|
Тут д'Артаньян, который, как известно, был в свои двадцать лет весьма осторожным юношей, вспомнил о своих подозрениях относительно миледи; он с большой похвалой отозвался перед ней о его высокопреосвященстве и сказал, что не преминул бы поступить в гвардию кардинала, а не в гвардию короля, если бы так же хорошо знал г-на де Кавуа, как он знал г-на де Тревиля. Миледи очень естественно переменила разговор и самым равнодушным тоном спросила у д'Артаньяна, бывал ли он когда-нибудь в Англии. Д'Артаньян ответил, что ездил туда по поручению г-на де Тревиля для переговоров о покупке лошадей и даже привез оттуда четырех на образец. В продолжение разговора миледи два или три раза кусала губы: этот гасконец вел хитрую игру. В тот же час, что накануне, д'Артаньян удалился. В коридоре ему снова повстречалась хорошенькая Кэтти -- так звали субретку. Она посмотрела на него с таким выражением, не понять которое было невозможно, но д'Артаньян был слишком поглощен ее госпожой и замечал только то, что исходило от нее. Д'Артаньян приходил к миледи и на другой день и на третий, и каждый вечер миледи принимала его все более приветливо. Каждый вечер -- то в передней, то в коридоре, то на лестнице -- ему попадалась навстречу хорошенькая субретка. Но, как мы уже сказали, д'Артаньян не обращал никакого внимания на эту настойчивость бедняжки Кэтти.
II. ОБЕД У ПРОКУРОРА
Между тем дуэль, в которой Портос сыграл столь блестящую роль, отнюдь не заставила его забыть об обеде у прокурорши. На следующий день, после двенадцати часов, Мушкетон в последний раз коснулся щеткой его платья, и Портос отправился на Медвежью улицу с видом человека, которому везет во всех отношениях. Сердце его билось, но не так, как билось сердце у д'Артаньяна, волнуемого молодой и нетерпеливой любовью. Нет, его кровь горячила иная, более корыстная забота: сейчас ему предстояло наконец переступить этот таинственный порог, подняться по той незнакомой лестнице, по которой одно за другим поднимались старые экю мэтра Кокнара. Ему предстояло увидеть наяву тот заветный сундук, который он двадцать раз представлял себе в своих грезах, длинный и глубокий сундук, запертый висячим замком, заржавленный, приросший к полу, сундук, о котором он столько слышал и который ручки прокурорши, правда немного высохшие, но еще не лишенные известного изящества, должны были открыть его восхищенному взору. И кроме того, ему, бесприютному скитальцу, человеку без семьи и без состояния, солдату, привыкшему к постоялым дворам и трактирам, к тавернам и кабачкам, ему, любителю хорошо покушать, вынужденному по большей части довольствоваться случайным куском, -- ему предстояло наконец узнать вкус обедов в домашней обстановке, насладиться семейным уютом и предоставить себя тем мелким заботам хозяйки, которые тем приятнее, чем туже приходится, как говорят старые рубаки. Являться в качестве кузена и садиться каждый день за обильный стол, разглаживать морщины на желтом лбу старого прокурора, немного пощипать перышки у молодых писцов, обучая их тончайшим приемам басета, гальбика и ландскнехта и выигрывая у них вместо гонорара за часовой урок то, что они сберегли за целый месяц, -- все это очень улыбалось Портосу. Мушкетер припоминал, правда, дурные слухи, которые уже в те времена ходили о прокурорах и которые пережили их, -- слухи об их мелочности, жадности, скаредности. Но, если исключить некоторые приступы бережливости, которые Портос всегда считал весьма неуместными в своей прокурорше, она бывала обычно довольно щедра -- разумеется, для прокурорши, -- и он надеялся, что ее дом поставлен на широкую ногу. Однако у дверей мушкетера охватили некоторые сомнения. Вход в дом был не слишком привлекателен: вонючий, грязный коридор, полутемная лестница с решетчатым окном, сквозь которое скудно падал свет из соседнего двора; на втором этаже маленькая дверь, унизанная огромными железными гвоздями, словно главный вход в тюрьму "Гран-Шатле". Портос постучался. Высокий бледный писец с целой копной растрепанных волос, свисавших ему на лицо, отворил дверь и поклонился с таким видом, который ясно говорил, что человек этот привык уважать высокий рост, изобличающий силу, военный мундир, указывающий на определенное положение в обществе, и цветущую физиономию, говорящую о привычке