мы всего лишь солдаты, - ответил Шомберг. - К тому же я не знаком с неудачей, мне всегда везет.
- Друг мой, милый друг, - прервал его печально король, - я не могу сказать того же о себе. Правда, тебе всего лишь двадцать лет.
- Государь, - сказал Келюс, - добрые слова вашего величества лишь удвоят наш пыл. В какой день следует нам скрестить шпаги с господами де Бюсси, де Ливаро, д'Антрагэ и де Рибейраком?
- Никогда. Я это вам решительно запрещаю. Никогда, вы слышите?
- Простите нас, государь, простите, пожалуйста, - продолжал Келюс, - вчера перед обедом у нас состоялась встреча, слово дано, и мы не можем взять его обратно.
- Извините, сударь, - ответил Генрих, - король освобождает от клятв и слов, говоря «я хочу» или «я не хочу», ибо король всемогущ. Сообщите этим господам, что я пригрозил обрушить на вас всю силу своего гнева, ежели вы будете с ними драться, и, чтобы у вас не было сомнений в моей решимости, я клянусь отправить вас в изгнание, коли вы...
- Остановитесь, государь... - сказал Келюс, - ибо если вы можете освободить нас от нашего слова, вас от вашего может освободить лишь господь. Поэтому не клянитесь. Если из-за такого дела мы навлекли на себя ваш гнев и этот гнев выразится в нашем изгнании, мы отправимся в изгнание с радостью, ведь, покинув земли вашего величества, мы сможем сдержать свое слово и встретиться с нашими противниками на чужой земле.
- Если эти господа приблизятся к вам даже на расстояние выстрела из аркебузы, - вскричал Генрих, - я прикажу бросить их в Бастилию, всех четверых.
|
|
- Бюсси их спаивает, он очень опасный человек.
- Шико, ради бога!
- Ну, так уж и быть: Бюсси угощает их обедом, твоих друзей. Это тебя устраивает, а?
- Бюсси угощает их обедом! О! Нет, невозможно. Заклятые враги...
- Вот как раз если бы они друзьями были, им незачем было бы напиваться вместе. Послушай-ка, у тебя крепкие ноги?
- А что?
- Сможешь ты дойти до реки?
- Я смогу дойти до края света, только бы увидеть подобное зрелище.
- Ладно, дойди всего лишь до дворца Бюсси, и ты увидишь это чудо.
- Ты пойдешь со мной?
- Благодарю за приглашение, я только что оттуда.
- Но, Шико...
- О! Нет и нет. Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда убеждаться. У меня и так от беготни ноги стали на три дюйма короче - в живот вколотились; коли я опять туда потащусь, у меня колени, чего доброго, под самым брюхом окажутся. Иди, сын мой, иди!
Король устремил на шута гневный взгляд.
- Нечего сказать, очень мило с твоей стороны, - заметил Шико, - портить себе кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на все это, как подобает философу: они смеются - будем и мы смеяться; они обедают - прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят паши законы - ляжем-ка после обеда спать.
Король не мог удержаться от улыбки.
- Ты можешь считать себя настоящим мудрецом, - сказал Шико. - Во Франции были волосатые короли, один смелый король, один великий король, были короли ленивые: я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым... Ах! Сын мой, терпение такая прекрасная добродетель.., за неимением других!
- Меня предали! - сказал король. - Предали! Эти люди не имеют понятия о том, как должны поступать настоящие дворяне.
- Вот оно что? Ты тревожишься о своих друзьях, - воскликнул Шико, подталкивая короля к залу, где им уже накрыли на стол, - ты их оплакиваешь, словно мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать и жаловаться... Вечно ты ноешь, Генрих.
- Вы меня раздражаете, господин Шико.
- Послушай, неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!
- Я предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, - сказал Генрих мрачно.
- О! Клянусь святым чревом! - ответил Шико. - Полагайся на меня, я здесь, сын мой, но только корми меня. Я хочу фазана и.., трюфелей, - добавил он, протягивая свою тарелку.
Генрих и его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.
Назавтра к малому утреннему туалету короля явились господа де Келюс, де Шомберг, де Можирон и д'Энернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.
Шико еще спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и, срывая с себя благоухающие повязки; которыми были покрыты его лицо и руки, закричал:
- Вон отсюда! Вон!
