В категории материалов: 254
Показано материалов: 61-65 |
Страницы: « 1 2 ... 11 12 13 14 15 ... 50 51 » |
|
Моррель поднял голову и, читая в глазах старика, горящих нечеловеческим пламенем, сказал:
– Смотрите, господин Нуартье хочет говорить.
– Да, – показал Нуартье, с выражением особенно ужасным, потому что все способности этого несчастного, беспомощного старика были сосредоточены в его взгляде.
– Вы знаете убийцу? – спросил Моррель.
– Да, – ответил Нуартье.
– И вы нам укажете его? – воскликнул Максимилиан, – Мы слушаем! Господин д'Авриньи, слушайте!
Глаза Нуартье улыбнулись несчастному Моррелю грустно и нежно, одной из тех улыбок, которые так часто радовали Валентину.
Затем, как бы приковав глаза собеседника к своим, он перевёл взгляд на дверь.
– Вы хотите, чтобы я вышел? – горестно воскликнул Моррель.
– Да, – показал Нуартье.
– Пожалейте меня!
Глаза старика оставались неумолимо устремлёнными на дверь.
– Но потом мне можно будет вернуться? – спросил Максимилиан.
– Да.
– Я должен выйти один?
– Нет.
– Кого же я должен увести? Господина де Вильфор?
– Нет.
– Доктора?
– Да.
– Вы хотите остаться один с господином де Вильфор?
– Да.
– А он поймёт вас?
– Да.
– Будьте спокойны, – сказал Вильфор, радуясь, что следствие будет вестись с глазу на глаз, – я отлично понимаю отца.
Хотя он говорил это с почти радостным выражением, зубы его громко стучали.
Д'Авриньи взял Максимилиана под руку и увёл его в соседнюю комнату.
Тогда во всём доме воцарилось молчание, более глубокое, чем молчание смерти.
Наконец через четверть часа послышались нетвёрдые шаги, и Вильфор появился на пороге гостиной, где находились д'Авриньи и Моррель, один, погружённый в задумчивость, другой – задыхающийся от горя.
– Идёмте, – сказал Вильфор.
И он подвёл их к Нуартье.
Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
Лицо королевского прокурора было мертвенно бледно; багровые пятна выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо, ломая его на мелкие куски.
– Господа, – сдавленным голосом сказал он д'Авриньи и Моррелю, – дайте мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребённой в наших сердцах!
У тех вырвалось невольное движение.
– Умоляю вас!.. – продолжал Вильфор.
– А что же виновник!.. – сказал Моррель. – Убийца!.. Отравитель!..
– Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, – сказал Вильфор. Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы; но он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
– Да, – твёрдо показал Нуартье.
Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия. |
|
И всё же один звук господствовал над всем: то было хриплое, страшное дыхание Нуартье. Казалось, при каждом вдохе рвались жизненные пружины в его груди.
Наконец Вильфор, владевший собой лучше других и как бы уступивший на время своё место Максимилиану, решился заговорить.
– Сударь, – сказал он, – вы говорите, что вы любили Валентину, что вы были её женихом. Я не знал об этой любви, о вашем сговоре; и всё же я, её отец, прощаю вам это; ибо, я вижу, ваше горе велико и неподдельно.
Ведь и моё горе слишком велико, чтобы в душе у меня оставалось место для гнева.
Но вы видите, ангел, который сулил вам счастье, покинул землю; ей не нужно больше земного поклонения, ныне она предстала перед творцом: проститесь же с её бренными останками, коснитесь в последний раз руки, которую вы ждали, и расстаньтесь с ней навсегда; Валентине нужен теперь только священник, который её благословит.
– Вы ошибаетесь, сударь, – воскликнул Моррель, подымаясь на одно колено, и его сердце пронзила такая боль, какой он никогда ещё не испытывал, – вы ошибаетесь. Валентина умерла, но она умерла такой смертью, что нуждается не только в священнике, но и в мстителе! Посылайте за священником, господин де Вильфор, а мстителем буду я!