к достатку. Второй писец, пониже ростом, показался вслед за первым; третий, несколько повыше, -- вслед за вторым; подросток лет двенадцати -- вслед за третьим. Три с половиной писца -- это по тем временам означало наличие в конторе весьма многочисленной клиентуры. Хотя мушкетер должен был прийти только в час дня, прокурорша поджидала его с самого полудня, рассчитывая, что сердце, а может быть, и желудок ее возлюбленного приведут его раньше назначенного срока. Итак, г-жа Кокнар вышла из квартиры на площадку лестницы почти в ту самую минуту, как ее гость оказался перед дверью, и появление достойной хозяйки вывело его из весьма затруднительного положения. Писцы смотрели на него с любопытством, и, не зная хорошенько, что сказать этой восходящей и нисходящей гамме, он стоял проглотив язык. -- Это мой кузен! -- вскричала прокурорша. -- Входите, входите же, господин Портос! Имя Портоса произвело на писцов свое обычное действие, и они засмеялись, но Портос обернулся, и все лица вновь приняли серьезное выражение. Чтобы попасть в кабинет прокурора, надо было из прихожей, где пребывали сейчас писцы, пройти через контору, где им надлежало пребывать, -- мрачную комнату, заваленную бумагами. Выйдя из конторы и оставив кухню справа, гость и хозяйка попали в приемную. Все эти комнаты, сообщавшиеся одна с другой, отнюдь не внушали Портосу приятных мыслей. Через открытые двери можно было слышать каждое произнесенное слово; кроме того, бросив мимоходом быстрый и испытующий взгляд в кухню, мушкетер убедился -- к стыду прокурорши и к своему великому сожалению, -- что там не было того яркого пламени, того оживления, той суеты, которые должны царить перед хорошим обедом в этом храме чревоугодия. Прокурор, видимо, был предупрежден о визите, ибо он не выказал никакого удивления при появлении Портоса, который подошел к нему с довольно развязным видом и вежливо поклонился. -- Мы, кажется, родственники, господин Портос? -- спросил прокурор и чуть приподнялся, опираясь на ручки своего тростникового кресла. Это был высохший, дряхлый старик, облаченный в широкий черный камзол, который совершенно скрывал его хилое тело; его маленькие серые глазки блестели, как два карбункула, и, казалось, эти глаза да гримасничающий рот оставались единственной частью его лица, где еще теплилась жизнь. К несчастью, ноги уже начинали отказываться служить этому мешку костей, и, с тех пор как пять или шесть месяцев назад наступило ухудшение, достойный прокурор стал, в сущности говоря, рабом своей супруги. Кузен был принят безропотно, и только. Крепко стоя на ногах, мэтр Кокнар отклонил бы всякие претензии г-на Портоса на родство с ним. |
|
Атос взял кошелек и бросил его кучеру: -- Вам и вашим товарищам! Этот благородный жест со стороны человека, не имеющего никаких средств, восхитил даже Портоса, и французская щедрость, о которой повсюду рассказывали потом лорд Винтер и его друг, вызвала восторг решительно у всех, если не считать гг. Гримо, Мушкетона, Планше и Базена. Прощаясь с д'Артаньяном, лорд Винтер сообщил ему адрес своей сестры; она жила на Королевской площади, в модном для того времени квартале, в доме "N 6. Впрочем, он вызвался зайти за ним, чтобы самому представить молодого человека. Д'Артаньян назначил ему свидание в восемь часов у Атоса. Предстоящий визит к миледи сильно волновал ум нашего гасконца. Он вспомнил, какую странную роль играла эта женщина в его судьбе до сих пор. Он был убежден, что она являлась одним из агентов кардинала, и все-таки ощущал к ней какое-то непреодолимое влечение, одно из тех чувств, в которых не отдаешь себе отчета. Он опасался одного -- как бы миледи не узнала в нем человека из Менга и Дувра. Тогда она поняла бы, что он друг г-на де Тревиля, что, следовательно, он душой и телом предан королю, и это лишило бы его некоторых преимуществ в ее глазах, между тем как сейчас, когда миледи знала его не более, чем он знал ее, их шансы в игре были равны. Что касается любовной интриги, которая начиналась у миледи с графом де Вардом, то она не очень заботила самонадеянного юношу, хотя граф был молод, красив, богат и пользовался большим расположением кардинала. Двадцатилетний возраст что-нибудь да значит, особенно если вы родились в Тарбе. Прежде всего д'Артаньян отправился домой и самым