Пораженный лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись, пораженные на менее его.
- Но, государь, - пролепетал Келюс, - мы хотели сказать вашему величеству...
- Что вы уже протрезвели, - завопил Генрих, - не так ли?
Шико открыл один глаз.
- Простите, государь, - с достоинством возразил Келюс, - ваше величество ошибаетесь...
- С чего бы это? Я же не пил анжуйского вина!
- А! Понятно, попятно!.. - сказал Келюс с улыбкой. - Хорошо. В таком случае...
- Что в таком случае?
- Соблаговолите остаться с нами наедине, ваше величество, и мы объяснимся.
- Ненавижу пьяниц и изменников!
- Государь! - вскричали хором трое остальных.
- Терпение, господа, - остановил их Келюс. - Его величество плохо выспался, ему снились скверные сны.
Одно слово, и настроение нашего высокочтимого государя исправится.
Эта дерзкая попытка подданного оправдать своего короля произвела впечатление на Генриха. Он понял: если у человека хватает смелости произнести подобные слова, значит, он не мог совершить ничего бесчестного.
- Говорите, - сказал он, - да покороче.
- Можно и покороче, государь, но это будет трудно.
- Конечно.., чтобы ответить на некоторые обвинения, приходится крутиться вокруг да около.
- Нет, государь, мы пойдем прямо, - возразил Келюс в бросил взгляд на Шико и лакея, словно повторяя Генриху свою просьбу о частной аудиенции.
Король подал знак: лакей вышел. Шико открыл второй глаз и сказал:
- Не обращайте на меня внимания, я сплю, как сурок.
И, снова закрыв глаза, он принялся храпеть во всю силу своих легких.
Глава 45
В КОТОРОЙ ШИКО ПРОСЫПАЕТСЯ
Увидев, что Шико спит столь добросовестно, все перестали обращать на него внимание.
К тому же давно уже вошло в привычку относиться к Шико, как к предмету меблировки королевской опочивальни.
- Вашему величеству, - сказал Келюс, склоняясь в поклоне, - известна лишь половина того, что произошло, и, беру на себя смелость заявить, наименее интересная половина. Совершенно верно, и никто из пас не намерен этого отрицать, совершенно верно, что все мы обедали у господина де Бюсси, и должен заметить, в похвалу его повару, что мы знатно пообедали.
- Там особенно одно вино было, - заметил Шомберг, - австрийское или венгерское, мне оно показалось просто восхитительным.
- О! Мерзкий немец, - прервал король, - он падок на вино, я это всегда подозревал.
- А я в этом был уверен, - подал голос Шико, - я раз двадцать видел его пьяным.
Шомберг оглянулся на шута.
- Не обращай внимания, сын мой, - сказал гасконец, - во сне я всегда разговариваю; можешь спросить у короля.
Шомберг снова повернулся к Генриху.
- По чести, государь, - сказал он, - я не скрываю ни моих привязанностей, ни моих неприязней. Хорошее вино - ото хорошо.
- Не будем называть хорошим то, что заставляет нас забыть о своем господине, - сдержанно заметил король.
Шомберг собирался уже ответить, не желая, очевидно, так быстро оставлять столь прекрасную тему, но Келюс сделал ему знак.
- Ты прав, - спохватился Шомберг, - говори дальше.
- Итак, государь, - продолжал Келюс, - во время обеда, и особенно перед ним, мы вели очень важный и любопытный разговор, затрагивающий, в частности, интересы вашего величества.
- Вступление у вас весьма длинное, - сказал Генрих, - это скверный признак. |
|
- Минутку, - сказал Бюсси. - Прежде чем определить наших противников, договоримся о правилах боя. Не подобает, чтобы об условиях боя договаривались после выбора противников.
- Все очень просто, - сказал Шомберг. - Мы будем сражаться насмерть, как сказал господин де Сен-Люк.
- Разумеется, но каким оружием мы будем сражаться?
- Шпагой и кинжалом, - сказал Бюсси. - Мы все владеем этим оружием.
- Пешие? - спросил Келюс.
- А зачем вам конь? Он только связывает движения.
- Пусть будет так, пешие.
- В какой день?
- Чем скорее, тем лучше.
- - Нет, - сказал д'Эпернон. - Мне нужно еще уладить тысячу дел, написать завещание. Простите, но я предпочитаю подождать... Лишние три дня или шесть только обострят наш аппетит.
