В категории материалов: 222
Показано материалов: 216-220 |
Страницы: « 1 2 ... 42 43 44 45 » |
|
– А! Вот оно что! – сказал Кадрусс. – А я и не узнал их. Эй, Дантес! Эй, красавица! Подите-ка сюда и скажите нам, скоро ли свадьба. Фернан такой упрямец, не хочет нам сказать.
– Да замолчишь ли ты? – прервал его Данглар, делая вид, будто останавливает Кадрусса, который с упрямством пьяницы высовывался из беседки. – Держись крепче на ногах и оставь влюблённых в покое. Бери пример с Фернана: он по крайней мере благоразумен.
Быть может, Фернан, выведенный из себя, подстрекаемый Дангларом, как бык на арене, не удержался бы, ибо он уже встал и, казалось, вот-вот кинется на соперника, но Мерседес, весёлая и непринуждённая, подняла прелестную головку и окинула всех светлым взором. Он вспомнил её угрозу умереть, если умрёт Эдмон, – и бессильно опустился на стул.
Данглар посмотрел на своих собеседников – на отупевшего от вина и на сражённого любовью.
– От этих дураков я ничего не добьюсь, – прошептал он, – боюсь, что я имею дело с пьяницей и с трусом. Вот завистник, который наливается вином, между тем как ему следовало бы упиваться жёлчью; вот болван, у которого из-под носа похищают возлюбленную и который только и знает, что плачет и жалуется, как ребёнок. А между тем у него пылающие глаза, как у испанцев, сицилийцев и калабрийцев, которые так искусно мстят за себя; у него такие кулаки, что размозжат голову быку вернее всякого обуха. Положительно, счастье улыбается Эдмону; он женится на красавице, будет капитаном и посмеётся над нами, разве только… – мрачная улыбка искривила губы Данглара, – разве только я тут вмешаюсь.
– Эй! – продолжал кричать Кадрусс, привстав в опершись кулаком о стол. – Эй, Эдмон! Не видишь ты, что ли, друзей, или уж так загордился, что не хочешь и говорить с ними?
– Нет, дорогой Кадрусс, – отвечал Дантес, – я совсем не горд, я счастлив, а счастье, очевидно, ослепляет ещё больше, чем гордость.
– Дело! – сказал Кадрусс. – Вот это объяснение! Здравствуйте, госпожа Дантес!
Мерседес чинно поклонилась.
– Меня так ещё не зовут, – сказала она. – У нас считается, что можно накликать беду, если называть девушку по имени её жениха, когда этот жених ещё не стал ей мужем; поэтому называйте меня Мерседес, прошу вас.
– Сосед Кадрусс не так уж виноват, – сказал Дантес, – он не намного ошибся!
– Так, значит, свадьба будет скоро? – спросил Данглар, раскланиваясь с молодою парою.
– Как можно скорее. Сегодня сговор у моего отца, а завтра или послезавтра, никак не позже, обед в честь помолвки здесь, в «Резерве». Надеюсь, будут все друзья: это значит, что вы приглашены, господин Данглар; это значит, что и тебя ждут, Кадрусс.
– А Фернан? – спросил Кадрусс, смеясь пьяным смехом. – Фернан тоже будет?
– Брат моей жены – мой брат, – сказал Эдмон, – и мы, Мерседес и я, были бы глубоко огорчены, если бы его не было с нами в такую минуту.
Фернан хотел ответить, но голос замер у него в горле, и он не мог выговорить ни слова.
– Сегодня помолвка… завтра или послезавтра обручение… чёрт возьми, вы очень спешите, капитан!
– Данглар, – отвечал Эдмон с улыбкой, – я вам скажу то же, что Мерседес сказала сейчас Кадруссу: не наделяйте меня званием, которого я ещё не удостоен; это накличет на меня беду.
– Прошу прощенья, – отвечал Данглар. – Я только сказал, что вы очень спешите. Ведь времени у нас довольно: «Фараон» выйдет в море не раньше как через три месяца.
– Всегда спешишь быть счастливым, господин Данглар, – кто долго страдал, тот с трудом верит своему счастью. Но это не только себялюбие, – я должен ехать в Париж.
– Вот как! В Париж! И вы едете туда в первый раз?
– Да.
– У вас там есть дело?
– Не моё: надо исполнить последнее поручение бедного нашего капитана Леклера. Вы понимаете, Данглар, это дело святое. Впрочем, будьте спокойны, я только съезжу и вернусь.
– Да, да, понимаю, – вслух сказал Данглар.
Потом прибавил про себя:
«В Париж, доставить по назначению письмо, которое ему дал маршал. Чёрт возьми! Это письмо подаёт мне мысль. А, Дантес, друг мой! Ты ещё не значишься в реестре „Фараона" под номером первым!»
И он крикнул вслед удалявшемуся Эдмону:
– Счастливого пути!
– Благодарю, – отвечал Эдмон, оглядываясь через плечо и дружески кивая головою.
И влюблённые продолжали путь, спокойные и счастливые, как два избранника небес…
Глава 4.
