В категории материалов: 263 Показано материалов: 256-260 |
Страницы: « 1 2 ... 50 51 52 53 » |
Это был д'Артаньян, ожидавший кардинала по его приказанию. - Пойдемте ко мне, господин д'Артаньян, - проговорил Мазарини самым приятным голосом, - у меня есть для вас поручение. Д'Артаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестни- це и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер. Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на листке бумаги. Д'Артаньян стоял и ждал бесстрастно, без нетерпения и любопытства, словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чу- жой воли. Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью. - Господин д'Артаньян, - сказал он, - доставьте немедленно этот ордер в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором здесь говорится. Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником. Д'Артаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не ху- же любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение пос- лышался его отрывистый и спокойный голос: - Четырех конвойных, карету, мою лошадь. Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по мосто- вой. III
ДВА СТАРИННЫХ ВРАГА Когда д'Артаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого. Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что офи- цер приехал с приказом от кардинала по его повелению, вышел встречать посланца на крыльцо. Комендантом Бастилии был в то время г-н дю Трамбле, брат грозного лю- бимца Ришелье, знаменитого капуцина Жозефа, прозванного "Серым Кардина- лом". Когда во времена заключения в Бастилии маршала Бассомпьера, просидев- шего ровно двенадцать лет, его товарищи по несчастью, мечтая о свободе, говорили, бывало, друг другу: "Я выйду тогда-то", "А я тогда-то", - Бас- сомпьер заявлял: "А я, господа, выйду тогда, когда выйдет и господин дю Трамбле". Он намекал на то, что после смерти кардинала дю Трамбле неми- нуемо потеряет свое место в Бастилии, тогда как он, Бассомпьер, займет свое - при дворе. Его предсказание едва не исполнилось, только в другом смысле, чем он думал; после смерти кардинала, вопреки общему ожиданию, все осталось по-прежнему: г-н Трамбле не ушел, и Бассомпьер тоже чуть не просидел в Бастилии до конца своей жизни. Господин дю Трамбле все еще был комендантом Бастилии, когда д'Ар- таньян явился туда, чтобы выполнить приказ министра. Он принял его с изысканной вежливостью; и так как он собирался как раз сесть за стол, Яго пригласил и д'Артаньяна отужинать вместе. - Я и рад бы, - сказал д'Артаньян, - но, если не ошибаюсь, на конвер- те стоит надпись: "Очень спешное". - Это правда, - сказал дю Трамбле. - Эй, майор, пусть приведут номер двести пятьдесят шесть. Вступая в Бастилию, узник переставал быть человеком и становился но- мером. Д'Артаньян невольно вздрогнул, услышав звон ключей; ему не захотелось даже сойти с лошади, когда он увидел вблизи забранные решетками окна и гигантские стены, на которые он глядел раньше только с той стороны рва и которые однажды так напугали его лет двадцать тому назад. Раздался удар колокола. - Я должен вас оставить, - сказал ему дю Трамбле, - меня зовут подпи- сать пропуск заключенному. До свидания, господин д'Артаньян. - Черт меня побери, если я захочу еще раз с тобой свидеться! - про- ворчал д'Артаньян, сопровождая это проклятие самой сладкой улыбкой. - Довольно пробыть в этом дворе пять минут, чтобы заболеть. Я согласен лучше умереть на соломе, что, вероятно, и случится со мной, чем получать десять тысяч ливров и быть комендантом Бастилии. |
- Хорошо, хорошо, капитан Вилькье, - сказал Мазарини, - будьте покой- ны, я доложу королю о вашей преданности. И, обернувшись к своим спутникам, прибавил: - Едем, господа; все в порядке. - Вот так штука! - воскликнул Вилькье. - Сам Мазарини здесь! Тем луч- ше: меня уже давно подмывало сказать ему в глаза, что я о нем думаю. Вы доставили мне подходящий случай, Гито, и хотя у вас вряд ли были добрые намерения, я все же благодарю вас. Он повернулся на каблуках и ушел в караульню, насвистывая фрондерскую песенку. Весь обратный путь Мазарини ехал в раздумье: все услышанное им от Ко- менжа, Гито и Вилькье убеждало его, что в трудную минуту за него никто не постоит, кроме королевы; а королева так часто бросала своих друзей, что поддержка ее казалась иногда министру, несмотря на все принятые им меры, очень ненадежной и сомнительной. В продолжение своей ночной поездки, длившейся около часа, кардинал, расспрашивая Коменжа, Гито и Вилькье, не переставал наблюдать одного