В разделе материалов: 1018
Показано материалов: 486-490 |
Страницы: « 1 2 ... 96 97 98 99 100 ... 203 204 » |
|
Послать письмо было легко; получить его обратно было гораздо труднее.
Летелье посмотрел кругом, заметил мрачного худого чиновника, который, нахмурив брови, писал бумаги, и решил, что он лучше всякого жандарма исполнит его поручение.
Кольбер поехал в Седан с приказанием показать кардиналу Мазарини письмо и привезти его назад к Летелье.
Он с особенным вниманием выслушал приказ, заставил повторить его два раза и задал вопрос: что важнее - показать письмо или привезти его обратно?
Летелье отвечал:
- Важнее привезти письмо назад.
Кольбер отправился в путь, спешил, не щадя себя, и вручил Мазарини сначала письмо от Летелье, уведомлявшее кардинала о драгоценной посылке, а потом само письмо королевы.
Мазарини, читая письмо Анны Австрийской, густо покраснел, ласково улыбнулся Кольберу и отпустил его.
- А когда будет ответ? - почтительно спросил Кольбер.
- Завтра.
- Завтра утром?
- Да.
На другой день, с семи часов утра, Кольбер был уже на месте. Мазарини заставил его ждать до десяти. Кольбер, которому пришлось сидеть в передней, и не подумал обидеться. Когда настала его очередь, он вошел, Мазарини отдал ему запечатанный пакет, на ко - тором была надпись: "Господину Мишелю Летелье".
Кольбер посмотрел на конверт с особенным вниманием; кардинал ласково улыбнулся ему и подтолкнул его к двери.
- А письмо ее величества королевы-матери? - спросил Кольбер.
- Оно в пакете со всем прочим.
- Очень хорошо, - сказал Кольбер и, зажав шляпу между колен, начал распечатывать пакет.
Мазарини вскрикнул.
- Что это вы делаете? - спросил он грубо.
- Распечатываю конверт, монсеньер.
- Вы что, не верите мне, господин педант? Видана ли подобная дерзость?
- О монсеньер, не гневайтесь на меня! Могу ли я не верить вашему слову?
- Так что же?
- Я не верю исправности вашей канцелярии. Что такое письмо? Клочок бумаги! Разве нельзя забыть лоскуток бумаги? Ах! Взгляните сами, господин кардинал, я не ошибся!.. Ваши чиновники забыли этот клочок бумаги.
Письма королевы нет в пакете.
- Вы наглец и ничего не понимаете! - закричал Мазарини с гневом. Убирайтесь и ждите моих приказаний!
Сказав это с чисто итальянской живостью, он вырвал пакет из рук Кольбера и вернулся в свой кабинет.
Но гнев его не мог продолжаться вечно, и Мазарини одумался. Каждое утро, отворяя дверь своего кабинета, Мазарини видел лицо дежурившего у дверей Кольбера, который смиренно, но упорно просил у него письмо королевы-матери.
Мазарини не выдержал и наконец отдал письмо. Возвращая драгоценную бумагу, кардинал произнес строжайший выговор, в продолжение которого Кольбер только рассматривал, разглаживал, даже нюхал бумагу, буквы и подпись, как будто имел дело с отъявленным мошенником. Мазарини еще больше разбранил его, а бесстрастный Кольбер, убедившись, что письмо настоящее, ушел, не сказав ни слова, точно глухой.
За это он получил после смерти Жубера место управляющего делами кардинала: Мазарини, вместо того чтобы разгневаться, восхитился им и пожелал сам иметь такого верного слугу.
Кольбер сумел скоро заслужить милость Мазарини и стать для него необходимым. Чиновник знал все его счета, хотя кардинал никогда ни слова не говорил ему о них. Этот секрет очень крепко связывал их друг с другом; вот почему Мазарини, готовясь перейти в иной мир, хотел спросить его совета, как распорядиться имуществом, которое он оставлял на земле.
Расставшись с Гено, кардинал позвал Кольбера, предложил ему сесть и сказал:
- Потолкуем, господин Кольбер, и серьезно, потому что я болен и могу умереть.