- Вот речь храбреца, - с нескрываемой иронией сказал Бюсси.
- Договорились?
- Да. Мы по-прежнему прекрасно понимаем друг друга.
- Тогда бросим жребий, - сказал Бюсси.
- Еще минуту, - вступил в разговор Антрагэ. - Я вот что предлагаю: давайте разделим беспристрастно и поло боя. По жребию мы разделимся на пары. Разделим же и землю на четыре участка - по участку для каждой пары.
- Хорошо придумано.
- Для первой пары я предлагаю тот прямоугольник между двумя липами.., там отличное место.
- Принято.
- А солнце?
- Тем хуже для второго номера, он будет стоять лицом на восток.
- Нет, господа, это несправедливо, - сказал Бюсси. - У нас будет честный бой, а не убийство. Давайте опишем полукруг и расположимся на нем. Пусть солнце светит всем нам сбоку.
Бюсси показал эту позицию, и она была принята; затем стали тянуть жребий.
Первый выпал Шомбергу, второй Рибейраку. Они составили первую пару.
Келюс и Антрагэ вошли во вторую.
Ливаро и Можирон - в третью.
Когда прозвучало имя Келюса, Бюсси, рассчитывавший получить его в противники, нахмурился.
Д'Эпернон, видя, что он попал в одну пару с Бюсси, побледнел и был вынужден подергать себя за усы, чтобы вызвать хоть немного краски на щеки.
- Теперь, господа, - сказал Бюсси, - до дня сражения мы принадлежим друг другу. Мы друзья на жизнь и на смерть. Не соблаговолите ли вы пожаловать на обед в мой дворец?
Все поклонились в знак согласия и отправились к Бюсси, где пышное празднество объединило их до утра.
Глава 44
В КОТОРОЙ ШИКО ЗАСЫПАЕТ
За объяснением миньонов с анжуйцами наблюдал сначала король - в Лувре, а затем Шико.
Генрих волновался у себя в покоях, с нетерпением ожидая возвращения своих друзей после их прогулки с господами из Анжу.
Шико издали следил за этой прогулкой, подмечая глазом знатока то, что никто не мог бы понять лучше него. Уяснив себе намерения Бюсси и Келюса, он свернул к домику Монсоро.
Монсоро был человеком хитрым, но провести Шико ему, конечно, было не под силу: гасконец принес графу глубочайшие соболезнования короля, как же мог граф не оказать ему прекрасный прием?
Шико застал главного ловчего в постели.
Недавнее посещение Анжуйского дворца подорвало силы еще не окрепшего организма, и Реми, подперев кулаком подбородок, с досадой ждал первых признаков лихорадки, которая угрожала снова завладеть своей жертвой.
Тем не менее Монсоро оказался в состоянии поддерживать разговор и так ловко скрывал свою ненависть к герцогу Анжуйскому, что никто другой, кроме Шико, ничего бы и не заподозрил. Но чем больше скрытничал и осторожничал граф, тем больше сомневался Шико в его искренности.
«Нет, - говорил себе гасконец, - он не стал бы так распинаться в своей любви к герцогу Анжуйскому без какой-то задней мысли».
Шико, разбиравшийся в больных, захотел также убедиться, не является ли лихорадка графа комедией, наподобие той, которую разыграл перед ним в свое время Николя Давид.
Но Реми не обманывал, и, проверив пульс Монсоро, Шико подумал: «Этот болен по-настоящему и не в силах ничего сделать. Остается господин де Бюсси, посмотрим, на что способен он».
Шико поспешил ко дворцу Бюсси и обнаружил, что дворец сияет огнями и весь окутан запахами, которые исторгли бы из груди Горанфло вопли восторга.
- Не женится ли, случаем, господин де Бюсси? - спросил Шико у слуги.
- Нет, сударь, - ответил тот. - Господин де Бюсси помирился с несколькими придворными сеньорами и отмечает примирение обедом, отличнейшим обедом, уж поверьте мне.
«С этой стороны его величеству тоже пока ничего не грозит, - подумал Шико, - разве что Бюсси их отравит, по я считаю ею неспособным на такое дело».
Шико возвратился в Лувр и в оружейной палате увидел Генриха, который шагал из угла в угол и сыпал проклятиями.