тщательным образом занялся своим туалетом; затем он снова пошел к Атосу и, по обыкновению, рассказал ему все. Атос выслушал его планы, покачал головой и не без горечи посоветовал ему быть осторожным. -- Как! -- сказал он. -- Вы только что лишились женщины, которая, по вашим словам, была добра, прелестна, была совершенством, и вот вы уже в погоне за другой! Д'Артаньян почувствовал справедливость упрека. -- Госпожу Бонасье я любил сердцем, -- возразил он, -- а миледи я люблю рассудком. И я стремлюсь попасть к ней в дом главным образом для того, чтобы выяснить, какую роль она играет при дворе. -- Какую роль! Да судя по тому, что вы мне рассказали, об этом нетрудно догадаться. Она тайный агент кардинала, женщина, которая завлечет вас в ловушку, где вы сложите голову, и все тут. -- Гм... Право, милый Атос, вы видите вещи в чересчур мрачном свете. -- Что делать, дорогой мой, я не доверяю женщинам, у меня есть на это свои причины, и в особенности не доверяю блондинкам. Кажется, вы говорили мне, что миледи -- блондинка? -- У нее прекраснейшие белокурые волосы, какие я когда-либо видел. -- Бедный д'Артаньян! -- со вздохом сказал Атос. -- Послушайте, я хочу выяснить, в чем дело. Потом, когда я узнаю то, что мне надо, я уйду. -- Выясняйте, -- безучастно сказал Атос. Лорд Винтер явился в назначенный час, но Атос, предупрежденный заранее, перешел в другую комнату. Итак, англичанин застал д'Артаньяна одного и тотчас же увел его, так как было уже около восьми часов. Внизу ожидала щегольская карета, запряженная парой превосходных лошадей, которые в один миг домчали молодых людей до Королевской площади. Леди Кларик сдержанно приняла д'Артаньяна. Ее особняк отличался пышностью; несмотря на то что большинство англичан, гонимых войной, уехали из Франции или были накануне отъезда, миледи только что затратила большие суммы на отделку дома, и это доказывало, что общее распоряжение о высылке англичан ее не коснулось. -- Перед вами, -- сказал лорд Винтер, представляя сестре д'Артаньяна, -- молодой дворянин, который держал мою жизнь в своих руках, но не пожелал воспользоваться этим преимуществом, хотя мы были вдвойне врагами, поскольку я оскорбил его первый и поскольку я англичанин. Поблагодарите же его, сударыня, если вы хоть сколько-нибудь привязаны ко мне! Миледи слегка нахмурилась, едва уловимое облачко пробежало по ее лбу, а на губах появилась такая странная улыбка, что д'Артаньян, заметивший эту сложную игру ее лица, невольно вздрогнул. Брат ничего не заметил: он как раз отвернулся, чтобы приласкать любимую обезьянку миледи, схватившую его за камзол. -- Добро пожаловать, сударь! -- сказала миледи необычайно мягким голосом, звук которого странно противоречил признакам дурного расположения духа, только что подмеченным д'Артаньяном. -- Вы приобрели сегодня вечные права на мою признательность. Тут англичанин снова повернулся к ним и начал рассказывать о поединке, не упуская ни малейшей подробности. Миледи слушала его с величайшим вниманием, и, несмотря на все усилия скрыть свои ощущения, легко было заметить, что этот рассказ ей неприятен. Она то краснела, то бледнела и нетерпеливо постукивала по полу своей маленькой ножкой. Лорд Винтер ничего не замечал. Кончив рассказывать, он подошел к столу, где стояли на подносе бутылка испанского вина и стаканы. Он налил два стакана и знаком предложил д'Артаньяну выпить. Д'Артаньян знал, что отказаться выпить за здоровье англичанина -- значит кровно обидеть его. Поэтому он подошел к столу и взял второй стакан. Однако он продолжал следить взглядом за миледи и увидел в зеркале, как изменилось ее лицо. Теперь, когда она думала, что никто больше на нее не смотрит, какое-то хищное выражение исказило ее черты. Она с яростью кусала платок. В эту минуту хорошенькая субретка, которую д'Артаньян уже видел прежде, вошла в комнату; она что-то сказала по-английски лорду Винтеру, и тот попросил у д'Артаньяна позволения оставить его, ссылаясь на призывавшее его неотложное дело и поручая сестре еще раз извиниться за него. Д'Артаньян обменялся с ним рукопожатием и снова подошел к миледи. Ее лицо с поразительной быстротой приняло прежнее приветливое выражение, но несколько красных пятнышек, оставшихся на платке, свидетельствовали о том, что она искусала себе губы до крови. Губы