- Человек смертей, - произнес Кольбер.
- Я всегда помнил об этом, господин Кольбер, и трудился, предвидя это... Вы знаете, я скопил кое-что...
- Да, монсеньер.
- Какой приблизительно сумме, по-вашему, равно мое состояние?
- Сорок миллионов пятьсот шестьдесят тысяч двести ливров девять су и восемь денье, - ответил Кольбер.
Кардинал испустил глубокий вздох, с изумлением взглянул на Кольбера, но позволил себе улыбнуться.
- Это деньги явные, - сказал Кольбер в ответ на улыбку кардинала.
Кардинал привскочил на постели.
- Что это значит? - воскликнул он.
- Я хочу сказать, что, кроме этих сорока миллионов пятисот шестидесяти тысяч ливров, у вас есть еще тринадцать миллионов, о которых никому не известно.
- Уф! - пробормотал Мазарини. - Вот человек!
В эту минуту голова Бернуина показалась в дверях.
- Что случилось? - спросил Мазарини. - Почему мне мешают?
- Ваш духовник пришел: его пригласили сегодня вечером, - отвечал камердинер. - Он сможет прийти еще раз не раньше, как послезавтра.
Мазарини взглянул на Кольбера; тот взял шляпу и произнес:
- Я приду позже, господин кардинал.
Мазарини колебался.
- Нет, нет, - сказал он, - вы мне так же необходимы, как и он. Притом ведь вы - мой второй духовник... и что я скажу одному, то может слышать другой. Останьтесь!
- А тайна исповеди? Ваш духовник может не согласиться.
- Об этом не беспокойтесь, пройдите за кровать.
- Я могу подождать в другой комнате.
- Нет, нет, вам полезно будет слышать исповедь честного человека.
Кольбер поклонился и прошел за кровать.
- Привести духовника, - сказал Мазарини, опуская полог кровати.
Глава 45
ИСПОВЕДЬ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Монах вошел спокойно, не удивляясь шуму и движению во дворце, вызванным болезнью кардинала.
- Пожалуйте, преподобный отец, - произнес Мазарини, бросив последний взгляд за полог кровати, - пожалуйте! Помогите мне, отец мой!
- Это мой долг, - отвечал монах.
- Сядьте поудобнее, я хочу принести вам полную исповедь: вы отпустите мне грехи, и я буду чувствовать себя спокойнее.
- Вы не так больны, монсеньер, чтобы подробная исповедь была неотложна... И она крайне утомит вас. Будьте осторожны. |
|
- Это правда, монсеньер. И по отношению к человеку такого ума и мужества, как ваше высокопреосвященство, не следует прибегать к уверткам.
- Не правда ли? - воскликнул Мазарини почти весело. - Ибо в конечном счете для чего существует власть, сила воли? Для чего существует талант, ваш талант, Гено? И чему в конце концов служат наука и искусство, если больной, обладающий всем этим, не может избежать угрожающей ему опасности?
Гено пытался вставить слово, но Мазарини, не дав ему открыть рта, продолжал:
- Вспомните, что я самый послушный из ваших больных. Я слепо повинуюсь вам...
- Знаю, знаю, - кивнул Гено.
- Так я выздоровею?
- Господин кардинал, ни сила, ни воля, ни могущество, ни гений, ни наука не могут остановить болезни, которую бог насылает на свое создание. Когда болезнь неизлечима, она убивает, и тут ничего не поделаешь.
- Так моя болезнь... смертельна? - спросил Мазарини.
- Да, монсеньер.
Кардинал упал в изнеможении, как человек, раздавленный огромной тяжестью. Но у Мазарини была закаленная душа и мощный ум.
- Гено, - сказал он, приподнимаясь, - вы позволите мне проверить ваше решение? Я соберу ученейших врачей всей Европы и посоветуюсь с ними... Я хочу жить с помощью каких бы то ни было лекарств!