че- ловека. Этот мушкетер, который сохранял спокойствие перед народными уг- розами и даже бровью не повел ни на шутки Мазарини, ни на те насмешки, предметом которых был сам кардинал, казался ему человеком необычным и достаточно закаленным для происходящих событий, а еще больше для надви- гающихся в будущем. К тому же имя д'Артаньяна не было ему совсем незнакомо, и хотя он, Мазарини, явился во Францию только в 1634 или 1635 году, то есть лет че- рез семьвосемь после происшествий, описанных нами в предыдущей книге, он все-таки где-то слышал, что так звали человека, проявившего однажды (он уже позабыл, при каких именно обстоятельствах) чудеса ловкости, смелости И преданности. Эта мысль настолько занимала его, что он решил немедленно разобраться в этом деле, но за сведениями о д'Артаньяне не к д'Артаньяну же было об- ращаться. По некоторым словам, произнесенным лейтенантом мушкетеров, кардинал признал в нем гасконца; а итальянцы и гасконцы слишком схожи и слишком хорошо понимают друг друга, чтобы относиться с доверием к тому, что каждый из них может наговорить о самом себе. Поэтому, когда они подъехали к стене, окружавшей сад ПалеРояля, кардинал постучался в ка- литку (примерно в том месте, где сейчас находится кафе "Фуа"), поблаго- дарил Д'Артаньяна и, попросив его обождать во дворе, сделал знак Гито следовать за собой. Оба сошли с лошадей, бросили поводья лакею, отворив- шему калитку, и исчезли в саду. - Дорогой Гито, - сказал кардинал, беря под руку старого гвардейского капитана, - вы мне напомнили недавно, что уже более двадцати лет состои- те на службе королевы. - Да, это так, - ответил Гито. - Так вот, мой милый Гито, - продолжал кардинал, - я заметил, что вы, кроме вашей храбрости, которая не подлежит никакому сомнению, и много раз доказанной верности, отличаетесь еще и превосходной памятью. - Вы это заметили, монсеньер? - сказал гвардейский капитан. - Черт, тем хуже для меня. - Почему? - Без сомнения, одно из главных достоинств придворного - это умение забывать. - Но вы, Гито, не придворный, вы храбрый солдат, один из тех славных воинов, которые еще остались от времен Генриха Четвертого и, к сожале- нию, скоро совсем переведутся. - Черт побери, монсеньер! Уж не пригласили ли вы меня сюда для того, чтобы составить мой гороскоп? - Нет, - ответил Мазарини, смеясь, - я пригласил вас, чтобы спросить, обратили ли вы внимание на нашего лейтенанта мушкетеров? - Д'Артаньяна? - Да. - Мне ни к чему было обращать на него внимание, монсеньер: я уже дав- но его знаю. - Что же это за человек? - Что за человек? - воскликнул Гито, удивленный вопросом. - Гасконец. - Это я знаю; но я хотел спросить: можно ли ему вполне довериться? - Господин де Тревиль относится к нему с большим уважением, а госпо- дин де Тревиль, как вы знаете, один из лучших друзей королевы. - Я хотел бы знать, показал ли он себя на деле... - Храбрым солдатом? На это я могу ответить вам сразу. Мне говорили, что при осаде Ла-Рошели, под Сузой, под Перпиньяном он совершил больше, чем требовал его долг. - Но вы знаете, милый Гито, мы, бедные министры, нуждаемся часто и в другого рода людях, не только в храбрецах. Мы нуждаемся в ловких людях. Д'Артаньян при покойном кардинале, кажется, был замешан в крупную интри- гу, из которой, по слухам, выпутался очень умело? - Монсеньер, по этому поводу, - сказал Гито, который понял, что кар- динал хочет заставить его проговориться, - я должен сказать, что мало верю всяким слухам и выдумкам. Сам я никогда не путаюсь ни в какие инт- риги, а если иногда меня и посвящают в чужие, то ведь это не моя тайна, и ваше преосвященство одобрит меня за то, что я храню ее ради того, кто мне доверился. Мазарини покачал головой. - Ах, - сказал он, - честное слово, бывают же счастливцы министры, которые узнают все, что хотят знать. - Монсеньер, - ответил Гито, - такие министры не меряют всех людей на один аршин: для военных дел они пользуются военными людьми, для интриг - интриганами. Обратитесь к какому-нибудь интригану тех времен, о которых вы говорите, и от него вы узнаете, что захотите... за плату, разумеется. - Хорошо, - поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь захо- дила о деньгах в том смысле, как про них упомянул Гито, - заплатим... если иначе нельзя. - Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека, участвовав- шего во всех кознях того времени? - Per Bacco! [3] - воскликнул Мазарини, начиная терять терпение. - Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова! - Есть человек, по-моему вполне подходящий, но