– Что вы хотите сказать, сударь! – пробормотал Вильфор; полубезумный выкрик Морреля заставил его содрогнуться.
– Я хочу сказать, что в вас – два человека, сударь! – продолжал Моррель. – Отец довольно плакал – пусть выступит королевский прокурор.
Глаза Нуартье сверкнули; Д'Авриньи подошёл ближе.
– Я знаю, что говорю, сударь, – продолжал Моррель, читая по лицам присутствующих все их чувства, – и вы знаете не хуже моего то, что я скажу: Валентину убили!
Вильфор опустил голову; Д'Авриньи подошёл ещё на шаг; Нуартье утвердительно опустил веки.
– В наше время, – продолжал Моррель, – живое существо, даже не такое юное и прекрасное, как Валентина, не может умереть насильственной смертью без того, чтобы не потребовали отчёта в его гибели. Господин королевский прокурор, – закончил Моррель с возрастающим жаром, – здесь нет места жалости! Я вам указываю на преступление, ищите убийцу!
И его неумолимый взгляд вопрошал Вильфора, который в свою очередь искал взгляда то Нуартье, то Д'Авриньи.
Но вместо того чтобы поддержать Вильфора, отец и доктор ответили ему таким же непреклонным взглядом.
– Да! – показал старик.
– Верно! – сказал д'Авриньи.
– Вы ошибаетесь, сударь, – проговорил Вильфор, пытаясь побороть волю трех человек и своё собственное волнение, – в моём доме не совершается преступлений; меня разит судьба, меня тяжко испытывает бог, – но у меня никого не убивают!
Глаза Нуартье сверкнули; д'Авриньи открыл рот, чтобы возразить.
Моррель протянул руку, призывая к молчанию.
– А я вам говорю, что здесь убивают! – сказал он негромко, но грозно.
Я вам говорю, что это уже четвёртая жертва за четыре месяца!
Я вам говорю, что четыре дня тому назад уже пытались отравить Валентину, но это не удалось, благодаря предосторожности господина Нуартье!
Я вам говорю, что дозу удвоили или переменили яд, и на этот раз злодеяние удалось!
Я вам говорю, что вы это знаете так же хорошо, как и я, потому что господин д'Авриньи вас об этом предупредил и как врач и как друг.
– Вы бредите, сударь, – сказал Вильфор, тщетно пытаясь освободиться от захлестнувшей его петли.
– Я брежу? – воскликнул Моррель. – В таком случае я обращаюсь к самому господину д'Авриньи. Спросите у него, сударь, помнит ли он слова, произнесённые им в вашем саду, перед этим домом в вечер смерти госпожи де Сен-Меран; тогда вы оба, думая, что вы одни, говорили об этой трагической смерти; вы ссылаетесь на судьбу, вы несправедливо обвиняете бога, но судьба и бог участвовали в этой смерти только тем, что создали убийцу Валентины!
Вильфор и д'Авриньи переглянулись.
– Да, да, припомните, – сказал Моррель, – вы думали, что эти слова были сказаны в тишине и одиночестве, затерялись во мраке, но они достигли моих ушей.
Конечно, после этого вечера, видя преступную снисходительность господина де Вильфор к своим близким, я должен был всё раскрыть властям. Я не был бы тогда одним из виновников твоей смерти, Валентина, любимая! Но виновник превратится в мстителя; это четвёртое убийство очевидно для всякого, и если отец твой покинет тебя, Валентина, клянусь тебе, я сам буду преследовать убийцу!
И словно природа сжалилась, наконец, над этим сильным человеком, готовым сломиться под натиском собственной силы, – последние слова Морреля замерли в его гортани, из груди его вырвалось рыдание, непокорные слёзы хлынули из глаз, он покачнулся и с плачем вновь упал на колени у кровати Валентины.
Тогда настала очередь д'Авриньи.
– Я разделяю чувства господина Морреля и тоже требую правосудия, сказал он громко. – У меня сердце разрывается от мысли, что моя малодушная снисходительность поощрила убийцу!
