В категории материалов: 121
Показано материалов: 111-115 |
Страницы: « 1 2 ... 21 22 23 24 25 » |
|
- Что делает Можирон?
- Он остался на страже, последить, не выйдет ли герцог снова.
- Это нам не угрожает.
- Значит... - сказал Келюс, жестом показывая королю, что остается только действовать.
- Значит.., дадим ему спокойно улечься спать, - сказал Генрих. - Кто с ним?
- Господин де Монсоро и его всегдашние дворяне.
- А господин де Бюсси?
- Господина де Бюсси с ним нет.
- Отлично, - сказал король, для которого было большим облегчением узнать, что его брат лишен своей лучшей шпаги.
- Какова будет воля короля? - спросил Келюс.
- Скажите д'Эпернону и Шомбергу, чтобы они поторопились, и предупредите господина де Монсоро, что я желаю с ним говорить.
Келюс поклонился и выполнил поручение со всей быстротой, которую сообщают действиям человека чувство ненависти и жажда отмщения, объединенные в одном сердце.
Через пять минут вошли д'Эпернон и Шомберг, один - заново одетый, другой - добела отмытый, только в складках кожи на его лице сохранился еще голубоватый оттенок; по мнению банщика, исчезнуть совсем он мог лишь после нескольких паровых ванн.
Вслед за двумя миньонами появился господин де Монсоро.
- Господин капитан гвардии вашего величества уведомил меня, что ваше величество оказали мне честь призвать меня к себе, - сказал главный ловчий, кланяясь.
- Да, сударь, - ответил Генрих, - да. Прогуливаясь нынче вечером, я увидел сверкающие звезды и великолепную луну и невольно подумал, что при столь замечательной погоде мы могли бы завтра отменно поохотиться. Сейчас всего лишь полночь, господин граф, отправляйтесь тотчас же в Венсен и распорядитесь выставить для меня лань, а завтра мы ее затравим.
- Но, государь, - сказал Монсоро, - я полагал, что завтра ваше величество удостоите аудиенции монсеньера Анжуйского и господина де Гиза, чтобы назначить главу Лиги.
- Ну и что из того, сударь? - сказал король тем высокомерным тоном, который делал ответ затруднительным.
- Вам.., вам может недостать времени.
- Тот, кто умеет правильно употребить время, никогда не ощущает в нем недостатка; именно поэтому я и говорю вам: у вас есть время выехать сегодня ночью, при условии, что вы выедете тотчас же. У вас есть время выставить этой ночью лань, и у вас будет время подготовить команды к завтрему, к десяти утра. Итак, отправляйтесь, и немедленно! Келюс, Шомберг, прикажите отворить господину де Монсоро ворота Лувра - от моего имени, от имени короля; и от имени короля же прикажите запереть их, когда он уедет.
В полном удивлении главный ловчий вышел из комнаты.
- Что это, прихоть короля? - спросил он в передней у миньонов.
- Да, - лаконически ответили они.
Господин де Монсоро понял, что здесь ему ничего не добиться, и умолк.
«Ну и ну! - сказал он себе, бросив взгляд в сторону покоев герцога Анжуйского. - Мне кажется, это не сулит ничего доброго его королевскому высочеству».
Но у главного ловчего не было никакой возможности предостеречь принца. Справа от него шел Келюс, слева - Шомберг. На мгновение у Монсоро мелькнула мысль, что миньоны получили тайный приказ арестовать его, и лишь очутившись за пределами Лувра и услышав, как за ним закрылись ворота, он понял неосновательность своих подозрений.
Через десять минут Шомберг и Келюс возвратились к королю.
- А теперь, - сказал Генрих, - ни звука, и отправляйтесь все четверо за мной.
- Куда мы идем, государь? - спросил, как всегда, осторожный д'Эпернон.
- Тот, кто дойдет, увидит, - ответил король.
- Пошли, - сказали в один голос четверо молодых людей.
Миньоны вооружились шпагами, пристегнули свои плащи и последовали за королем, а он, держа в руке фонарь, повел их известным нам потайным коридором, по которому ходили, как мы с вами не раз видели, королева-мать и король Карл IX, направляясь к их дочери и сестре, к милой Марго, чьи покои, мы об этом также уже говорили, занимал теперь герцог Анжуйский.