у нее были прелестны -- красные, как коралл. Разговор оживился. Миледи, по-видимому, совершенно пришла в себя. Она рассказала д'Артаньяну, что лорд Винтер не брат ее, а всего лишь брат ее мужа: она была замужем за его младшим братом, который умер, оставив ее вдовой с ребенком, и этот ребенок является единственным наследником лорда Винтера, если только лорд Винтер не женится. Все это говорило д'Артаньяну, что существует завеса, за которой скрывается некая тайна, но приоткрыть эту завесу он еще не мог. После получасового разговора д'Артаньян убедился, что миледи -- его соотечественница: она изъяснялась по-французски так правильно и с таким изяществом, что на этот счет не оставалось никаких сомнении. Д'Артаньян наговорил кучу любезностей, уверяя собеседницу в своей преданности. Слушая весь этот вздор, который нес наш гасконец, миледи благосклонно улыбалась. Наконец настало время удалиться. Д'Артаньян простился и вышел из гостиной счастливейшим из смертных. На лестнице ему попалась навстречу хорошенькая субретка. Она чуть задела его, проходя мимо, и, покраснев до ушей, попросила у него прощения таким нежным голоском, что прощение было ей тотчас даровано. На следующий день д'Артаньян явился снова, и его приняли еще лучше, чем накануне. Лорда Винтера на этот раз не было, и весь вечер гостя занимала одна миледи. По-видимому, она очень интересовалась молодым человеком -- спросила, откуда он родом, кто его друзья и не было ли у него намерения поступить на службу к кардиналу. |
|
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
I. АНГЛИЧАНЕ И ФРАНЦУЗЫ
В назначенное время друзья вместе с четырьмя слугами явились на огороженный пустырь за Люксембургским дворцом, где паслись козы. Атос дал пастуху какую-то мелочь, и тот ушел. Слугам было поручено стать на страже. Вскоре к тому же пустырю приблизилась молчаливая группа людей, вошла внутрь и присоединилась к мушкетерам; затем, по английскому обычаю, состоялись взаимные представления. Англичане, люди самого высокого происхождения, не только удивились, но и встревожились, услышав странные имена своих противников. -- Это ничего не говорит нам, -- сказал лорд Винтер, когда трое друзей назвали себя. -- Мы все-таки не знаем, кто вы, и не станем драться с людьми, носящими подобные имена. Это имена каких-то пастухов. -- Как вы, наверное, и сами догадываетесь, милорд, это вымышленные имена, -- сказал Атос. -- А это внушает нам еще большее желание узнать настоящие, -- ответил англичанин. -- Однако вы играли с нами, не зная наших имен, -- заметил Атос, -- и даже выиграли у нас двух лошадей. -- Вы правы, но тогда мы рисковали только деньгами, на этот раз мы рискуем жизнью: играть можно со всяким, драться -- только с равным. -- Это справедливо, -- сказал Атос и, отозвав в сторону того из четырех англичан, с которым ему предстояло драться, он шепотом назвал ему свое имя. Портос и Арамис сделали то же. -- Удовлетворены ли вы, -- спросил Атос своего противника, -- и считаете ли вы меня достаточно знатным, чтобы оказать мне честь скрестить со мной шпагу? -- Да, сударь, -- с поклоном ответил англичанин. -- Хорошо! А теперь я скажу вам одну вещь, -- холодно продолжал Атос. -- Какую? -- удивился англичанин. -- Лучше было вам не требовать у меня, чтобы я открыл свое имя. -- Почему же? -- Потому, что меня считают умершим, потому, что у меня есть причина желать, чтобы никто не знал о том, что я жив, и потому, что теперь я вынужден буду убить вас, чтобы моя тайна не разнеслась по свету. Англичанин взглянул на Атоса, думая, что тот шутит, но Атос и не думал шутить. -- Вы готовы, господа? -- спросил Атос, обращаясь одновременно и к товарищам и к противникам. -- Да, -- разом ответили англичане и французы. -- В таком случае -- начнем. И в тот же миг восемь шпаг блеснули в лучах заходящего солнца: поединок начался с ожесточением, вполне естественным для людей, являвшихся вдвойне врагами. Атос дрался с таким спокойствием и с такой методичностью, словно он был в фехтовальном зале. Портос, которого приключение в Шантильи, видимо, излечило от излишней самоуверенности, разыгрывал свою партию весьма хитро и осторожно. Арамис, которому надо было закончить третью песнь своей поэмы, торопился, как человек, у которого очень мало времени. Атос первый убил своего