только согласится ли он говорить? - Уж об этом позабочусь я. - Ах, монсеньер, не всегда легко заставить говорить человека, предпо- читающего молчать. - Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он? - Граф Рошфор. - Граф Рошфор? - Да, по, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с ним сталось. - Я-то знаю, Гито, - сказал Мазарини. - Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего не знаете? - Так вы думаете, - сказал Мазарини, - что этот Рошфор... - Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньер. Но, предупреждаю, это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любим- цами. - Да, да, Гито, - сказал Мазарини, - кардинал был великий человек, но этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим советом, и притом сегодня же. Оба собеседника подошли в это время ко двору ПалеРояля; кардинал дви- жением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по двору, подошел к нему. |
- Монсеньер, - сказал Коменж, который из-за полученных побоев был в дурном настроении и искал случая в отместку за свою шишку нанести рану, - разрешите послать пулю этому бездельнику, чтобы научить его не петь в другой раз так фальшиво? И он уже протянул руку к кобуре на дядюшкином седле. - Нет, нет! - воскликнул Мазарини. - Diavolo [2] мой милый друг, вы все дело испортите, а оно пока идет чудесно. Я знаю всех ваших францу- зов, от первого до последнего: поют, - значит, будут платить. Во времена Лиги, о которой вспоминал сейчас Гито, распевали только мессы, ну и было очень плохо. Едем, Гито, едем, посмотрим, так ли хорош караул у Трехсот Слепых, как у заставы Сержантов. И, махнув Коменжу рукой, он подъехал к д'Артаньяну, который снова за- нял место во главе своего маленького отряда. Следом за ним ехали карди- нал и Гито, а немного поодаль остальные. - Это правда, - проворчал Коменж, глядя вслед удаляющемуся кардиналу. - Я и забыл: платить да платить, больше ему ничего не надо. Теперь они ехали по улице Сент-Оноре, беспрестанно рассеивая по пути кучки народа. В толпе только и разговору было что о новых эдиктах; жале- ли юного короля, который, сам того не зная, разоряет народ; всю вину сваливали на Мазарини; поговаривали о том, чтобы обратиться к герцогу Орлеанскому и к принцу Конде; восторженно повторяли имена Бланмениля и Бруселя. Д'Артаньян беспечно ехал среди народа, как будто он сам и его лошадь были из железа; Мазарини и Гито тихо разговаривали; мушкетеры, наконец узнавшие кардинала, хранили молчание. Когда по улице Святого Фомы они подъехали к посту Трехсот Слепых, Ги- то вызвал младшего офицера. Тот подошел с рапортом. - Ну, как дела? - спросил Гито. - Капитан, - ответил офицер, - все обстоит благополучно; только в этом дворце что-то неладно, на мой взгляд. И он показал рукой на великолепный дворец, стоявший там, где позже построили театр Водевиль. - В этом доме? - спросил Гито. - Да ведь это особняк Рамбулье. - Не знаю, Рамбулье или нет, но только я видел своими глазами, как туда входило множество подозрительных лиц. - Вот оно что! - расхохотался Гито. - Да ведь это поэты! - Эй, Гито, - сказал Мазарини, - не отзывайся так непочтительно об этих господах. Я сам в юности был поэтом и писал стихи на манер Бенсера- да. - Вы, монсеньер?! - Да, я. Хочешь, продекламирую? - Это меня не убедит. Я не понимаю по-итальянски. - Зато когда с тобой говорят по-французски, ты понимаешь, мой славный и храбрый Гито, - продолжал Мазарини, дружески кладя руку ему на плечо, - и какое бы ни дали тебе приказание на этом языке, ты его исполнишь? - Без сомнения, монсеньер, как всегда, если, конечно, приказание бу- дет от королевы. - Да, да! - сказал Мазарини, закусывая губу. - Я знаю, ты всецело ей предан. - Уж двадцать лет я состою капитаном гвардии ее величества. - В путь, Д'Артаньян, - сказал кардинал, - здесь все в порядке. Д'Артаньян, не сказав ни слова, занял свое место во главе колонны с тем слепым повиновением, которое составляет отличительную черту солдата. Они проехали по улицам Ришелье и Вильдо к третьему посту на холме Святого Рока. Этот пост, расположенный почти у самой крепостной стены, был самым уединенным, и прилегающая к нему часть города была мало насе- лена. - Кто командует этим постом? - спросил кардинал. - Вилькье, - ответил Гито. - Черт! - выругался Мазарини. - Поговорите с ним сами. Вы знаете, мы с ним не в ладах с тех пор, как вам поручено было арестовать герцога Бо- фора: он в обиде, что ему, капитану королевской гвардии, не доверили эту честь. - Знаю и сто раз доказывал ему, что он не