Заговор
Данглар следил глазами за Эдмоном и Мерседес, пока они не скрылись за фортом св. Николая; потом он снова повернулся к своим собутыльникам.
Фернан, бледный и дрожащий, сидел неподвижно, а Кадрусс бормотал слова какой-то застольной песни.
– Мне кажется, – сказал Данглар Фернану, – эта свадьба не всем сулит счастье.
– Меня она приводит в отчаяние, – отвечал Фернан.
– Вы любите Мерседес?
– Я обожаю её.
– Давно ли?
– С тех пор как мы знаем друг друга; я всю жизнь любил её.
– И вы сидите тут и рвёте на себе волосы, вместо того чтобы искать средства помочь горю! Чёрт возьми! Я думал, что не так водится между каталанцами.
– Что же, по-вашему, мне делать? – спросил Фернан.
– Откуда я знаю? Разве это моё дело? Ведь, кажется, не я влюблён в мадемуазель Мерседес, а вы ищите и обрящете, как сказано в Евангелии.
– Я уж нашёл было.
– Что именно?
– Я хотел ударить его кинжалом, но она сказала, что если с ним что-нибудь случится, она убьёт себя.
– Бросьте! Такие вещи говорятся, да не делаются.
– Вы не знаете Мерседес. Если она пригрозила, так уж исполнит.
– Болван! – прошептал Данглар. – Пусть она убивает себя, мне какое дело, лишь бы Дантес не был капитаном.
– А прежде чем умрёт Мерседес, – продолжал Фернан с твёрдой решимостью, – я умру.
– Вот любовь-то! – закричал Кадрусс пьяным голосом. – Вот это любовь так любовь, или я ничего в этом не понимаю!
– Послушайте, – сказал Данглар, – вы, сдаётся мне, славный малый, и я бы хотел, чёрт меня побери, помочь вашему горю, но…
– Да, – подхватил Кадрусс, – говори.
|
|
– Я люблю Эдмона Дантеса, – спокойно ответила девушка, – и, кроме Эдмона, никто не будет моим мужем.
– И ты будешь всегда любить его?
– До самой смерти.
Фернан со стоном опустил голову, как человек, потерявший последнюю надежду; потом вдруг поднял голову и, стиснув зубы, спросил:
– А если он умер?
– Так и я умру.
– А если он тебя забыл?
– Мерседес! – раздался весёлый голос за дверью. – Мерседес!
– Ах!.. – вскричала девушка, не помня себя от счастья и любви. – Вот видишь, он не забыл меня, он здесь!
Она бросилась к двери и отворила её, крича:
– Сюда, Эдмон! Я здесь!
Фернан, бледный и дрожащий, попятился, как путник, внезапно увидевший змею, и, наткнувшись на свой стул, бессильно опустился на него.
Эдмон и Мерседес бросились друг другу в объятия. Палящее марсельское солнце, врываясь в раскрытую дверь, обливало их потоками света Сначала они не видели ничего кругом. Неизмеримое счастье отделяло их от мира; они говорили несвязными словами, которые передают порывы такой острой радости, что становятся похожи на выражение боли.
Вдруг Эдмон заметил мрачное лицо Фернана, которое выступало из полумрака, бледное и угрожающее; бессознательно молодой каталанец держал руку на ноже, висевшем у него на поясе.
– Простите, – сказал Дантес, хмуря брови, – я и не заметил, что нас здесь трое.
Затем, обращаясь к Мерседес, он спросил:
– Кто этот господин?
– Этот господин будет вашим лучшим другом, Дантес, потому что это мой друг, мой брат, Фернан, тот человек, которого после вас, Эдмон, я люблю больше всех на свете. Разве вы не узнали его?
– Да, узнал, – отвечал Эдмон, и, не выпуская руки Мерседес, он сердечно протянул другую руку каталанцу.
Но Фернан, не отвечая на это дружеское движение, оставался нем и недвижим, как статуя.
Тогда Эдмон испытующе посмотрел на дрожавшую Мерседес и на мрачного и грозного Фернана.
Один взгляд объяснил ему всё. Он вспыхнул от гнева.
– Я не знал, когда спешил к тебе, Мерседес, что найду здесь врага.
– Врага! – вскричала Мерседес, гневно взглянув на двоюродного брата. – Найти врага у меня, в моём доме! Если бы я так думала, я взяла бы тебя под руку и ушла в Марсель, покинув этот дом навсегда.
Глаза Фернана сверкнули.
– И если бы с тобой приключилась беда, мой Эдмон, – продолжала она с неумолимым спокойствием, которое показывало Фернану, что Мерседес проникла в самую глубину его мрачных мыслей, – я взошла бы на мыс Моржион и бросилась со скалы вниз головой.
Фернан побледнел, как смерть.
– Но ты ошибся, Эдмон, – прибавила она, – здесь у тебя нет врагов, здесь только мой брат Фернан, и он сейчас пожмёт тебе руку, как преданному другу.