противника; он нанес ему лишь один удар, но, как он и предупреждал, этот удар оказался смертельным: шпага пронзила сердце. После него Портос уложил на траву своего врага: он проколол ему бедро. Не пытаясь сопротивляться больше, англичанин отдал ему шпагу, и Портос на руках отнес его в карету. Арамис так сильно теснил своего противника, что в конце концов, отступив шагов на пятьдесят, тот побежал со всех ног и скрылся под улюлюканье лакеев. Что касается д'Артаньяна, то он искусно и просто вел оборонительную игру; затем, утомив противника, он мощным ударом выбил у него из рук шпагу. Видя себя обезоруженным, барон отступил на несколько шагов, подскользнулся и упал навзничь. Д'Артаньян одним прыжком очутился возле него и приставил шпагу к его горлу. -- Я мог бы убить вас, сударь, -- сказал он англичанину, -- вы у меня в руках, но я дарю вам жизнь ради вашей сестры. Д'Артаньян был в полном восторге: он осуществил задуманный заранее план, мысль о котором несколько часов назад вызывала на его лице столь радостные улыбки. Восхищенный тем, что имеет дело с таким покладистым человеком, англичанин сжал д'Артаньяна в объятиях, наговорил тысячу любезностей трем мушкетерам, и, так как противник Портоса был уже перенесен в экипаж, а противник Арамиса обратился в бегство, все занялись убитым. Надеясь, что рана может оказаться не смертельной, Портос и Арамис начали его раздевать; в это время у него выпал из-за пояса туго набитый кошелек. Д'Артаньян поднял его и протянул лорду Винтеру. -- А что я стану с ним делать, черт возьми? -- спросил англичанин. -- Вернете семейству убитого, -- отвечал Д'Артаньян. -- Очень нужна такая безделица его семейству! Оно получит по наследству пятнадцать тысяч луидоров ренты. Оставьте этот кошелек для ваших слуг. Д'Артаньян положил кошелек в карман. -- А теперь, мой юный друг, -- ибо я надеюсь, что вы позволите мне называть вас другом, -- сказал лорд Винтер, -- если вам угодно, я сегодня же вечером представлю вас моей сестре, леди Кларик. Я хочу, чтобы она тоже подарила вам свое расположение, и так как она неплохо принята при дворе, то, может быть, в будущем слово, замолвленное ею, послужит вам на пользу. Д'Артаньян покраснел от удовольствия и поклонился в знак согласия. В это время к д'Артаньяну подошел Атос. -- Что вы собираетесь делать с этим кошельком? -- шепотом спросил он у молодого человека. -- Я собирался отдать его вам, любезный Атос. -- Мне? Почему бы это? -- Да потому, что вы убили его хозяина. Это добыча победителя. -- Чтоб я стал наследником врага! Да за кого же вы меня принимаете? -- Таков военный обычай, -- сказал д'Артаньян. -- Почему бы не быть такому же обычаю и в дуэли? -- Я никогда не поступал так даже на поле битвы, -- возразил Атос. Портос пожал плечами. Арамис одобрительно улыбнулся. -- Если так, -- сказал д'Артаньян, -- отдадим эти деньги лакеям, как предложил лорд Винтер. -- Хорошо, -- согласился Атос, -- отдадим их лакеям, но только не нашим. Отдадим их лакеям англичан. |
|
-- Сударыня, -- сказал он, -- позвольте мне предложить вам свои услуги. Мне кажется, что этот всадник вызвал ваш гнев. Скажите одно слово, и я берусь наказать его за недостаток учтивости! При первых словах д'Артаньяна миледи с удивлением обернулась в его сторону. -- Сударь, -- отвечала она на отличном французском языке, когда молодой человек умолк, -- я бы охотно отдала себя под ваше покровительство, если б человек, который спорит со мной, не был моим братом -- О, в таком случае простите меня! -- сказал д'Артаньян. -- Вы понимаете, сударыня, что я этого не знал. -- С какой стати этот ветрогон вмешивается не в свое дело? -- вскричал, нагибаясь к дверце, всадник, которого миледи назвала своим родственником. -- Почему он не едет своей дорогой? -- Сами вы ветрогон! -- ответил д'Артаньян, в свою очередь пригибаясь к шее лошади и отвечая со стороны той дверцы, возле которой он стоял. -- Я не еду своей дорогой потому, что мне угодно было остановиться здесь. Всадник сказал своей сестре несколько слов по-английски. -- Я говорю с вами по-французски, -- сказал д'Артаньян, -- будьте любезны отвечать мне на том же языке. Вы брат этой дамы -- отлично, пусть так, но мне вы, к счастью, не брат. Можно было ожидать, что миледи со свойственной ее полу боязливостью вмешается, чтобы