В коридоре дежурил один из камердинеров герцога, но, прежде чем он успел отступить к двери, чтобы предупредить своего господина, Генрих схватил его и, приказав молчать, передал своим спутникам, те затолкали нерасторопного слугу в одну из комнат и там заперли.
Таким образом, ручку на дверях опочивальни монсеньера герцога Анжуйского повернул сам король.
Герцог только что лег в постель, весь во власти честолюбивых мечтаний, пробужденных в нем событиями этого вечера. Он видел, как превозносили его имя, предав забвению имя короля. Он видел, как парижане расступались перед ним, шествовавшим в сопровождении герцога де Гиза, перед ним и его дворянами, а дворян короля встречали улюлюканьем, насмешками, оскорблениями. Ни разу еще с начала его длинного жизненного пути, густо отмеченного тайными происками, трусливыми заговорами и скрытыми подкопами, не выпадала ему на долю такая популярность и, как ее следствие, такие надежды.
Он положил на стол переданное ему господином де Монсоро письмо герцога де Гиза, где ему советовали обязательно присутствовать завтра при утреннем туалете короля.
Герцог Анжуйский не нуждался в подобных советах, уж он-то не собирался пропускать час своего великого торжества.
Но каково же было изумление Франсуа, когда он увидел, что дверь потайного коридора распахнулась, и в какой ужас он пришел, обнаружив, что ее открыла рука короля!
Генрих сделал своим спутникам знак остаться на пороге и, серьезный, нахмуренный, подошел к кровати брата, не произнося ни слова.
- Государь, - залепетал герцог, - честь, которой вы удостаиваете меня, так неожиданна...
- Что она вас пугает, не правда ли? - сказал король. - Я это понимаю. Нет, нет, брат мой, не вставайте, останьтесь в постели.
- По, государь; все же.., позвольте мне, - сказал герцог Анжуйский, весь дрожа и придвигая к себе письмо герцога де Гиза, которое он только что кончил читать.
- Вы читали? - спросил король.
- Да, ваше величество.
- Очевидно, то, что вы читали, очень увлекательно, раз вы все еще не спите в столь поздний час.
- О, государь, - ответил герцог с вымученной улыбкой, - ничего, заслуживающего внимания: вечерняя корреспонденция.
- Разумеется, - сказал Генрих, - понятно: вечерняя корреспонденция - корреспонденция Венеры; впрочем, нет, я ошибся, письма, которые посылают с Ирис или с Меркурием, не запечатывают такой большой печатью.
Герцог спрятал письмо.
- А он скромник, наш милый Франсуа, - сказал король со смехом, который слишком напоминал зубовный скрежет, чтобы не испугать его брата. |
|
- Ну, ну...
- Угадайте, кто прошел мимо в тот момент?
- Ну разве я могу угадать?
- Бюсси, проклятый Бюсси, и он слышал, как я славил его господина.
- По всей вероятности, он не понял, что происходит, - сказал Келюс.
- Черт возьми, как трудно было сообразить, что происходит! Я сидел в чане, с кинжалом у горла.
- И он не пришел тебе на выручку? - удивился Можирон. - Однако это долг дворянина по отношению к другому дворянину.
- У него был такой вид, словно он думает совсем не о том; ему только крыльев не хватало, чтобы воспарить в небо, - несся, едва касаясь земли.
- Впрочем, - сказал Можирон, - он мог тебя и не узнать.
- Прекрасное оправдание!
- Ты уже был синий?
- А! Ты прав, - сказал Шомберг.
- Тогда его поведение простительно, - заметил Генрих, - потому что, по правде говоря, мой бедный Шомберг, я и сам-то тебя не узнал.
- Все равно, - возразил Шомберг, который недаром происходил из немцев, - мы с ним еще встретимся где-нибудь в другом месте, а не на углу улицы Кокийер, и в такой день, когда я не буду сидеть в чане.
- О! Что касается меня, - сказал д'Эпернон, - то я обижен не на слугу, а на хозяина, и хотел бы встретиться не с Бюсси, а с монсеньером герцогом Анжуйским.
- Да, да, - воскликнул Шомберг. - Монсеньер герцог Анжуйский хочет убить нас смехом, в ожидании пока не сможет убить нас кинжалом.
- Это герцогу Анжуйскому пели хвалы на улицах. Вы сами их слышали, государь, - сказали в один голос Келюс и Можирон.