– Боже мой! – еле слышно прошептал Вильфор.
|
|
– Валентина умерла, – и другой, который отозвался, как эхо:
– Умерла! Умерла!
Глава 6.
Максимилиан
Вильфор поднялся, почти стыдясь того, что его застали в припадке такого отчаяния.
Должность грозного обвинителя, которую он занимал в течение двадцати пяти лет, сделала из него нечто большее или, быть может, меньшее, чем человек.
Его взгляд, в первый миг растерянный и блуждающий, остановился на Максимилиане.
– Кто вы, сударь? – сказал он. – Откуда вы? Так не входят в дом, где обитает смерть. Уйдите!
Моррель не двигался, он не мог оторвать глаз от ужасного зрелища: от смятой постели и бледного лица на подушках.
– Уходите! Слышите? – крикнул Вильфор.
Д'Авриньи тоже подошёл, чтобы заставить Максимилиана уйти.
Тот окинул безумным взором Валентину, обоих мужчин, комнату, хотел, по-видимому, что-то сказать, – наконец, не находя ни слова, чтобы ответить, несмотря на вихрь горестных мыслей, проносившихся в его мозгу, он схватился за голову и бросился к выходу; Вильфор и д'Авриньи, на минуту отвлечённые от своих дум, посмотрели ему вслед и обменялись взглядом, который говорил:
«Это сумасшедший».
Но не прошло и пяти минут, как лестница заскрипела под тяжёлыми шагами, и появился Моррель, который, с нечеловеческой силой подняв кресло Нуартье, внёс старика на второй этаж.
Дойдя до площадки, Моррель опустил кресло на пол и быстро вкатил его в комнату Валентины.
Всё это он проделал с удесятерённой силой исступлённого отчаяния.
Но страшнее всего было лицо Нуартье, когда Моррель подвёз его к кровати Валентины; на этом лице напряжённо жили одни глаза, в них сосредоточились все силы и все чувства паралитика.
И при виде этого бледного лица с горящим взглядом Вильфор испугался.
Всю жизнь, всякий раз, как он сталкивался со своим отцом, происходило что-нибудь ужасное.
– Смотрите, что они сделали! – крикнул Моррель, всё ещё опираясь одной рукой на спинку кресла, которое он подкатил к кровати, а другой указывая на Валентину. – Смотрите, отец!
Вильфор отступил на шаг и с удивлением смотрел на молодого человека, ему почти незнакомого, который называл Нуартье своим отцом.
Казалось, в этот миг вся душа старика перешла в его налившиеся кровью глаза; жилы на лбу вздулись, синева, вроде той, которая заливает кожу эпилептиков, покрыла шею, щёки и виски; этому внутреннему взрыву, потрясающему всё его существо, не хватало только крика.
Этот крик словно выступал из всех пор, страшный в своей немоте, раздирающий в своей беззвучности.
Д'Авриньи бросился к старику и дал ему понюхать спирту.
– Сударь, – крикнул тогда Моррель, схватив недвижную руку паралитика, – меня спрашивают, кто я такой и по какому праву я здесь. Вы знаете, скажите им, скажите!
Рыдания заглушили его голос.
Прерывистое дыхание сотрясало грудь старика. Это возбуждение было похоже на начало агонии.
Наконец слёзы хлынули из глаз Нуартье, более счастливого, чем Моррель, который рыдал без слёз. Старик не мог наклонить голову и лишь закрыл глаза.
– Скажите, что я был её женихом, – продолжал Моррель. – Скажите, что она была моим другом, моей единственной любовью на свете! Скажите им, что её бездыханный труп принадлежит мне!
И он бросился на колени перед постелью, судорожно вцепившись в неё руками.
Видеть этого большого, сильного человека, раздавленного горем, было так мучительно, что Д'Авриньи отвернулся, чтобы скрыть волнение; Вильфор, не требуя больше объяснений, покорённый притягательной силой, которая влечёт нас к людям, любившим тех, кого мы оплакиваем, протянул Моррелю руку.