прав, потому что король, которому было тогда четыре года, не мог ему дать такого приказания. - Да, но зато я мог его дать, Гито; однако я предпочел вас. Гито, ничего не отвечая, пришпорил лошадь и, обменявшись паролем с часовым, вызвал Вилькье. Тот подошел к нему. - А, это вы, Гито! - проговорил он ворчливо, по своему обыкновению. - Какого черта вы сюда явились? - Приехал узнать, что у вас нового. - А чего вы хотите? Кричат: "Да здравствует король!" и "Долой Мазари- ни!". Ведь это уже не новость: за последнее время мы привыкли к таким крикам. - И сами им вторите? - смеясь, спросил Гито. - По правде сказать, иной раз хочется! По-моему, они правы, Гито; и я охотно бы отдал все не выплаченное мне за пять лет жалованье, лишь бы король был теперь на пять лет старше! - Вот как! А что было бы, если бы король был на пять лет старше. - Было бы вот что: король, будь он совершеннолетним, стал бы сам от- давать приказания, а гораздо приятнее повиноваться внуку Генриха Четвер- того, чем сыну Пьетро Мазарини. За короля, черт возьми, я умру с удо- вольствием; но сложить голову за Мазарини, как это чуть не случилось се- годня с вашим племянником!.. Никакой рай меня в этом не утешит, какую бы должность мне там ни дали. |
Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, ли- хо заломив набок, и обернулся к д'Артаньяну: - У вас в конюшне есть оседланные лошади? - Есть, монсеньер. - Так едем. - Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер? - Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых. - Как прикажете. - Идите, я следую за вами. Или пег, постойте, лучше пройдем здесь. Бернуин, посвети нам. Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький вырезной ключ, и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во дворе Па- ле-Рояля. II
НОЧНОЙ ДОЗОР Десять минут спустя маленький отряд выехал на улицу Добрых Ребят, обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого представления "Мирам"; теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего лите- ратуре музыку, шли первые во Франции оперные спектакли. Все в городе свидетельствовало о народном волнении. Многочисленные толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил д'Артаньян, люди останавливались и смотрели на солдат дерзко и с угрозой. По всему видно было, что у горожан обычное добродушие сменилось более воинственным настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и неиз- вестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол. Д'Артаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он направлял на нее своего коня, даже не крикнув "берегись!"; и, как бы понимая, с каким че- ловеком она имеет дело, толпа расступалась и давала всадникам дорогу. Кардинал завидовал этому спокойствию; и хотя оно объяснялось, по его мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под на- чальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором бла- горазумие не может отказать беспечной смелости. Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часо- вой: - Кто идет? Д'Артаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к карау- лу. Пароль был: Людовик и Рокруа. После обмена условными словами д'Артаньян спросил, не лейтенант ли Коменж командует караулом. Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал с каким-то всадником, положив руку на шею лошади. Это был тот, кого искал д'Ар- таньян. - Господин де Коменж здесь, - сказал д'Артаньян, вернувшись к карди- налу. Мазарини подъехал к нему, между тем как д'Артаньян из скромности ос- тался в стороне; по манере, с какой оба офицера, пеший и конный, сняли свои шляпы, он видел, что они узнали кардинала. - Браво, Гито, - сказал кардинал всаднику, - я вижу, что, несмотря на свои шестьдесят четыре года, вы попрежнему бдительны и преданны. Что вы говорили этому молодому человеку? - Монсеньер, - отвечал Гито, - я говорил ему, что мы переживаем странные времена и что сегодняшний день очень напоминает дни Лиги, о ко- торой я столько наслышался в молодости. Знаете, сегодня на улицах СенДе- ни и Сен-Мартен речь шла не более не менее, как о баррикадах! - И что же ответил вам Коменж, мой дорогой Гито? - Монсеньер, - сказал Коменж, - я ответил, что для Лиги им кое-чего недостает, и немалого, - а именно герцога Гиза; да такие вещи и не пов- торяются. - Это верно, но зато они готовят Фронду [1], как они выражаются, - заметил Гито. - Что такое Фронда? - спросил Мазарини. - Они так называют свою партию, монсеньер. - Откуда это название? - Кажется, несколько дней тому назад советник Башомон сказал в парла- менте, что все мятежники похожи на парижских школьников, которые сидят по канавам с пращей и швыряют камнями; чуть завидят полицейского - раз- бегаются, но как только он пройдет, опять принимаются за прежнее. Они подхватили это слово и стали называть себя фрондерами, как брюссельские оборванцы зовут себя гезами. За эти два дня все стало "по-фрондерски" - булки, шляпы, перчатки, муфты, веера; да вот послушайте сами. Действительно, в эту самую минуту распахнулось какое-то окно, в него высунулся мужчина и запел: Слышен ветра шепот, Слышен свист порой, Это Фронды ропот: "Мазарини долой!" - Наглец, - проворчал Гито. |