Король отправил к Келюсу уже трех гонцов. Но все они, не понимая, почему беспокоится его величество, заглянули по пути в заведение, которое содержал господин де Бираг-сын и где каждый носящий королевскую ливрею всегда мог рассчитывать на полный стакан вина, ломоть ветчины и засахаренные фрукты.
Этим способом Бираги сохраняли милость короля.
При появлении Шико в дверях оружейной Генрих издал громкое восклицание.
- О! Дорогой друг, - сказал он, - ты не знаешь, что с ними?
- С кем? С твоими миньонами?
- Увы! Да, с моими бедными друзьями.
- Должно быть, они в эту минуту лежат пластом, - ответил Шико.
- Убиты?! - вскричал Генрих, и глаза его загорелись угрозой.
- Да нет. Боюсь, что они смертельно...
- Ранены? И, зная это, ты еще смеешься, нехристь!
- Погоди, сын мой, смертельно-то смертельно, да но ранены, а пьяны.
- Ах, шут.., как ты меня напугал! Но почему клевещешь ты на этих достойных людей?
- Совсем напротив, я их славлю.
- Все зубоскалишь... Послушай, будь серьезным, молю тебя. Ты знаешь, что они вышли вместе с анжуйцами?
- Разрази господь! Конечно, знаю.
- Ну, и чем же эго кончилось?
- Ну, и кончилось это так, как я сказал: они смертельно пьяны или близки к тому.
- Но, Бюсси, Бюсси? |
|
- Приходите через восемь дней, вот все, что я могу вам сказать.
- Хорошо, так даже лучше, - согласился Монсоро. - Через восемь дней ко мне вернутся все мои силы, а когда человек собирается мстить, ему нужны все силы.
Он отвесил герцогу прощальный поклон, в котором нетрудно было прочесть угрозу, и вышел.
Глава 43
ПРОГУЛКА К БАСТИЛИИ
Тем временем анжуйские дворяне, один за другим, возвратились в Париж.
Если бы мы сказали, что они приехали исполненные доверия, вы усомнились бы в этом. Слишком хорошо знали они короля, его брата и мать, чтобы думать, будто все может обойтись родственными объятиями.
У анжуйцев еще свежа была в памяти охота, которую устроили на них друзья короля, и после той мало приятной процедуры они не могли тешить себя надеждой на триумфальную встречу.
Поэтому они возвращались с опаской, пробирались в город незаметно, вооруженные до зубов, готовые стрелять при первом подозрительном движении; и по пути к Анжуйскому дворцу с полсотни раз обнажали шпагу против горожан, единственное преступление которых состояло лишь в том, что те позволяли себе глазеть на проезжающих мимо анжуйцев. Особенно лютовал Антрагэ, он винил во всех своих невзгодах господ королевских миньонов и дал себе клятву сказать им при случае пару теплых слов.
Антрагэ поделился своим планом с Рибейраком, человеком очень разумным, и тот заявил ему, что, прежде чем доставить себе подобное удовольствие, надо иметь поблизости границу, а то и все две.
- Это можно устроить, - ответил Антрагэ.
Герцог принял их очень хорошо.
Они были его людьми так же, как господа де Можирон, де Келюс, де Шомберг и д'Эпернон были людьми короля.
Для начала он сказал им:
- Друзья мои, здесь, кажется, собираются вас прикончить. Все идет к тому. Будьте очень осторожны.
- Мы уже осторожны, монсеньер, - ответил Антра-гэ. - Но не подобает ли нам отправиться в Лувр засвидетельствовать его величеству наше нижайшее почтение? Ведь в конце концов, если мы будем прятаться, это не сделает чести Анжу. Как вы полагаете?
- Вы правы, - сказал герцог. - Отправляйтесь, и, если хотите, я составлю вам компанию.
Молодые люди обменялись вопросительными взглядами. В эту минуту в зал вошел Бюсси и принялся обнимать друзей.
- Э! - сказал он. - Долго же вы добирались! Но что я слышу? Монсеньер хочет отправиться в Лувр, чтобы его там закололи, как Цезаря в римском сенате? Подумайте о том, что каждый из миньонов охотно унес бы кусочек вашего высочества под полой своего плаща.
- Но, дорогой друг, мы хотим слегка приласкать этих господ.
Бюсси расхохотался.
