В категории материалов: 254
Показано материалов: 106-110 |
Страницы: « 1 2 ... 20 21 22 23 24 ... 50 51 » |
|
– Что вам нужно? – спросил его Альбер, скорее грустно, чем сердито.
– Прошу прощения, сударь, – отвечал камердинер, – правда, вы запретили мне беспокоить вас, но меня зовёт граф де Морсер.
– Ну так что же? – спросил Альбер.
– Я не посмел отправиться к графу без вашего разрешения.
– Почему?
– Потому что граф, вероятно, знает, что я сопровождал вас на место дуэли.
– Возможно, – сказал Альбер.
– И он меня зовёт, наверное, чтобы узнать, что там произошло. Что прикажете ему ответить?
– Правду.
– Так я должен сказать, что дуэль не состоялась?
– Вы скажете, что я извинился перед графом Монте-Кристо; ступайте.
Камердинер поклонился и вышел.
Альбер снова принялся за опись.
Когда он уже заканчивал свою работу, его внимание привлёк топот копыт во дворе и стук колёс, от которого задребезжали стёкла; он подошёл к окну и увидел, что его отец сел в коляску и уехал.
Не успели ворота особняка закрыться за графом, как Альбер направился в комнаты своей матери; не найдя никого, чтобы доложить о себе, он прошёл прямо в спальню Мерседес и остановился на пороге, взволнованный тем, что он увидел.
Словно у матери и сына была одна душа: Мерседес была занята тем же, чем только что был занят Альбер.
Всё было убрано; кружева, драгоценности, золотые вещи, бельё, деньги были уложены по шкафам, и Мерседес тщательно подбирала к ним ключи.
Альбер увидел эти приготовления; он всё понял и, воскликнув: «Мама!», кинулся на шею Мерседес.
Художник, который сумел бы передать выражение их лиц в эту минуту, создал бы прекрасную картину.
Готовясь к смелому шагу, Альбер не страшился за себя, но приготовления матери испугали его.
– Что вы делаете? – спросил он.
– А что делал ты? – ответила она.
– Но я – другое дело! – воскликнул Альбер, задыхаясь от волнения. – Не может быть, чтобы вы приняли такое же решение, потому что я покидаю этот дом… я пришёл проститься с вами.
– И я тоже, Альбер, – отвечала Мерседес, – я тоже уезжаю. Я думала, что мой сын будет сопровождать меня, – неужели я ошиблась?
– Матушка, – твёрдо сказал Альбер, – я не могу позволить вам разделить ту участь, которая ждёт меня; отныне у меня не будет ни имени, ни денег; жизнь моя будет трудная, мне придётся вначале принять помощь кого-нибудь из друзей, пока я сам не заработаю свой кусок хлеба. Поэтому я сейчас иду к Францу и попрошу его ссудить меня той небольшой суммой, которая, по моим расчётам, мне понадобится.
– Бедный мальчик! – воскликнула Мерседес, – ты – и нищета, голод! Не говори этого, ты заставишь меня отказаться от моего решения!
– Но я не откажусь от своего, – отвечал Альбер. – Я молод, я силён и, надеюсь, храбр; а вчера я узнал, что значит твёрдая воля. Есть люди, которые безмерно страдали – и они не умерли, но построили себе новую жизнь на развалинах того счастья, которое им сулило небо, на обломках своих надежд! Я узнал это, матушка, я видел этих людей; я знаю, что из глубины той бездны, куда их бросил враг, они поднялись полные такой силы и окружённые такой славой, что восторжествовали над своим победителем и сами сбросили его в бездну. Нет, отныне я рву со своим прошлым и ничего от него не беру, даже имени, потому что, – поймите меня, – ваш сын не может носить имени человека, который должен краснеть перед людьми.
– Альбер, сын мой, – сказала Мерседес, – будь я сильнее духом, я сама бы дала тебе этот совет; мой слабый голос молчал, но твоя совесть заговорила. Слушайся голоса твоей совести, Альбер. У тебя были друзья, порви на время с ними; но, во имя твоей матери, не отчаивайся! В твои годы жизнь ещё прекрасна, и так как человеку с таким чистым сердцем, как твоё, нужно незапятнанное имя, возьми себе имя моего отца; его звали Эррера. Я знаю тебя, мой Альбер; какое бы поприще ты ни избрал, ты скоро прославишь это имя. Тогда, мой друг, вернись в Париж, и перенесённые страдания ещё больше возвеличат тебя. Но если, вопреки моим чаяниям, тебе это не суждено, оставь мне по крайней мере надежду; только этой мыслью я и буду жить, ибо для меня нет будущего, и за порогом этого дома начинается моя смерть.