- Что и говорить, сегодня хозяин Парижа - герцог, а не король. Попробуйте выйти из Лувра, и вы увидите, отнесутся ли к вам с большим уважением, чем к нам, - сказал д'Эпернон Генриху.
- Ах, брат мой, брат мой! - пробормотал с угрозой Генрих.
- Э, государь, вы еще не раз скажете то, что сказали сейчас: «Ах, брат мой, брат мой!», но никаких мер против этого брата не примете, - заметил Шомберг. - И, однако, заявляю вам: для меня совершенно ясно, что ваш брат стоит во главе какого-то заговора.
- А, смерть Христова! - воскликнул Генрих. - То же самое я говорил этим господам только что, когда ты вошел, д'Эпернон, но они в ответ пожали плечами и обернулись ко мне спиной.
- Государь, - сказал Можирон, - мы пожали плечами и обернулись к вам спиной не потому, что вы заявили о существовании заговора, а потому, что мы не заметили у вас желания расправиться с ним.
- А теперь, - подхватил Келюс, - мы поворачиваемся к вам лицом, чтобы снова сказать вам: «Государь, спасите нас или, вернее, спасите себя, ибо стоит погибнуть нам, и для вас тоже наступит конец. Завтра в Лувр явится господин де Гиз, завтра он потребует, чтобы вы назначили главу Лиги, завтра вы назовете имя герцога Анжуйского, как вы обещали сделать, и лишь только герцог Анжуйский станет во главе Лиги, то есть во главе ста тысяч парижан, распаленных бесчинствами сегодняшней ночи, вы полностью окажетесь у него в руках.
- Так, так, - сказал король, - а в случае если я приму решение, вы готовы меня поддержать?
- Да, государь, - в один голос ответили молодые люди.
- Но сначала, государь, - заметил д'Эпернон, - позвольте мне надеть другую шляпу, другой камзол и другой плащ.
- Иди в мою гардеробную, д'Эпернон, и мой камердинер даст тебе все необходимое: мы ведь с тобою одного роста.
- А мне, государь, позвольте сначала помыться.
- Иди в мою ванную, Шомберг, и мой банщик позаботится о тебе.
- Ваше величество, - спросил Шомберг, - итак, мы можем надеяться, что оскорбление не останется неотомщенным?
Генрих поднял руку, призывая к молчанию, и, опустив голову на грудь, по-видимому, глубоко задумался.
Потом, через несколько мгновений, он сказал:
- Келюс, узнайте, возвратился ли герцог Анжуйский в Лувр.
Келюс вышел. Д'Эпернон и Шомберг остались вместе со всеми ждать его возвращения, настолько их рвение было подогрето надвигающейся опасностью. Самая большая выдержка нужна матросам не во время бури, а во время затишья перед бурей.
- Государь, - спросил Можирон, - значит, ваше величество решились?..
- Увидите, - ответил король. Появился Келюс.
- Господин герцог еще не возвращался, - сообщил он.
- Хорошо, - ответил король. - Д'Эпернон, ступайте смените ваше платье. Шомберг, ступайте смените ваш цвет. А вы, Келюс, и вы, Можирон, отправляйтесь во двор и сторожите там как следует, пока не вернется мой брат.
- А когда он вернется? - спросил Келюс.
- Когда он вернется, вы прикажете закрыть все ворота. Ступайте!
- Браво, государь! - воскликнул Келюс.
- Ваше величество, - обещал д'Эпернон, - через десять минут я буду здесь.
- А я, государь, я не знаю, когда я буду здесь, это зависит от качества краски.
- Возвращайтесь поскорее, вот все, что я могу вам сказать.
- Но ваше величество остаетесь одни? - спросил Можирон.
- Нет, Можирон, я остаюсь с богом, у которого буду просить покровительства нашему делу.
- Просите хорошенько, государь, - сказал Келюс, - я уже начинаю подумывать, не стакнулся ли господь с дьяволом, чтобы погубить всех нас в этом и в том мире.
- Amen! <Аминь! (лат.)>
- сказал Можирон.
Те миньоны, которые должны были сторожить во дворе, вышли в одну дверь. Те, которые должны были привести себя в порядок, - в другую.
Оставшийся в одиночестве король преклонил колени на своей молитвенной скамеечке.