И девушка устремила повелительный взгляд на каталанца, который, как заворожённый, медленно подошёл к Эдмону и протянул ему руку.
Ненависть его, подобно волне, бешеной, но бессильной, разбилась о неодолимую власть, которую эта девушка имела над ним.
Но едва он дотронулся до руки Эдмона, как почувствовал, что сделал всё, что мог, и бросился вон из дому.
– Горе мне! – стонал он, в отчаянии ломая руки. – Кто избавит меня от этого человека! Горе мне!
– Эй, каталанец! Эй, Фернан! Куда ты? – окликнул его чей-то голос.
Фернан круто остановился, озираясь по сторонам, и увидал Кадрусса, сидевшего с Дангларом за столом под деревьями.
– Что же ты не идёшь к нам? – сказал Кадрусс. – Или ты так спешишь, что тебе некогда поздороваться с друзьями?
– Особенно, когда перед ними ещё почти полная бутылка! – прибавил Данглар.
Фернан бессмысленно посмотрел на них и не ответил ни слова.
– Он совсем ошалел, – сказал Данглар, толкая Кадрусса ногой. – Что, если мы ошиблись, и, вопреки нашим ожиданиям, Дантес торжествует победу?
– Сейчас узнаем, – отвечал Кадрусс и, повернувшись к молодому человеку, сказал:
– Ну, что же, каталанец, решаешься или нет?
Фернан отёр пот с лица и вошёл в беседку; её тень как будто немного успокоила его волнение, а прохлада освежила истомлённое тело.
– Здравствуйте, – сказал он, – вы, кажется, звали меня?
И он без сил опустился на один из стульев, стаявших вокруг стола.
– Я позвал тебя потому, что ты бежал, как сумасшедший, и я боялся, что ты, чего доброго, бросишься в море, – сказал, смеясь, Кадрусс. Чёрт возьми! Друзей не только угощают вином; иной раз им ещё мешают наглотаться воды.
Фернан не то вздохнул, не то всхлипнул и уронил голову на руки.
– Знаешь, что я тебе скажу, Фернан, – продолжал Кадрусс, начиная разговор с грубой откровенностью простых людей, которые от любопытства забывают все приличия. – Знаешь, ты похож на отставленного воздыхателя!
И он громко захохотал.
– Нет, – отвечал Данглар, – такой молодец не для того создан, чтобы быть несчастным в любви. Ты шутишь, Кадрусс.
– Вовсе не шучу, ты лучше послушай, как он вздыхает. Ну-ка, Фернан, подними нос да отвечай нам. Невежливо не отвечать друзьям, когда они спрашивают о здоровье.
– Я здоров, – сказал Фернан, сжимая кулаки, но не поднимая головы.
– А! Видишь ли, Данглар, – сказал Кадрусс, мигнув своему приятелю, дело вот в чём: Фернан, которого ты здесь видишь, добрый и честный каталанец, один из лучших марсельских рыбаков, влюблён в красавицу по имени Мерседес, но, к несчастью, красавица, со своей стороны, по-видимому, влюблена в помощника капитана «Фараона», а так как «Фараон» сегодня воротился в порт, то… понимаешь?
– Нет, не понимаю, – отвечал Данглар.
– Бедняга Фернан получил отставку, – продолжал Кадрусс.
– Ну, так что ж? – сказал Фернан, подняв голову и поглядывая на Кадрусса как человек, ищущий, на ком бы выместить досаду. – Мерседес ни от кого не зависит, не так ли? И вольна любить, кого ей угодно.
– Если ты так на это смотришь, тогда другое дело! – сказал Кадрусс. Я-то думал, что ты каталанец; а мне рассказывали, что каталанцы не из тех людей, у которых можно отбивать возлюбленных; при этом даже прибавляли, что Фернан особенно страшен в своей мести.
Фернан презрительно улыбнулся.
– Влюблённый никогда не страшен, – сказал он.
– Бедняга! – подхватил Данглар, притворяясь, что жалеет его от всего сердца. – Что ж делать? Он не ожидал, что Дантес воротится так скоро. Он думал, что Дантес, быть может, умер, изменил, – как знать? Такие удары тем более тяжелы, что приходят всегда неожиданно.
– Как бы там ни было, – сказал Кадрусс, который всё время пил и на которого хмельное мальгское вино начинало действовать, – как бы там ни было, благополучное возвращение Дантеса досаждает не одному Фернану: верно, Данглар?
– Верно, и я готов поручиться, что это кончится для него плохо.
– Тем не менее, – продолжал Кадрусс, наливая Фернану и наполняя в восьмой или десятый раз свой собственный стакан, между тем как Данглар едва пригубил своё вино, – тем не менее он женится на красавице Мерседес; по крайней мере он для этого воротился.
Всё это время Данглар проницательным взором смотрел на Фернана и видел, что слова Кадрусса падают ему на сердце, как расплавленный свинец.
– А когда свадьба? – спросил Данглар.
– О! До свадьбы ещё дело не дошло! – прошептал Фернан.