предотвратить начинавшуюся ссору и не дать ей зайти слишком далеко, но она, напротив, откинулась в глубь кареты и спокойно приказала кучеру: -- Домой. Хорошенькая субретка метнула тревожный взгляд на д'Артаньяна, красивая внешность которого, видимо, произвела на нее впечатление. Карета укатила и оставила мужчин друг против друга: никакое вещественное препятствие больше не разделяло их. Всадник сделал было движение, чтобы последовать за каретой, но д'Артаньян, чей гнев вспыхнул с новой силой, ибо он узнал в незнакомце того самого англичанина, который выиграл в Амьене его лошадь и едва не выиграл у Атоса алмаз, рванул за повод и остановил его. -- Эй, сударь, -- сказал он, -- вы, кажется, еще больший ветрогон, чем я: уж не забыли ли вы, что между нами завязалась небольшая ссора? -- Ах, это вы, сударь! -- сказал англичанин. -- Вы, как видно, постоянно играете -- не в одну игру, так в другую? -- Да. И вы напомнили мне, что я еще должен отыграться. Посмотрим, милейший, так ли вы искусно владеете рапирой, как стаканчиком с костями! -- Вы прекрасно видите, что при мне нет шпаги, -- сказал англичанин. -- Или вам угодно щегольнуть своей храбростью перед безоружным человеком? -- Надеюсь, дома у вас есть шпага, -- возразил д'Артаньян. -- Так или иначе, у меня есть две, и, если хотите, я проиграю вам одну из них. -- Это лишнее, -- сказал англичанин, -- у меня имеется достаточное количество такого рода вещичек. -- Прекрасно, достопочтенный кавалер! -- ответил д'Артаньян. -- Выберите же самую длинную и покажите мне ее сегодня вечером. -- Где вам будет угодно взглянуть на нее? -- За Люксембургским дворцом. Это прекрасное место для такого рода прогулок. -- Хорошо, я там буду. -- Когда? -- В шесть часов. -- Кстати, у вас, вероятно, найдутся один или два друга? -- У меня их трое, и все они сочтут за честь составить мне партию. -- Трое? Чудесно! Какое совпадение! -- сказал д'Артаньян. -- Ровно столько же и у меня. -- Теперь скажите мне, кто вы? -- спросил англичанин. -- Я д'Артаньян, гасконский дворянин, гвардеец роты господина Дезэссара. А вы? -- Я лорд Винтер, барон Шеффилд. -- Отлично! Я ваш покорный слуга, господин барон, -- сказал д'Артаньян, -- хотя у вас очень трудное имя. Затем, пришпорив лошадь, он пустил ее галопом и поскакал обратно в Париж. Как всегда в таких случаях, Д'Артаньян заехал прямо к Атосу. Атос лежал на длинной кушетке и -- если воспользоваться его собственным выражением -- ожидал, чтобы к нему пришла его экипировка. Д'Артаньян рассказал ему обо всем случившемся, умолчав лишь о письме к де Варду. Атос пришел в восторг, особенно когда узнал, что драться ему предстоит с англичанином. Мы уже упоминали, что он постоянно мечтал об этом. Друзья сейчас же послали слуг за Портосом и Арамисом и посвятили их в то, что случилось. Портос вынул шпагу из ножен и начал наносить удары стене, время от времени отскакивая и делая плие, как танцор. Арамис, все еще трудившийся над своей поэмой, заперся в кабинете Атоса и попросил не беспокоить его до часа дуэли. Атос знаком потребовал у Гримо бутылку. Что же касается д'Артаньяна, то он обдумывал про себя один небольшой план, осуществление которого мы увидим в дальнейшем и который, видимо, обещал ему какое-то приятное приключение, если судить по улыбке, мелькавшей на его губах и освещавшей его задумчивое лицо. |
|
XXX. МИЛЕДИ
Д'Артаньян незаметно последовал за миледи; он видел, как она села в карету, и слышал, как она приказала кучеру ехать в Сен-Жермен. Бесполезно было бы пытаться пешком преследовать карету, уносимую парой сильных лошадей. Поэтому д'Артаньян отправился на улицу Феру. На улице Сены он встретил Планше; тот стоял перед витриной кондитерской, с восторгом разглядывая сдобную булку самого аппетитного вида. Д'Артаньян приказал ему оседлать двух лошадей из конюшни г-на де Тревиля -- одну для него, д'Артаньяна, другую для самого Планше -- и заехать за ним к Атосу. Г-н де Тревиль раз навсегда предоставил свои конюшни к услугам д'Артаньяна. Планше направился на улицу Старой Голубятни, а д'Артаньян -- на улицу Феру. Атос сидел дома и печально допивал одну из бутылок того отличного испанского вина, которое он привез с собой из Пикардии. Он знаком приказал Гримо принести стакан для д'Артаньяна, и Гримо повиновался молча, как