– Я исполню ваше желание, матушка, – сказал Альбер, – я разделяю ваши надежды; божий гнев пощадит вашу чистоту и мою невинность… Но раз мы решились, будем действовать. Господин де Морсер уехал из дому с полчаса тому назад; это удобный случай избежать шума и объяснений.
– Я буду ждать тебя, сын мой, – сказала Мерседес.
Альбер вышел из дому и вернулся с фиакром; он вспомнил о небольшом пансионе на улице св. Отцов и намеревался снять там скромное, но приличное помещение для матери.
Когда фиакр подъехал к воротам и Альбер вышел, к нему приблизился человек и подал ему письмо.
Альбер узнал Бертуччо.
– От графа, – сказал управляющий.
Альбер взял письмо и вскрыл его.
Кончив читать, он стал искать глазами Бертуччо, но тот исчез.
Тогда Альбер, со слезами на глазах, вернулся к Мерседес и безмолвно протянул ей письмо.
Мерседес прочла:
|
|
– Граф, – начал Альбер, и его голос, вначале дрожавший, становился более уверенным, по мере того как он говорил. – Я обвинял вас в том, что вы разгласили поведение господина де Морсер в Эпире, потому что, как бы ни был виновен граф де Морсер, я всё же не считал вас вправе наказывать его. Но теперь я знаю, что вы имеете на это право. Не предательство, в котором Фернан Мондего повинен перед Али-пашой, оправдывает вас в моих глазах, а предательство, в котором рыбак Фернан повинен перед вами, и те неслыханные несчастья, которые явились следствием этого предательства. И потому я говорю вам и заявляю во всеуслышание: да, сударь, вы имели право мстить моему отцу, и я, его сын, благодарю вас за то, что вы не сделали большего!
Если бы молния ударила в свидетелей этой неожиданной сцены, она ошеломила бы их меньше, чем заявление Альбера.
Монте-Кристо медленно поднял к небу глаза, в которых светилось выражение беспредельной признательности. Он не мог надивиться, как пылкий Альбер, показавший себя таким храбрецом среди римских разбойников, пошёл на это неожиданное унижение. И он узнал влияние Мерседес и понял, почему её благородное сердце не воспротивилось его жертве.
– Теперь, сударь, – сказал Альбер, – если вы считаете достаточными те извинения, которые я вам принёс, прошу вас, – вашу руку. После непогрешимости, редчайшего достоинства, которым обладаете вы, величайшим достоинством я считаю умение признать свою неправоту. Но это признание моё личное дело. Я поступал правильно по божьей воле. Только ангел мог спасти одного из нас от смерти, и этот ангел спустился на землю не для того, чтобы мы стали друзьями, – к несчастью, это невозможно, – но для того, чтобы мы остались людьми, уважающими друг друга.
Монте-Кристо со слезами на глазах, тяжело дыша, протянул Альберу руку, которую тот схватил и пожал чуть ли не с благоговением.
– Господа, – сказал он, – граф Монте-Кристо согласен принять мои извинения. Я поступил по отношению к нему опрометчиво. Опрометчивость плохой советчик, Я поступил дурно. Теперь я загладил свою вину. Надеюсь, что люди не сочтут меня трусом за то, что я поступил так, как мне велела совесть. Но, во всяком случае, если мой поступок будет превратно понят, – прибавил он, гордо поднимая голову и как бы посылая вызов всем своим друзьям и недругам, – я постараюсь изменить их мнение обо мне.
– Что такое произошло сегодня ночью? – спросил Бошан Шато-Рено. По-моему, наша роль здесь незавидна.
– Действительно, то, что сделал Альбер, либо очень низко, либо очень благородно, – ответил барон.