– Да, но дойдёт, – сказал Кадрусс. – Это так же верно, как то, что Дантес будет капитаном «Фараона». Не правда ли, Данглар?
Данглар вздрогнул при этом неожиданном выпаде, повернулся к Кадруссу и пристально посмотрел на него, чтобы узнать, с умыслом ли были сказаны эти слова, но он не прочёл ничего, кроме зависти на этом лице, уже поглупевшем от опьянения.
– Итак, – сказал он, наполняя стаканы, – выпьем за капитана Эдмона Дантеса, супруга прелестной каталанки!
Кадрусс отяжелевшею рукою поднёс стакан к губам и одним духом осушил его. Фернан схватил свой стакан и разбил вдребезги.
– Стойте! – сказал Кадрусс. – Что там такое на пригорке, по дороге из Каталан? Взгляни-ка, Фернан, у тебя глаза получше. У меня уже двоится в глазах. Ты знаешь, вино – предатель. Точно двое влюблённых идут рядышком рука об руку. Ах, боже ты мой! Они не подозревают, что мы их видим, и целуются!
Данглар следил за каждым движением Фернана, лицо которого приметно искажалось.
– Знаете вы их, Фернан? – спросил он.
– Да, – отвечал он глухим голосом, – это Эдмон и Мерседес. |
|
– Ничего, я говорю сам с собою. И он всё ещё влюблён в прекрасную каталанку?
– До безумия; уже побежал туда. Но или я очень ошибаюсь, или с этой стороны его ждут неприятности.
– Скажи яснее.
– Зачем?
– Это гораздо важнее, чем ты думаешь. Ведь ты не любишь Дантеса?
– Я не люблю гордецов.
– Так скажи мне всё, что знаешь о каталанке.
– Я не знаю ничего наверное, но видел такие вещи, что думаю, как бы у будущего капитана не вышло неприятностей на дороге у Старой Больницы.
– Что же ты видел? Ну, говори.
– Я видел, что каждый раз, как Мерседес приходит в город, её провожает рослый детина, каталанец, с чёрными глазами, краснолицый, черноволосый, сердитый. Она называет его двоюродным братом.
– В самом деле!.. И ты думаешь, что этот братец за нею волочится?
– Предполагаю, – как же может быть иначе между двадцатилетним детиной и семнадцатилетней красавицей?
– И ты говоришь, что Дантес пошёл в Каталаны?
– Пошёл при мне.
– Если мы пойдём туда же, мы можем остановиться в «Резерве» и за стаканом мальгского вина подождать новостей.
– А кто нам их сообщит?
– Мы будем на его пути и по лицу Дантеса увидим, что произошло.
– Идём, – сказал Кадрусс, – но только платишь ты.
– Разумеется, – отвечал Данглар.
И оба быстрым шагом направились к назначенному месту. Придя в трактир, они велели подать бутылку вина и два стакана.
От старика Памфила они узнали, что минут десять тому назад Дантес прошёл мимо трактира.
Удостоверившись, что Дантес в Каталанах, они сели под молодой листвой платанов и сикомор, в ветвях которых весёлая стая птиц воспевала один из первых ясных дней весны.
Глава 3.
Каталанцы
В ста шагах от того места, где оба друга, насторожив уши и поглядывая на дорогу, прихлёбывали искромётное мальгское вино, за лысым пригорком, обглоданным солнцем и мистралями, лежало селение Каталаны.
Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда. Просьбу уважили, и три месяца спустя вокруг десятка судов, привёзших этих морских цыган, выросло небольшое селение.
В этом своеобразном и живописном селенье, полумавританском, полуиспанском, и поныне живут потомки этих людей, говорящие на языке своих дедов. В продолжение трех или четырех веков они остались верны своему мысу, на который опустились, как стая морских птиц, они нимало не смешались с марсельскими жителями, женятся только между собой и сохраняют нравы и одежду своей родины так же, как сохранили её язык.
Мы приглашаем читателя последовать за нами по единственной улице селения и зайти в один из домиков, солнце снаружи окрасило его стены в цвет опавших листьев, одинаковый для всех старинных построек этого края, а внутри кисть маляра сообщила им белизну, составляющую единственное украшение испанских роsadas.[2 - Posada – дом (исп.)]
Красивая молодая девушка, с чёрными, как смоль, волосами, с бархатными, как у газели, глазами, стояла, прислонившись к перегородке, и в тонких, словно выточенных античным ваятелем пальцах мяла ни в чём не повинную ветку вереска, оборванные цветы и листья уже усеяли пол; руки её, обнажённые до локтя, покрытые загаром, но словно скопированные с рук Венеры Арльской, дрожали от волнения, а лёгкой ножкой с высоким подъёмом она нетерпеливо постукивала по полу, так что можно было видеть её стройные, изящные икры, обтянутые красным чулком с серыми и синими стрелками.
В трех шагах от неё, покачиваясь на стуле и опершись локтем на старый комод, статный молодец лет двадцати – двадцати двух смотрел на неё с беспокойством и досадой; в его глазах был вопрос, но твёрдый и упорный взгляд девушки укрощал собеседника.