Глава 5
ШИКО ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕМ ФРАНЦИИ
Пробило полночь. В полночь ворота Лувра обычно закрывались. Но Генрих мудро рассудил, что герцог Анжуйский не преминет провести эту ночь в Лувре, чтобы оставить меньше пищи для подозрений, которые могли возникнуть у короля после событий, происходивших в Париже этим вечером.
И Генрих приказал не запирать ворота до часу ночи. В четверть первого к королю поднялся Келюс.
- Государь, - сказал он, - герцог возвратился. |
|
Там он прошел в оружейную палату и уселся в большое кресло. Весь дрожа от возбуждения, Генрих искал только предлога, чтобы дать волю своему гневу.
Можирон играл с Нарциссом, огромной борзой короля.
Келюс сидел, скорчившись, на подушке, подпирая кулаками щеки, и смотрел на Генриха.
- Они действуют, они действуют, - говорил ему король. - Их заговор ширится. Они - то как тигры, то как змеи: то бросаются на тебя, то подползают к тебе.
- Э, государь, - сказал Келюс, - разве может быть королевство без заговоров? Чем же - кровь Христова! - будут, по-вашему, заниматься сыновья короля, братья короля, кузены короля, если они перестанут устраивать заговоры?
- Нет, Келюс, в самом деле, когда я слышу ваши бессмысленные изречения и вижу ваши толстые, надутые щеки, мне начинает казаться, что вы разбираетесь в политике не больше, чем Жиль с ярмарки Сен-Лоран.
Келюс повернулся вместе с подушкой и непочтительно обратил к королю свою спину.
- Скажи, Можирон, - продолжал Генрих, - прав я или нет, черт побери, и надо ли меня убаюкивать глупыми остротами и затасканными истинами, словно я такой король, как все короли, или торговец шерстью, который боится потерять своего любимого кота?
- Ax, ваше величество, - сказал Можирон, всегда и во всем придерживавшийся одного с Келюсом мнения, - коли вы не такой король, как остальные, докажите это делом, поступайте, как великий король. Какого дьявола! Вот перед вами Нарцисс, это хорошая собака, прекрасный зверь, но попробуйте дернуть его за уши - он зарычит, наступите ему на лапы - он укусит.
- Великолепно, - сказал Генрих, - а этот приравнивает меня к моей собаке.
- Ничего подобного, государь, - ответил Можирон, - и даже совсем напротив. Как вы могли заметить, я ставлю Нарцисса намного выше вас, потому что Нарцисс умеет защитить себя, а ваше величество нет.
И он, в свою очередь, повернулся к королю спиной.
- Ну вот я и остался один, - сказал король, - превосходно, продолжайте, мои дорогие друзья, ради которых, как меня упрекают, я пускаю по ветру свое королевство. Покидайте меня, оскорбляйте меня, убивайте меня все разом. Клянусь честью! Меня окружают одни палачи. Ах, Шико, мой бедный Шико, где ты?
- Прекрасно, - сказал Келюс, - только этого нам не хватало. Теперь он взывает к. Шико.
- Вполне понятно, - ответил ему Можирон.
И наглец процедил сквозь зубы некую латинскую пословицу, которая переводится на французский следующей аксиомой: «Скажи мне, с кем ты водишься, и я скажу, кто ты».
Генрих нахмурил брови, в его больших глазах сверкнула молния страшного гнева, и на сей раз взгляд, брошенный им на зарвавшихся друзей, был поистине королевским взглядом.
Но приступ гнева, по-видимому, обессилил короля. Генрих снова откинулся в кресле и стал теребить за уши одного из щенков, которые сидели у него в корзинке.
Тут в передней раздались быстрые шаги, и появился д'Эпернон, без шляпы, без плаща, в разодранном в клочья камзоле.
Келюс и Можирон обернулись к вновь пришедшему, а Нарцисс с лаем кинулся на него, словно он узнавал любимцев короля только по их платью.
- Господи Иисусе! - воскликнул Генрих. - Что с тобой?
- Государь, - сказал д'Эпернон, - поглядите на меня; вот как обходятся с друзьями вашего величества.
- Да кто же с тобой так обошелся? - спросил король.
- Ваш народ, клянусь смертью Христовой! Вернее говоря, народ герцога Анжуйского. Этот народ кричал:
«Да здравствует Лига! Да здравствует месса! Да здравствует Гиз! Да здравствует Франсуа!» В общем - да здравствуют все, кроме короля.
- А что ты ему сделал, этому народу, почему он с тобой так обошелся?