Бесшумно отворилась скрытая под стенной обивкой дверь; из нее тихо вышел человек, одетый в черное, и встал за его креслом. - Бернуин, - сказал кардинал, даже не оглянувшись, так как знал, что на два свистка должен явиться камердинер, - что за мушкетеры дежурят во дворце? - Черные мушкетеры, монсеньер. - Какой роты? - Господина де Тревиля. - Есть кто-нибудь из офицеров этой роты в передней? - Лейтенант д'Артаньян. - Надежный, надеюсь? - Да, монсеньер. - Подай мне мушкетерский мундир и помоги одеться. Камердинер вышел так же беззвучно, как вошел, и через минуту вернулся с платьем. В молчаливой задумчивости Мазарини стал снимать свое парадное облаче- ние, которое надел, чтобы присутствовать на заседании парламента; затем натянул военный мундир, который он носил с известной непринужденностью еще в итальянских походах. Одевшись, он сказал: - Позови сюда д'Артаньяна. Камердинер вышел, на этот раз в среднюю дверь, попрежнему безмолвный, словно тень. Оставшись один, кардинал с удовлетворением посмотрел на себя в зерка- ло. Он был еще молод - ему только что минуло сорок шесть лет, - хорошо сложен, роста чуть ниже среднего; у него был прекрасный, свежий цвет ли- ца, глаза, полные огня, большой, но красивый нос, широкий гордый лоб, русые, слегка курчавые волосы; борода, темнее волос на голове, была всегда тщательно завита, что очень шло к нему. Кардинал надел перевязь со шпагой, самодовольно оглядел свои красивые и выхоленные руки и, отбросив грубые замшевые перчатки, полагающиеся по форме, надел обыкновенные - шелковые. В эту минуту дверь отворилась. - Лейтенант д'Артаньян, - доложил камердинер. Вошел офицер. Это был мужчина лет тридцати девяти или сорока, небольшого роста, но стройный, худой, с живыми умными глазами, с черной бородой, но с про- седью на голове, что часто бывает у людей, которые прожили жизнь слишком весело или слишком печально, - в особенности если волосы у них темные. Д'Артаньян, войдя в комнату, сразу же узнал кабинет кардинала Ри- шелье, где ему пришлось побывать однажды. Видя, что здесь никого нет, кроме мушкетера его роты, он внимательно посмотрел на этого человека и под одеждой мушкетера сразу же узнал кардинала. Д'Артаньян остановился в позе почтительной, но полной достоинства, как подобает человеку из общества, привыкшему часто встречаться с вельможами. Кардинал устремил на него взгляд, скорее острый, нежели глубокий, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил: - Вы господин д'Артаньян? - Так точно, монсеньер, - ответил офицер. Кардинал еще раз посмотрел на умную голову, на лицо, чрезвычайную подвижность которого обуздали годы и опытность. Д'Артаньян выдержал ис- пытание: на него смотрели некогда глаза поострее тех, что подвергали его исследованию сейчас. - Вы поедете со мной, сударь, - сказал кардинал, - или, вернее, я по- еду с вами. - Я к вашим услугам, монсеньер, - ответил д'Артаньян. - Я хотел бы лично осмотреть посты у Пале-Рояля. Как вы думаете, это опасно? - Опасно, монсеньер? - удивился д'Артаньян. - Почему же? - Говорят, народ совсем взбунтовался. - Мундир королевских мушкетеров пользуется большим уважением, мон- сеньер, и, в случае надобности, я с тремя товарищами берусь разогнать сотню этих бездельников. - Но вы знаете, что случилось с Коменжем? - Господин Коменж - гвардеец, а не мушкетер, - ответил д'Артаньян. - Вы хотите сказать, - заметил кардинал, улыбаясь, - что мушкетеры лучшие солдаты, чем гвардейцы? - Каждый гордится своим мундиром, монсеньер. - Только не я, - рассмеялся Мазарини. - Вы видите, я променял его на ваш. - Черт побери! - воскликнул д'Артаньян. - Вы это говорите из скром- ности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня мундир вашего преосвя- щенства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы никогда не надевать другого. - Да, только для сегодняшней прогулки он, пожалуй, не очень надежен. Бернуин, шляпу! |
|