– Послушай, Мерседес, – говорил молодой человек, – скоро пасха, самое время сыграть свадьбу. Ответь же мне!
– Я тебе уже сто раз отвечала, Фернан, и ты сам себе враг, если опять спрашиваешь меня.
– Ну, так повтори ещё, умоляю тебя, повтори ещё, чтобы я мог поверить. Скажи мне в сотый раз, что отвергаешь мою любовь, которую благословила твоя мать; заставь меня понять, что ты играешь моим счастьем, что моя жизнь или смерть для тебя – ничто! Боже мой! Десять лет мечтать о том, чтобы стать твоим мужем, Мерседес, и потерять эту надежду, которая была единственной целью моей жизни!
– По крайней мере не я поддерживала в тебе эту надежду, – отвечала Мерседес, – ты не можешь меня упрекнуть, что я когда-нибудь завлекала тебя. Я всегда говорила тебе, я люблю тебя, как брата, но никогда не требуй от меня ничего, кроме этой братской дружбы, потому что сердце моё отдано другому. Разве я не говорила тебе этого, Фернан?
– Знаю, знаю, Мерседес, – прервал молодой человек – Да, ты всегда была со мной до жестокости прямодушна, но ты забываешь, что для каталанцев брак только между своими – священный закон.
– Ты ошибаешься, Фернан, это не закон, а просто обычай, только и всего, – и верь мне, тебе не стоит ссылаться на этот обычай. Ты вытянул жребий, Фернан. Если ты ещё на свободе, то это просто поблажка, не сегодня так завтра тебя могут призвать на службу. А когда ты поступишь в солдаты, что ты станешь делать с бедной сиротой, горемычной, без денег, у которой нет ничего, кроме развалившейся хижины, где висят старые сети – жалкое наследство, оставленное моим отцом матери, а матерью – мне? Вот год, как она умерла, и подумай, Фернан, ведь я живу почти милостыней! Иногда ты притворяешься, будто я тебе помогаю, и это для того, чтобы иметь право разделить со мной улов; и я принимаю это, Фернан, потому что твой отец был брат моего отца, потому что мы выросли вместе и особенно потому, что отказ мой слишком огорчил бы тебя. Но я чувствую, что деньги, которые я выручаю за твою рыбу и на которые я покупаю себе лён для пряжи, – просто милостыня.
– Не всё ли мне равно, Мерседес! Бедная и одинокая, ты мне дороже, чем дочь самого гордого арматора или самого богатого банкира в Марселе! Что надобно нам, беднякам? Честную жену и хорошую хозяйку. Где я найду лучше тебя?
– Фернан, – отвечала Мерседес, покачав головою, – можно стать дурной хозяйкой, и нельзя ручаться, что будешь честной женой, если любишь не мужа, а другого. Будь доволен моей дружбой, потому что, повторяю, это всё, что я могу тебе обещать, а я обещаю только то, что могу исполнить наверное.
– Понимаю, – сказал Фернан, – ты терпеливо сносишь свою нищету, но боишься моей. Так знай же, Мерседес, если ты меня полюбишь, я попытаю счастья. Ты принесёшь мне удачу, и я разбогатею. Я не останусь рыбаком; я могу наняться конторщиком, могу и сам завести торговлю.
– Ничего этого ты не можешь, Фернан; ты солдат, и если ты сейчас в Каталанах, то только потому, что нет войны. Оставайся рыбаком, не строй воздушных замков, после которых действительность покажется тебе ещё тягостней, и удовольствуйся моей дружбой. Ничего другого я тебе дать не могу.
– Да, ты права, Мерседес, я буду моряком; надену вместо дедовской одежды, которую ты презираешь, лакированную шляпу, полосатую фуфайку и синюю куртку с якорями на пуговицах. Ведь так должен быть одет человек, который сможет тебе понравиться?
– Что ты хочешь сказать? – спросила Мерседес, с гордым вызовом взглянув на него. – Что ты хочешь сказать? Я не понимаю тебя.
– Я хочу сказать, Мерседес, ты так сурова и жестока со мною только потому, что ждёшь человека, который одет, как я описал. А вдруг тот, кого ты ждёшь, непостоянен, а если не он, непостоянно море?
– Фернан, – вскричала Мерседес, – я думала, что ты добрый, но я ошиблась. Ты злой, если на помощь своей ревности призываешь божий гнев! Да, я не скрываю: я жду и люблю того, о ком ты говоришь, и если он не вернётся, я не стану упрекать его в непостоянстве, а скажу, что он умер, любя меня.
Каталанец яростно сжал кулаки.