- Вы напрасно думаете, - отвечал Гено, - что я один решился бы произнести приговор такой драгоценной жизни, как ваша. Я опрашивал ученейших медиков Европы и Франции... двенадцать человек.
- И что же?
- Они считают, что болезнь ваша смертельна; в моем портфеле протокол консультации, подписанный ими. Если вам угодно прочесть эту бумагу, вы увидите, сколько неизлечимых болезней мы нашли у вас. Во-первых...
- Не нужно! Не нужно! - вскричал Мазарини, отталкивая бумагу. - Не нужно, Гено! Я сдаюсь!
И глубокая тишина, во время которой кардинал собирался с духом и силами, последовала за бурной взволнованностью предыдущей сцены.
- Есть еще кое-что, - промолвил Мазарини, - есть знахари, шарлатаны.
В моей стране те, от кого отказываются врачи, пробуют свой последний шанс у площадных лекарей, которые десять раз убьют, но сто раз спасут жизнь.
- Разве вы не заметили, ваше преосвященство, что я в течение последнего месяца сменил, по крайней мере, десяток лекарств?
- Да... И что же?
- А то, что я истратил пятьдесят тысяч ливров, чтобы купить у всех этих плутов их секреты. Список исчерпан, мои средства тоже. Вы не излечены, а без моего искусства вы были бы мертвы.
- Это конец, - промолвил тихо кардинал. - Это конец.
Он бросил мрачный взгляд на все свои богатства.
- Надо расстаться со всем этим! - прошептал он. - Я умираю, Гено? Я умер!
- О, нет еще! - вымолвил доктор.
Мазарини схватил его за руку.
- Когда же? - спросил он, глядя расширившимися глазами прямо в лицо невозмутимого медика.
- Таких вещей не говорят, монсеньер.
- Обыкновенным людям - нет. Но мне... Каждая минута моей жизни стоит сокровищ!.. Скажи мне, Гено!
- Нет, нет, монсеньер...
- Я так хочу, скажи! О, дай мне хоть месяц, и за каждый из этих тридцати дней я заплачу тебе по сто тысяч ливров!
- Бог дает вам дни, а не я, - отвечал Гено. - Бог даст вам не больше двух недель.
Кардинал тяжело вздохнул и упал на подушку прошептав:
- Спасибо, Гено, спасибо.
Затем, когда медик собрался уходить, он приподнялся и сказал, устремив на него пламенный взгляд:
- Никому ни слова! Ни слова!
- Я знаю эту тайну уже два месяца: вы видите, я умел хранить ее.
- Ступайте, Гено, я позабочусь о вас. Велите Бриенну прислать мне чиновника, которого зовут Кольбером. Ступайте.
Глава 44
КОЛЬБЕР
Кольбер был недалеко. Весь вечер он не выходил из соседнего коридора, разговаривая с Бернуином и Бриенном, и обсуждал с обычной ловкостью придворного человека все события и новости, вскипающие, как пузыри, на поверхности каждого события. Пора нарисовать в нескольких словах портрет одного из любопытнейших людей того времени, и нарисовать его с такой правдивостью, с какой могли сделать это живописцы той эпохи. Кольбер был человеком, на которого историк и моралист имеют равные права.
Кольбер был тринадцатью годами старше Людовика XIV, будущего своего владыки. Человек среднего роста, скорее худой, чем полный, с глубоко сидящими глазами, плоским лицом, черными жесткими и столь редкими волосами, что с молодости принужден был носить скуфейку. Взгляд у него был строгий, даже суровый. С подчиненными он был горд, перед вельможами держался с достоинством человека добродетельного. Всегда надменный, даже тогда, когда, будучи один, смотрел на себя в зеркало. Вот отличительные черты внешности Кольбера.
Что же до его ума, то все расхваливали его глубокое умение составлять счета и его искусство получать доходы там, где могли быть одни убытки.