обычно. Д'Артаньян рассказал Атосу все, что произошло в церкви между Портосом и прокуроршей, и высказал предположение, что их товарищ находится на пути к приобретению экипировки. -- Что до меня, -- сказал на это Атос, -- то я совершенно спокоен: уж конечно, не женщины возьмут на себя расходы по моему снаряжению. -- А между тем, любезный Атос, ваша красота, благовоспитанность, знатное происхождение могли бы ранить стрелой амура любую принцессу или королеву. -- Как еще молод этот д'Артаньян! -- сказал Атос, пожимая плечами. И он знаком приказал Гримо принести другую бутылку. В эту минуту Планше скромно просунул голову в полуоткрытую дверь и сообщил своему господину, что лошади готовы. -- Какие лошади? -- спросил Атос. -- Две лошади, которые господин де Тревиль одолжил мне для прогулки и на которых я собираюсь съездить в Сен-Жермен. -- А что вы будете делать в Сен-Жермене? -- снова спросил Атос. Тут д'Артаньян рассказал ему о встрече в церкви и о том, как он снова нашел ту женщину, которая, подобно человеку в черном плаще и со шрамом у виска, постоянно занимала его мысли. -- Другими словами, вы влюблены в эту женщину, как прежде были влюблены в госпожу Бонасье, -- сказал Атос и презрительно пожал плечами, как бы сожалея о человеческой слабости. -- Я? Ничуть не бывало! -- вскричал д'Артаньян. -- Просто мне любопытно раскрыть тайну, которая с ней связана. Не знаю почему, но мне кажется, что эта женщина, которая совершенно мне неизвестна, точно так же, как я неизвестен ей, имеет какое-то влияние на мою жизнь. -- В сущности говоря, вы правы, -- сказал Атос. -- Я не знаю женщины, которая стоила бы того, чтобы ее разыскивать, если она исчезла. Госпожа Бонасье исчезла -- тем хуже для нее, пусть она найдется. -- Нет, Атос, вы ошибаетесь, -- возразил д'Артаньян. -- Я люблю мою бедную Констанцию больше чем когда-либо, и если бы я знал, где она, будь это хоть на краю света, я пошел бы и освободил ее из рук врагов! Но я не знаю этого -- ведь все мои поиски оказались напрасными. Что поделаешь, приходится развлекаться! -- Ну-ну, развлекайтесь с миледи, милый д'Артаньян! Желаю вам этого от всего сердца, если это может вас позабавить. -- Послушайте, Атос, -- предложил д'Артаньян, -- вместо того чтобы торчать тут взаперти, точно под арестом, садитесь-ка на лошадь, и давайте прокатимся со мной в Сен-Жермен. -- Дорогой мой, -- возразил Атос, -- я езжу верхом, когда у меня есть лошади, а когда у меня их нет, хожу пешком. -- Ну а я, -- ответил д'Артаньян, улыбаясь нетерпимости Атоса, которая у всякого другого, бесспорно, обидела бы его, -- я не так горд, как вы, и езжу на чем придется. До свиданья, любезный Атос! -- До свиданья, -- сказал мушкетер, делая Гримо знак откупорить принесенную бутылку. Д'Артаньян и Планше сели на лошадей и отправились в Сен-Жермен. Всю дорогу слова Атоса о г-же Бонасье не выходили у д'Артаньяна из головы. Молодой человек не отличался особой чувствительностью, но хорошенькая супруга галантерейщика оставила глубокий след в его сердце: чтобы отыскать ее, он действительно готов был отправиться на край света, но земля -- шар, у нее много краев, и он не знал, в какую сторону ему ехать. А пока что он хотел попытаться узнать, кто была эта миледи. Миледи разговаривала с человеком в черном плаще -- следовательно, она его знала. Между тем у д'Артаньяна сложилось убеждение, что именно человек в черном плаще похитил г-жу Бонасье и во второй раз, так же как он похитил ее в первый. Итак, говоря себе, что поиски миледи -- это в то же время и поиски Констанции, д'Артаньян лгал лишь наполовину, а это уже почти совсем не ложь. Думая обо всем этом и время от времени пришпоривая лошадь, д'Артаньян незаметно проделал нужное расстояние и приехал в Сен-Жермен. Миновав павильон, в котором десятью годами позже суждено было увидеть свет Людовику XIV, он ехал по пустынной улице, поглядывая вправо и влево и надеясь найти какие-нибудь следы прекрасной англичанки, как вдруг на украшенной цветами террасе, примыкавшей к нижнему этажу приветливого домика, в котором, по обычаю того времени, не было ни одного окна на улицу, он увидел какого-то человека, прогуливающегося взад и вперед. Планше узнал его первый. -- Сударь, -- сказал он, -- знаете ли вы этого малого? Вот этого, что глазеет на нас разиня