– Что всё это значит? – сказал Дебрэ, обращаясь к Францу. – Граф Монте-Кристо обесчестил Морсера, и его сын находит, что он прав! Да если бы в моей семье было десять Янин, я бы знал только одну обязанность: драться десять раз.
Монте-Кристо, поникнув головой, бессильно опустив руки, подавленный тяжестью двадцатичетырехлетних воспоминаний, не думал ни об Альбере, ни о Бошане, ни о Шато-Рено, ни о ком из присутствующих; он думал о смелой женщине, которая пришла к нему молить его о жизни сына, которой он предложил свою и которая спасла её ценой страшного признания, открыв семейную тайну, быть может, навсегда убившую в этом юноше чувство сыновней любви.
– Опять рука провидения! – прошептал он. – Да, только теперь я уверовал, что я послан богом!
Глава 14.
Мать и сын
Граф Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой откланялся молодым людям и сел в свой экипаж вместе с Максимилианом и Эмманюелем.
Альбер, Бошан и Шато-Рено остались одни на поле битвы.
Альбер смотрел на своих секундантов испытующим взглядом, который, хоть и не выражал робости, казалось, всё же спрашивал их мнение о том, что произошло.
– Поздравляю, дорогой друг, – первым заговорил Бошан, потому ли, что он был отзывчивее других, потому ли, что в нём было меньше притворства, – вот совершенно неожиданная развязка неприятной истории.
Альбер ничего не ответил.
Шато-Рено похлопывал по ботфорту своей гибкой тросточкой.
– Не пора ли нам ехать? – прервал он, наконец, неловкое молчание.
– Как хотите, – отвечал Бошан, – разрешите мне только выразить Морсеру своё восхищение; он выказал сегодня рыцарское великодушие… столь редкое в наше время!
– Да, – сказал Шато-Рено.
– Можно только удивляться такому самообладанию, – продолжал Бошан.
– Несомненно; во всяком случае я был бы на это не способен, – сказал Шато-Рено с недвусмысленной холодностью.
– Господа, – прервал Альбер, – мне кажется, вы не поняли, что между графом Монте-Кристо и мной произошло нечто не совсем обычное…
– Нет, нет, напротив, – возразил Бошан, – но наши сплетники едва ли сумеют оценить ваш героизм, и, рано или поздно, вы будете вынуждены разъяснить им своё поведение, и притом столь энергично, что это может оказаться во вред вашему здоровью и долголетию. Дать вам дружеский совет? Уезжайте в Неаполь, Гаагу или Санкт-Петербург – места спокойные, где более разумно смотрят на вопросы чести, чем в нашем сумасбродном Париже. А там поусерднее упражняйтесь в стрельбе из пистолета и в фехтовании. Через несколько лет вас основательно забудут, либо слава о вашем боевом искусстве дойдёт до Парижа, и тогда мирно возвращайтесь во Францию. Вы согласны со мной, Шато-Рено?
– Вполне разделяю ваше мнение, – сказал барон. – За несостоявшейся дуэлью обычно следуют дуэли весьма серьёзные.
– Благодарю вас, господа, – сухо ответил Альбер, – я принимаю ваш совет, не потому, что вы мне его дали, но потому, что я всё равно решил покинуть Францию. Благодарю вас также за то, что вы согласились быть моими секундантами. Судите сами, как высоко я ценю эту услугу, если, выслушав ваши слова, я помню только о ней.
Шато-Рено и Бошан переглянулись. Слова Альбера произвели на обоих одинаковое впечатление, а тон, которым он высказал свою благодарность, звучал так решительно, что все трое очутились бы в неловком положении, если бы этот разговор продолжался.
– Прощайте, Альбер! – заторопившись, сказал Бошан и небрежно протянул руку, но Альбер, по-видимому, глубоко задумался; во всяком случае он ничем не показал, что видит эту протянутую руку.
– Прощайте, – в свою очередь сказал Шато-Рено, держа левой рукой свою тросточку и делая правой прощальный жест.
– Прощайте! – сквозь зубы пробормотал Альбер. Но взгляд его был более выразителен: в нём была целая гамма сдержанного гнева, презрения, негодования.
После того как оба его секунданта сели в экипаж и уехали, он ещё некоторое время стоял неподвижно; затем стремительно отвязал свою лошадь от деревца, вокруг которого слуга замотал её поводья, легко вскочил в седло к поскакал к Парижу. Четверть часа спустя он уже входил в особняк на улице Эльдер.