Кольбер додумался до того, чтобы содержать гарнизоны в пограничных городах, не платя жалованья солдатам и предоставляя им существовать за счет контрибуции. Столь ценные качества подсказали Мазарини мысль после смерти своего управляющего Жубера назначить на его место Кольбера. Мало-помалу Кольбер выдвинулся при дворе, несмотря на свое незнатное происхождение: дед его был виноторговцем; отец тоже торговал, сначала вином, а потом сукном и шелковыми материями.
Кольбер, которого прочили в купцы, служил приказчиком у лионского торговца; потом он бросил лавку, уехал в Париж и поступил в контору господина Битерна, прокурора суда. Тут-то и научился он искусству составлять счета и еще более трудному искусству запутывать их. Твердость Кольбера принесла ему очень большую пользу.
В 1648 году двоюродный брат Кольбера, покровительствовавший ему, устроил его на службу к Мишелю Летелье, который был тогда министром.
Однажды министр послал Кольбера с поручением к Мазарини.
Кардинал в то время отличался цветущим здоровьем, в тяжелые годы Фронды еще не засчитывались ему втрое и вчетверо. Он жил в Седане, где его очень беспокоила одна придворная интрига, в которой Анна Австрийская готова была предать его.
Интригу эту затеял Летелье. Он получил письмо от Анны Австрийской, драгоценное для него и очень опасное для Мазарини. Но так как он всегда (и очень искусно) вел двойную игру, стараясь то мирить, то ссорить между собой всех своих противников, то и тут он решил показать письмо Анны Австрийской кардиналу, чтобы обеспечить себе его благодарность. |
|
- Возьми, - приказал герцог, указывая на оставшиеся деньги.
Эту необычную сцену все присутствующие приняли как трогательный семейный праздник. Кардинал вел себя как отец французских принцев: оба принца выросли под его крылом. Никто не счел щедрости первого министра гордостью или даже дерзостью, как нашли бы в наше время.
Придворные только завидовали... Король отвернулся.
- Никогда еще не было у меня таких денег, - весело сказал Филипп, проходя со своим любимцем к выходу, чтобы уехать. - Никогда! Какие они тяжелые, эти сто пятьдесят тысяч ливров!
- Но почему господин кардинал подарил вдруг герцогу столько денег? шепотом спросил принц Конде у графа де Ла Фер. - Верно, он очень болен?
- Да, ваше высочество, болен. У него, как вы могли заметить, скверный вид.
- Но ведь он умрет от этого! Сто пятьдесят тысяч ливров! Непостижимо!
Скажите, граф, почему он их подарил? Найдите причину.
- Прошу ваше высочество не спешить с выводами. Вот герцог Анжуйский идет к нам вместе с шевалье де Лорреном. Послушайте, о чем они говорят.
Шевалье говорил герцогу вполголоса:
- Неестественно, что кардинал подарил столько денег вашему высочеству... Осторожнее, ваше высочество, не растеряйте... Чего же хочет от вас кардинал?
- Слышите? - сказал Атос на ухо принцу. - Вот ответ на ваш вопрос.
- Скажите же, ваше высочество, - нетерпеливо спрашивал де Лоррен, стараясь угадать по тяжести денег, оттягивающих его карман, какая сумма досталась на его долю.
- Это свадебный подарок, любезный шевалье!
- Как?
- Да, я женюсь, - продолжал герцог Анжуйский, не замечая, что он в эту минуту проходил мимо принца и Атоса, которые низко поклонились ему.
Де Лоррен бросил на молодого герцога такой странный и полный ненависти взгляд, что граф де Ла Фер вздрогнул.
- Вы женитесь? Вы! - повторил де Лоррен. - Это невозможно! Неужели вы решитесь на такую глупость?
- Не я решаюсь на эту глупость, а меня принуждают к ней, - отвечал герцог Анжуйский. - Но пойдем скорей, повеселимся на эти деньги.
Провожаемый поклонами придворных, он вышел со своим приятелем, радостно улыбаясь.
- Так вот в чем секрет! - тихо сказал принц Атосу. - Он женится на сестре Карла Второго?
- По-видимому, да.
Принц Конде задумался на минуту, глаза его блеснули.