– Я тебя поняла, Фернан: ты хочешь отомстить ему за то, что я не люблю тебя. Ты хочешь скрестить свой каталанский нож с его кинжалом! И что же? Ты лишишься моей дружбы, если будешь побеждён; а если победишь ты, то моя дружба обернётся ненавистью. Поверь мне, искать ссоры с человеком – плохое средство понравиться женщине, которая этого человека любит. Нет, Фернан, ты не поддашься дурным мыслям. Раз я не могу быть твоей женой, ты привыкнешь смотреть на меня, как на друга, как на свою сестру. Притом же, – прибавила она с влажными от слёз глазами, – не спеши, Фернан: ты сам сейчас сказал – море коварно, и вот уже четыре месяца как он уехал, а за четыре месяца я насчитала много бурь!
Фернан остался холоден; он не старался отереть слёзы, бежавшие по щекам Мерседес; а между тем за каждую её слезу он отдал бы стакан своей крови. Но эти слёзы лились из-за другого!
Он встал, прошёлся по хижине и остановился перед Мерседес; глаза его сверкали, кулаки были сжаты.
– Послушай, Мерседес, – сказал он, – отвечай ещё раз: это решено?
|
|
– А! Приехал, Эдмон! – сказал он с сильным марсельским акцентом, широко улыбаясь, так что видны были все его зубы, белые, как слоновая кость.
– Как видите, сосед Кадрусс, я к вашим услугам, если вам угодно, отвечал Дантес, с трудом скрывая холодность под любезным тоном.
– Покорно благодарю. К счастью, мне ничего не нужно, и даже иной раз другие во мне нуждаются. (Дантес вздрогнул.) Я не про тебя говорю, Эдмон. Я дал тебе денег взаймы, ты мне их отдал; так водится между добрыми соседями, и мы в расчёте.
– Никогда не бываешь в расчёте с теми, кто нам помог, – сказал Дантес. – Когда денежный долг возвращён, остаётся долг благодарности.
– К чему говорить об этом? Что было, то прошло. Поговорим лучше о твоём счастливом возвращении. Я пошёл в порт поискать коричневого сукна и встретил своего приятеля Данглара.
«Как, ты в Марселе?» – говорю ему.
«Да, как видишь».
«А я думал, ты в Смирне».
«Мог бы быть и там, потому что прямо оттуда».
«А где же наш Эдмон?»
«Да, верно, у отца», – отвечал мне Данглар. Вот я к пришёл, – продолжал Кадрусс, – чтобы приветствовать Друга.
– Славный Кадрусс, как он нас любит! – сказал старик.
– Разумеется, люблю и притом ещё уважаю, потому что честные люди редки… Но ты никак разбогател, приятель? – продолжал портной, искоса взглянув на кучку золота и серебра, выложенную на стол Дантесом.
Юноша заметил искру жадности, блеснувшую в чёрных глазах соседа.
– Это не мои деньги, – отвечал он небрежно – Я сказал отцу, что боялся найти его в нужде, а он, чтобы успокоить меня, высыпал на стол всё, что было у него в кошельке. Спрячьте деньги, отец, если только соседу они не нужны.
– Нет, друг мой, – сказал Кадрусс, – мне ничего не нужно; слава богу, ремесло мастера кормит. Береги денежки, лишних никогда не бывает. При всём том я тебе благодарен за твоё предложение не меньше, чем если бы я им воспользовался.
– Я предложил от сердца, – сказал Дантес.
– Не сомневаюсь. Итак, ты в большой дружбе с Моррелем, хитрец ты этакий?
– Господин Моррель всегда был очень добр ко мне, – отвечал Дантес.
– В таком случае ты напрасно отказался от обеда.
– Как отказался от обеда? – спросил старый Дантес. – Разве он звал тебя обедать?
– Да, отец, – отвечал Дантес и улыбнулся, заметив, как поразила старика необычайная честь, оказанная его сыну.
– А почему же ты отказался, сын? – спросил старик.
– Чтобы пораньше прийти к вам, отец, – ответил молодой человек. – Мне не терпелось увидеться с вами.
– Моррель, должно быть, обиделся, – продолжал Кадрусс, – а когда метишь в капитаны, не следует перечить арматору.
– Я объяснил ему причину отказа, и он понял меня, надеюсь.
– Чтобы стать капитаном, надобно немножко подольститься к хозяевам.
– Я надеюсь быть капитаном и без этого, – отвечал Дантес.
– Тем лучше, тем лучше! Это порадует всех старых твоих друзей. А там, за фортом святого Николая, я знаю кое-кого, кто будет особенно доволен.
– Мерседес? – спросил старик.
– Да, отец, – сказал Дантес. – И теперь, когда я вас повидал, когда я знаю, что вы здоровы и что у вас есть всё, что вам нужно, я попрошу у вас позволения отправиться в Каталаны.
– Ступай, дитя моё, ступай, – отвечал старый Дантес, – и да благословит тебя господь женой, как благословил меня сыном.
– Женой! – сказал Кадрусс. – Как вы, однако, спешите; она ещё не жена ему как будто!
– Нет ещё, но, по всем вероятиям, скоро будет, – отвечал Эдмон.
– Как бы то ни было, – сказал Кадрусс, – ты хорошо сделал, что поспешил с приездом.
– Почему?
