В категории материалов: 184
Показано материалов: 31-35 |
Страницы: « 1 2 ... 5 6 7 8 9 ... 36 37 » |
|
XXVI. ПЯТЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Между тем миледи наполовину уже торжествовала победу, и достигнутый успех удваивал ее силы. Нетрудно было одерживать победы, как она делала это до сих пор, над людьми, которые легко поддавались обольщению и которых галантное придворное воспитание быстро увлекало в ее сети; миледи была настолько красива, что на пути к покорению мужчин не встречала сопротивления со стороны плоти, и настолько ловка, что без труда преодолевала препятствия, чинимые духом. Но на этот раз ей пришлось вступить в борьбу с натурой дикой, замкнутой, нечувствительной благодаря привычке к самоистязанию. Религия и суровая религиозная дисциплина сделали Фельтона человеком, недоступным обычным обольщениям. В этом восторженном уме роились такие обширные планы, такие мятежные замыслы, что в нем не оставалось места для случайной любви, порождаемой чувственным влечением, той любви, которая вскармливается праздностью и растет под влиянием нравственной испорченности. Миледи пробила брешь: своей притворной добродетелью поколебала мнение о себе человека, сильно предубежденного против нее, а своей красотой покорила сердце и чувства человека целомудренного и чистого душой. Наконец-то в этом опыте над самым строптивым существом, какое только могли предоставить ей для изучения природа и религия, она развернула во всю ширь свои силы и способности, ей самой дотоле неведомые. Но тем не менее много раз в продолжение этого вечера она отчаивалась в своей судьбе и в себе самой; она, правда, не призывала Бога, но зато верила в помощь духа зла, в эту могущественную силу, которая правит человеческой жизнью в мельчайших ее проявлениях и которой, как повествует арабская сказка, достаточно одного гранатового зернышка, чтобы возродить целый погибший мир. Миледи хорошо подготовилась к предстоящему приходу Фельтона и тщательно обдумала свое поведение при этом свидании. Она знала, что ей остается только два дня и что как только приказ будет подписан Бекингэмом (а Бекингэм не задумается подписать его еще и потому, что в приказе проставлено вымышленное имя и, следовательно, он не будет знать, о какой женщине идет речь), как только, повторяем, приказ этот будет подписан, барон немедленно отправит ее. Она знала также, что женщины, присужденные к ссылке, обладают гораздо менее могущественными средствами обольщения, чем женщины, слывущие добродетельными во мнении света, те, чья красота усиливается блеском высшего общества, восхваляется голосом моды и золотится волшебными лучами аристократического происхождения. Осуждение на унизительное, позорное наказание не лишает женщину красоты, но оно служит непреодолимым препятствием к достижению могущества вновь. Как все по-настоящему одаренные люди, миледи отлично понимала, какая среда больше всего подходит к ее натуре, к ее природным данным. Бедность отталкивала ее, унижение отнимало у нее две трети величия. Миледи была королевой лишь между королевами; для того чтобы властвовать, ей нужно было сознание удовлетворенной гордости. Повелевать низшими существами было для нее скорее унижением, чем удовольствием. Разумеется, она вернулась бы из своего изгнания, в этом она не сомневалась ни одной минуты, но сколько времени могло продолжаться это изгнание? Для такой деятельной и властолюбивой натуры, как миледи, дни, когда человек не возвышается, казались злосчастными днями; какое же слово можно подыскать, чтобы назвать дни, когда человек катится вниз! Потерять год, два года, три рода -- значит, потерять вечность; вернуться, когда д'Артаньян, вместе со своими друзьями, торжествующий и счастливый, уже получит от королевы заслуженную награду, -- все это были такие мучительные мысли, которых не могла перенести женщина, подобная миледи. Впрочем, бушевавшая в ней буря удваивала ее силы, и она была бы в состоянии сокрушить стены своей темницы, если бы хоть на мгновение физические ее возможности могли сравняться с умственными. Помимо всего этого, ее мучила мысль о кардинале. Что должен был думать, чем мог себе объяснить ее молчание недоверчивый, беспокойный, подозрительный кардинал -- кардинал, который был не только единственной ее опорой, единственной поддержкой и единственным покровителем в настоящем, но еще и главным орудием ее счастья и мщения в будущем? Она знала его, знала, что, вернувшись из безуспешного путешествия, она напрасно стала бы оправдываться заключением в тюрьме, напрасно стала бы расписывать перенесенные ею страдания: кардинал сказал бы ей в ответ с насмешливым спокойствием скептика, сильного как своей властью, так и своим умом: "Не надо было попадаться! " В такие минуты миледи призывала всю свою энергию и мысленно твердила имя Фельтона, этот единственный проблеск света, проникавший к ней на дно того ада, в котором она очутилась; и, словно змея, которая, желая испытать свою силу, свивается в кольца и вновь развивает их, она заранее опутывала Фельтона множеством извивов своего изобретательного воображения. Между тем