рот? -- Нет, -- сказал д'Артаньян, -- но я уверен, что вижу эту физиономию не в первый раз. -- Еще бы! -- сказал Планше. -- Да ведь это бедняга Любен, лакей графа де Варда, того самого, которого вы так славно отделали месяц назад в Кале, по дороге к начальнику порта. -- Ах да, -- сказал д'Артаньян, -- теперь и я узнал его. А как ты думаешь, он тебя узнает? -- Право, сударь, он был так напуган, что вряд ли мог отчетливо меня запомнить. -- Если так, подойди и побеседуй с ним, -- сказал д'Артаньян, -- и в разговоре выведай у него, умер ли его господии. Планше спрыгнул с лошади, подошел прямо к Любену, который действительно не узнал его, и оба лакея разговорились, очень быстро найдя точки соприкосновения. Д'Артаньян между тем повернул лошадей в переулок, объехал вокруг дома и спрятался за кустами орешника, желая присутствовать при беседе. Понаблюдав с минуту из-за изгороди, он услыхал шум колес, и напротив него остановилась карета, принадлежавшая миледи. Сомнения не было: в карете сидела сама миледи. Д'Артаньян пригнулся к шее лошади, чтобы видеть все, не будучи увиденным. Прелестная белокурая головка миледи выглянула из окна кареты, и молодая женщина отдала какое-то приказание горничной. Горничная, хорошенькая девушка лет двадцати -- двадцати двух, живая и проворная, настоящая субретка знатной дамы, соскочила с подножки, где она сидела, по обычаю того времени, и направилась к террасе, на которой д'Артаньян заметил Любена. Д'Артаньян проследил взглядом за субреткой и увидел, что она идет к террасе. Но случилось так, что за минуту до этого кто-то изнутри окликнул Любена, и на террасе остался один Планше, который осматривался по сторонам, пытаясь угадать, куда исчез его хозяин. Горничная подошла к Планше и, приняв его за Любена, протянула ему записку. -- Вашему господину, -- сказала она. -- Моему господину? -- с удивлением повторил Планше. -- Да, и по очень спешному делу. Берите же скорее. С этими словами она подбежала к карете, успевшей повернуть обратно, вскочила на подножку, и карета укатила. Планше повертел записку в руках, потом, верный привычке повиноваться без рассуждений, соскочил с террасы, завернул в переулок и, пройдя шагов двадцать, столкнулся с д'Артаньяном, который все видел и ехал теперь ему навстречу. -- Вам, сударь, -- сказал Планше, подавая записку молодому человеку. -- Мне? -- спросил д'Артаньян. -- Ты уверен? -- Черт возьми, уверен ли я! Служанка сказала: "Твоему господину". У меня нет господина, кроме вас, значит... Ну и хорошенькая же девчонка эта служанка! Д'Артаньян распечатал письмо и прочел следующие слова: "Особа, интересующаяся вами более, чем может это высказать, хотела бы знать, когда вы будете в состоянии совершить прогулку в лес. Завтра в гостинице "Золотое поле" лакей в черно-красной ливрее будет ждать вашего ответа". "Ого! -- подумал про себя д'Артаньян. -- Какое совпадение! Кажется, что и я и миледи интересуемся здоровьем одного и того же лица". -- Эй, Планше, как поживает господин де Вард? Судя по всему, он еще не умер? -- Нет, сударь, он чувствует себя хорошо, насколько это возможно при четырех ранах. Ведь вы, не в упрек вам будет сказано, угостили этого голубчика четырьмя ударами шпаги, и он еще очень слаб, так как потерял почти всю свою кровь. Как я и думал, сударь, Любен меня не узнал и рассказал мне наше приключение от начала до конца. -- Отлично, Планше, ты король лакеев! А теперь садись на лошадь и давай догонять карету. Это заняло немного времени. Через пять минут они увидели карету, остановившуюся на краю дороги; богато одетый всадник гарцевал на лошади у дверцы. Миледи и всадник были так увлечены разговором, что, когда д'Артаньян остановился по другую сторону кареты, никто, кроме хорошенькой субретки, не заметил его присутствия. Разговор происходил на английском языке, которого д'Артаньян не знал, но по тону молодой человек понял, что прекрасная англичанка сильно разгневана; ее заключительный жест не оставлял никаких сомнений насчет характера разговора: она так судорожно сжала свой веер, что маленькая дамская безделушка разлетелась на тысячу кусков. Всадник разразился смехом, что, по-видимому, еще сильнее рассердило миледи. Д'Артаньян решил, что настала пора вмешаться; он подъехал к другой дверце и почтительно снял шляпу. |
|