– Потому что Мерседес – красавица, а у красавиц нет недостатка в поклонниках; у этой – особенно: они дюжинами ходят за ней.
– В самом деле? – сказал Дантес с улыбкой, в которой заметна была лёгкая тень беспокойства.
– Да, да, – продолжал Кадрусс, – и притом завидные женихи; но, сам понимаешь, ты скоро будешь капитаном, и тебе едва ли откажут.
– Это значит, – подхватил Дантес с улыбкой, которая едва прикрывала его беспокойство, – это значит, что если бы я не стал капитаном…
– Гм! Гм! – пробормотал Кадрусс.
– Ну, – сказал молодой человек, – я лучшего мнения, чем вы, о женщинах вообще и о Мерседес в особенности, и я убеждён, что, буду я капитаном или нет, она останется мне верна.
– Тем лучше, – сказал Кадрусс, – тем лучше! Когда женишься, нужно уметь верить; но всё равно, приятель, я тебе говорю; не теряй времени, ступай, объяви ей о своём приезде и поделись своими надеждами.
– Иду, – отвечал Эдмон.
Он поцеловал отца, кивнул Кадруссу и вышел.
Кадрусс посидел у старика ещё немного, потом, простившись с ним, тоже вышел и вернулся к Данглару, который ждал его на углу улицы Сенак.
– Ну, что? – спросил Данглар. – Ты его видел?
– Видел, – ответил Кадрусс.
– И он говорил тебе о своих надеждах на капитанство?
– Он говорит об этом так, как будто он уже капитан.
– Вот как! – сказал Данглар. – Уж больно он торопится!
– Но Моррель ему, как видно, обещал…
– Так он очень весел?
– Даже до дерзости; он уже предлагал мне свои услуги, как какая-нибудь важная особа; предлагал мне денег, как банкир.
– И ты отказался?
– Отказался. А мог бы взять у него взаймы, потому что не кто другой, как я, одолжил ему первые деньги, которые он видел в своей жизни. Но теперь господин Дантес ни в ком не нуждается: он скоро будет капитаном!
– Ну, он ещё не капитан!
– Правду сказать, хорошо было бы, если бы он им и не стал, – продолжал Кадрусс, – а то с ним и говорить нельзя будет.
– Если мы захотим, – сказал Данглар, – он будет тем же, что и теперь, а может быть, и того меньше.
– Что ты говоришь? |
|
– Нет, благодарю. Я останусь здесь и просмотрю счета с Дангларом. Вы были довольны им во время плавания?
– И доволен и нет. Как товарищем – нет. Мне кажется, он меня невзлюбил с тех пор, как однажды, повздорив с ним, я имел глупость предложить ему остановиться минут на десять у острова Монте-Кристо, чтобы разрешить наш спор; конечно, мне не следовало этого говорить, в он очень умно сделал, что отказался. Как о бухгалтере о нём ничего нельзя сказать дурного и вы, вероятно, будете довольны им.
– Но скажите, Дантес, – спросил арматор, – если бы вы были капитаном «Фараона», вы бы по собственной воле оставили у себя Данглара?
– Буду ли я капитаном или помощником, господин Моррель, я всегда буду относиться с полным уважением к тем лицам, которые пользуются доверием моих хозяев.
– Правильно, Дантес. Вы во всех отношениях славный малый. А теперь ступайте; я вижу, вы как на иголках.
– Так я в отпуску?
– Ступайте, говорят вам.
– Вы мне позволите взять вашу лодку?
– Возьмите.
– До свидания, господин Моррель. Тысячу раз благодарю вас.
– До свидания, Эдмон. Желаю удачи!
Молодой моряк спрыгнул в лодку, сел у руля и велел грести к улице Каннебьер. Два матроса налегли на вёсла, и лодка понеслась так быстро, как только позволяло множество других лодок, которые загромождали узкий проход, ведущий, между двумя рядами кораблей, от входа в порт к Орлеанской набережной.
Арматор с улыбкой следил за ним до самого берега, видел, как он выпрыгнул на мостовую и исчез в пёстрой толпе, наполняющей с пяти часов утра до девяти часов вечера знаменитую улицу Каннебьер, которой современные фокейцы так гордятся, что говорят самым серьёзным образом, с своим характерным акцентом: «Будь в Париже улица Каннебьер, Париж был бы маленьким Марселем».
Оглянувшись, арматор увидел за своей спиной Данглара, который, казалось, ожидал его приказаний, а на самом деле, как и он, провожал взглядом молодого моряка. Но была огромная разница в выражении этих двух взглядов, следивших за одним и тем же человеком.
Глава 2.
Отец и сын
Пока Данглар, вдохновляемый ненавистью, старается чернить своего товарища в глазах арматора, последуем за Дантесом, который, пройдя всю улицу Каннебьер, миновал улицу Ноайль, вошёл в небольшой дом по левой стороне Мельянских аллей, быстро поднялся по тёмной лестнице на пятый этаж и, держась одной рукой за перила, а другую прижимая к сильно бьющемуся сердцу, остановился перед полуотворённой дверью, через которую можно было видеть всю каморку.