время шло, часы один за другим, казалось, будили мимоходом колокол, и каждый удар медного языка отзывался в сердце пленницы. В девять часов пришел, по своему обыкновению, лорд Винтер, осмотрел окно и прутья решетки, исследовал пол, стены, камин и двери, и в продолжение этого долгого и тщательного осмотра ни он, ни миледи не произнесли ни слова. Без сомнения, оба понимали, что положение стало слишком серьезным, чтобы терять время на бесполезные слова и бесплодный гнев. -- Нет-нет, -- сказал барон, уходя от миледи, -- этой ночью вам еще не удастся убежать! В десять часов Фельтон пришел поставить часового, и миледи узнала его походку. Она угадывала ее теперь, как любовница угадывает походку своего возлюбленного, а между тем миледи ненавидела и презирала этого бесхарактерного фанатика. Условленный час еще не наступил, и Фельтон не вошел. Два часа спустя, когда пробило полночь, сменили часового. На этот раз время наступило, и миледи стала с нетерпением ждать. Новый часовой начал прохаживаться по коридору. Через десять минут пришел Фельтон. Миледи насторожилась. -- Слушай, -- сказал молодой человек часовому, -- ни под каким предлогом не отходи от этой двери. Тебе ведь известно, что в прошлую ночь милорд наказал одного солдата за то, что тот на минуту оставил свой пост, а между тем я сам караулил за него во время его недолгого отсутствия. -- Да, это мне известно, -- ответил солдат. -- Приказываю тебе надзирать самым тщательным образом. Я же, -- прибавил Фельтон, -- войду и еще раз осмотрю комнату этой женщины: у нее, боюсь, есть злое намерение покончить с собой, и мне приказано следить за ней. -- Отлично, -- прошептала миледи, -- вот строгий пуританин начинает уже лгать. Солдат только усмехнулся: -- Черт возьми, господин лейтенант, вы не можете пожаловаться на такое поручение, особенно если милорд уполномочил вас заглянуть к ней в постель. Фельтон покраснел; при всяких других обстоятельствах он сделал бы солдату строгое внушение за то, что тот позволил себе подобную шутку, но совесть говорила в нем слишком громко, чтобы уста осмелились что-нибудь произнести. -- Если я позову, -- сказал он, -- войди. Точно так же, если кто-нибудь придет, позови меня. -- Слушаюсь, господин лейтенант, -- ответил солдат. Фельтон вошел к миледи. Миледи встала. -- Это вы? -- промолвила она. -- Я вам обещал прийти и пришел. -- Вы мне обещали еще и другое. -- Что же? Боже мой! -- проговорил молодой человек, и, несмотря на все умение владеть собой, у него задрожали колени и на лбу выступил пот. -- Вы обещали принести нож и оставить его мне после нашего разговора. -- Не говорите об этом, сударыня! Нет такого положения, как бы ужасно оно ни было, которое давало бы право Божьему созданию лишать себя жизни. Я подумал и пришел к заключению, что ни в коем случае не должен принимать на свою душу такой грех. -- Ах, вы подумали! -- сказала пленница, с презрительной улыбкой садясь в кресло. -- И я тоже подумала и тоже пришла к заключению. -- К какому? -- Что мне нечего сказать человеку, который не держит слова. -- О, Боже мой! -- прошептал Фельтон. -- Вы можете удалиться, я ничего не скажу. -- Вот нож! -- проговорил Фельтон, вынимая из кармана оружие, которое, согласно своему обещанию, он принес, но не решался передать пленнице. -- Дайте мне взглянуть на него. -- Зачем? -- Клянусь честью, я его отдам сейчас же! Вы положите его на этот стол и станете между ним и мною. Фельтон подал оружие миледи; она внимательно осмотрела лезвие и попробовала острие на кончике пальца. -- Хорошо, -- сказала она, возвращая нож молодому офицеру, -- этот из отменной твердой стали... Вы верный друг, Фельтон. Фельтон взял нож и, как было условлено, положил его на стол. Миледи проследила за Фельтоном взглядом и удовлетворенно кивнула головой. -- Теперь, -- сказала она, -- выслушайте меня. Это приглашение было излишне: молодой офицер стоял перед ней и жадно ждал ее слов. -- Фельтон... -- начала миледи торжественно и меланхолично. -- Фельтон, представьте себе, что ваша сестра, дочь вашего отца, сказала вам: когда я была еще молода и, к несчастью, слишком красива, меня завлекли в западню, но я устояла... Против меня умножили козни и насилия -- я устояла. Стали глумиться над верой, которую я исповедую, над Богом, которому я поклоняюсь, -- потому что я призывала на помощь Бога и эту мою веру, -- но и тут я устояла. Тогда стали осыпать меня оскорблениями и, так как не могли погубить мою душу, захотели навсегда осквернить мое тело. |
|