Но Максимилиан ничего не видел; он схватил ледяную руку Валентины и, не умея плакать, глухо стонал, сжимая зубами край простыни.
Несколько минут в этой комнате слышались только рыдания, проклятия и молитвы. |
|
– Но мадемуазель Валентина? – проговорила она с запинкой.
– Мадемуазель Валентина не нуждается больше в помощи, – сказал д'Авриньи, – она умерла.
– Умерла? Умерла? – стонал Вильфор в пароксизме душевной муки, тем более раздирающей, что она была неизведанной, новой, неслыханной для этого стального сердца.
– Что я слышу! Умерла! – воскликнул третий голос – Кто сказал, что Валентина умерла?
Вильфор и доктор обернулись. В дверях стоял Моррель, бледный, потрясённый, страшный.
Вот что произошло.
В обычный час, через маленькую дверь, ведущую к Нуартье, явился Моррель.
Против обыкновения, дверь не была заперта; ему не пришлось звонить, и он вошёл.
Он постоял в прихожей, зовя прислугу, чтобы кто-нибудь проводил его к Нуартье.
Но никто не откликался; слуги, как известно, покинули дом.
Моррель не имел особых поводов к беспокойству: Монте-Кристо обещал ему, что Валентина будет жить, и до сих пор это обещание не было нарушено. Каждый вечер граф приносил ему хорошие вести, подтверждаемые на следующий день самим Нуартье.
Всё же это безлюдье показалось ему странным; оп позвал ещё раз, в третий раз; та же тишина.
Тогда он решил подняться.
Дверь Нуартье была открыта, как и остальные двери.
Первое, что бросилось ему в глаза, был старик, сидевший в кресле, на своём обычном месте; он был очень бледен, и в его расширенных глазах застыл испуг.
– Как вы поживаете, сударь? – спросил Моррель, не без замирания сердца.
– Хорошо, – показал старик, – хорошо.
Но его лицо выражало всё большую тревогу.
– Вы чем-то озабочены, – продолжал Моррель. – Позвать кого-нибудь из слуг?
– Да, – показал Нуартье.
Моррель стал звонить изо всех сил; по, сколько он ни дёргал за шнур, никто не приходил.
Он повернулся к Нуартье; лицо старика становилось всё бледнее и тревожнее.
– Боже мой! – сказал Моррель. – Почему никто не идёт? Ещё кто-нибудь заболел?
Глаза Нуартье, казалось, готовы были выскочить из орбит.
– Да что с вами? – продолжал Моррель. – Вы меня пугаете! Валентина?..
– Да! Да! – показал Нуартье.
Максимилиан открыл рот, по не мог вымолвить ни слова; он зашатался и прислонился к стене.
Затем он указал рукой на дверь.
– Да! Да! Да! – показал старик.
Максимилиан бросился к маленькой лестнице и спустился по ней в два прыжка, между тем как Нуартье, казалось, кричал ему глазами:
– Скорей, скорей!
Моррель в одну минуту пробежал несколько комнат, пустых, как и весь дом, и достиг комнаты Валентины.
Ему не пришлось отворять дверь, она была раскрыта настежь.
Первое, что он услышал, было рыдание. Он увидел, как в тумане, чёрную фигуру, стоявшую на коленях и зарывшуюся в беспорядочную груду белых покрывал. Страх, смертельный страх пригвоздил его к порогу.
И тут он услышал голос, который говорил:
|
|
Затем она подошла к камину, развела огонь, села в кресло и, хотя она только что встала с постели, воспользовалась сном Валентины, чтобы ещё немного подремать.
Она проснулась, когда часы били восемь.
Тогда, удивлённая непробудным сном больной, испуганная свесившейся рукой, которой спящая так и не шевельнула, сиделка подошла к кровати и только тогда заметила похолодевшие губы и остывшую грудь.