- Вот оно что, - медленно произнес он, словно разговаривая с самим собою, - значит, шпаги долго еще но будут выниматься из ножен!..
И он вздохнул.
Один Атос слышал этот вздох и угадал все, что он в себе таил: подавленные честолюбивые стремления, разрушенные мечты, обманутые надежды...
Принц вскоре стал прощаться. Король тоже собрался уходить. Атос сделал Раулю знак, подтверждавший его прежнее приглашение.
Мало-помалу спальня опустела. Мазарини остался один, терзаемый своими страданиями, которых уже не скрывал.
- Бернуин! - произнес он слабым голосом.
- Что угодно, монсеньер?
- Позвать Гено!.. Поскорее!.. Мне кажется, я умираю, - сказал кардинал.
Испуганный Бернуин побежал в переднюю, отдал приказ, и верховой, поскакавший за доктором, обогнал карету короля Людовика XIV на улице Сент-Оноре.
Глава 43
ГЕНО
Приказание кардинала было спешное, и Гено не заставил себя ждать.
Он нашел больного в постели, с посиневшим лицом, распухшими ногами, с судорогами в желудке. У кардинала был жестокий приступ подагры. Он мучился ужасно и проявлял нетерпение, как человек, не привыкший к страданиям. Увидев Гено, он воскликнул:
- Ну, теперь я спасен!
Гено был человек очень ученый и очень осторожный, который не нуждался в критике Буало, чтобы заслужить подобную репутацию. Когда он встречался с болезнью, закрадись она хоть в тело самого короля, он обращался с больным без всякой пощады. Он не сказал, таким образом, Мазарини, как ждал министр: "Врач пришел, прощай болезнь". Напротив, осмотрев больного с весьма мрачным видом, он воскликнул только:
- О!
- В чем дело, Гено? И что за лицо у вас?
- У меня такое лицо, какое должно быть, чтобы лечить ваш недуг. У вас очень серьезная болезнь, монсеньер.
- Подагра... О да, подагра.
- С осложнением, монсеньер.
Мазарини приподнялся на локте и спросил с беспокойством:
- Неужели я болен опаснее, чем думаю?
- Господин кардинал, - ответил Гено, садясь у постели, - вы много потрудились в своей жизни, вы много страдали.
- Но я еще, кажется, не стар. Подумайте, мне только пятьдесят два года.
- О господин кардинал, вам гораздо больше... Сколько лет продолжалась Фронда?
- Зачем вы спрашиваете об этом?
- Из медицинских соображений.
- Да почти десять лет.
- Хорошо. Считайте каждый год Фронды за три года... Выходит тридцать лет, значит, лишних двадцать. Двадцать и пятьдесят два - семьдесят два года. Стало быть, вам семьдесят два года, а это уже старость.
Говоря это, он щупал пульс больного. Пульс показался ему таким плохим, что он тотчас прибавил, несмотря на возражения Мазарини:
- Если считать каждый год Фронды за четыре года, то вам будет восемьдесят два.
Мазарини, побледнев, спросил еле слышным, голосом:
- Вы говорите серьезно?
- Да, к сожалению, - отвечал медик.
Кардинал дышал так тяжело, что даже неумолимый доктор сжалился бы над ним.
- Болезни бывают разные, - промолвил Мазарини. - С некоторыми можно справиться. |
|
- Кто он?
- Ваш покорный слуга, - просто ответил Атос.
Ропот восхищения был наградой Атосу. Даже сам Мазарини поднял руки к небу.
- Сударь, - сказал король, - я постараюсь найти средства вознаградить вас.
Атос вздрогнул.
- Не за честность: награда за честность оскорбила бы вас. Я должен наградить вас за участие в восстановлении на престоле брата моего Карла Второго.
- Разумеется, - подтвердил Мазарини.
- Успех этого дела радует все наше семейство! - прибавила Анна Австрийская.
- Позвольте, - сказал Людовик XIV. - Правда ли, что один человек пробрался к Монку в его лагерь и похитил его?
- У этого человека было десять помощников, но это были лишь жалкие наемники.