Вы христианка, вы мне сестра по вере. Я чувствую к вам влечение -- я, никогда не любивший никого, кроме своего благодетеля, не встречавший в жизни никого, кроме предателей и нечестивцев! Но вы, сударыня, вы так прекрасны и с виду так невинны! Должно быть, вы совершили какие-нибудь беззакония, если лорд Винтер так преследует вас... -- Имеющие глаза -- не увидят, -- повторила миледи с оттенком невыразимой печали в голосе, -- имеющие уши -- не услышат. -- Но если так, говорите, говорите же! -- вскричал молодой офицер. -- Поверить вам мой позор! -- сказала миледи с краской смущения в лице. -- Ведь часто преступление одного бывает позором другого... Мне, женщине, поверить мой позор вам, мужчине! О... -- продолжала она, стыдливо прикрывая рукой свои прекрасные глаза, -- о, никогда, никогда я не буду в состоянии поведать это! -- Мне, брату? -- сказал Фельтон. Миледи долго смотрела на него с таким выражением, которое молодой офицер принял за колебание; на самом же деле оно показывало только, что миледи наблюдает за ним и желает его обворожить. Фельтон с умоляющим видом сложил руки. -- Ну хорошо, -- проговорила миледи, -- я доверюсь моему брату, я решусь! В эту минуту послышались шаги лорда Винтера, но на этот раз грозный деверь миледи не ограничился тем, что прошел мимо двери, как накануне, а, остановившись, обменялся несколькими словами с часовым; затем дверь открылась, и он появился на пороге. Во время этого краткого разговора за дверью Фельтон отскочил в сторону, и, когда лорд Винтер вошел, он стоял в нескольких шагах от пленницы. Барон вошел медленно и обвел испытующим взглядом пленницу и молодого человека. -- Вы что-то давно здесь, Джон, -- сказал он, -- Уж не рассказывает ли вам эта женщина о своих преступлениях? В таком случае я не удивляюсь тому, что ваш разговор продолжается столько времени. Фельтон вздрогнул, и миледи поняла, что она погибла, если не придет на помощь опешившему пуританину. -- А, вы боитесь, чтобы пленница не ускользнула из ваших рук! -- заговорила она. -- Спросите вашего достойного тюремщика, о какой милости я сейчас умоляла его. -- Вы просили о милости? -- подозрительно спросил барон. -- Да, милорд, -- подтвердил смущенный молодой человек. -- О какой же это милости? -- заинтересовался лорд Винтер. -- Миледи просила у меня нож и обещала отдать его через минуту в окошко двери, -- ответил Фельтон. -- А разве здесь кто-нибудь спрятан, кого эта милая особа хочет зарезать? -- произнес лорд Винтер своим насмешливым, презрительным тоном. -- Здесь нахожусь я, -- ответила миледи. -- Я предоставил вам на выбор Америку или Тайберн, -- заметил лорд Винтер. -- Выбирайте Тайберн, миледи: веревка, поверьте, надежнее ножа. Фельтон побледнел и сделал шаг вперед, вспомнив, что в ту минуту, когда он вошел в комнату, миледи держала в руках веревку. -- Вы правы, -- сказала она, -- я уже думала об этом. -- И прибавила сдавленным голосом: -- И еще подумаю. Фельтон почувствовал, как дрожь пронизала все его тело; вероятно, это движение не укрылось от взгляда лорда Винтера. -- Не верь этому, Джон, -- сказал он. -- Джон, друг мой, я положился на тебя! Будь осторожен, я предупреждал тебя! Впрочем, мужайся, дитя мое: через три дня мы избавимся от этого создания, и там, куда я ушлю ее, она никому не сможет вредить. -- Ты слышишь! -- громко вскричала миледи, чтобы барон подумал, что она взывает к Богу, а Фельтон понял, что она обращается к нему. Фельтон опустил голову и задумался. Барон, взяв офицера под руку, пошел с ним к двери, все время глядя через плечо на миледи и не спуская с нее глаз, пока они не покинули комнату. "Оказывается, я еще не настолько преуспела в моем деле, как предполагала, -- подумала пленница, когда дверь закрылась за ними. -- Винтер изменил своей обычной глупости и проявляет небывалую осторожность. Вот что значит жажда мести! И как она совершенствует характер человека! Ну, а Фельтон... Фельтон колеблется! Ах, он не такой человек, как этот проклятый д'Артаньян! Пуританин обожает только непорочных дев, и к тому же обожает их, сложив молитвенно руки. Мушкетер же любит женщин, и любит их, заключая в свои объятия". Однако миледи с нетерпением ожидала возвращения Фельтона: она не сомневалась, что еще увидится с ним в этот день. Наконец, спустя час после описанной нами сцены, она услышала тихий разговор у двери; вскоре дверь отворилась, и перед ней предстал Фельтон. Молодой человек быстро вошел в комнату, оставив за собой дверь полуоткрытой, и сделал миледи знак, чтобы она молчала; лицо его выражало сильную тревогу. -- Чего вы от меня хотите? -- спросила миледи. -- Послушайте, -- тихо заговорил Фельтон, -- я удалил часового, чтобы мой приход к вам остался для всех тайной и никто не подслушал нашу беседу. Барон сейчас рассказал мне ужасающую историю... Миледи улыбнулась своей улыбкой покорной жертвы и покачала головой. -- Или вы демон, -- продолжал Фельтон, -- или барон, мой благодетель, мой отец, -- чудовище! Я вас знаю всего четыре дня, а его я люблю уже два года. Мне простительно поэтому колебаться в выборе между вами. Не пугайтесь моих слов, мне необходимо убедиться, что вы говорите правду. Сегодня после полуночи я приду к вам, и вы меня убедите. -- Нет, Фельтон, нет, брат мой, -- отвечала она, -- ваша жертва слишком велика, и я понимаю, чего она вам стоит! Нет, я погибла, не губите себя вместе со мной! Моя смерть будет гораздо красноречивее моей жизни, и молчание трупа убедит вас гораздо лучше слов узницы... -- Замолчите, сударыня! -- вскричал Фельтон. -- Не говорите мне этого! Я пришел, чтобы вы обещали мне, дали честное слово, поклялись всем, что для вас свято, что не посягнете на свою жизнь. -- Я не хочу обещать, -- ответила миледи. -- Никто