- Я? Ровным счетом ничего. Что может сделать народу один человек? Народ признал во мне друга вашего величества, и этого ему было достаточно.
- Но Шомберг?
- Что Шомберг?
- Шомберг не пришел тебе на помощь? Шомберг не защитил тебя?
- Клянусь телом Христовым, у Шомберга и без меня забот хватало.
- Что это значит?
- А то, что я оставил его в руках красильщика, с жены которого он сорвал чепец и который собирался, вместе с пятеркой или семеркой своих подмастерьев, задать ему жару.
- Проклятие! - вскричал король. - Где же ты его оставил, моего бедного Шомберга? - добавил он, поднимаясь. - Я сам отправлюсь ему на помощь. Быть может, кто-нибудь и скажет, - он взглянул в сторону Можирона и Келюса, - что мои друзья покинули меня, но, по крайней мере, никто не скажет, что я покинул своих друзей.
- Благодарю, государь, - произнес голос позади Генриха, - я здесь, Gott verdamme rnich <Будь я проклят (нем.).>, я справился с ними сам, хотя и не без труда.
- О! Шомберг! Это голос Шомберга! - закричали трое миньонов. - Но где же ты, черт возьми?
- Клянусь богом! Я там, где вы меня видите, - возопил тот же голос.
И тут все заметили, что из темноты кабинета к ним приближается не человек, нет, - тень человека.
- Шомберг! - воскликнул король. - Откуда ты явился, откуда ты вышел и почему ты такого цвета?
И действительно, весь Шомберг, от головы до пят, не исключая ни одной части его тела и ни одного предмета его костюма, весь Шомберг был самого прекрасного ярко-синего цвета, какой только можно себе представить.
- Der Teufel! <Дьявол! (нем.)>
- закричал он. - Презренные! Теперь понятно, почему весь этот народ бежал за мной.
- Но в чем же дело? - спросил Генрих. - Если бы еще ты был желтый, это можно было бы объяснить испугом, но синий!
- Дело в том, что они окунули меня в чан, прохвосты. Я думал, что они меня окунули всего лишь в чаи с водой, а это был чан с индиго!
- Клянусь кровью Христовой! - засмеялся Келюс. - Они сами себя наказали: индиго штука дорогая, а ты впитал краски не меньше, чем на двадцать экю.
- Смейся, смейся, хотел бы я видеть тебя на моем месте.
- И ты никого не выпотрошил? - спросил Можирон.
- Знаю одно: мой кинжал остался где-то там - вошел по самую рукоятку в какой-то мешок, набитый мясом. Но все свершилось за одну секунду: меня схватили, подняли, понесли, окунули в чан и чуть не утопили.
- А как ты от них вырвался?
- У меня достало смелости решиться на трусливый поступок, государь.
- Что же ты сделал?
- Крикнул: «Да здравствует Лига!»
- Совсем как я, - сказал д'Эпернон, - только меня заставили добавить к этому: «Да здравствует герцог Анжуйский!»
- И я тоже, - сказал Шомберг, кусая себе пальцы от ярости, - я тоже так крикнул. Но это еще не все.
- Как! - воскликнул король. - Они заставили тебя кричать еще что-нибудь, мой бедный Шомберг?
- Нет, они не заставили меня кричать еще, с меня и так, слава богу, было достаточно, но в тот момент, когда я кричал: «Да здравствует герцог Анжуйский!..» |
|
- Ваше молчание, сударыня, это продолжение приема, оказанного мне вами в Лувре. В Лувре вы меня не замечали, здесь вы не желаете со мной разговаривать.
- В Лувре рядом со мною был господин де Монсоро. Он смотрел на меня. Он ревнует.
- Ревнует! Вот как! Чего же ему еще надо, бог мой?! Кому он еще может завидовать, когда все завидуют его счастью?
- А я говорю вам, сударь, что он ревнует. Он заметил, что уже несколько дней кто-то бродит возле нового дома, в который мы переселились.
- Значит, вы покинули домик на улице Сент-Антуан?
- Как, - непроизвольно воскликнула Диана, - это были не вы?!
- Сударыня, после того, как ваше бракосочетание было оглашено, после того, как вы были представлены ко двору, после того вечера в Лувре, наконец, когда вы не удостоили меня взглядом, я нахожусь в постели, меня пожирает лихорадка, я умираю. Теперь вы видите, что ваш супруг не имеет оснований ревновать, во всяком случае, ко мне, потому что меня он никак не мог видеть возле вашего дома.
- Что ж, господин граф, если у вас, по вашим словам, было некоторое желание повидать меня, благодарите этого неизвестного мужчину, потому что, зная господина Монсоро, как я его знаю, я испугалась за вас и решила встретиться с вами и предупредить: «Не подвергайте себя опасности, граф, не делайте меня еще более несчастной».
- Успокойтесь, сударыня, повторяю вам, то был не я.
- Позвольте мне высказать вам до конца все, что я хотела. Опасаясь этого человека, которого мы с вами не знаем, но которого, возможно, знает господин де Монсоро, опасаясь этого человека, он требует, чтобы я покинула Париж, и, таким образом, господин граф, - заключила Диана, протягивая Бюсси руку, - сегодняшняя наша встреча, вероятно, будет последней... Завтра я уезжаю в Меридор.
- Вы уезжаете, сударыня? - вскричал Бюсси.
. - Это единственный способ успокоить господина де Монсоро, - сказала Диана, - и единственный способ вновь обрести свое спокойствие. Да и к тому же, что касается меня, я ненавижу Париж, ненавижу свет, двор, Лувр. Я счастлива уединиться с воспоминаниями моей юности. Мне кажется, что, если я вернусь на тропинку моих девичьих лет, на меня, как легкая роса, падет немного былого счастья. Отец едет вместе со мной. Там я встречусь с госпожой и господином де Сен-Люк, они очень скучают без меня. Прощайте, господин де Бюсси. Бюсси закрыл лицо руками.
- Значит, - прошептал он, - все для меня кончено.
- Что это вы говорите?! - воскликнула Диана, приподнимаясь на скамье.
- Я говорю, сударыня, что человек, который отправляет вас в изгнание, человек, который лишает меня единственной оставшейся мне надежды - дышать одним с вами воздухом, видеть вашу тень за занавеской, касаться мимоходом вашего платья и, наконец, боготворить живое существо, а не тень, я говорю.., я говорю, что этот человек - мой смертельный враг и что я уничтожу его своими собственными руками, даже если мне суждено при этом погибнуть самому.
- О! Господин граф!
- Презренный! - вскричал Бюсси. - Как! Ему недостаточно того, что вы его жена, вы, самое прекрасное и целомудренное из всех божьих творений, он еще ревнует! Ревнует! Нелепое, ненасытное чудовище! Он готов поглотить весь мир.
- О! Успокойтесь, граф, успокойтесь, бог мой! Быть может, он не так уж и виноват.
- Не так уж и виноват! И это вы его защищаете, сударыня?
- О! Если бы вы знали! - сказала Диана, пряча лицо в ладонях, словно боясь, что Бюсси, несмотря на темноту, увидит на нем краску смущения.
- Если бы я знал? - переспросил Бюсси. - Ах, сударыня, я знаю одно: мужу, у которого такая жена, не должно быть дела ни до чего на свете.
- Но, - сказала Диана глухим, прерывающимся и страстным голосом, - но что, если вы ошибаетесь, господин граф, что, если он не муж мне?
И при этих словах молодая женщина коснулась своей холодной рукой пылающих рук Бюсси, вскочила и убежала прочь. Легко, как тень, промелькнула она по темним тропинкам садика, схватила под руку Гертруду и, увлекая ее за собой, исчезла, прежде чем Бюсси, опьяненный, обезумевший, сияющий, успел протянуть руки, чтобы удержать ее.
Он вскрикнул и зашатался.
Реми подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить его и усадить на скамью, которую только что покинула Диана.
Глава 4
О ТОМ, КАК Д'ЭПЕРНОНУ РАЗОРВАЛИ КАМЗОЛ, И О ТОМ, КАК ШОМБЕРГА ПОКРАСИЛИ В СИНИЙ ЦВЕТ
В то время, как мэтр Ла Юрьер собирал подпись за подписью, в то время, как Шико сдавал Горанфло на хранение в «Рог изобилия», в то время, как Бюсси возвращался к жизни в благословенном маленьком саду, полном ароматов, песен и любви, Генрих, омраченный всем, что он увидел в городе, раздраженный проповедями, которые он выслушал в церквах, приведенный в ярость загадочными приветствиями, которыми встречали его брата, герцога Анжуйского, попавшегося ему на глаза на улице Сент-Оноре в сопровождении герцога де Гиза, герцога Майеннского и целой свиты дворян, возглавленной, по всей видимости, господином де Монсоро, Генрих, говорим мы, возвратился в Лувр в обществе Можирона и Келюса.