- И больше никого?
- Никого.
- Кто же он?
- Господин д'Артаньян, отставной лейтенант мушкетеров вашего величества.
Анна Австрийская покраснела. Мазарини пожелтел от стыда. Людовик XIV стал мрачен; пот выступил на его бледном лице.
- Что за люди! - прошептал он.
И он невольно бросил на кардинала взгляд, который испугал бы Мазарини, если б тот в это время не зарылся головой в подушку.
- Сударь! - воскликнул молодой герцог Анжуйский, кладя свою белую, женственную руку на плечо Атосу. - Скажите этому храбрецу, прошу вас, что брат короля французского будет пить за его здоровье завтра с сотней лучших французских дворян.
Сказав эти слова, юный герцог заметил, что в припадке восторга смял свою манжетку. Он с величайшим старанием расправил ее.
- Поговорим о деле, ваше величество, - вмешался Мазарини, который никогда не приходил в восторг и не носил манжет.
- Хорошо, - отвечал Людовик XIV. - Сообщите нам о цели вашего посольства, граф, - сказал он, обращаясь к Атосу.
Атос торжественно предложил руку леди Генриетты Стюарт молодому принцу у брату короля.
Совещание длилось час, после чего отворили дверь придворным. Они как ни в чем не бывало заняли прежние места, точно в этот вечер в их обычных занятиях не было никакого перерыва.
Атос оказался около Рауля. Отец и сын пожали друг другу руки.
Глава 42
МАЗАРИНИ СТАНОВИТСЯ МОТОМ
Пока Мазарини старался оправиться от охватившей его внезапно тревоги, Атос и Рауль успели обменяться несколькими словами в углу комнаты.
- Ты давно в Париже, Рауль? - спросил граф.
- С тех пор, как вернулся принц.
- Здесь я не могу говорить с тобой, за нами наблюдают. Но я сейчас еду домой и там жду тебя: приезжай, как только освободишься.
Рауль поклонился.
К ним подошел принц. У него был ясный и глубокий взгляд, как у благородных хищных птиц. Чертами лица он тоже напоминал птицу. Орлиный нос принца Конде был прямым продолжением его плоского лба; придворные насмешники, безжалостные даже к гению, уверяли, что у наследника знаменитого дома Конде не человеческий нос, а орлиный клюв.
Его проницательный взгляд и повелительное выражение лица обыкновенно смущали тех, с кем он разговаривал, больше, чем величественная осанка или красота, если бы ими обладал победитель при Рокруа. Огонь так быстро вспыхивал в его выпуклых глазах, что всякое одушевление походило у него на гнев.
Все при дворе уважали принца; многие трепетали перед ним.
Людовик Конде подошел к Раулю и графу де Ла Фер с явным намерением заговорить с первым и получить поклон от второго.
Никто не умел кланяться с таким благородным изяществом, как граф де Ла Фер. В его поклоне не было и следа угодливости, обычной в поклонах придворных. Зная себе цену, Атос кланялся принцам, как равным, искупая неизъяснимой приветливостью независимость манер, оскорбительную для их гордости.
Принц хотел заговорить с Раулем. Атос опередил его.
- Если бы виконт де Бражелон, - сказал он, - не был покорнейшим слугою вашего высочества, я просил бы его представить меня вам...
- Я имею честь говорить с графом де Ла Фер? - спросил принц.
- С моим отцом, - прибавил Рауль, покраснев.
- Одним из честнейших людей Франции, - продолжал принц, - одним из первых дворян, нашего государства... Я так много слышал о вас хорошего, что часто желал видеть вас в числе своих друзей.
- Такую честь, - отвечал Атос, - может оправдать лишь мое уважение и преданность вашему высочеству.
- Виконт де Бражелон отличный офицер, - сказал принц. - Видно, что он прошел хорошую школу. Ах, граф, какие в ваше время у полководцев были солдаты!..
- Ваше высочество совершенно правы, - но теперь солдаты могут похвастаться полководцами.