так не уважает клятвы, как я, и, если я обещаю, я должна буду сдержать слово. -- Так обещайте, по крайней мере, подождать, не покушаться на себя, пока мы не увидимся снова! И, если вы после того, как увидитесь со мной, будете по-прежнему упорствовать в вашем намерении, тогда делать нечего... вы вольны поступать, как вам угодно, и я сам вручу вам оружие, которое вы просили. -- Что ж, ради вас я подожду. -- Поклянитесь! -- Клянусь нашим Богом! Довольны вы? -- Хорошо, до наступления ночи. И он бросился из комнаты, запер за собой дверь и стал ждать в коридоре, с пикой солдата в руке, точно заменяя на посту часового. Когда солдат вернулся, Фельтон отдал ему его оружие. Подойдя к дверному окошечку, миледи увидела, с каким исступлением перекрестился Фельтон и как пошел по коридору вне себя от восторга. Она вернулась на свое место с улыбкой злобного презрения на губах, повторяя имя Божие, которым она только что поклялась, так и не научившись познавать его. -- Мой Бог? -- сказала она. -- Безумный фанатик! Мой Бог -- это я и тот, кто поможет мне отомстить за себя! |
|
К тому же, что для вас жизнь или смерть несчастной осужденной женщины? Ведь вы отвечаете только за мое тело, не так ли? И лишь бы вы представили труп -- с вас больше ничего не спросят, если в нем признают меня. Быть может, даже вы получите двойную награду. -- Я, сударыня, я? -- вскричал Фельтон. -- И вы можете предположить, что я соглашусь принять награду за вашу жизнь? Вы не думаете о том, что говорите! -- Не препятствуйте мне, Фельтон, не препятствуйте! -- воодушевляясь, сказала миледи. -- Каждый солдат должен быть честолюбив, не правда ли? Вы лейтенант, а за моим гробом вы будете идти в чине капитана. -- Да что я вам сделал, что вы возлагаете на меня такую ответственность перед Богом и людьми? -- проговорил потрясенный ее словами Фельтон. -- Через несколько дней вы покинете этот замок, сударыня, ваша жизнь не будет больше под моей охраной, и тогда... -- прибавил он со вздохом, -- тогда поступайте с ней, как вам будет угодно. -- Итак, -- вскричала миледи, словно не в силах больше сдержать священное негодование, -- вы, богобоязненный человек, вы, кого считают праведником, желаете только одного -- чтобы вас не обвинили в моей смерти, чтобы она не причинила вам никакого беспокойства? -- Я должен оберегать вашу жизнь, сударыня, и я сумею сделать это. -- Но понимаете ли вы, какую вы выполняете обязанность? То, что вы делаете, было бы жестоко, даже если б я была виновна; как же назовете вы свое поведение, как назовет его Господь, если я невинна? -- Я солдат, сударыня, и исполняю полученные приказания. -- Вы думаете, Господь в день Страшного суда отделит слепо повиновавшихся палачей от неправедных судей? Вы не хотите, чтобы я убила свое тело, а вместе с тем делаетесь исполнителем воли того, кто хочет погубить мою душу! -- Повторяю, -- сказал Фельтон, начавший колебаться, -- вам не грозит никакая опасность, и я отвечаю за лорда Винтера, как за самого себя. -- Безумец! -- вскричала миледи. -- Жалкий безумец тот, кто осмеливается ручаться за другого, когда наиболее мудрые, наиболее угодные Богу люди не осмеливаются поручиться за самих себя! Безумец тот, кто принимает сторону сильнейшего и счастливейшего, чтобы притеснять слабую и несчастную! -- Невозможно, сударыня, невозможно! -- вполголоса произнес Фельтон, сознававший в душе всю справедливость этого довода. -- Пока вы узница, вы не получите через меня свободу; пока вы живы, вы не лишитесь через меня жизни. -- Да, -- вскричала миледи, -- но я лишусь того, что мне дороже жизни: я лишусь чести! И вас, Фельтон, вас я сделаю ответственным перед Богом и людьми за мой стыд и за мой позор! На этот раз Фельтон, как ни был он бесстрастен или как ни старался казаться таким, не мог устоять против тайного воздействия, которому он уже начал подчиняться: видеть эту женщину, такую прекрасную, чистую, словно непорочное видение, -- видеть ее то проливающей слезы, то угрожающей, в одно и то же время испытывать обаяние ее красоты и покоряющую силу ее скорби -- это было слишком много для мечтателя, слишком много для ума, распаленного восторгами исступленной веры, слишком много для сердца, снедаемого пылкой любовью к Богу и жгучей ненавистью к людям. Миледи уловила это смущение, бессознательно почуяла пламя противоположных страстей, бушевавших в крови молодого фанатика; подобно искусному полководцу, который, видя, что неприятель готов отступить, идет на него с победным кличем, она встала, прекрасная, как древняя жрица, вдохновенная, как христианская девственница; шея ее обнажилась, волосы разметались, взор зажегся тем огнем, который уже внес смятение в чувства молодого пуританина; одной рукой стыдливо придерживая на груди платье, другую простирая вперед, она шагнула к нему и запела своим нежным голосом, которому в иных случаях умела придавать страстное и грозное выражение: Бросьте жертву в пасть Ваала, Киньте мученицу львам -- Отомстит Всевышний вам!.. Я из бездн к нему воззвала... При этом странном обращении Фельтон застыл от неожиданности. -- Кто вы, кто вы? -- вскричал он, с