Когда он спешивался, ему показалось, что за оконной занавеской мелькнуло бледное лицо графа де Морсер; он со вздохом отвернулся и прошёл в свой флигель.
С порога он окинул последним взглядом всю эту роскошь, которая с самого детства услаждала его жизнь; он в последний раз взглянул на свои картины. Лица на полотнах, казалось, улыбались ему, а пейзажи словно вспыхнули живыми красками.
Затем он снял с дубового подрамника портрет своей матери и свернул его, оставив золочёную раму пустой.
После этого он привёл в порядок свои прекрасные турецкие сабли, свои великолепные английские ружья, японский фарфор, отделанные серебром чаши, художественную бронзу с подписями Фешера и Бари; осмотрел шкафы и запер их все на ключ; бросил в ящик стола, оставив его открытым, все свои карманные деньги, прибавив к ним множество драгоценных безделушек, которыми были полны чаши, шкатулки, этажерки; составил точную опись всего и положил её на самое видное место одного из столов, убрав с этого стола загромождавшие его книги и бумаги.
В начале этой работы его камердинер, вопреки приказанию Альбера не беспокоить его, вошёл в комнату.
|
|
В самом деле к ним приближались Франц и Дебрэ.
– Каким образом вы здесь, господа? – сказал Шато-Рено, пожимая обоим руки.
– Мы здесь потому, – сказал Дебрэ, – что Альбер сегодня утром попросил нас приехать на место дуэли.
Бошан и Шато-Рено удивлённо переглянулись.
– Господа, – сказал Моррель, – я, кажется, понимаю, в чём дело.
– Так скажите.
– Вчера днём я получил от господина до Морсер письмо, в котором он просил меня быть вечером в Опере.
– И я, – сказал Дебрэ.
– И я, – сказал Франц.
– И мы, – сказали Шато-Рено и Бошан.
– Он хотел, чтобы вы присутствовали при вызове, – сказал Моррель. Теперь он хочет, чтобы вы присутствовали при дуэли.
– Да, – сказали молодые люди, – это так и есть, господин Моррель, по-видимому, вы угадали.
– Но тем не менее Альбер не едет, – пробормотал Шато-Рено, – он уже опоздал на десять минут.
– А вот и он, – сказал Бошан, – верхом; смотрите, мчится во весь опор, и с ним слуга.
– Какая неосторожность, – сказал Шато-Рено, – верхом перед дуэлью на пистолетах! А сколько я его наставлял!
– И, кроме того, посмотрите, – сказал Бошан, – воротник с галстуком, открытый сюртук, белый жилет; почему он заодно не нарисовал себе кружок на животе – и проще, и скорее!
Тем временем Альбер был уже в десяти шагах от них; он остановил лошадь, спрыгнул на землю и бросил поводья слуге.
Он был бледен, веки его покраснели и припухли. Видно было, что он всю ночь не спал.
На его лице было серьёзное и печальное выражение, совершенно ему не свойственное.
– Благодарю вас, господа, – сказал он, – что вы откликнулись на моё приглашение; поверьте, что я крайне признателен вам за это дружеское внимание.
Моррель стоял поодаль; как только Морсер появился, он отошёл в сторону.
– И вам также, господин Моррель, – сказал Альбер. – Подойдите поближе, прошу вас, вы здесь не лишний.
– Сударь, – сказал Максимилиан, – вам, быть может, неизвестно, что я секундант графа Монте-Кристо?
– Я так и предполагал. Тем лучше! Чем больше здесь достойных людей, тем мне приятнее.
– Господин Моррель, – сказал Шато-Рено, – вы можете объявить графу Монте-Кристо, что господин де Морсер прибыл и что мы в его распоряжении.
Моррель повернулся, чтобы исполнить это поручение.
Бошан в это время доставал из экипажа ящик с пистолетами.
– Подождите, господа, – сказал Альбер, – мне надо сказать два слова графу Монте-Кристо.
– Наедине? – спросил Моррель.
– Нет, при всех.
Секунданты Альбера изумлённо переглянулись; Франц и Дебрэ обменялись вполголоса несколькими словами, а Моррель, обрадованный этой неожиданной задержкой, подошёл к графу, который вместе с Эмманюелем расхаживал по аллее.