Этот комплимент, не похожий на лесть, очень понравился человеку, которого вся Европа считала героем и который пресытился похвалами.
- Очень жаль, граф, что вы оставили службу, - произнес принц Конде. Скоро королю придется вести войну с. Голландией или с Англией. Представится много случаев отличиться такому человеку, как вы, знающему Англию, как Францию.
- Могу сказать вашему высочеству, что я, кажется, не ошибся, оставив службу, - отвечал Атос с улыбкой. - Франция и Англия будут отныне жить в мире, как две сестры, если верить моему предчувствию.
- Вашему предчувствию?
- Да, прислушайтесь к тому, о чем говорят за столом кардинала.
В это время кардинал приподнялся на постели и подозвал знаком брата короля.
- Ваше высочество, - сказал Мазарини, - прикажите взять это золото.
И он указал на огромную кучу тусклых и блестящих монет, которую выиграл граф де Гиш.
- Оно мое? - вскричал герцог Анжуйский.
- Здесь пятьдесят тысяч экю... Они ваши...
- Вы дарите их мне?
- Я играл для вашего высочества, - отвечал кардинал все более и более слабеющим голосом, как будто усилие, которое он сделал, чтобы подарить деньги, истощило все его силы, телесные и умственные.
- Боже мой! - прошептал Филипп вне себя от радости. - Какой счастливый день!
Он проворно сгреб деньги со стола и положил в кармины... Более трети кучки осталось еще на столе.
- Шевалье, - обратился Филипп к своему любимцу де Лоррену, - поди сюда.
Тот подошел. |
|
В словах кардинала таился намек на воспоминания, которых Анна Австрийская так боялась. Англия напоминала ей о ее ненависти к Ришелье и любви к Бекингэму; мушкетер эпохи Тревиля вызвал в ее памяти былые победы, волновавшие ее сердце в молодости, и опасности, чуть не стоившие ей трона.
Слова эти произвели большое впечатление: члены королевской семьи замолкли, внимательно прислушиваясь. С различными чувствами думали они о тех таинственных временах; юноши уже не застали их, а старики считали их навсегда забытыми.
- Говорите, граф, - произнес наконец Людовик XIV, который раньше других преодолел смущение, подозрительность и воспоминания, всеми овладевшие.
- Да, говорите, - прибавил Мазарини, которому ядовитый выпад против Анны Австрийской возвратил бодрость и веселость.
- Ваше величество, - сказал граф, - судьба короля Карла Второго изменилась, словно чудом. Чего не могли сделать люди, то свершил бог.
Мазарини закашлялся и заворочался в своей постели.
- Король Карл Второй, - продолжал Атос, - выехал из Гааги не как изгнанник или завоеватель, а как настоящий король, который вернулся из дальнего путешествия, встреченный всеобщими благословениями.
- Это действительно чудо, - заметил Мазарини. - Если верить рассказам, Карл Второй, встреченный теперь благословениями, выехал из Англии под звуки выстрелов.
Король промолчал. Герцог Филипп, который был моложе и легкомысленнее короля, не мог не улыбнуться. Мазарини был доволен этой улыбкой, показывавшей, что его шутку оценили.
- В самом деле, это изумительно, - сказал король. - Но бог, когда он покровительствует королям, пользуется людьми для исполнения своих намерений. Кому же больше всего обязан Карл Второй возвращением престола?
- Но, - перебил кардинал, не считаясь с самолюбием короля, - неужели вы не знаете, что он обязан генералу Монку?
- Разумеется, знаю, - отвечал Людовик решительным голосом, - но я спрашиваю посла о причинах, побудивших генерала Монка изменить свое поведение.
- Ваше величество, вы коснулись самого существенного вопроса, - отвечал Атос. - Если б не чудо, о котором я имел честь доложить вам, Монк, вероятно, остался бы непобедимым врагом короля Карла Второго. Бог вложил странную, дерзкую и остроумнейшую мысль в голову одного человека, а другую мысль, честную и смелую, - в голову другого. Соединившись, эти две мысли произвели такую перемену во взглядах генерала Монка, что из смертельного врага он стал другом низложенного короля.