мольбой складывая ладони. -- Посланница ли вы неба, служительница ли ада, ангел вы или демон, зовут вас Элоа или Астарта? -- Разве ты не узнал меня, Фельтон? Я не ангел и не демон -- я дочь земли, и я сестра тебе по вере, вот и все. -- Да, да! Я сомневался еще, теперь я верю. -- Ты веришь, а между тем ты сообщник этого отродья Велиала, которого зовут лордом Винтером! Ты веришь, а между тем ты оставляешь меня в руках моих врагов, врага Англии, врага Божия! Ты веришь, а между тем ты предаешь меня тому, кто наполняет и оскверняет мир своей ересью и своим распутством, -- гнусному Сарданапалу, которого слепцы зовут герцогом Бекингэмом, а верующие называют антихристом! -- Я предаю вас Бекингэму? Я? Что вы такое говорите! -- Имеющие глаза -- не увидят! -- вскричала миледи. -- Имеющие уши -- не услышат! -- Да-да, -- сказал Фельтон и провел рукой по лбу, покрытому потом, словно желая с корнем вырвать последнее сомнение. -- Да, я узнаю голос, вещавший мне во сне. Да, я узнаю черты ангела, который является мне каждую ночь и громко говорит моей душе, не знающей сна: "Рази, спаси Англию, спаси самого себя, ибо ты умрешь, не укротив гнева Господня!" Говорите, говорите, -- вскричал Фельтон, -- теперь я вас понимаю! Устрашающая радость, мгновенная, как вспышка молнии, сверкнула в глазах миледи. Как ни мимолетен был этот зловещий луч радости, Фельтон уловил его и содрогнулся, словно он осветил бездну сердца этой женщины. Фельтон вспомнил вдруг предостережения лорда Виктора относительно чар миледи и ее первые попытки обольщения; он отступил на шаг и опустил голову, не переставая глядеть на нее: точно завороженный этим странным созданием, он не мог отвести от миледи глаза. Миледи была достаточно проницательна, чтобы правильно истолковать смысл его нерешительности. Ледяное хладнокровие, таившееся за ее кажущимся волнением, ни на миг не покидало ее. Прежде чем Фельтон снова заговорил и тем заставил бы ее продолжать разговор в том же восторженном духе, что было бы чрезвычайно трудно, она уронила руки, словно женская слабость пересилила восторг вдохновения. -- Нет, -- сказала она, -- не мне быть Юдифью, которая освободит Ветулию от Олоферна. Меч Всевышнего слишком тяжел для руки моей. Дайте же мне умереть, чтобы избегнуть бесчестья, дайте мне найти спасение в мученической смерти! Я не прошу у вас ни свободы, как сделала бы преступница, ни мщения, как сделала бы язычница. Дайте мне умереть, вот и все. Я умоляю вас, на коленях взываю к вам: дайте мне умереть, и мой последний вздох будет благословлять моего избавителя! При звуках этого кроткого и умоляющего голоса, при виде этого робкого, убитого взгляда Фельтон снова подошел к ней. Мало-помалу обольстительница вновь предстала перед ним в том магическом уборе, который она по своему желанию то выставляла напоказ, то прятала и который создавали красота, кротость, слезы и в особенности неотразимая прелесть мистического сладострастия -- самая губительная из всех страстей. -- Увы! -- сказал Фельтон. -- Я единственно только могу пожалеть вас, если вы докажете, что вы жертва. Но лорд Винтер возводит на вас тяжкие обвинения. |
|
-- Я хотел показать вам этот документ, я сам его составил, и впредь он будет служить вам своего рода видом на жительство, так как я согласен сохранить вам жизнь. -- Он перевел глаза с миледи на бумагу и вслух прочитал: -- "Приказ отвезти в..." -- для названия, куда именно, оставлен пробел, -- перебил сам себя Винтер. -- Если вы предпочитаете какое-нибудь место, укажите его мне, и, лишь бы только оно отстояло не менее чем на тысячу миль от Лондона, я исполню вашу просьбу. Итак, читаю снова: "Приказ отвезти в... поименованную Шарлотту Баксон, заклейменную судом Французского королевства, но освобожденную после наказания; она будет жить в этом месте, никогда не удаляясь от него больше чем на три мили. В случае попытки к бегству она подвергнется смертной казни. Ей будет положено пять шиллингов в день на квартиру и пропитание". -- Этот приказ относится не ко мне, -- холодно ответила миледи, -- в нем проставлено не мое имя. -- Имя! Да разве оно у вас есть? -- Я ношу фамилию вашего брата. -- Вы ошибаетесь: мой брат был вашим вторым мужем, а ваш первый муж жив еще. Назовите мне его имя, и я поставлю его вместо имени Шарлотты Баксон... Не хотите? Нет?.. Вы молчите? Хорошо. Вы будете внесены в арестантский список под именем Шарлотты Баксон. Миледи продолжала безмолвствовать, но на этот раз не из обдуманного притворства, а от ужаса: она вообразила, что приказ тотчас же будет приведен в исполнение. Она подумала, что лорд Винтер ускорил ее отъезд; подумала, что ей предстоит уехать сегодня же вечером. На минуту ей представилось, что все потеряно, как вдруг она заметила, что приказ не скреплен подписью. Радость, вызванная в ней этим открытием, была так велика, что она не могла утаить ее. -- Да, да... -- сказал лорд Винтер, подметивший, что с ней творится, -- да, вы ищете подпись, и вы говорите себе: "Не все еще потеряно, раз этот приказ не подписан; мне его показывают, только чтобы испугать меня". Вы ошибаетесь: завтра этот приказ будет послан лорду Бекингэму, послезавтра он будет возвращен, подписанный им собственноручно и скрепленный его печатью, а спустя еще двадцать четыре часа, ручаюсь вам, он будет приведен в исполнение. Прощайте, сударыня. Вот все, что я имел вам сообщить. -- А я отвечу вам, милостивый государь, что это злоупотребление властью и это изгнание под вымышленным именем -- подлость! -- Вы предпочитаете быть повешенной под вашим настоящим именем, миледи? Ведь вам известно, что английские законы безжалостно карают преступления против брака. Объяснимся же откровенно: хотя мое имя или, вернее, имя моего брата оказывается замешанным в эту позорную историю, я пойду на публичный скандал, чтобы быть вполне уверенным, что раз и навсегда избавился от вас. Миледи ничего не ответила, но побледнела как мертвец. -- А, я вижу, что вы предпочитаете дальнее странствие! Отлично, сударыня. Старинная поговорка утверждает, что путешествия просвещают юношество. Честное слово, в конце концов вы правы! Жизнь -- вещь хорошая. Вот потому-то я и забочусь о том, чтобы вы ее у меня не отняли. Значит, остается договориться относительно пяти шиллингов. Я могу показаться несколько скуповатым, не так ли? Объясняется это моей заботой о том, чтобы вы не подкупили ваших стражей. Впрочем, чтобы обольстить их, при вас еще останутся все ваши чары. Воспользуйтесь ими, если неудача с Фельтоном не отбила у вас охоты к такого рода попыткам. "Фельтон не выдал меня! -- подумала миледи. -- В таком случае ничего еще не потеряно". -- А теперь -- до свиданья, сударыня. Завтра я приду объявить вам об отъезде моего гонца. Лорд Винтер встал, насмешливо поклонился миледи и вышел. Миледи облегченно вздохнула: у нее было еще четыре дня впереди; четырех дней ей будет достаточно, чтобы окончательно обольстить Фельтона. Но у нее явилась ужасная мысль, что лорд Винтер, возможно, пошлет как раз Фельтона к Бекингэму получить его подпись на приказе; в таком случае Фельтон ускользнет из ее рук; а для полного успеха пленнице необходимо было, чтобы действие ее чар не прерывалось. Все же, как мы уже говорили, одно обстоятельство успокаивало миледи: Фельтон не выдал ее. Пленница не хотела обнаруживать волнение, вызванное в ней угрозами лорда Винтера, поэтому она села за стол и поела. Потом, как и накануне, она опустилась на колени и прочитала вслух молитвы. Как и накануне, солдат перестал ходить и остановился, прислушиваясь. Вскоре она различила более легкие, чем у часового, шаги; они приблизились из глубины коридора и остановились у ее двери. "Это он", -- подумала миледи. И она запела тот самый гимн, который накануне привел Фельтона в такое восторженное состояние. Но, хотя ее чистый, сильный голос звучал так мелодично и проникновенно, как никогда, дверь не открылась. Миледи украдкой бросила взгляд на дверное окошечко, и ей показалось, что она видит сквозь частую решетку горящие глаза молодого человека; но она так и не узнала, было ли то в самом деле, или ей только почудилось: на этот раз у него хватило самообладания не войти в комнату. Однако спустя несколько мгновений после того, как миледи кончила петь, ей показалось, что она слышит глубокий вздох; затем те же шаги, которые перед тем приблизились к ее двери, медленно и как бы нехотя удалились.
XXV. ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
На следующий день Фельтон, войдя к миледи, увидел, что она стоит на кресле и держит в руках веревку, свитую из батистовых платков, которые были разорваны на узкие полосы, заплетенные жгутами и связанные концами одна с другой. Когда заскрипела открываемая Фельтоном дверь, миледи легко спрыгнула с кресла и попыталась спрятать за спину импровизированную веревку, которую она держала в руках. Молодой человек был бледнее обыкновенного, и его покрасневшие от бессонницы глаза указывали на то, что он провел тревожную ночь. Однако по выражению его лица можно было заключить, что он вооружился самой непреклонной суровостью. Он медленно подошел к миледи, усевшейся в кресло, и, подняв конец смертоносного жгута, который она нечаянно или, может быть, нарочно оставила на виду, холодно спросил: -- Что это такое, сударыня? -- Это? Ничего, -- ответила миледи с тем скорбным выражением, которое она так искусно умела придавать своей улыбке. -- Скука -- смертельный враг заключенных. Я скучала и развлекалась тем, что плела эту веревку. Фельтон обратил взгляд на стену, у которой стояло кресло миледи, и увидел над ее головой позолоченный крюк, вделанный в стену и служивший вешалкой для платья или оружия. Он вздрогнул, и пленница заметила это: хотя глаза ее были опущены, ничто не ускользало от нее. А что вы делали, стоя на кресле? -- спросил Фельтон. -- Что вам до этого? -- Но я желаю это знать, -- настаивал Фельтон. -- Не допытывайтесь. Вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать. -- Ну, так я сам скажу, что вы делали или, вернее, что собирались сделать: вы хотели привести в исполнение гибельное намерение, которое лелеете в уме. Вспомните, сударыня, что если Господь запрещает ложь, то еще строже он запрещает самоубийство! -- Когда Господь видит, что одно из его созданий несправедливо подвергается гонению и что ему приходится выбирать между самоубийством и бесчестьем, то, поверьте, Бог простит ему самоубийство, -- возразила миледи тоном глубокого убеждения. -- Ведь в таком случае самоубийство -- мученическая смерть. -- Вы или преувеличиваете, или не договариваете. Скажите все, сударыня, ради Бога, объяснитесь! -- Рассказать вам о моих несчастьях, чтобы вы сочли их выдумкой, поделиться с вами моими замыслами, чтобы вы донесли о них моему гонителю, -- нет, милостивый государь! |