– Что ему от меня нужно? – спросил Монте-Кристо.
– Право, не знаю, но он хочет говорить с вами.
– Лучше пусть он не искушает бога каким-нибудь новым оскорблением! – сказал Монте-Кристо.
– Я не думаю, чтобы у него было такое намерение, – возразил Моррель.
Граф в сопровождении Максимилиана и Эмманюеля направился к Альберу.
Его спокойное и ясное лицо было полной противоположностью взволнованному лицу Альбера, который шёл ему навстречу, сопровождаемый своими друзьями.
В грех шагах друг от друга Альбер и граф остановились.
– Господа, – сказал Альбер, – подойдите ближе, я хочу, чтобы не пропало ни одно слово из того, что я буду иметь честь сказать графу Монте-Кристо; ибо всё, что я буду иметь честь ему сказать, должно быть повторено вами всякому, кто этого пожелает, как бы вам ни казались странными мои слова.
– Я вас слушаю, сударь, – сказал Монте-Кристо. |
|
– Что с вами произошло этой ночью, граф?
– То, что произошло с Брутом накануне сражения при Филиппах: я видел призрак.
– И?..
– И этот призрак сказал мне, что я достаточно жил на этом свете.
Максимилиан и Эмманюель обменялись взглядом; Монте-Кристо вынул часы.
– Едем, – сказал он, – пять минут восьмого, а дуэль назначена ровно в восемь.
Проходя по коридору, Монте-Кристо остановился у одной из дверей, и Максимилиану и Эмманюелю, которые, не желая быть нескромными, прошли немного вперёд, показалось, что они слышат рыдание и ответный вздох.
Экипаж был уже подан; Монте-Кристо сел вместе со своими секундантами.
Ровно в восемь они были на условленном месте.
– Вот мы и приехали, – сказал Моррель, высовываясь в окно кареты, – и притом первые.
– Прошу прощения, сударь, – сказал Батистен, сопровождавший своего хозяина, – но мне кажется, что вон там под деревьями стоит экипаж.
Монте-Кристо легко выпрыгнул из кареты и подал руку Эмманюелю и Максимилиану, чтобы помочь им выйти.
Максимилиан удержал руку графа в своих.
– Слава богу, – сказал он, – такая рука должна быть у человека, который, в сознании своей правоты, спокойно ставит на карту свою жизнь.
– В самом деле, – сказал Эмманюель, – вон там прогуливаются какие-то молодые люди и, по-видимому, кого-то ждут.
Монте-Кристо отвёл Морреля на несколько шагов в сторону.
– Максимилиан, – спросил он, – свободно ли ваше сердце?
Моррель изумлённо взглянул на Монте-Кристо.
– Я не жду от вас признания, дорогой друг, я просто спрашиваю; ответьте мне, да или нет; это всё, о чём я вас прошу.
– Я люблю, граф.
– Сильно любите?
– Больше жизни.
– Ещё одной надеждой меньше, – сказал Монте-Кристо со вздохом. – Бедная Гайде.
– Право, граф, – воскликнул Моррель, – если бы я вас меньше знал, я мог бы подумать, что вы малодушны.
– Почему? Потому что я вздыхаю, расставаясь с дорогим мне существом? Вы солдат, Моррель, вы должны бы лучше знать, что такое мужество. Разве я жалею о жизни? Не всё ли мне равно – жить или умереть, – мне, который провёл двадцать лет между жизнью и смертью. Впрочем, не беспокойтесь, Моррель: эту слабость, если это слабость, видите только вы один. Я знаю, что мир – это гостиная, из которой надо уметь уйти учтиво и прилично, раскланявшись со всеми и заплатив свои карточные долги.
– Ну, слава богу, – сказал Моррель, – вот это хорошо сказано. Кстати, вы привезли пистолеты?
– Я? Зачем? Я надеюсь, что эти господа привезли свои.
– Пойду узнаю, – сказал Моррель.
– Хорошо, но только никаких переговоров.
– Будьте спокойны.
Моррель направился к Бошану и Шато-Рено. Те, увидав, что Моррель идёт к ним, сделали ему навстречу несколько шагов.