- Вот именно это я и хотел знать, - сказал король. - Но кто же эти два человека?
- Два француза.
- О, я очень рад.
- А мысли? Меня больше интересуют мысли, чем люди, - прибавил Мазарини.
- Правда, - прошептал король.
- Вторая мысль, честная и смелая, по менее важная, заключалась в решении добыть миллион, спрятанный покойным королем Карлом Первым в Ньюкасле, и на это золото купить помощь Монка.
- Ого! - пробормотал Мазарини, пораженный словом "миллион". - Но ведь Ньюкасл был занят Монком?
- Именно так, господин кардинал, потому-то и я назвал эту идею смелой. Дело состояло вот в чем: надо было вступить в переговоры с Монком, а если он отвергнет предложения, которые будут ему сделаны, добыть для Карла Второго эту сумму, действуя на порядочность, а не на верноподданнические чувства генерала Монка... Так все и было, несмотря на некоторые препятствия; генерал оказался человеком честным и отдал золото.
- Мне кажется, - сказал король нерешительно и задумчиво, - что король Карл Второй ничего не знал об этом миллионе, когда был в Париже.
- А я думаю, - прибавил кардинал насмешливо, - что его величество король английский знал о существовании этих денег, но предпочитал иметь два миллиона вместо одного.
- Ваше величество, - отвечал Атос твердо, - король Карл Второй находился в такой крайней бедности во Франции, что не мог нанять почтовых лошадей; в таком отчаянии, что несколько раз помышлял о смерти. Он и не подозревал, что золото спрятано в Ньюкасле, и если б один дворянин, подданный вашего величества, храни гель этой тайны, не рассказал ему о ней, Карл Второй жил бы до сих пор в самом жестоком забвении.
- Перейдем к мысли, странной, дерзкой и остроумной, - перебил Мазарини, предчувствуя поражение. - Что это за мысль?
- Вот она: генерал Монк был единственным препятствием к восстановлению Карла Второго на престоле, и один француз вздумал устранить это препятствие.
- Ого! Да этот француз - просто злодей, - сказал Мазарини, - и мысль не настолько хитра, чтобы помешать повесить или колесовать его на Гревской площади по приговору парламента.
- Вы ошибаетесь, монсеньер, - сухо заметил Атос. - Я не говорил, что этот француз намеревался убить генерала Монка, а только - что он хотел устранить его. Каждое слово во французском языке имеет определенное значение, и дворяне хорошо понимают его. Впрочем, была война, и того, кто служит королю против врагов его, судит не парламент, а бог. Французский дворянин задумал овладеть Монком и исполнил свое намерение.
Король оживился, слушая рассказ о таких подвигах. Юный брат короля ударил кулаком по столу, воскликнув:
- Вот молодец!
- И Монка похитили? - спросил король. - Но генерал находился в своем лагере...
- А француз был один.
- Удивительно! - воскликнул Филипп.
- Да, правда, удивительно! - повторил король.
- Ну! Два львенка спущены с цепи! - прошептал Мазарини. И прибавил вслух, не думая скрывать своей досады:
- Я не знал всех этих подробностей. Ручаетесь ли вы за их достоверность?
- Разумеется, ручаюсь, господин кардинал, потому что сам был очевидцем этих событий.
- Вы?
- Да, монсеньер.
Король невольно подошел к Атосу; герцог Филипп стал возле Атоса с другой стороны.
- Рассказывайте, граф, рассказывайте! - воскликнули оба в один голос.
- Ваше величество, француз похитил генерала Монка и привез к королю Карлу Второму в Голландию... Король освободил Монка, и генерал из чувства благодарности возвратил Карлу Второму престол, - за который столько храбрецов сражались без успеха.
Герцог Филипп в восторге захлопал в ладоши. Людовик XIV, более осторожный, спросил:
- И это все правда?
- Совершеннейшая, ваше величество.
- Один из моих дворян знал тайну о существовании миллиона и сохранил ее?
- Да. |
|