В этой каморке жил его отец.
Известие о прибытии «Фараона» не дошло ещё до старика, который, взобравшись на стул, дрожащей рукой поправлял настурции и ломоносы, обвивавшие его окошко. Вдруг кто-то обхватил его сзади, и он услышал знакомый голос:
– Отец!
Старик вскрикнул и обернулся. Увидав сына, он бросился в его объятия, весь бледный и дрожащий.
– Что с тобой, отец? – спросил юноша с беспокойством. – Ты болен?
– Нет, нет, милый Эдмон, сын мой, дитя моё, нет! Но я не ждал тебя… Ты застал меня врасплох… это от радости. Боже мой! Мне кажется, что я умру!
– Успокойся, отец, это же я. Все говорят, что радость не может повредить, вот почему я так прямо и вошёл к тебе. Улыбнись, не смотри на меня безумными глазами. Я вернулся домой, и всё будет хорошо.
– Тем лучше, дитя моё, – отвечал старик, – но как же всё будет хорошо? Разве мы больше не расстанемся? Расскажи же мне о твоём счастье!
– Да простит мне господь, что я радуюсь счастью, построенному на горе целой семьи, но, видит бог, я не желал этого счастья. Оно пришло само собой, и у меня нет сил печалиться. Капитан Леклер скончался, и весьма вероятно, что благодаря покровительству Морреля я получу его место. Понимаете, отец? В двадцать лет я буду капитаном! Сто луидоров жалованья и доля в прибылях! Разве мог я, бедный матрос, ожидать этого?
– Да, сын мой, ты прав, – сказал старик, – это большое счастье.
– И я хочу, чтобы на первые же деньги вы завели себе домик с садом для ваших ломоносов, настурций и жимолости… Но что с тобой, отец? Тебе дурно?
– Ничего, ничего… сейчас пройдёт!
Силы изменили старику, и он откинулся назад.
– Сейчас, отец! Выпей стакан вина, это тебя подкрепит. Где у тебя вино?
– Нет, спасибо, не ищи, не надо, – сказал старик, стараясь удержать сына.
– Как не надо!.. Скажите, где вино?
Он начал шарить в шкафу.
– Не ищи… – сказал старик. – Вина нет…
– Как нет? – вскричал Дантес. Он с испугом глядел то на впалые бледные щёки старика, то на пустые полки. – Как нет вина? Вам не хватило денег, отец?
– У меня всего вдоволь, раз ты со мною, – отвечал старик.
– Однако же, – прошептал Дантес, отирая пот с лица, – я вам оставил двести франков назад тому три месяца, когда уезжал.
– Да, да, Эдмон, но ты, уезжая, забыл вернуть должок соседу Кадруссу; он мне об этом напомнил и сказал, что если я не заплачу за тебя, то он пойдёт к господину Моррелю. Я боялся, что это повредит тебе…
– И что же?
– Я и заплатил.
– Но ведь я был должен Кадруссу сто сорок франков! – вскричал Дантес.
– Да, – пролепетал старик.
– И вы их заплатили из двухсот франков, которые я вам оставил?
Старик кивнул головой.
– И жили целых три месяца на шестьдесят франков?
– Много ли мне надо, – отвечал старик.
– Господи! – простонал Эдмон, бросаясь на колени перед отцом.
– Что с тобой?
– Никогда себе этого не прощу.
– Брось, – сказал старик с улыбкой, – ты вернулся, и всё забыто. Ведь теперь всё хорошо.
– Да, я вернулся, – сказал юноша, – вернулся с наилучшими надеждами и с кое-какими деньгами… Вот, отец, берите, берите и сейчас же пошлите купить что-нибудь.
И он высыпал на стол дюжину золотых, пять или шесть пятифранковых монет и мелочь.
Лицо старого Дантеса просияло.
– Чьё это? – спросил он.
– Да моё… твоё… наше! Бери, накупи провизии, не жалей денег, завтра я ещё принесу.
– Постой, постой, – сказал старик улыбаясь. – С твоего позволения я буду тратить деньги потихоньку; если я сразу много накуплю, то ещё, пожалуй, люди подумают, что мне пришлось для этого ждать твоего возвращения.
– Делай, как тебе угодно, но прежде всего найми служанку. Я не хочу, чтобы ты жил один. У меня в трюме припрятан контрабандный кофе и чудесный табак; завтра же ты их получишь. Тише! Кто-то идёт.
– Это, должно быть, Кадрусс. Узнал о твоём приезде и идёт поздравить тебя с счастливым возвращением.
– Вот ещё уста, которые говорят одно, между тем как сердце думает другое, – прошептал Эдмон. – Но всё равно, он наш сосед и оказал нам когда-то услугу! Примем его ласково.
Не успел Эдмон договорить, как в дверях показалась чёрная бородатая голова Кадрусса. Это был человек лет двадцати пяти-шести; в руках он держал кусок сукна, который он согласно своему ремеслу портного намеревался превратить в одежду.
|
|