Король отправился в город, как обычно, со своими четырьмя друзьями, но едва они отошли от Лувра, Шомберг и д'Эпернон, соскучившись созерцанием озабоченного Генриха и рассудив, что уличная суматоха дает полный простор для поисков наслаждений и приключений, воспользовались первой же толчеей на углу улицы Астрюс, чтобы исчезнуть; пока король с другими двумя миньонами продолжал свою прогулку по набережной, они влились в толпу, заполнившую улицу Орлеан.
Не успели молодые люди сделать и сотни шагов, как уже каждый из них нашел себе занятие: д'Эпернон подставил под ноги бежавшего горожанина свой сарбакан и тот вверх тормашками полетел на землю, а Шомберг сорвал чепчик с женщины, которую он поначалу принял за безобразную старуху, но, к счастью, она оказалась молодой и прехорошенькой.
Однако двое друзей выбрали неудачный день для нападений на добрых парижан, обычно, весьма покладистых: улицы были охвачены той лихорадкой возмущения, которая время от времени так внезапно вспыхивает в стенах столиц. Сбитый с ног буржуа поднялся и закричал: «Бей нечестивцев!» Это был один из «ревнителей веры», его послушались и бросились на д'Эпернона. Женщина, с которой сорвали чепчик, крикнула: «Бей миньонов!», что было значительно хуже, а ,ее муж, красильщик, спустил на Шомберга своих подмастерьев.
Шомберг был храбр. Он остановился, положил руку на эфес шпаги и повысил голос.
Д'Эпернон был осторожен - он убежал.
Генрих не беспокоился о двух отставших от него миньонах, он прекрасно знал, что оба они выпутаются из любой истории: один - с помощью своих ног, другой - с помощью своей крепкой руки; поэтому король продолжал свою прогулку и, завершив ее, возвратился, как мы видели, в Лувр. |
|
Бюсси огляделся: он стоял посреди небольшого, в пятьдесят квадратных футов, садика, обнесенного очень, высокой стеной. По пей вились плющ и дикий виноград. Они выбрасывали новые побеги, от чего со степы, время от времени, осыпалась маленькими кусочками штукатурка, и насыщали ветер тем терпким и сильным ароматом, который вечерняя прохлада извлекает из их листьев.
Длинные левкои, радостно вырываясь из расщелин старой церковной стены, раскрывали свои бутоны, красные, как чистая, без примеси, медь.
И наконец, первая сирень, распустившаяся поутру на солнце, туманила своими нежными испарениями все еще смятенный рассудок молодого графа, спрашивавшего себя, не обязан ли он, - всего лишь час тому назад такой слабый, одинокий, покинутый, - не обязан ли он всеми этими ароматами, теплом, жизнью, одному лишь присутствию столь нежно любимой женщины?
Под аркой из ветвей жасмина и ломоноса, на небольшой деревянной скамье у церковной стены сидела, склонив голову, Диана. Руки ее были бессильно опущены, и пальцы одной из них теребили левкой. Молодая женщина бессознательно обрывала с него цветы и разбрасывала по песку.
В эту самую минуту на соседнем каштане завел свою длинную и грустную песню соловей, то и дело украшая ее руладами, взрывающимися, словно ракеты.
Бюсси оказался наедине с госпожой де Монсоро, так как Гертруда и Реми держались в отдалении. Он подошел к ней; Диана подняла голову.
- Господин граф, - сказала она робким голосом, - всякие хитрости были бы недостойны нас: наша встреча в церкви святой Марии Египетской не случайность.
- Нет, сударыня, - ответил Бюсси, - это Одуэн привел меня туда, не сказав, с какой целью, и, клянусь вам, я не знал...
- Вы меня не поняли, сударь, - сказала Диана грустно. - Да, я знаю, что это господин Реми привел вас в церковь; и, возможно, даже силой?
- Вовсе не силой, сударыня, - возразил Бюсси. - Я не знал, кого там увижу.