Молодые люди раскланялись друг с другом, если и не приветливо, то со всей учтивостью.
– Простите, господа, – сказал Моррель, – но я не вижу господина де Морсер.
– Сегодня утром, – ответил Шато-Рено, он послал предупредить нас, что встретится с нами на месте дуэли.
– Вот как, – заметил Моррель.
Бошан посмотрел на часы.
– Пять минут девятого; это ещё не поздно, господин Моррель, – сказал он.
– Я вовсе не это имел в виду, – возразил Максимилиан.
– Да вот, кстати, и карета, – прервал Шато-Рено.
По одной из аллей, сходившихся у перекрёстка, где они стояли, мчался экипаж.
– Господа, – сказал Моррель, – я надеюсь, вы позаботились привезти с собой пистолеты? Граф Монте-Кристо заявил мне, что отказывается от своего права воспользоваться своими.
– Мы предвидели это, – отвечал Бошан, – и я привёз пистолеты, которые я купил с неделю тому назад, предполагая, что они мне понадобятся. Они совершенно новые и ещё ни разу не были в употреблении, не желаете ли их осмотреть?
– Раз вы говорите, – с поклоном ответил Моррель, – что господин де Морсер с этими пистолетами не знаком, то мне, разумеется, достаточно вашего слова.
– Господа, – сказал Шато-Рено, – это совсем не Морсер приехал. Смотрите-ка!
|
|
– Разве вы в этом сомневались?
– Нет. Оскорбление было нанесено публично, и все уже говорят о нём.
– Так что же?
– Я надеялся уговорить их выбрать другое оружие, заменить пистолет шпагой. Пуля слепа.
– Вам это удалось? – быстро спросил Монте-Кристо с едва уловимой искрой надежды.
– Нет, потому что всем известно, как вы владеете шпагой.
– Вот как! Кто же меня выдал?
– Учителя фехтования, которых вы превзошли.
– И вы потерпели неудачу?
– Они наотрез отказались.
– Моррель, – сказал граф, – вы когда-нибудь видели, как я стреляю из пистолета?
– Никогда.
– Так посмотрите, время у нас есть.
Монте-Кристо взял пистолеты, которые держал в руках, когда вошла Мерседес, и, приклеив туза треф к доске, он четырьмя выстрелами последовательно пробил три листа и ножку трилистника.
При каждом выстреле Моррель всё больше бледнел.
Он рассмотрел пули, которыми Монте-Кристо проделал это чудо, и увидел, что они не больше крупных дробинок.
– Это страшно, – сказал он, – взгляните, Эмманюель!
Затем он повернулся к Монте-Кристо.
– Граф, – сказал он, – ради всего святого, не убивайте Альбера! Ведь у несчастного юноши есть мать!
– Это верно, – сказал Монте-Кристо, – а у меня её нет.
Эти слова он произнёс таким тоном, что Моррель содрогнулся.
– Ведь оскорблённый – вы.
– Разумеется; но что вы этим хотите сказать?
– Это значит, что вы стреляете первый.
– Я стреляю первый?
– Да, я этого добился, или вернее, потребовал; мы уже достаточно сделали им уступок, и им пришлось согласиться.
– А расстояние?
– Двадцать шагов.
На губах графа мелькнула страшная улыбка.
– Моррель, – сказал он, – не забудьте того, чему сейчас были свидетелем.
– Вот почему, – сказал Моррель, – я только и надеюсь на то, что ваше волнение спасёт Альбера.
– Моё волнение? – спросил Монте-Кристо.
– Или ваше великодушие, мой друг; зная, что вы стреляете без промаха, я могу сказать вам то, что было бы смешно говорить другому.
– А именно?
– Попадите ему в руку, или ещё куда-нибудь, но не убивайте его.
– Слушайте, Моррель, что я вам скажу, – отвечал граф, – вам незачем уговаривать меня пощадить Морсера; Морсер будет пощажён, и даже так, что спокойно отправится со своими друзьями домой, тогда как я…
– Тогда как вы?..
– А это дело другое, меня понесут на носилках.
– Что вы говорите, граф! – вне себя воскликнул Максимилиан.
– Да, дорогой Моррель, Морсер меня убьёт.
Моррель смотрел на графа в полном недоумении. |
|