|
- Вам бы хотелось очутиться на свободе на этом берегу, хотелось бы рассекать на надежном корабле изумрудные волны этого моря, хотелось бы устроить мне, на воде или на суше, одну из тех ловких засад, на которые вы такая мастерица. Потерпите! Потерпите немного! Через четыре дня берег станет для вас доступным, море будет для вас открыто, даже более открыто, чем вы того желаете, ибо через четыре дня Англия от вас избавится. Миледи сложила руки и, подняв красивые глаза к небу, проговорила с ангельской кротостью в голосе и в движениях: -- Боже, Боже! Прости этому человеку, как я ему прощаю! -- Да, молись, проклятая! -- закричал барон. -- Твоя молитва тем более великодушна, что ты, клянусь в этом, находишься в руках человека, который никогда не простит тебя! Он вышел. В тот миг, когда он выходил из комнаты, чей-то пристальный взгляд скользнул в полуотворенную дверь, и миледи заметила Фельтона, который быстро отошел в сторону, не желая, чтобы она его видела. Тогда она бросилась на колени и стала громко молиться. -- Боже, Боже! Боже мой! -- говорила она. -- Ты знаешь, за какое святое дело я страдаю, так дай мне силу перенести страдания... Дверь тихо открылась. Прекрасная молельщица притворилась, будто не слышит ее скрипа, и со слезами в голосе продолжала: -- Боже карающий! Боже милосердный! Неужели ты допустишь, чтобы осуществились ужасные замыслы этого человека?.. И только после этого она сделала вид, что услышала шаги Фельтона, мгновенно вскочила и покраснела, словно устыдившись, что к ней вошли в ту минуту, когда она стояла на коленях и творила молитву. -- Я не люблю мешать тем, кто молится, сударыня, -- серьезно сказал Фельтон, -- а потому настоятельно прошу вас, не тревожьтесь из-за меня. -- Почему вы думаете, что я молилась? -- спросила миледи сдавленным от слез голосом. -- Вы ошибаетесь, я не молилась. -- Неужели вы полагаете, сударыня, -- ответил Фельтон все так же серьезно, но уже более мягко, -- что я считаю себя вправе препятствовать созданию пасть ниц перед Создателем? Сохрани меня Боже! К тому же раскаяние приличествует виновным. Каково бы ни было преступление, преступник священен для меня, когда он повергается к стопам Всевышнего. -- Виновна, я виновна! -- произнесла миледи с улыбкой, которая обезоружила бы ангела на Страшном суде. -- Боже, ты знаешь, так ли это! Скажите, что я осуждена, это правда, но вам известно, что Господь Бог любит мучеников и допускает, чтобы иной раз осуждали невинных. -- Преступница вы или мученица -- и в том и в другом случае вам надлежит молиться, и я сам буду молиться за вас. -- О, вы праведник! -- вскричала миледи и упала к его ногам. -- Выслушайте, я не могу дольше таиться перед вами: я боюсь, что у меня не хватит сил в ту минуту, когда мне надо будет выдержать борьбу и открыто исповедать свою веру. Выслушайте же мольбу отчаявшейся женщины! Вас вводят в заблуждение, но не в этом дело -- я прошу вас только об одной милости, и, если вы мне ее окажете, я буду благословлять вас и на этом и на том свете! -- Поговорите с моим начальником, сударыня, -- ответил Фельтон, -- мне, к счастью, не дано права ни прощать, ни наказывать. Эту ответственность Бог возложил на того, кто выше меня. -- Нет, на вас, на вас одного! Лучше вам выслушать меня, чем способствовать моей гибели, способствовать моему бесчестью! -- Если вы заслужили этот позор, сударыня, если вы навлекли на себя это бесчестье, надо претерпеть его, покорившись воле Божьей. -- Что вы говорите? О, вы меня не понимаете! Вы думаете, что, говоря о бесчестье, я разумею какое-нибудь наказание, тюрьму или смерть? Дай Бог, чтобы это было так! Что мне смерть или тюрьма! -- Я перестаю понимать вас, сударыня. -- Или делаете вид, что перестали, -- проронила пленница с улыбкой сомнения. -- Нет, сударыня, клянусь честью солдата, клянусь верой христианина! -- Как! Вам неизвестны намерения лорда Винтера относительно меня? -- Нет, неизвестны. -- Не может быть, ведь вы его поверенный! -- Я никогда не лгу, сударыня. -- Ах, он так мало скрывает свои намерения, что их нетрудно угадать! -- Я не стараюсь ничего отгадывать, сударыня, я жду, чтобы мне доверились, а лорд Винтер, кроме того, что он говорил при вас, ничего мне больше не доверял. -- Значит, вы не его сообщник? -- вскричала миледи с величайшей искренностью в голосе. -- Значит, вы не знаете, что он готовит мне позор, в сравнении с которым ничто все земные наказания? -- Вы ошибаетесь, сударыня, -- краснея, возразил Фельтон. -- Лорд Винтер не способен на такое злодеяние. "Отлично! -- подумала миледи. -- Еще не зная, о чем идет речь, он называет это злодеянием". И продолжала вслух: -- Друг низкого человека на все способен. -- Кого вы называете низким человеком? -- спросил Фельтон. -- Разве есть в Англии другой человек, которого можно было бы назвать так? -- Вы говорите о Джордже Вилльерсе?.. -- снова спросил Фельтон, и глаза его засверкали. -- ...