- Вот безжалостный ответ, господин граф, - прошептала Диана, покачав головой и поднимая на Бюсси влажные глаза. - Не хотите ли вы сказать этим, что если бы вам был известен секрет Реми, вы бы последовали за ним?
- О! Сударыня!
- Что ж, это естественно, это справедливо, сударь. Вы оказали мне неоценимую услугу, а я вас до сих пор не поблагодарила за ваш рыцарский поступок. Простите меня и примите мою глубочайшую признательность.
- Сударыня...
Бюсси остановился. Он был настолько ошеломлен, что не находил ни мыслей, ни слов.
- Но я хотела доказать вам, - продолжала, воодушевляясь, Диана, - что я не отношусь к числу неблагодарных женщин с забывчивым сердцем. Это я попросила господина Реми доставить мне честь свидания с вами, я указала место встречи. Простите, если я вызвала ваше неудовольствие.
Бюсси прижал руку к сердцу.
- О! Сударыня! Как вы можете так думать?! Мысли в голове этого несчастного с разбитым сердцем стали понемногу проясняться, ему казалось, что легкий вечерний ветерок, доносящий до него столь сладостные ароматы и столь нежные слова, в то же время рассеивает облако, застилавшее ему зрение.
- Я знаю, - продолжала Диана, которая находилась в более выгодном положении, ибо давно уже готовилась к этой встрече, - я понимаю, как тяжело было вам выполнять мое поручение. Мне хорошо известна ваша деликатность. Я знаю вас и ценю, поверьте мне. Так судите же сами, сколько я должна была выстрадать при мысли, что вы станете неверно думать о чувствах, таящихся в моем сердце.
- Сударыня, - сказал Бюсси, - вот уже три дня, как я болею.
- Да, я знаю, - ответила Диана, заливаясь краской, выдавшей, как близко к сердцу приняла она эту болезнь, - и я страдала не меньше вашего, потому что господин Реми, - конечно, он меня обманывал, - господин Реми уверял...
- Что причина моих страданий ваша забывчивость? О! Это правда.
- Значит, я должна была поступить так, как поступила, граф, - продолжала Диана. - Я вас вижу, я вас благодарю за ваши любезные заботы обо мне и клянусь вам в вечной признательности.., поверьте, что я говорю это от всей души.
Бюсси печально покачал головой и ничего не ответил.
- Вы сомневаетесь в моих словах? - спросила госпожа де Монсоро.
- Сударыня, - сказал Бюсси, - каждый, питающий расположение к кому-либо, выражает это расположение, как умеет: в день вашего представления ко двору вы знали, что я нахожусь во дворце, стою перед вами, вы не могли не чувствовать моего взгляда, который я не отводил от вас, и вы даже глаз на меня не подняли, не дали мне понять ни словом, ни жестом, ни знаком, что вы меня заметили... Впрочем, я, должно быть, не прав, сударыня, возможно, вы меня не узнали, ведь мы виделись всего дважды.
Диана ответила на это взглядом, исполненным грустного упрека, который поразил Бюсси в самое сердце.
- Простите, сударыня, простите меня, - воскликнул он, - вы так непохожи на всех остальных женщин и между тем поступаете как самые обычные из них. Этот брак?
- Разве вы не знаете, как меня к нему принудили?
- Знаю, но вы с легкостью могли его разорвать.
- Напротив, это было совершенно невозможно.
- Но разве ничто не подсказывало вам, что рядом с вами находится преданный вам человек? Диана опустила глаза.
- Именно это и пугало меня больше всего, - сказала она.
- Вот из каких соображений вы пожертвовали мною? О! Подумайте только, во что превратилась моя жизнь с тех пор, как вы принадлежите другому.
- Сударь, - с достоинством ответила графиня, - женщина не может, не запятнав при этом свою честь, сменить фамилию, пока живы двое мужчин, носящие: один - ту фамилию, которую она оставила, другой - ту, что она приняла.
- Как бы то ни было, вы предпочли мне Монсоро и поэтому сохранили его фамилию.
- Вот как вы думаете, - прошептала Диана. - Тем лучше.
И глаза ее наполнились слезами.
Бюсси, заметив, что она опустила голову, в волнении шагнул к ней.
- Ну что ж, - сказал он, - вот я и стал опять тем, кем был, сударыня: чужим для вас человеком.
- Увы! - вздохнула Диана.
- Ваше молчание говорит об этом лучше слов.
- Я могу говорить только моим молчанием. |
|