Она хотела поднять руку Валентины, но закоченевшая рука была так неподатлива, что сиделка поняла всё.
Она в ужасе вскрикнула и бросилась к двери.
– Помогите! – закричала она. – Помогите!
– Что случилось? – ответил снизу голос д'Авриньи. Это был час его ежедневного визита.
– Что случилось? – послышался голос Вильфора, быстро выходящего из кабинета. – Доктор, вы слышите, зовут на помощь?
– Да, да, – отвечал д'Авриньи, – идём, идём скорее к Валентине.
Но прежде чем подоспели отец и доктор, слуги, находившиеся в комнатах и коридорах того же этажа, уже вошли и, увидав Валентину, бледную и неподвижную на кровати, в отчаянии ломали руки.
– Позовите госпожу де Вильфор, разбудите госпожу де Вильфор, – кричал королевский прокурор, стоя на пороге, которого он, казалось, не смел переступить.
Но слуги, не отвечая, смотрели на д'Авриньи, который вошёл в комнату, бросился к Валентине и приподнял её.
– И эта! – прошептал он, опуская её – О господи, когда же конец!
Вильфор вбежал в комнату.
– Боже мой, что вы сказали, – отчаянно крикнул он. – Доктор! Доктор!..
– Я сказал, что Валентина умерла, – торжественно и сурово ответил д'Авриньи.
Вильфор рухнул на колени, как подкошенный, уронив голову на постель Валентины.
При словах доктора, при возгласе отца охваченные паникой слуги выбежали вон с глухими проклятиями; на лестницах и в коридорах были слышны их торопливые шаги, затем громкий шум во дворе; потом всё стихло; всё, от первого до последнего, бежали из проклятого дома.
Тогда г-жа де Вильфор в накинутом на плечи пеньюаре приподняла портьеру; она остановилась на пороге, притворяясь удивлённой и стараясь выдавить несколько непокорных слезинок.
Вдруг она побледнела и, вытянув руки, подскочила к ночному столику.
Она увидела, что д'Авриньи нагнулся и внимательно рассматривает стакан, который она своими руками опорожнила в эту ночь.
В стакане было ровно столько жидкости, сколько она выплеснула в золу камина.
Если бы дух Валентины встал перед ней, отравительница была бы не так потрясена.
Этот цвет – цвет напитка, который она налила Валентине в стакан и который Валентина выпила, этот яд не может обмануть глаза д'Авриньи, и д'Авриньи внимательно его рассматривает, это – чудо, которое сотворил бог, дабы, вопреки всем уловкам убийцы, остался след, доказательство, улика преступления.
Пока г-жа де Вильфор стояла неподвижно, как воплощение страха, а Вильфор, припав лицом к постели умершей, не видел ничего вокруг, д'Авриньи подошёл к окну. Ещё раз тщательно рассмотрев содержимое стакана, он обмакнул в жидкость кончик пальца.
– Это уже не бруцин, – прошептал он, – посмотрим, что это такое!
Он подошёл к одному из шкафов превращённому в аптечку, и, вынув из серебряного футляра склянку с азотной кислотой, налил несколько капель в опаловую жидкость, тотчас же окрасившуюся в кроваво-красный цвет.
– Так! – сказал д'Авриньи, с отвращением судьи, перед которым открывается истина, и с радостью учёного, разрешившего сложную задачу.
Госпожа де Вильфор оглянулась по сторонам; глаза её вспыхнули, потом погасли, она, шатаясь, нащупала рукою дверь и скрылась.
Через минуту послышался шум падающего тела.
Но никто не обратил на это внимания. Сиделка следила за действиями доктора, Вильфор пребывал всё в том же забытьи.
Один д'Авриньи проводил глазами г-жу де Вильфор и заметил её поспешный уход.
Он приподнял портьеру, и через комнату Эдуарда его взгляд проник в спальню, г-жа де Вильфор без движения лежала на полу.
– Ступайте туда, – сказал он сиделке, – госпоже де Вильфор дурно.
|
|