- Э! - сказал он. - Там будет видно, там будет видно.
Герцог пристально посмотрел на него.
- Пойдемте в Лувр, - заявил Бюсси, - но только одни; монсеньер останется у себя в саду срубать головы макам.
Франсуа засмеялся с притворной веселостью. По правде говоря, в глубине души он был рад, что избавился от неприятной обязанности.
Анжуйцы нарядились в великолепные одежды.
Все они были знатными вельможами и охотно проматывали на шелках, бархате и позументах доходы от родовых земель.
Они шли, сверкая золотом, драгоценными камнями, парчой, встречаемые приветственными возгласами простонародья, чей безошибочный нюх угадывал за пышными нарядами сердца, пылающие ненавистью к королевским миньонам.
По Генрих III не пожелал принять господ из Анжу, и они напрасно прождали в галерее.
И не кто иные, как господа де Келюс, де Можирон, де Шомберг и д'Эпернон, с вежливыми поклонами и с изъявлениями глубочайшего сожаления, явились сообщить анжуйцам решение короля.
- Ах, господа, - сказал Антрагэ, потому что Бюсси старался держаться как можно незаметней, - это печальное известие, по в ваших устах оно становится значительно менее неприятным.
- Господа, - ответствовал Шомберг, - вы сама обходительность, сама любезность. Не угодно ли вам, чтобы мы заменили неудавшийся прием небольшой прогулкой?
- О! Господа, мы собирались вас просить об этом, - с живостью ответил Антрагэ, но Бюсси незаметно тронул его за руку и шепнул:
- Помолчи, пусть они сами.
- Куда бы нам пойти? - сказал Келюс в раздумии.
- Я знаю чудесный уголок возле Бастилии, - откликнулся Шомберг.
- Господа, мы следуем за вами, - сказал Рибейрак. - Идите вперед.
И четверо миньонов, в сопровождении четырех анжуйцев, вышли из Лувра и зашагали по набережным к бывшему турнельскому загону для скота, а в те времена - Конскому рынку, подобию ровной площади, где росло несколько чахлых деревьев и там и сям были расставлены загородки, предназначенные для того, чтобы отгораживать лошадей или привязывать их, По пути наши восемь дворян взялись под руки и, обмениваясь бесчисленными любезностями, болтали о веселых и легкомысленных вещах, к величайшему удивлению горожан, которые уже сожалели о своих недавних здравицах анжуйцам и говорили теперь, что те приехали, чтобы заключить сделку с поросятами Ирода.
Когда пришли на место, Келюс взял слово:
- Посмотрите, что за прекрасный, уединенный уголок и как твердо стоит нога на этой пропитанной селитрой земле.
- По чести, так, - откликнулся Антрагэ, отбив ногой несколько вызовов.
- Ну и вот, - продолжал Келюс, - мы и подумали, эти господа и я, что вы охотно изъявите желание прийти сюда с нами в один из ближайших дней, чтобы составить компанию вашему другу, господину де Бюсси, который оказал нам честь вызвать нас всех четверых разом.
- Это верно, - подтвердил Бюсси ошеломленным друзьям.
- Он нам ничего не сказал! - воскликнул Антрагэ.
- О! Господин де Бюсси знает все тонкости дела, - ответил Можирон. - Ну как? Вы согласны, господа анжуйцы?
- Разумеется, согласны, - ответили трое анжуйцев в один голос, - мы польщены столь высокой честью.
- Вот и чудесно, - сказал Шомберг, потирая руки. - А теперь, если вам будет угодно, давайте выберем себе противников.
- Меня это вполне устраивает, - сказал Рибейрак с горящими глазами. - Ив таком случае...
- Нет, - прервал его Бюсси, - так было бы несправедливо. Мы все охвачены одним и тем же чувством, значит, нас вдохновляет всевышний. Мыслями человеческими управляет бог, господа, уверяю вас. Предоставим же богу разделить нас на пары. К тому же вам известно, как мало это будет иметь значения, если мы решим, что первый освободившийся приходит на помощь остальным.
- Обязательно, обязательно, - вскричали миньоны.
- Тогда тем более поступим, как братья Горации: бросим жребий.
- Разве они бросали жребий? - спросил задумчиво Келюс.
- Я в этом совершенно уверен, - ответил Бюсси.
- - Что ж, последуем их примеру... |
|