которого язычники и неверующие зовут герцогом Бекингэмом, -- договорила миледи. -- Я не думала, чтобы в Англии нашелся хоть один англичанин, которому нужно было бы так долго объяснять, о ком я говорю! -- Десница Господня простерта над ним, -- сказал Фельтон, -- он не избегнет кары, которую заслуживает. Фельтон лишь выражал по отношению к герцогу чувство омерзения, которое питали все англичане к тому, кого даже католики называли вымогателем, кровопийцей и развратником, а пуритане -- просто сатаной. -- О, Боже мой! Боже мой! -- воскликнула миледи. -- Когда я молю тебя послать этому человеку заслуженную им кару, ты знаешь, что я поступаю так не из личной мести, а взываю об избавлении целого народа! -- Разве вы его знаете? -- спросил Фельтон. "Наконец-то он обращается ко мне с вопросом!" -- мысленно отметила миледи, вне себя от радости, что она так быстро достигла такого значительного результата. -- Знаю ли я его! О да! К моему несчастью, к моему вечному несчастью! Миледи стала ломать руки, словно в порыве глубочайшей скорби. Фельтон, должно быть, почувствовал, что стойкость оставляет его, и сделал несколько шагов к двери, пленница, не спускавшая с него глаз, вскочила, кинулась ему вслед и остановила его. -- Господин Фельтон, будьте добры, будьте милосердны, выслушайте мою просьбу! -- вскричала она. -- Дайте мне нож, который из роковой предосторожности барон отнял у меня, ибо он знает, для чего я хочу им воспользоваться... О, выслушайте меня до конца! Отдайте мне на минуту нож, сделайте это из милости, из жалости! Смотрите, я у ваших ног! Поверьте мне, к вам я не питаю злого чувства. Бог мой! Ненавидеть вас... вас, единственного справедливого, доброго, сострадательного человека, которого я встретила! Вас, моего спасителя, быть может!.. На одну только минуту, на одну-единственную минуту, и я верну его вам через окошечко двери. Всего лишь на минуту, господин Фельтон, и вы спасете мне честь! -- Вы хотите лишить себя жизни? -- в ужасе вскрикпул Фельтон, забывая высвободить свои руки из рук пленницы. -- Я выдала себя! -- прошептала миледи и, как будто обессилев, опустилась на пол. -- Я выдала себя! Теперь он все знает... Боже мой, я погибла! Фельтон стоял, не двигаясь и не зная, на что решиться. "Он еще сомневается, -- подумала миледи, -- я была недостаточно естественна". Они услышали, что кто-то идет по коридору. Миледи узнала шаги лорда Винтера; Фельтон узнал их тоже и сделал движение к двери. Миледи кинулась к нему. -- Не говорите ни слова... -- сказала она сдавленным голосом, -- ни слова этому человеку из всего, что я вам сказала, иначе я погибла, и это вы, вы... Шаги приближались. Она умолкла из страха, что услышат их голоса, и жестом бесконечного ужаса приложила свою красивую руку к губам Фельтона. Фельтон мягко отстранил миледи; она отошла и упала в кресло. Лорд Винтер, не останавливаясь, прошел мимо двери, и шаги его удалились. Фельтон, бледный как смерть, несколько мгновений напряженно прислушивался, затем, когда шум шагов замер, вздохнул, как человек, пробудившийся от сна, и кинулся прочь из комнаты. -- А! -- сказала миледи, в свою очередь прислушавшись и уверившись, что шаги Фельтона удаляются в сторону, противоположную той, куда ушел лорд Винтер. -- Наконец-то ты мой! Затем ее лицо снова омрачилось. "Если он скажет барону, -- подумала она, -- я погибла: барон знает, что я не убью себя, он при нем даст мне в руки нож, и Фельтон убедится, что все это ужасное отчаяние было притворством". Она посмотрела в зеркало: никогда еще она не была так хороша собою. -- О нет! -- проговорила она, улыбаясь. -- Конечно, он ему ничего не скажет. Вечером, когда принесли ужин, пришел лорд Винтер. -- Разве ваше присутствие, милостивый государь, -- обратилась к нему миледи, -- составляет неизбежную принадлежность моего заточения? Не можете ли вы избавить меня от терзаний, которые причиняет мне ваш приход? -- Как, любезная сестра! -- сказал лорд Винтер. -- Ведь вы сами трогательно объявили мне вашими красивыми устами, из которых я слышу сегодня такие жестокие речи, что приехали в Англию только для того, чтобы иметь удовольствие видеться со мной, удовольствие, лишение которого вы, по вашим словам, так живо ощущали, что ради него решились пойти на все: на морскую болезнь, на бурю, на плен! Ну вот, я перед вами, будьте довольны. К тому же на этот раз мое посещение имеет определенную цель. Миледи вздрогнула: она подумала, что Фельтон ее выдал; никогда, быть может, за всю жизнь у этой женщины, испытавшей столько сильных и самых противоположных волнений, не билось так отчаянно сердце. Она сидела. Лорд Винтер придвинул кресло и уселся возле миледи, потом вынул из кармана какую-то бумагу и медленно развернул ее. -- Посмотрите! -- заговорил он. |
|